Текст книги "Империя зла"
Автор книги: Александр Шакилов
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Вот только недавно везение засбоило.
Серпень… Кто бы мог подумать… Бадоева передернуло от самой мысли, что подпольщик подобрался так близко. Надо же, долгие годы не могли выявить врага – настолько успешно тот скрывал свою подрывную деятельность… Невидящими глазами Гурген Аланович смотрел на экран коммуникатора, в тысячный раз прокручивая запись казни. Крыса была голодна. Очень голодна. Она прогрызла Серпню горло слишком быстро. Предатель попросту не успел сообщить нужные сведения. Не повезло.
Опять не повезло!
Этой черной полосе пора бы уже прерваться.
«Уберите крысу!!! Уберите!!! Я все скажу!!! Я… Иван Жуков!!! Он находится на Х-х-х…» – выдали динамики коммуникатора.
Лали вскочила с дивана:
– Может, выключишь уже?!
– Свет моих очей, конечно, не переживай.
Бадоев убрал звук совсем, картинку оставил. Ему нравилось смотреть, как умирают враги.
Впрочем, Лали права: не стоит зацикливаться. У него есть задача: выяснить, где скрывается сын Жучары. Задача непростая, учитывая, что пацану помог исчезнуть покойный Григор Серпень, умелец еще тот.
Завибрировал коммуникатор. Гурген Аланович выключил видео, прочел сообщение – и едва удержался, чтобы не швырнуть девайс в стену. Общая рассылка. Приглашение на заседание Совета министров, которое состоится завтра. Явка обязательна. Обычная, в общем, повестка дня. Но один пункт особый: «Соответствие занимаемой должности министра восстанавливаемых ресурсов Гургена Алановича Бадоева в связи с превышением им служебных полномочий». А потом – презентация нового символа возрождения Союза и увеселительный банкет.
Сначала они избавятся от дорогого и любимого нашего Гургенчика, а потом будут жрать шампанское, оценивая креативность отдела пропаганды.
Скоты! Суки!
Он взглянул на циферки в верхнем правом углу экрана. До заседания считаные часы – и ровно столько же у него, чтобы решить вопрос с сынком Жучары. Вопрос жизни и смерти не только пацана, но и министра восстанавливаемых ресурсов. Его семьи.
Еще раз просмотреть все записи, прослушать все аудиоролики по делу. Или не терять времени и попытаться покинуть страну?
Но как? Личный вертолет Бадоева, на котором без дозаправки можно долететь хоть до Парижа, собьют по первому же приказу Первого…
Гурген Аланович в задумчивости открыл очередную папку с файлами – своими собственными заметками годичной давности. На кой они сейчас?.. Стоп. Одна запись, выделенная красным с кучей вопросительных знаков, кинулась в глаза: «Жучара ТРИЖДЫ!!!!! за последние два года посещал с комиссией один и тот же трудовой лагерь – на острове Хортица. СТРАННО??????»
Странно. Что могло интересовать Владлена Жукова на днепровском острове? Какие-либо комиссии трудовых лагерей вообще вне его компетенции. И заявки были оформлены по линии Министерства здравоохранения. Причем подписаны не Сидоровичем, который в то время был в отпуске, а его замом.
Хортица… Хм… Рука сама потянулась к бутылке. Пустая. А секретарь, похоже, заснул, не спешит осчастливить Босса нектаром богов.
Хортица… Недавно топоним где-то всплывал, и как раз по делу пацана.
Вспомнил. Больница! Так-с, включить звук, найти файлы оттуда.
«– Ты это слышал?
– Что слышал?
– Ну, про Хортицкую трудовую зону?..»
– Отец, ты же обещал! – вновь взвилась Лали.
– Заткнись! – Гурген Аланович впервые в жизни повысил голос на дочь. – Сиди молча, дрянь!!!
Он побагровел от ярости. Слишком много позволял любимой доченьке, вот она на шею и села, ни во что не ставит отца. Если б не кокетничала с ублюдком Жучары, они бы горя не знали! Все из-за маленькой паршивки!
Лали опустилась на диван, скрестила руки на груди.
Бадоев чуть прокрутил. Вот, опять!
«– Хортица – это где?»
Нажал на «стоп», откинулся в кресле. Посидел так чуть, взял коммуникатор, запустил ролик с казнью Серпня.
«– Уберите крысу!!! Уберите!!! Я все скажу!!! Я… Иван Жуков!!! Он находится на Х-х-х…»
«Он находится на Х-х-х». Это «х» четко слышно. И это не предсмертный хрип, но слово «Хортица». Сына Жучары надо искать на острове. И не просто искать, но найти. И принести его голову на заседание Совета министров.
Голову – в прямом смысле. Это жест, и еще какой. Только серьезный поступок спасет Гургена Алановича от расправы коллег-революционеров. Да и не зря ведь Жучара так активно интересовался именно островным лагерем. Что-то тут нечисто. Надо узнать, что именно. Владлен был той еще сволочью, мог провернуть какие-то свои делишки, что-то вопреки всеобщим интересам, но лишь себе во благо. Не зря ведь Первый дал добро на его арест.
Проще всего отдать приказ начальнику Хортицкого лагеря, чтобы прошерстил новичков, нашел нужного. В иной ситуации Бадоев так и поступил бы, но сейчас не иная ситуация, а очень даже конкретная. Так что сам, лично.
Он связался с секретарем:
– Внеочередная проверка Хортицкого лагеря. Дай запрос Первому, срочно, по факту многочисленных нарушений. Пусть приготовят вертолет, вылет через час… Что?.. А-а, коньяк. Сразу на борт… Да, весь ящик. – Повернулся к дочери: – Ты летишь со мной, свет моих очей.
– Зачем это?
– Я так хочу. Пора тебе входить в курс дела, ты же займешь мое место. Потом. Когда придет время.
Не объяснять же ей, что в Москве небезопасно. От Хортицы до польской границы не так уж далеко, больше шансов прорваться, если что-то пойдет не так.
Только бы Первый дал добро. Может ведь и не отпустить. Даже скорее всего не отпустит. Выпить бы…
Разрешение на вылет пришло удивительно быстро.
* * *
Вэвэшники приближались.
Иван огляделся в поисках чего-либо, что помогло бы в схватке. Желательно поувесистее. Увы, самым грозным оружием поблизости были лишь передние лапы йоркширского терьера. Зато их было много. Очень много.
Вертухаи отдубасят его дубинками-электрошокерами. То есть попытаются. А если не сумеют, им займется группа быстрого реагирования. У Жукова было время, чтобы выяснить порядок действий внутренних войск в случае неповиновения отдельных рабов, массовых волнений и даже бунтов целых трудовых лагерей. Бунт поспособствовал бы побегу – под шумок ведь проще улизнуть.
– Эй, парень, не дури! – Кто из вертухаев хотел его образумить, непонятно, под респираторами не видно шевеление губ.
Не дурить? Не собирался даже. Разве это глупо – не позволить причинить себе вред?
Пока же он соображал, как быть, чем встретить служивых, Илья Степанович вовсю работал за двоих. Наверное, уже вычеркнул напарника из списка живых.
Вэвэшники все ближе. Не торопятся, сбавили шаг. Жертва в ловушке, окружили, не уйдет – так чего бегать-то?
«Найди Барса».
«Ага, сейчас. Уже бегу, отец, уже ищу».
Иван поежился, представив, как шокеры касаются кожи, и тело его, изогнувшись в конвульсиях, падает. Если не повезет, сердце остановится. Поэтому важно не дать вообще прикоснуться к себе. И все равно шансов на победу нет. Предположим, раскидает он вэвэшников и вырвется из цеха. Дальше-то что? Перепрыгнет два забора и переплывет брассом Днепр? Нет шансов. Но кто сказал, что безнадега помешает ему сражаться?
Ну, кто самый смелый?!
Взвыла сирена. Тревожно взвыла, с надрывом.
Вэвэшники застыли с дубинками в руках, только переглядывались из-за солнцезащитных очков. Моргнул свет. Конвейеры на миг встали, вырубились компрессоры. Весь цех на долгую секунду затих. И в тишине этой вой сирены показался просто оглушительным. Снаружи, за цехом, кричали, давили на клаксон.
Потом электроснабжение восстановилось, все загудело разом, заработало. И это словно послужило сигналом для вертухаев, они разом загомонили:
– Тревога! Надо на базу! Тревога! Вернуться!..
Раб, ради которого они сюда примчались, их больше не интересовал. Появились дела поважнее. Опустив дубинки и развернувшись, вэвэшники заторопились к выходу из цеха.
– Что случилось? – Иван встал у конвейера.
Старик пожал плечами.
Почти до самого конца смены они не перекинулись больше ни словом. Каждый думал о своем, наблюдая за странной суетой, что творилась вокруг.
Визит лагерной охраны отрезвил Жукова. Нелегко было принять неизбежное. Увы, Ириске уже не помочь. А вот себя он мог загубить, так и не отомстив ни за отца, ни за всех рабов Союза, обреченных на каторжный труд в нечеловеческих условиях. И за себя не отомстив, за свое уничтоженное счастье. За обман, в котором всегда жил. За мать. За землю, обратившуюся радиоактивным стеклом. Он больше не ощущал себя союзником. Не надо ему светлого будущего, замешанного на лжи и горе.
Он – отверженный.
Раб, не желающий быть рабом.
Глава 10
Я всегда буду против
В кабине вертолета было душно, пахло перегаром и нестираными носками.
Носками – потому что сопровождали министра четверо здоровенных секьюрити. А перегаром – потому что министр методично вливал в себя уже вторую бутылку «Martell» подряд, вопреки увещеваниям личного доктора, умолявшего не злоупотреблять. От предложенного бокала – Лали нашла целый набор стекляшек среди прочих удобств салона – отец отказался, пил прямо из горлышка, не закусывая.
Доктор нервничал. Видно, боялся летать. Лали даже немного жаль стало этого толстяка в белом халате. На глазах у него были очки с толстенными линзами, которые он то и дело обмахивал рукавом халата. Заодно рукавом доктор вытирал с залысины пот, а с подлокотника кресла – несуществующую пыль.
Летели долго. Все были при деле: пилоты в забавных белых шлемах вели вертолет, врач заботился о здоровье отца, секьюрити тоже заботились о его здоровье, но чуть иначе, сам же отец целеустремленно утолял коньячную жажду, наплевав на их заботу. Одна Лали ничего не делала. То есть вообще. Из-за этого она чувствовала себя неловко.
То и дело мигала оранжевым лампочка у потолка, сообщая, что они пролетают над участком с повышенным радиационным фоном. В такие моменты врач замолкал и принимался тереть рукавом поочередно линзы, залысину и подлокотники. Секьюрити чесали затылки. Отец делал глоток. А пилоты просто продолжали заниматься своим делом.
И вот опять мигнула лампочка, но ритуал нарушился. Из-за отца. Он вдруг отставил бутылку и громко, с выражением прочел по памяти:
Вертолет дернуло. Секьюрити дружно принялись истязать ногтями лбы, а врач так растерялся, что оставил свой рукав в покое.
– О чем ты? – осторожно спросила Лали.
– Вот об этом. – Отец вытащил из ножен здоровенный кинжал, что обычно лежал в нижнем ящике его рабочего стола. – Это рукоять, она из рога буйвола. Дитта – клинок. Харш – дола. И острие. Свет моих очей, не отворачивайся, посмотри. Вот этим острием я твоему хахалю…
Она заткнула уши. Не желала слушать эти бредни. Отца переполняла ненависть, распирала его, уничтожала изнутри. Лали поняла: он узнал, где скрывается Ванька, и теперь хочет убить его.
Неужели все это из-за нее?..
Точно из-за нее. Если б она не выказала свою привязанность к Ваньке на том приеме в Новом Кремле, все было бы иначе.
На сердце стало тяжело.
* * *
Сирена выла долго, протяжно. Въедалась в уши, прогрызала мозг насквозь, вынося из него все и заполняя собой. Иван обрадовался, когда она – наконец-то! – замолчала.
Вот только вместо нее зашелся в лающем хрипе начальник лагеря. Запись его голоса транслировали через все динамики на Хортице два часа подряд:
– Сегодня нас почтит рабочим визитом глубокоуважаемый министр восстанавливаемых ресурсов Гурген Аланович Бадоев. Гурген Аланович любит порядок. Гурген Аланович любит творческих рабов… э-э… работников. Гурген Аланович считает, что рабы – рабочие! – должны иногда – нечасто – отдыхать и веселиться. А визит Гургена Алановича для нас всегда праздник…
И так далее, и в том же духе.
Вот в чем причина тревог и волнений. Кулаки непроизвольно сжались.
Ирония судьбы: грядущий визит Бадоева, человека, разрушившего Ивану жизнь, спас Ивана от гибели. Но ведь неспроста министр собрался на Хортицу, явно неспроста. Вычислил, что террорист № 1 скрывается в конкретном лагере? Если да, то почему местным властям не отдал приказ взять преступника? И что теперь делать? Прятаться? Или самоотверженно напасть на Бадоева и погибнуть от пуль его телохранителей?..
Ответов на вопросы не было. Но одно Жуков знал точно: два часа подряд слушать ненавистное имя – это пытка. Речь начлага заглушала даже шум конвейера.
А потом опять завыла сирена. И опять речь. И сирена, и…
Кстати, пускать пыль в глаза проверяющим в Хортицком лагере умели и делали это качественно, с размахом. Первое, что потребовали от рабов, – это соблюсти форму одежды. Как того требует государственная политика относительно работников лагерей, всем велели снять гражданское, контрабандой за периметр переправленное, а взамен нацепить робы. Конкретно бабам – бантики долой, ленточки и заколки аналогично, снять юбки, натянуть штаны. И никаких пальтишек и курток, ходить только строем по территории и только в фуфайках! Время для приведения себя в порядок будет выделено, рабочий день сегодня сокращенный.
Согласно уставу, вэвэшникам категорически рекомендовалось застегнуть все расстегнутое, заправить койки в казарме, навести порядок в тумбочках.
Пока же народ пыхтел на производстве, в бараках провели шмон. Все, что не соответствовало, снесли на отдельный склад, который велено было не открывать никому вообще, пока министр не умчится обратно в Москву, даже если он, министр, попросит.
Устроили внеочередные поверки. Дамочкам, у которых на лицах заметили косметику, то есть всем старше одиннадцати и моложе семидесяти, сделали конкретное внушение. Конфисковали помаду, пудру и прочие прибамбасы. Все отправили на склад. Вязаные шапки, в которых на улице работать удобнее и теплее, чем в казенных «тюбетейках», – на склад. Аналогичные шапки изъяли и у вэвэшников – мол, по уставу фуражки положены, и по фигу, что в уши дует.
А еще начлаг озадачил личный состав учебной тревогой. А потом вертухаи не в ногу маршировали по плацу, на котором как раз устанавливали две сцены. Счастливчики из ближайших к плацу цехов отлично посмеялись, пялясь на это действо.
Потом вэвэшники собрали всех начальничков и особо доверенных, ожидающих перевода в персы, и пообещали устроить кузькину мать за несоблюдение дисциплины во вверенных подразделениях. Вот все начальнички и носились теперь туда-сюда, раздавая ЦУ. Ведь сам министр вот-вот нагрянет!
За периметр отправили команду звероловов. Говорят, министр обожает диких кабанов.
Местной рок-группе подобрали репертуар. Министр любит брутальную лагерную музыку.
Бордюры побелить. Сначала очистить от снега, а потом побелить.
Сортиры отдраить. Свалку за внешней бетонной стеной накрыть маскировочной сетью.
Художнику из потенциальных персов велели в рекордные сроки обновить всю наглядную агитацию. И никого не интересует, что краски нет. Прояви́те смекалку, будущий гражданин Союза. Если надо, кровью своей малюйте.
В каждом бараке приказали вывесить стенгазету, в которой гневно обличить тех, кто перевыполняет норму всего на три процента. Можно старую стенгазету, но дату исправить. Да, еще бы упомянуть о чуткости руководства лагеря и благородной строгости охраны. А как же. Стишков и рисунков не надо, не в детском саду.
И всем помыться, побрить морды, выщипать брови.
Пару человек посадили в штрафной изолятор – в назидание остальным и чтобы не пустовал. Морозилка, конечно, эффективнее. Изолятор в сравнении с ней – райское местечко. Но положено, чтоб был изолятор и функционировал!..
Уже через час начлаг сипел – сорвал голос. Не то что орать, говорить нормально не мог.
Очередное ЦУ: нашить на рукава отличительные знаки, чтобы министр сразу видел, кто дежурный, а кто аж бригадир. Прямо на рабочих местах всем раздали повязки с гербом Союза. Министр обожает патриотов.
– Проверяющие никогда по баракам и цехам не ходят, – нарушил затянувшееся молчание Илья Степанович. – Западло это для них. Так что шмон и прочее – так, для порядку, чтобы рабы прочувствовали серьезность момента. А министр если и прилетит, то разве бухнуть с начлагом в баньке. Но вряд ли, не тот фасон: Бадоев до нашего прыща опускаться не станет, ему самогон хлестать не с руки. Так что суетиться надо в меру, исключительно когда начальство смотрит. Рвать живот не рекомендую.
– Не буду, – честно пообещал Иван.
– Но и волынить не надо. Перед подобными мероприятиями вертухаев обычно усиливают за счет особых новобранцев. Есть тут у нас цех…
От речей старика отвлекло объявление о том, что вечером всем обязательно посетить концерт в честь Гургена Алановича, ведь Гурген Аланович считает, что рабы должны веселиться хотя бы иногда. Нечасто, конечно, но все-таки. И вообще – праздник.
Жуков сразу решил, что ему-то точно на концерте делать нечего. Во-первых, всерьез опасался, что при виде Бадоева его заклинит, он тупо попрет на охрану в надежде перегрызть элитную глотку, и его пристрелят. Как бы печально это, хоть разом и избавит от голоса в голове… Во-вторых, министр или еще кто из его окружения могут увидеть Ивана Жукова, опознать, и тогда его схватят и уничтожат. Следует уменьшить риски до минимума. Или хотя бы вдвое, как нынешний рабочий день.
Запрещенным имуществом обзавестись он не успел, поэтому, свалив из цеха, просто лег на нары. Рабы готовились к встрече с хозяином не только Хортицы, но и вообще всех лагерей и постепенно покидали барак, опустевший уже на две трети. Остались только старики, больные и мамашки с маленькими детьми.
Ну и отлично. Меньше народу – больше кислороду.
Увы, спокойно отлежаться Ивану не дали.
Явились вертухаи и велели всем – вообще всем! – выметаться наружу. А тех, кто сам не может ходить, пусть несут, толкают, пинают – командиру вертухаев, красномордому толстому сержанту, по фигу.
Мощным пинком под зад Жукова сбросили с нар. Поднявшись, он повел плечами.
Что ж, еще один повод отомстить.
* * *
В Новом Кремле было тихо и спокойно. Пожалуй, даже слишком тихо.
Высокий, широкий в плечах мужчина надел строгий серый костюм, с которым плохо сочеталась салатовая рубашка сплошь в игривых крокодильчиках. Туфли его блестели так, будто их только что покрыли лаком. Голова у мужчины была гладкой, как яйцо.
Пребывая, очевидно, в прекрасном расположении духа, он провел холеной ладонью по ярко-красному письменному столу. Под ногами пружинил ковер – вытканная репродукция любимой картины «Купание красного коня» Петрова-Водкина. Походя хозяин кабинета пнул боксерскую грушу, что висела вместо люстры.
Кресло, в которое он уселся, выглядело как человеческая кисть с чуть согнутыми пальцами, направленными кончиками вверх.
Мужчина взял со стола пульт, нажал на кнопку. Огромный, во всю стену, телевизор включился.
На лице мужчины заиграла счастливая улыбка.
Улыбка безумца, наделенного безграничной властью.
* * *
Над морем голов возвышался огромный экран, на который транслировали картинку с десятков камер, установленных вокруг. Сейчас показывали как раз то место, рядом с которым находился Жуков, – площадку, огороженную высоким, по шею взрослому человеку, забором, сваренным из ржавых листов жести в несколько слоев.
Толпа заулюлюкала – в загон впустили двух здоровенных диких кабанов. Из динамиков прозвучало: «Раз-раз, раз-два, проверка!» Запищали счетчики Гейгера, для пущей наглядности установленные на заборе. Кабаны – страшные, облезлые, радиоактивные – тотчас сшиблись. К их клыкам местные умельцы проволокой примотали острые, как бритвы, ножи. Брызнула кровь. Толпа взвыла от восторга.
Тогда же Иван увидел на экране себя. Крупно: его рожа, с которой почти сошли синяки. Узнать в нем врага народа, объявленного в розыск по всему Союзу, было легко и просто. Отвернувшись и опустив голову, он активнее заработал локтями, стараясь продвинуться как можно дальше от загона со зверьем. Жуков все выглядывал Илью Степановича, но того нигде не было. Что неудивительно, ибо найти человека в такой толпе очень проблематично. Сюда, похоже, согнали все население острова. Прямо-таки день единения секторов лагеря. Весь плац был заполнен, все улочки рядом, крыши цехов, «парк» с дорожками и бетонными «деревьями». И сборище это гудело, перекрикивалось, плакало детскими голосами, курило вопреки всем запретам, пахло самогоном и материлось. Над толпой клубилось марево горячего воздуха, выдыхаемого тысячами человеческих глоток.
Дальше никак не продвинуться. Точно в стену уперся, за которой – метрах в тридцати – сцена. Над сценой растянут между флагштоками транспарант «Светлое будущее неотвратимо!». Напротив – еще одна сцена, попроще, на нее как раз вышли рабы с гитарами наперевес. А между сценами довольно широкий проем сплошь заполнен людьми.
Жуков замер. Не нравилось ему тут. Не надо ему все это, пусть его выпустят.
«Найди Барса».
Он мотнул головой.
Взревел каскад колонок, каждая из которых была втрое больше Ивана. Это на сцену, над которой транспарант, вышел начальник лагеря.
– Тихо, саботажники!
Людское море замерло.
– Равняйсь! Смирно!
Позвоночники выпрямились, подбородки задрались – и море замерзло.
Минута, две… Ощущение тревоги, неизбежного чего-то и неотвратимого, как смерть и светлое будущее, нарастало. Голос отца повторял одну и ту же фразу без перерыва, глотая слова, наслаиваясь на самого себя, отдаваясь меж висками эхом. Из носу потекло. На глаза будто накинули марлю, контуры предметов и людей скорее угадывались, чем определялись с помощью органов чувств. Накатывала тошнота. Проблеваться в толпе, сжимающей тебя со всех сторон, – что может быть печальнее?
Всеобщее волнение нарастало.
Стоять молча и по стойке смирно утомительно. По толпе волнами расходился гул: «Министр вот-вот будет, подлетает». Откуда рабы узнали об этом – загадка. Но минуты не прошло, а в подсвеченном прожекторами небе появился черный вертолет Бадоева.
Кто-то неуверенно захлопал в ладоши, и через миг уже весь лагерь встречал министра бурными – искренними! – аплодисментами. И это было жутко. Люди приветствовали своего поработителя.
Они не ведают, что творят.
Не ведают?..
Чуть отпустило. Иван зажал пальцами нос, чтобы меньше текло. И все же отец настаивал на своем: «Найди Барса».
Еще пару секунд несущий винт вспарывал вечернее небо, а потом вертолет скрылся из поля зрения Жукова. Толпа аплодировала как заведенная.
И вот на сцену взошел один из самых влиятельных людей страны, одетый в белоснежный костюм.
Грохот сталкивающихся ладоней резко усилился, превратившись в почти что металлический лязг, будто кто-то лупил арматуриной по пустой железной бочке из-под дизтоплива. Иван тяжело задышал, глядя на Бадоева. Окруженный верными телохранителями министр что-то держал, какой-то продолговатый предмет. Стоя по сторонам от здоровенных секьюрити, Бадоева поедали глазами начлаг и его замы. Последние то и дело кланялись и указывали, куда пройти, вот ведь дорожка, для вас постеленная, вот трибунка с микрофоном, для вас установленная, вот графинчик с водичкой… Не дойдя до трибуны, важный гость остановился, устремив взгляд вдаль поверх моря голов. Вряд ли Бадоев слышал, о чем там ему докладывает начлаг, у которого от избытка чувств вновь прорезался голос. Правда, вместо баса – фальцет.
Жуков, который видел министра не впервые, враз понял, что тот мертвецки пьян. Но рабы ведь о том не ведали. Они смотрели на Бадоева как на бога, спустившегося с небес, чтобы творить чудеса одним лишь взмахом руки.
И министр поднял-таки свободную – правую – руку и вяло взмахнул, требуя тишины.
Толпа перестала дышать. И не потому, что дисциплина должна быть, не потому что рабы боялись попасть в морозилку – все прониклись торжественностью момента.
– Начинайте, – буркнул Бадоев в услужливо поднесенный микрофон.
На сцене напротив ожили электрогитары. Длинноволосые мужчины, покрытые с головы до ног татуировками, ударили по струнам. Барабанная установка выдала лихорадочную дробь. Солист – страшный, безумный, – брызгая слюной, принялся не петь, нет, орать:
Толпа подхватила этот крик души. Человеческая масса тряслась в ритме как припадочная. Даже вертухаи на вышках притопывали. Иван никогда не слышал и не видел ничего подобного. Там, где он вырос, музыка другая, в ней есть торжественность маршей, размеренное спокойствие вальсов, но нет ярости, нет такой всепоглощающей ненависти.
Вожди сошлись на собственной единой цене.
Почетные потомки гармоничных отцов
В потемках круг за кругом продирают глаза,
Всецело выражая принужденный восторг.
Я всегда буду против!!!
«Я всегда буду против!!!» – солист выкрикивал это раз за разом, будто его заклинило. И это его отрицание попало в унисон со всплывшей в памяти строкой «Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека – вечно». Жукова трясло, горло сжимало судорогой. Хриплый голос солиста сорвался в истеричный визг, замер… И вместе с ним замерло сердце Ивана, и толпа враз замолчала, смолк вой гитар, палочки выскользнули из рук барабанщика…
Удар. Сзади. По почкам.
Вскрикнув от жгучей боли, Жуков навалился на спину впередистоящего, вцепился в его плечи, чтобы не упасть.
И в этот момент солист прохрипел на весь лагерь:
– Убивайте сук!!! Убейте их всех!!!
Ивана схватили, потащили куда-то через беснующуюся толпу. Грохнул выстрел. Еще один. Автоматная очередь. Телохранитель Бадоева упал, сам министр выхватил из ножен кинжал – вот что за предмет он держал – и теперь щерился, размахивая им перед собой. Начальник лагеря повис на руках своего зама, изо лба у него торчала шестерня, кем-то метко брошенная.
– Убейте!!! Убейте!!! – надрывался солист.
Барабанщик выскочил из-за установки, выхватил из-под робы обрез и шмальнул чуть ли не в упор в лицо вэвэшнику, который почти взобрался уже на сцену. С вышки заработал по толпе пулемет, но почти сразу замолчал – пулеметчик с перерезанным горлом рухнул вниз.
Да это же настоящий бунт, понял Жуков. Четко спланированный и умело организованный.
Вокруг творилась полнейшая вакханалия. Вертухаев резали, в них метали самодельные ножи и заточенные шестерни, их прокалывали арматурными прутами. Причем в резне принимали участие все – взрослые и дети, мужчины и женщины. Иван видел, как маленький уродец с анемичным лицом раз за разом всаживал шило в живот вэвэшнику, которого держали две женщины. Вертухаев, застигнутых врасплох, вешали на столбах линий электропередачи, обливали бензином и…
Жуков дернулся, но вырваться не получилось. Ему двинули по затылку чем-то тяжелым, и он едва не вырубился.
А что там Бадоев?
Министр стоял в одиночестве, все его охранники полегли. Он размахивал кинжалом, тем самым доведя до хохота рабов, что с горящими факелами в руках окружили его. Им так захотелось познакомиться с хозяином всех лагерей поближе, что они взобрались к нему на сцену.
Иван вновь попытался вырваться, почувствовав вроде, что хватка ослабла.
– Та не трепыхайся, ламерок! А то прям здесь удалим с винта!
Перед лицом возникла заточка. Острие приблизилось к глазу. Намек понят – Жуков обмяк, позволил стянуть себе проволокой руки за спиной.
Пока его куда-то тащили, он смотрел по сторонам. Факелы, кровь… Рабы, которых он жалел, превратились в зверей. Все пьяны. Танцуют. Глумятся над трупами.
Если уж бог спустился с небес, надо втоптать его в грязь.
* * *
Запив коньяком пару противорадиационных таблеток и с десяток таблеток иммуностимулятора, отец строго-настрого велел Лали, толстяку-врачу и пилотам не высовываться наружу, ждать его на борту.
Она хотела сразу пойти с ним, но он опять наорал.
У вертолета застыли в почетном карауле десятка два бойцов в комбинезонах с капюшонами, из-под которых виднелись «хоботы» противогазов.
Начался концерт. Громко заиграла музыка.
От нечего делать Лали смотрела в окно. Снаружи ровным счетом ничего не происходило. Скучно, как же… И тут один боец в противогазе упал. Из спины у него что-то торчало, какая-то палка. Второй упал с похожей палкой в горле. Третий… Остальные засуетились, кинулись их поднимать, размахивая руками, то есть переговариваясь жестами, ведь в противогазах не очень-то покричишь, да и музыка… Еще один упал на бок, засучил ногами.
Врач заметил интерес Лали и, прильнув круглым лицом к бронестеклу, забеспокоился. Увиденное ему настолько не понравилось, что он вытер со лба пот рукавом халата.
– Что это с ними?
Лали покачала головой. Не в курсе.
– Кто-то расстреливает их из луков. Очень на то похоже, – меланхолично предположил старший пилот, как будто говорил о чем-то обыденном, малозначительном.
– Лук – это что, оружие? – Врач протер линзы очков. – Вы на это намекаете?
– Да, – последовал ответ.
– Так что же это?! – Толстяк трижды смахнул пыль с подлокотника. – Что же это?!
Он бы еще раз десять повторил это, если б вертолет не окружили люди в странных однотипных одеждах. В руках у них были самые настоящие луки, а за плечами – колчаны со стрелами. И луки и колчаны, конечно, не из дерева, а из пластика.
Лали как-то пробовала освоить лук в симуляторе, но успехов не достигла.
Люди осмотрели трупы, сняли с них противогазы, натянули зеленые маски на себя, потом забрали дубинки-электрошокеры и уж ими-то принялись молотить по бортам и стеклам вертолета.
– Чего они хотят?! – Врач попеременно тер все, до чего только мог дотянуться. – Чего они…
Грохот дубинок усилился – теперь странно одетые люди лупили вдвое чаще и с возросшим упорством.
– Взлетайте! Что же вы медлите?! – Врача трясло.
– Гурген Аланович велел ждать, – отрезал главный пилот, и толстяк тут же попытался его переубедить – мол, ты что, не понимаешь, что это бунт, мы все погибнем.
Закончил он таким аргументом:
– Министра уже порвали в клочья! Его больше нет! А если жив, то все равно его не спасти!
Лали вскрикнула. Надо помочь отцу! Былые обиды тотчас забылись. Схватив первое, что попалось под руку, – бутылку с коньяком, она открыла дверцу и выпрыгнула из вертолета. Ей вцепились в плечо – с разворота ударила бутылкой прямо в зеленую шлем-маску. Брызнули осколки, коричневая пахучая жидкость плеснула в стороны.
И музыка смолкла. Послышались крики, загрохотали выстрелы.
Лали еще успела воткнуть горлышко с неровными краями кому-то в живот, а потом ее скрутили. Как и врача с главным пилотом. А вот второму пилоту повезло меньше. Он попытался сбежать. Стрела угодила ему в спину и повредила, похоже, позвоночник. Он упал и пополз на одних только руках. Его без труда догнали и принялись методично охаживать ногами.
К Лали, которую держали двое, подошел мужчина без противогаза, лысый. В его прищуренных глазах, окруженных сеткой морщин, светилось торжество. Сквозь щетину на щеке проглядывала татуировка – надкушенное яблоко.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
