Текст книги "Пойди туда, не знаю куда. Книга 3. Три царства"

Наказание

Руки богов тащили Нетота за ноги вверх и вверх на такую недостижимую высоту, что ему стало страшно. Да и сами фигуры тащивших вызывали в нем ужас, так что по всему его телу бежал сильнейший мороз. Но это было так странно, что даже ужас не мог перебить это ощущение.

Тел стало словно бы два. Одно, что мерзло от ужаса внутри Глаза, было где-то рядом, а при этом Нетот чувствовал свои же дергающиеся в необозримой вышине ноги, видел далеко внизу свои же руки, которые волочились по земле. И, самое странное, он ощущал, как покрывается холодом и то тело, что тащили за ноги. И это его второе тело тоже испытывало ужас и покрывалось мурашками от сивона!

Но снаружи! Одно напуганное тело было внутри другого! Вот теперь сомневаться, что у нас несколько тел, вложенных друг в друга, больше было нельзя. Это противоречило бы восприятию!

Движение вверх все длилось, и Нетот захотел уцепиться руками за что-нибудь на земле. Однако руки его не послушались. Тогда он попытался прекратить извиваться, но тело продолжало выкручиваться из рук богов, а ноги дергались. Это тело было неуправляемо, но при этом все его ощущения были ощущениями Нетота.

Это было не его тело, но одновременно его, потому что, что делает наши тела нашими, как не ощущение того, что они наши?!

Из этого философического размышления Нетота, однако, быстро вывел гром, раздавшийся над ним посреди ясного неба. С запозданием он понял, что это вовсе не гром, а речь седобородого. Он говорил, и по небу полыхали молнии, так что тело обжигали искры. Поняв, что слышит речь, Нетот не сразу сообразил, что может ее понимать. Поэтому смысл сказанного дошел до него не вместе со звуком речи. Смысл был на удивление прост:

– Вот гаденыш! – возмущался Седобородый.

– Э-э, я попрошу! – ответил на это Змей. – Почему сразу гаденыш! Это не мой сын!

– А чей?!

– Не буду указывать пальцем. Но мне кажется, ему больше подошло бы имя засранец!

– Это намек, что он мой?! С чего бы?

– А с чего бы мой?

– Вон он как лихо в землю уползает!

– Так это у него от матери. Впрочем, вы тоже постоянно ее оплодотворяете своими дождями, семя, так сказать, изливаете!

– Ладно, оставим этот династический спор. Главное, гаденыш…

– Засранец!

– …подрос достаточно, чтобы его можно было вышвырнуть из нашего мира.

– Вот это здравое решение! Я и сам давно хотел избавиться от этого засранца!

– Гаденыша!

– За такие вещи надо наказывать!

– Согласен.

– Так что, швырнем?

– Швырнем!

– Готов, засранец?

– Готов, гаденыш?

Нетот почувствовал, что тело его замерло, и вдруг понял, что прислушивается к тому, что ему говорят, но прислушивается как-то не так, словно не в том месте, где находился, и не ушами, а будто пониманием. Да, точно, он хотел понять, и понять это было чрезвычайно важно. И от этого по всему пространству вокруг Нетота побежали разряды, и глаз устремился от вида богов внутрь, так что замелькали ветви великого древа…

Удивительно, но глаз в ответ на вопрос, готов ли он, – приступил к проверке готовности. Он принялся осматривать все, что Нетот ощущал собой, и успевал побывать всюду, проверяя то тело, что держали боги, изнутри.

Он побывал выше кроны, где, как оказалось, было еще одно светило, от которого и тянулась, словно лучик, знакомая Нетоту жилка познания. Подскочил выше этого светила, заглянув за пределы тела, затем мгновенно спустился ниже светила охоты и его корней, и там тоже поглядел за пределы тела. И что-то в Нетоте почувствовало: готов!

– Готов! – тут же услышал Нетот снаружи грохот, отдающий дрожью во всем окружающем его пространстве.

– Готов? Пошел! При случае заглянем, проверим, что ты там натворил…

И руки богов одним коротким движением швырнули тело, в котором был Нетот, вниз.

Он ощутил огромное ускорение и непомерную скорость полета, так что желудок стал давить на горло. Вокруг замелькали то темные, то светлые пространства, временами мчались мимо звезды, иногда какие-то миры, где шли или ехали люди, с удивлением подымающие головы, чтобы проводить взглядом то, что пролетало сквозь их мир…

Затем Нетота начало тошнить, словно от головокружения, и он бы потерял сознание, если бы его можно было здесь потерять… Но воспринимать он больше не мог, хотя и прекратить восприятие был не в силах. Поэтому он просто орал от боли, продолжая терпеть эту пытку переполнением чувствительности.

А затем его большое тело врезалось в ровную плоскость каменной плиты, так что брызнули фонтаны камней, словно камень был жидким. Вокруг места падения образовалась огромная яма, и из нее было видно, что в отдалении стоит рубленый терем, а рядом с ним лежит огромный белый камень, на макушке которого растет дерево… У Голымбы ни двора и ни кола… – пронеслось воспоминание.

– А Голымба, стало быть, я… – признал Нетот очевидность, давно шевелившуюся в глубине его сознания.

Но тут же понял, что это, конечно, не так.

Гадкий засранец Голымба проглотил его, когда птица Рах сбросила в щель на Ходи-поле. Та щель выглядела, как провал с торчащими из краев острыми камнями, похожими на зубы.

– Так это и были зубы! – подала голос ехидная мысль, но смеялось ей в этот раз трудно. Даже она, похоже, была напугана.

– Это были зубы Голымбы! – понял Нетот. – И пасть Голымбы! И вообще, я внутри Голымбы!

Голымба, который столько охотился на Нетота, все же сумел его сцапать и сожрать.

– И что же теперь? – потрясенно спросил сам себя Нетот. – Я переварен, а это – посмертное существование? Это значит, он меня съел, и меня больше нет. А что тогда то, что есть? Душа осталась жить внутри Голымбы?…

Но даже если это и была душа, Нетот продолжал ощущать свое тело, хотя больше и не мог его видеть. Конечно, это могло быть тело души, но тогда было странным то, что привычные телесные ощущения совсем не изменились. Ведь должна же быть хоть какая-то разница, если душа остается без тели!

– А может, и нет, – пришла к Нетоту иная мысль. – Собственно говоря, если вся чувствительность принадлежит только душе, то с чего меняться ощущениям? Тело без сознания ничего не чувствует. Значит, чувствует вовсе не оно!

Эта мысль, что чувствует не тело, а то, что обладает способностью чувствовать, потрясла Нетота. Особенно ее продолжение: если у чего-то нет способности чувствовать, оно никогда не чувствует. А то, что обладает этой способностью, чувствует всегда, даже находясь в теле… Все телесные ощущения – вовсе не телесные!

Это было таким открытием, что Нетот им заболел, и переживал какое-то время: вот есть прямо сейчас какие-то телесные ощущения, но они не телесные, они ощущения того, что может ощущать. Как этот глаз. И останутся, даже если тела не будет!..

Но Голымба зашевелился, поднялся во весь свой рост и зашагал по бесконечной каменной плите к горенке. И тут же Нетот перестал ощущать, велик ли Голымба, или он всего лишь маленький мальчик. Рост Голымбы больше не с чем было сравнивать, это поле вокруг не давало такой возможности.

Да и восприятие Нетота тут же оказалось захвачено движениями глаза. Но теперь Нетот понимал, что этот глаз принадлежит Голымбе. Это какой-то орган восприятия бога втянул в себя Нетота, и теперь он воспринимал мир одновременно и своими способностями восприятия, и способностями бога. И Нетот смотрел сквозь глаз Голымбы на эту плиту и на камень, и на горенку, которые приближались.

А вокруг были разбросаны тела всадников и их коней. Тут были и бледные всадники, и красные, и черные… Они лежали, словно поломанные куклы, в неестественных положениях и с вывернутыми руками и ногами. У некоторых были оторваны головы…

Голымба смотрел на них внимательно, что-то разыскивая. И нашел. Это были Офицер и Конь, которых он утащил с Ходи-поля. Они лежали бездвижными среди прочих тел. Но Голымба подобрал их и бережно понес к тому месту, где в прошлый раз застал его Нетот играющим…

Мой бог!

Голымба уселся на каменную плиту, скрестив ноги, и, как ни в чем ни бывало, принялся усаживать Офицера на Коня. Офицер на самом деле был полководцем в прошлой жизни и выглядел как полководец. А Конь был не конем, а целым конным отрядом всадников. Нетот это помнил, и ему было очевидно, что такой «конь» не может просто принять всадника к себе на спину.

Но он мог бы принять этого «Офицера» своим полководцем. Однако Голымба о таких сложностях не подозревал и продолжал сажать и сажать вялого «Офицера» на недоумевающего «Коня», так что у коня подламывались ноги, а Офицер сползал с его спины вбок с видом растерянного сумасшедшего.

Офицер явно вызывал у Голымбы недоумение, и временами он начинал рассматривать его, крутя его перед собой в огромной ручище. Но тут что-то отвлекало его, и он снова брал Коня, ставил его на ноги и с силой усаживал Офицера Коню на спину. Все разваливалось, и Голымба снова погружался в задумчивость.

После очередного, уж и не сосчитать, какого, раза, он протянул руку к лежавшему неподалеку Бледному всаднику со свернутой головой. Взял его, поправил ему голову, и в глазах всадника тут же зажглась жизнь. Голымба поставил Коня, Конь тоже ожил. Тогда Голымба посадил ему на спину Бледного всадника. Конь в ужасе встал на дыбы, скинул всадника и умчался прочь.

Голымба протянул руку, она неимоверно вытянулась, догнала коня, сграбастала и вернула на прежнее место. Голымба взял Офицера и снова принялся вертеть его в руках, что-то соображая…

Все эти бесконечные повторы одного и того же утомили Нетота, и хоть он и не мог отключиться от восприятия, поскольку был весь включен в восприятие глаза, он все же умудрился найти за восприятием некое пространство для думания. Это состояние было словно бы тенью обычного думания, оно было легкое и почти неощутимое, но оно было. И оно позволило Нетоту отстраниться от происходящего и как-то осмыслить то, в чем он оказался.

И в чем же он оказался?

Неожиданная мысль поразила Нетота: он оказался в боге!

– Мой бог! – воскликнула ехидная мысль, видимо, обалдев от неожиданности. Во всяком случае, никакого ехидства в ней не звучало.

– Точно, мой бог! – ответил ей Нетот, заметив, что заговорил сам с собой. Это ему не понравилось, он вовсе не хотел создавать себе внутреннего собеседника, с которым можно тихо вести беседу. Он хотел быть хозяином самому себе во всем. И поэтому собеседник должен был быть один, а все мысли, даже ехидные, его мыслями.

Но само по себе вырвавшееся восклицание заставило Нетота задуматься. С одной стороны, оно, конечно, выскочило от удивления. Действительно невероятное приключение – быть проглоченным богом, путешествовать по его нутру, как по миру, а потом еще и оказаться в средоточии его восприятия, в его внутреннем Оке!

Но не менее поразительным было то, что судьба связала его с Голымбой, и в определенном смысле этот бог стал его богом. Как некая собственность, что ли, потому что поклоняться Голымбе Нетот не собирался. Но зато он очень хотел понять, как это – быть богом? И что это, вообще, такое – бог изнутри?

Тут он заметил, что к нему прикоснулся лучик, в котором он узнал жилку познания. И тут же желание знать овладело им. Он вырвался из своей задумчивости и стал наблюдать за Голымбой и за собой.

И первое, что он понял, что он все время смотрит. Смотрит одновременно своими глазами и глазами Голымбы. Но не слушает! Вернее, он как-то умудрился исключить слушание из восприятия, хотя мир был наполнен звуками.

Вот Голымба в очередной раз поставил расплывшегося коня на ноги, конь зафыркал, потряс гривой, так что длинные волосы со свистом рассекали воздух, и копыта его зацокали по каменной плите. Голымба протянул руку и взял еще одного изломанного всадника, на этот раз Красного. Поставил ему свернутую голову на место, и Нетот услышал хруст позвонков, вздох со стоном, шумное дыхание. Голымба со щелчком вставил в сустав вывернутую руку, всадник вскрикнул…

Мир был полон звуков, и Нетот начал прислушиваться. И услышал много такого, чего не замечал раньше.

Эти звуки шли и снаружи, и изнутри. Оказывается, постоянно журчала речка, которая бежала из под Бел-горюч камня. Шуршала крона растущего из камня дерева, какие-то птицы пролетали в вышине с криками и курлыканьем…

Но звуки внутри были не слабее. Прежде всего, это было постоянное журчание, урчание и бульканье, которые Нетот даже помнил изначально, но перестал воспринимать, как только начал путешествовать по корням и ветвям Великого Древа. Это же булькали и журчали переливающиеся внутри темного пространства жидкости.

Темное пространство! Да это же утроба Голымбы! Это же был пищевод, желудок, кишки Голымбы, вдруг дошло до Нетота. Он же не просто в провал в земле провалился, это же он в пасти оказался! Значит, дальше он путешествовал в тех жидкостях, которые бурлят внутри бога. Но почему они не вонючие? Почему они его не переварили?

Было только одно объяснение: потому что Голымба и вправду бог. Ну, детеныш бога! Ведь в воде Нетот должен был бы задохнуться, а в Голымбе он жил, не дыша, и этого даже не требовалось… В боге другие законы! И природа у него не такая же, как у человека!

Как там поп говорил: по образу и подобию? Я подобен ему, но я не он, и он не я, и нечего ожидать от него, что будет, как во мне и как у меня! И, вообще, очень хорошо, что его нутро не такое вонючее, как мое! – неожиданно завершил Нетот свои размышления. И даже рассмеялся.

Но тут новые звуки долетели до него изнутри Голымбы. Кто-то мчался по древу, шурша коготками и верезжа:

– А он сказал, а он сказал!..

Нетот непроизвольно метнулся вниманием вслед за криками, и глаз, внутреннее Око Голымбы, повернулось вслед за его вниманием. Зверек, подобный белке, мчался по древу откуда-то снизу с неимоверной скоростью и мгновенно скрылся в вершине, в той части Древа, где над кроной висело облако света.

В облаке тут же что-то загрохотало, заискрились отсветы, словно молнии при свете дня, и белка эта помчалась вниз, верезжа теперь:

– А вот на тебе! На тебе!.. Вот тебе!..

В следующий миг глаз снова вернулся к тому, что было перед глазами Голымбы, и он услышал ржание Коня и хруст позвонков. Голымба привычно отвернулся от звуков ссоры, которая шла внутри него, и занялся своим делом.

Но Нетот теперь не мог не слышать эти крики. И скоро понял, что белка эта или Мысь, как он сообразил, вспомнив строки, спетые ему Баимом, носит не просто слова, а слова Великой ссоры, которая шла между кем-то глубоко в корнях Древа, и кем-то, скрывающимся в ее вершине, в облаке света.

Поскольку внимание Голымбы было направлено на творение всадников, Нетот стал хуже слышать то, что внутри, но зато он начал слышать, что дерево, стоящее на Бел-горюч камне, шуршит как-то странно.

Он направил туда свое внимание, и неожиданно глаз Голымбы послушался его и тоже прислушался к дереву. Прислушался и пригляделся, потому что для него все восприятие было нераздельно.

И там они обнаружили то же самое, что и внутри: по дереву носилась вниз и вверх такая же Мысь и переносила слова ссоры из вершины в корни и обратно. Голымба попытался вернуть внимание к всадникам, но Нетот так хотел расслышать, о чем же идет ссора, что не позволил отвлечься, и глаз вернулся вниманием к дереву.

Это поразило Нетота: при каких-то условиях и определенном усилии он, оказывается, мог управлять глазом бога! Этого удивления хватило, чтобы потерять управление, и Голымба снова занялся всадниками.

Но Нетоту случившегося было достаточно, чтобы расслабиться, отпустить восприятие и спрятаться за ним в пространстве легкого думания. И там он пришел к нескольким очевидным выводам.

То, что внутри, подобно тому, что снаружи. Когда ты занят внешним, внутреннее тебя отвлекает, когда ты занят внутренним, отвлекает внешнее. Восприятием можно управлять! Управляя восприятием, ты управляешь тем, кому принадлежит восприятие!

Из этого родился вопрос: можно ли покорить бога?

Покорить бога

Это недопустимая мысль! Она кажется просто кощунственной! Но что значит это слово? Просто оскорбительное отношение к святыне? Нет, это слово означает, что ты даешь богу право наказать себя, словно он не может этого сделать без особого приглашения. Но кощунство делает тебя виноватым, а чтобы наказывать, даже богам нужно, чтобы был виноватый!

По крайней мере так думают люди. Поэтому они дали имя всем действиям, которые оправдают твое наказание. И это значит, что право наказать себя ты даешь не только богу, но и людям. Так сказать, на случай, если бог все же проморгает возможность, люди-то уж точно ее не упустят. Но почему? Им так важно кого-то наказывать? Или держать виноватым?

Может быть, конечно… Это же все-таки вопрос власти в обществе. Но это объяснение работает только среди безбожников, только пока бога нет для людей, и они лишь изображают веру, а сами думают об устройстве общества. О благах, которых на всех не хватит, и их надо правильно распределить. Чем меньше достанется виноватым, тем оправданнее, что кто-то жрет больше. Почему их и зовут жрецами…

Но если все время находиться на том пограничье, за которым встречаются боги, а жрецам полагается находиться именно здесь, то однажды ведь можно его и увидеть. Хотя бы проходящим мимо, пока ты приносишь ему в жертву запахи со своего алтаря или стола. И вот тогда в сердце жреца поселяется стойкое желание, чтобы ЭТО прошло мимо!

Нам почему-то кажется, что жрецы призывают милость богов в наш мир. А значит, зовут и самих богов заглядывать к нам вместе со своей милостью. И мы даже иногда жалеем, что боги нас позабыли… А вот жрецы поумнее нас, и потому они хотят, чтобы божество было, но подальше и мимо!

Те, кому доводилось быть свидетелями божественных проявлений, не разделяют восторга толпы. Они в ужасе. Только дикий народный бунт может вызывать сходное чувство ужаса, потому что Народ – это тоже бог, по крайней мере, огромное тело бога, состоящее из множества клеточек-человечков. И он ужасен в своих худших проявлениях. Поэтому его желательно держать спящим и видящим красивые зрелища!

Беги нас пуще всяческой напасти и барский гнев, и божия любовь…

Но стоит только принять эту точку зрения, как ты понимаешь: тот, кто совершил кощунство, не просто виноват перед богом, он пригласил бога наказать себя. И пригласил он его… в наш мир!

Поэтому кощунственные мысли недопустимы. А мысль – покорить бога – кощунственна. Значит, ее нельзя думать. И люди не думают об этом. Даже мысли такой не допускают!

А что насчет покорения? Если люди не думают о том, чтобы покорять бога, надо полагать, они и не пытаются его покорять?

И вот мы открыли ту удивительную способность, которую обнаружил в себе Нетот, когда внутри восприятия Голымбы нашел или создал для себя пространство легкого думания, думания тенями мыслей. Вроде бы весь занят восприятием, а сам думаешь о том, что с тобой происходило. Вот так же и все люди, стоит им задуматься о недопустимом, тут же перестают об этом думать…

Например, о том, как покорить бога. Об этом даже думать недопустимо! Поэтому они не думают, они просто покоряют. И делают это одинаково умно, что жрецы, вплоть до папы римского или верховного шамана всея Земли, что деревенская бабушка, которая кормит чудотворную иконку яичками и сметанкой.

Думать не надо, надо просто дарить богу то, что считаешь вкусным для себя, и так ставить его в положение должника, потому что на дары полагается отдариваться. Принял бог твой дар, и он уже управляемый, потому что должен отдариться.

Отдаривается ли?

Трудно сказать. Если бы это было просто понять, бабушки не покрывали бы иконами непослушных богов горшки в наказание за непослушание. Но ведь мы можем просто не распознавать подарки богов. Скажем, если бог в благодарность за твой бездумный дар изменил линию твоей судьбы, ты это поймешь? И посчитаешь благодеянием? Или наказанием?

Мы непроизвольно ожидаем, что отдарки богов будут столь же очевидны, как и наши подарки. Почему нам кажется, что богам нужно то, что мы им дарим? Почему нам кажется, что мы сами им нужны? Наверное, потому что мы не позволяем себе об этом думать. Мы думаем, не задумываясь!

А если подумать?

Нетот задумался. Почувствовав, что может иногда управлять восприятием Голымбы, они вдруг понял, что может управлять и самим Голымбой. Сначала он попытался привычно спрятать от себя эту мысль, поскольку даже думать о таком недопустимо. Но она возвращалась и возвращалась, задерживаясь все дольше.

И… ничего не происходило, никакого наказания!

В какой-то миг Нетот позволил себе думать о том, как сделать Голымбу управляемым, и даже словно бы присел, как человек, показавший небу фигу и ожидающий, что оттуда сейчас прилетит молния.

Молния не прилетела, зато жилка познания вдруг задрожала и пропустила сквозь себя светящийся пузырек.

Пузырек взорвался в голове Нетота, словно шипящий газ после глотка очень крепкого кваса, и Нетот вдруг понял, что его подбросило прямо на светящееся облако над кроной. Там тоже было светило, и из него шло несколько толстых жил, подобных лучам, на концах которых были светила поменьше.

Нетот попытался двигаться в этом пространстве, но это было для него непросто, потому что, как он понял, он поднялся сюда не телом, а словно бы только вниманием или восприятием. Он смутно чувствовал, что все эти малые светила связаны с разумом и умом, но точнее определить не мог. К тому же это упражнение его сильно утомляло.

Поэтому он неожиданно для себя поспешил задать вопрос Голымбе, в общем-то, не рассчитывая на ответ:

– Зачем тебе я?

Было видно, что Голымба продолжает играть в своих всадников, но при этом ответ пришел. Вполне понятный ответ, хотя и было непонятно, как это происходит:

– Ты охотник…

Нетот растерялся, и это, видимо, было принято за вполне определенный ответ, потому что вызвало продолжение:

– Хороший охотник. Лучший охотник.

– Э… и что? – выдавил из себя Нетот.

– Поймай мою мысь!

– Мысь, которая скачет по ветвям древа? – переспросил Нетот, хотя в словах бога уже был вполне понятный образ, что это именно та Мысь. Ответа не было, но Нетот почувствовал укор. Голымбе было неприятно, что он тупит.

– Э… я хотел сказать, – объяснился Нетот, – что снаружи тоже Мысь. На дереве, что над Бел-корюч камнем. Не понял, которую…

– Это одна и та же Мысь, – ответил Голымба. – Поймай ее…

– Убить?

– Нет. Поймай. Она мне нужна. Она сводит меня с ума…

Вот теперь Нетот задумался по-настоящему и даже не заметил, как снова вернулся в глаз, который был Оком бога. Он думал тенями мыслей, а сам непроизвольно следил, как белка мчится из корней в крону и обратно, а с ней по всему миру разливается ссора, делающая безумным не только бога, но и весь его мир.