Текст книги "Формула власти"

19. Ужин в баронских владениях

– А я еду – смотрю: ты куда-то спешишь… Думаю, помочь занятому человеку надо! – показывая крупные цыганские зубы, произнес Василь Штирбу.

– Да, это удачно получилось! – переводя дыхание, ответил майор.

– Не пойму, а чего это спиридоновцы по одной улице с тобой бегают? Спиридон вроде всегда умным мужиком был… Неужели на контору руку поднял? С ума что ли на старости лет двинулся?

– Спиридон в порядке. Это его бойцы меня с одним институтским другом перепутали… – честно ответил майор.

– Тебя перепутали? – недоверчиво кинул на него взгляд водитель.

– Бывает. – окончательно выдохнул воздух погони Ефим.

– Хунхуз с ними… – раздумчиво протянул Василь. – Хунхуза Спиридон просто так не посылает…

Мимикьянов понял, что просилось к нему в сознание из темных нижних этажей мозга. Лично Хунхуза он никогда до сегодняшнего дня не видел, но оперативные материалы о первом помощнике Спиридона ему на глаза попадались. И даже его фотографию он в ориентировке встречал. Только фотография была сделана в профиль и в недостаточно освещенном помещении. Наверное, поэтому майор его сразу и не узнал.

– Слушай, Ефим, поехали в табор? Поужинаешь со мной! Да и спиридоновцы пока угомоняться… Как? – спросил Штирбу, не отрывая глаз от дороги.

– Да у меня тут дело еще одно есть… – засомневался Ефим.

– Соня сегодня на ужин сармале приготовила, а? – выбросил козырного туза хитрый цыган.

Тут уж майор Мимикьянов устоять не смог.

Сармале – это маленькие, размером с грецкий орех шарики из мясного фарша с луком, белым хлебом и яйцами. Сначала их обжаривают в большом количестве жира на сковородке, затем тушат в белом вине под слоем капусты и томатов и, наконец, доводят до появления румяной хрустящей корочки в горячей духовке. Сармале хозяйки подают на стол не часто. Его только готовят три дня. По дню на каждую кулинарную операцию. И когда мясные шарики на столе, у мужской половины семьи – праздник.

– Ну, если только ненадолго… – смалодушничал майор.

– А, то-то! – заулыбался знающий жизнь цыган.

– Так, вы ж, ромалэ, такой народ, и больного при смерти сплясать уговорите! – досадуя на свою слабость сказал Ефим.

– И чем плохо? Если не выживет, так хоть помрет веселым, а? – довольный похвалой засмеялся Штирбу.

Когда они подъезжали к повороту, за которым находился отрезок дороги, ведущий в старые железнодорожные мастерские, то увидели, что оттуда выезжает темный джип с тонированными стеклами. Выбравшись на шоссе, он быстро покатился в противоположную от них сторону.

Ефим машину узнал.

– Похоже, директор ликероводки к тебе заезжал. – сказал Ефим. – Да, чего-то не дождался…

– Да, Карабановская машина… – удивленно качнул головой барон. – Чего это он? Давеча ведь все решили, обо всем договорились… Никто ни на кого не обижается… – бормотал он, подъезжая к высоким воротам бывших железнодорожных мастерских.

Ефиму послышалась в его голосе хорошо спрятанная тревога.

Ужин у Василя Штирбу был накрыт на внутренней галерее, идущей вдоль дверей выходящих на нее жилых помещений.

Заходящее солнце било сквозь окна, идущие под потолком на противоположной стене кирпичного ангара, и на галерее было светло, как в полдень на лесной поляне.

Всего за столом сидело человек двадцать.

Место во главе стола ожидало хозяина. Это было массивное кресло с высокой спинкой, какие стоят в судебных залах. Слева от него сидела синеглазая цыганка Соня.

Увидев, что вместе с мужем на галерею поднимается гость, Соня, что-то скомандовала сидящим за столом. Они быстро передвинулись, освобождая для гостя почетное место по правую сторону от хозяина. Откуда-то, будто сам собой, прибежал, постукивая по металлическому полу козлиными копытцами, стул. Пока стул успокаивался, прилетела на пеструю скатерть большая тарелка с румяными мясными шариками и глянцебокими тушеными помидорами.

Сидящие за столом к еде не прикасались. Ждали.

Цыганский барон встал в торце стола, поднял стакан с красным вином и сказал:

– День прошел! Слава богу, потрудились неплохо! Теперь покушаем хорошо!

После этих слов стол сразу ожил, забубнил мужскими и зазвенел женскими голосами.

Ефим глотнул пахнущее южной степью вино, положил в рот хрустящий сверху, нежный и сочный внутри шарик сармале, и не пожалел, что заехал в цыганское хозяйство.

– Соня, мы когда ехали, вроде машину Карабанова встретили… – поставив стакан с вином, обратился к супруге Василь. – Он это был?

– Он. – кивнула Соня.

– С кем говорил? – вопросительно вздернул черные брови хозяин.

– Со мной. – потупилась хозяйка.

– А чего ему надо было? – нахмурился Штирбу. – За кальвадос опять грозился? Я ж ему объяснил, что мы в этом деле ему не мешаем!

Соня молчала.

– Почему ж не мешаете? Конкуренция ведь получается. – поинтересовался Мимикьянов.

– Да, какая там конкуренция! Карабанов нам не конкурент! Наш кальвадос только в рестораны идет! Мы наш напиток в сельских магазинах и не продаем! Какие же мы конкуренты? У нас потребитель разный! Тот, кто в рестораны ходит наш кальвадос пить, Колосовскую водку и в рот не возьмет! У нас одна бутылка больше стоит, чем у него целый ящик «Колосовской»! Это ж настоящий иностранный напиток! Вот ты, Ефим, французский кальвадос когда-нибудь пил?

– Как-то было. – припомнил майор.

– И что? Разве мой хуже?

– Честно сказать? – спросил Ефим.

– Честно. – насторожился Штирбу.

– Твой лучше! – искренне ответил Ефим.

– Вот то-то! – обрадовался Василь. – Какой же Карабанов нам со своей водкой конкурент?

– Да он не про кальвадос говорил. – осторожно вклинилась в разговор Соня.

– А чего тогда? – посерьезнел глазами Василь.

Соня замялась, едва заметно, скосив глаза в сторону майора.

– Говори. Можно. – разрешил барон.

– Порчу просил навести… – опустив синие глаза, тихо произнесла Соня.

– Порчу? – удивленно переспросил барон.

– Да. – кивнула Соня. – Порчу. На одного человека.

– И ты что? – спросил Василь.

– Как что? – пожала плечами Соня. – Сказала, что ромалэ давно такими делами не занимаются…

– Ну, правильно! – одобрил Штирбу.

Маленькие шарики сармале быстро исчезли с тарелок.

– А сейчас будут папанаши! – многозначительно произнесла Соня.

Майор пожалел, что съел все десять мясных шариков, которые лежали у него на тарелке, и внутри у него оставалось не так уж много места. Устоять перед папанаши было еще труднее, чем перед сармале.

Папанаши – представляли собой особые южные творожники.

Творог тщательно растирался с маслом, затем туда добавлялись свежие яйца, сахар и мука, а потом, главное – молотая кожура лимона. Из этой нежной массы формовались толстенькие лепешки, которые обжаривались в растопленном сливочном масле.

На румяные папанаши накладывали снежным холмиком сметану и подавали на стол.

Получалось не блюдо, а земное утешение.

Пожилая цыганка, повязанная по-пиратски красным платком, поставила перед Ефимом большую плоскую тарелку с пахнущими лимоном творожными лепешками. Соня довольно заулыбалась, а по столу прокатилась новая волна оживления.

Папанаши были выше всяких похвал. Но наслаждаться ими майору мешал один не прозвечавший в застольном разговоре вопрос. И он решил его задать, несмотря на его явную нетактичность.

– Слушай, Соня, а на кого Карабанов порчу просил навести? – стараясь, чтобы его голос звучал как можно безразличней, спросил он.

Но цыганка отвечать не стала.

– Да, что об этом и говорить… – опустила она глаза на белую скатерть…

– А все-таки! Интересно. – не отставал майор.

Цыганка молчала.

Мимикьянов к творожным лепешкам не возвращался, ожидающе смотрел на женщину.

Молчание между ними становилось неловким.

– Скажи. – разрядил неловкую паузу барон.

– На Чечулина Виктора Михайловича. – нехотя произнесла Соня.

«Вот так дела! – воскликнул про себя майор. – А, что, если Галина права? И у Марата Матвеевича Карабанова, и впрямь, в этом деле с Сабаталиным рыльце в пушку? Бориса Петровича из строя вывел. Теперь взялся за Чечулина. В принципе, правильно. Чечулин – совладелец «Флоры».

Если Марат решил покончить с фирмой-конкурентом, то вполне обоснованно убрать обоих ее владельцев… Да, но как же он убрал со сцены Сабаталина? Соня, скорее всего, говорит правду, цыгане ему с Сабаталиным не помогали, и наводить порчу на Чечулина она отказалась… А, если Карабанов вывел из строя директора «Флоры» с помощью инженера Контрибутова? С его гипотетическим прибором?.. Такая версия хоть как-то позволяет объяснить имеющиеся на данный момент странные факты и не менее странные события…»

Майор Мимикьянов похвалил себя за то, что дал барону себя уговорить на ужин в таборе.

В это время к барону подошел высокий молодой цыган, нагнулся к уху хозяина и начал что-то тихо говорить.

Штирбу потемнел лицом.

20. Мой дом – моя крепость

– Как это – взяли и вошли? – сверкнул белками глаз цыганский барон. – А Янко где был?

Цыган снова что-то зашептал, разогнулся и виновато развел руками.

Василий Романович, не мигая, посмотрел на него, покачал головой и сказал:

– Скажи Мише, пусть своих ребят возьмет… Чтоб, как положено…

Высокий цыган кивнул и исчез в занавешенном шторой проеме, выходящем на антресоли прямо за Ефимовым стулом.

А внизу по дну ангара медленно шли четверо спиридоновцев. Хунхуз – на шаг впереди.

Майор Мимикьянов вместе со стулом тихо отодвинулся от стола и почти полностью утопил себя в нише, находящейся за его спиной.

Штирбу поднялся, встал у перил галереи и посмотрел вниз.

Дойдя до того места на полу ангара, над которым стоял барон, спиридоновцы остановились.

– Здравствуй, Василий Романович! – сказал Хунхуз, задрав голову.

– Вечер добрый! – смотрел сверху вниз барон.

– Привет тебе от Спиридона, Василий Романович! – повысил голос Хунхуз.

– За привет спасибо! И ему доброе слово передай. – сдержанно отозвался цыган.

Хунхуз помолчал. Разговаривать, задрав голову вверх было не слишком правильно для авторитета такого уровня, каким был Хунхуз. Но Василий Романович посланников Спиридона наверх не пригласил.

Хунхуз на секунду прикрыл глаза-шильца тяжелыми верхними веками, покатал желваки под кожей, но высказывать обиду не стал.

– Дело у нас к тебе, Василий Романович! – дружеским тоном произнес он.

– Ну, говори, свое дело! Смогу – помогу. – холодно отозвался Штирбу.

– Сможете, Василий Романович! Дело-то простое! – обрадованным голосом произнес Хунхуз. – Твои люди одного нашего кореша на машине сюда завезли. А он нам сильно нужен. Скажи своим ребятам, чтоб нам его отдали, вот и все дело… А Спиридон тебе за это спасибо скажет!

– А что за кореш такой? Фартовый что ли? – в голосе Василия Романовича проклюнулся интерес.

– Да, нет! Он не при делах. – небрежно махнул рукой Хунхуз. – Так, один местный.

– А что за местный? – продолжал выспрашивать Штирбу.

– Лох. Пустяшка! – произнес спиридоновец с таким видом, дескать, и разговора-то человек этот не заслуживает.

– Фамилия-то есть у него? Я всех местных знаю. – не отступал барон.

Спиридоновец помолчал.

– Ну, Контрибутов, вроде… – поняв, что фамилию все-таки придется назвать, небрежно произнес он.

– А чего он вам так понадобился? – удивленно приподнял правую бровь Василий Романович.

– Должен он нам! – как бы нехотя признался Хунхуз.

– И много? – склонил голову набок барон.

– Порядком.

– А чего ж вы большие деньги кому попало даете? – удивился Штирбу.

– Помочь же людям хочется!.. – развел руками спиридоновец. – Думали, вот дадим денег человеку, он поднимется и нас отблагодарит… А он – бегает от нас, как мышь по стадиону…

– Так, может, отдавать нечем? – подумав, предположил цыган.

– Отдавать нечем – значит, договариваться надо! – зло произнес Хунхуз. – Договариваться! А не бегать! Все понимаем, в жизни по-всякому бывает! Но мы ж не звери! Объясни – мы всегда поймем! А бегать-то зачем? Не хорошо! Не честно это! И Спиридон всегда так говорит. Верно, Василий Романович?

Хунхуз был тонким психологом. Почти неизбежно следующее за его вопросом слово «верно», произносимое бароном, было бы первым шагом по той дороге, что должна была привести к исполнению просьбы спиридоновцев. Ответить же «нет, не верно» на утверждение, что нехорошо бегать от долгов, было, разумеется, невозможно.

Но цыганский барон Штирбу был психологом не худшим, чем авторитет по кличке Хунхуз.

– Умный человек Спиридон. – умело обошел расставленную ловушку Василий Романович. – Очень умный. Мало таких. Только нет у меня этого Контрибутова. Не привозили его сюда.

– Да, как не привозили? – начал выходить из себя гость. – Машина-то, в которую этот кролик запрыгнул, во дворе стоит! – ткнул рукой себе за спину спиридоновец. – У тебя он, Василий Романович! Отдай его нам и всем хорошо будет! Я и Спиридону так доложу: помог нам сильно барон Штирбу! – снова попытался использовать Хунхуз авторитет своего шефа.

– Ты что, мне не веришь? – тоже прибавил голос Штирбу и выпрямился во весь свой солидный рост. – Сказал нет его здесь – значит, нет!

– Мы ж своими глазами видели, как эта «Нива» его подобрала! – не сдавался Хунхуз.

– Не знаю, что вы там видели! Нет здесь Контрибутова. – отрезал барон, и показывая, что продолжать разговор он будет не с Хунхузом, а с его хозяином, прибавил: – А со Спиридоном я сам встречусь и поговорю.

Хунхуз сжал веки в щелки и собрался что-то сказать, но Штирбу его опередил:

– Ну, а теперь, извиняйте хлопцы, идите по своим делам. Нужен вам Контрибутов – ищите! Только не здесь!

– Э-э-э, Василий Романович! Так не пойдет! Мы ведь по-хорошему хотим! А можем и по-плохому! – угрожающе выкрикнул Хунхуз.

– Так, и я по-хорошему хочу! Но могу и по-плохому! – спокойно сказал Штирбу и сделал знак рукой.

Из-за стены картонных ящиков выступили четверо мужчин. В руках они держали разномастные охотничьи ружья.

Одна из дверей на галерее открылась, оттуда появился высокий цыган с двумя напарниками. В руках у него был пожарный багор. У напарников – длинные мясницкие ножи. Звонко цокая ботинками по металлу, цыган спустился на один пролет лестницы, и занял позицию на площадке, расположенной на ее середине.

– Идите, ребята! – Махнул рукой Василий Романович. – Миша вас проводит! А Спиридону, ты, Хунхуз, привет передай! Если до среды его увидите, скажите, в среду я буду в городе и к нему заеду. Кальвадосу привезу. Как обещал. Ящичек. Все, некогда мне больше с вами разговоры вести!

Штирбу отвернулся.

Цыган с багром, стоящий на площадке, стал медленно спускаться вниз.

Рука спиридоновского посланца потянулась к карману куртки. Но, обозрев поле боя, он понял, что позиция безнадежна.

– Смотри, Василий Романович! Как бы не пожалеть! – бросил Хунхуз в спину стоящему на галерее Штирбе.

Звенела лестница под ногами спускающегося цыгана с багром.

Вожак повернулся и, увлекая за собой остальных бойцов, направился к выходу. Шел Хунхуз неторопливо, сохраняя достоинство.

Цыгане с охотничьими ружьями двигались вслед.

Через минуту спиридоновцы исчезли в светлеющем проеме широких ворот.

Василь неторопливо опустился на свой стул с высокой спинкой. Выдвинулся со стулом из укрывавшей его ниши и майор Мимикьянов.

– И что за мамалыга такая! – недоумевающее произнес Штирбу. – И зачем им Контрибутов понадобился? И чего ему у меня делать?

Майор Мимикьянов сидел молча.

– Слушай, Ефим, а, может, они тебя за этого Контрибутова приняли? – резко всем корпусом повернулся к майору барон, будто только поймав пришедшую ему в голову мысль.

– Похоже, что так. – вынужден был согласиться майор.

– Ой-е-е! Вот дела! – покачал головой цыганский барон. – А я-то думаю, и чего это спиридоновцы за тобой гоняются! С ума, что ли, тронулись! А оно – вон что!

– Выручил ты меня Василий Романович! Не забуду! – посмотрел в лицо барону майор Мимикьянов.

– Ну, о чем разговор! Сегодня я помогу госбезопасности! А завтра, глядишь, и она мне поможет! – положил свою тяжелую руку на плечо Ефиму барон.

– Да, чем же госбезопасность тебе помочь может? – поднял брови Ефим. – Разве что, из РУБОПа вытащить, как в тот раз, когда тебя за незаконное предпринимательство под замок закрыли…

– Ай-я-я-яй! Ефим! – засмеялся Штирбу и погрозил ему пальцем. – Ты, что думаешь, я забыл? Василь Штирбу ничего не забыл! Василь Штирбу добро помнит!

– Знаешь, Соня, я такого сармале еще никогда не пробовал! – повернулся майор к синеглазой цыганке. – Удачно у тебя получилось! Хорошо у тебя жена готовит, Василий Романович!

– Да это не я! Это Мария делала! – заскромничала Соня. – Но я ее учила.

– Спасибо хозяйке за ужин! – поблагодарил Ефим. – Хозяину отдельная благодарность за гостеприимство! И еще маленькая просьба… Как бы мне вас покинуть, чтобы никто чужой этого не видел, а?

21. Теоретическая дискуссия

Однажды Ефим заблудился в Институте днем.

Прямо в самый разгар рабочего дня, накануне обеда.

Причем, это случилось не в начале его пребывания в Институте, а в самый последний год, когда, казалось, он уже хорошо изучил запутанную топографию многокорпусного и разноэтажного здания.

Ефим направлялся из лабораторий биостанции в корпус излучающих устройств. В этой части Института он любил бывать. А на биостанции – нет.

Особенно, не лежала его душа к тем помещениям, где располагался виварий.

Там в просторных вольерах обитали животные – мыши, лисы, собаки и обезьяны, предназначенные для проведения опытов по управлению психической деятельностью.

Майор Мимикьянов не любил бывать в этой части здания и, уловив носом слабый аромат цирка, решил обойти виварий окольным путем.

Но в этот день ему определенно не везло.

То ли он не там поворачивал, то ли путал коридоры, но никак не мог попасть в главный административный этаж, откуда начинались лестницы, ведущие во все части здания.

Возможно, причиной тому была сибирская уха, сваренная накануне последней подругой Володи Городовикова – вокзальной буфетчицей Алей Тиц.

Надо сказать, что уха по-сибирски не имеет ничего общего с тем жидким рыбным супом, который горожане привыкли называть ухой. Уха по-сибирски была изобретена таежными охотниками и рыбаками для жизни, а не для развлечения. Она должна была обеспечить организм энергией, достаточной, чтобы сутками преследовать зверя, часами тащить сети с рыбой, осуществлять сорокакилометровые переходы в тридцатиградусный мороз и ночевать на снегу у костра.

Готовится она так.

Большая высокая посудина плотно набивается стоящими вертикально тушками выпотрошенной рыбы и заливается подсоленной водой. (Аля использовала стерлядок, почти полный уазовский багажник которых Ефим с Городовиковым привезли с удачной рыбалки на северной протоке.) В оставшиеся между рыбой промежутки помещаются крупно нарезанные картошка, лук, морковка и какие-нибудь острые травы. (Аля положила черный перец горошком, петрушку и лавровый лист.) Затем посуда плотно закрывается и ставится в русскую печку или на костер. В таком положении она остается не меньше полутора часов.

(Володя засунул ее в муфельную печь Горынинской лаборатории, установив на регуляторе температуру в сто градусов, и Аля вынула ее через час.)

После того, как добытчик съедал пяток вытомившихся стерлядок и запивал их образовавшимся в посуде крепчайшим бульоном, ему становились не страшны ни лютые морозы, ни многокилометровые марши по заснеженной тайге, ни вытягивание из воды наполненных рыбой неподъемных сетей.

Уговорив под Алину яблоновку почти ведерную кастрюлю сибирской ухи, друзья почувствовали в себе силы, не меньшие, чем чувствовали после такого серьезного блюда таежные охотники и рыболовы. Энергия в них забурлила. Только вот ни ночных бросков через тайгу за медвелем-шатуном, ни многочасовой борьбы с тяжелыми сетями впереди у них не было.

Но и просто так лечь спать было уже невозможно.

Городовиков поступил просто: он уединился с Алей за ширмой своего кабинета. Очень скоро оттуда раздался ставший совершенно бархатным Володин баритон и приглушенный, но с серебром внутри Алин смех. Ефиму ничего не оставалось, как нанести неожиданный визит Галине Васильевне Стороженко, с которой накануне они не то, чтобы поссорились, но расстались недовольные друг другом.

Галя оказалась приятно удивлена. Размолвка была быстро улажена, и в результате спать ему пришлось не больше двух часов за ночь.

По этой причине, в тот день информацию, поступающую из внешнего мира, Ефим воспринимал не совсем четко и реагировал на нее замедленно.

Видимо, он перепутал очередную лестницу, и после блуждания по переходам оказался на какой-то незнакомой, огороженной корабельными поручнями площадке.

Подойдя к ее краю, он увидел, что площадка висит над большим холлом. Все его пространство было уставлено деревьями в кадках, и цветами в горшках. В центре холла в обложенном неровными камнями бассейне сочился влагой крохотный фонтанчик.

Разумеется, он узнал это место.

Под площадкой находилась зона отдыха с зимним садом.

Год назад она была создана по настоянию психологов. Зона отдыха должна была способствовать снятию психологического напряжения у сотрудников во время проведения экспериментов над биологическими объектами – мышами, лисами, собаками и обезьянами.

Зимний сад находился далеко от корпуса электромагнитных излучений – совсем в другой части здания. Ефим никак не мог сообразить, как он сюда попал, и как же теперь выйти к башне излучающих приборов.

Он ругнул себя за плохую пространственную ориентацию и уже повернулся, чтобы вернуться в коридор, как до него донеслись голоса беседующих людей.

Ефим прислушался.

И голоса, и тема беседы его заинтересовали.

Он подошел к краю площадки и попытался найти беседующих. Обведя взглядом рукотворные джунгли, Ефим обнаружил их прямо под собой.

Разговаривали двое. Они сидели на составленном углом большом кожаном диване под разлапистой пальмой. Рядом стояла небольшая группка научных сотрудников, но в разговоре они не участвовали, молча слушали.

Беседовали доктор Горынин, заведующий отделом излучающих приборов, и прибывший днем раньше из Москвы представитель Заказчика Евгений Валентинович Извольский. Он был в штатском. Но Ефим знал, что Извольский не только был доктором военных наук, но находился в штате министерства обороны, и имел звание полковника. Его служебное удостоверение относилось к генштабовской группе должностей особого списка «А».

Разговор носил характер одной из тех теоретических дискуссий, что так любят вести обитатели всех научных учреждений мира.

– Да, поймите вы, – говорил доктор, откинувшись на пузатую спинку дивана, – попытка управлять человеческим сознанием – вещь очень опасная! Чрезвычайно! Мы ведь даже не знаем, то ли мозг рождает сознание, то ли мозг является лишь приемником, который получает сознание извне, из какого-то постороннего источника!

– Из какого постороннего? – спросил Извольский.

– Допустим от Природы. От мирового разума. От Творца. В данном случае это неважно! Важно другое, мы не понимаем, как рождается Сознание и вообще, что это такое, но пытаемся им управлять!

– Ну и что? – ответил Извольский. – Наука до сих пор не понимает, что такое электрические заряды, но каждая домохозяйка свободно пользуется электрическим утюгом. Можно не понимать, но успешно управлять!

Ефим видел голову Извольского сверху. Выражение лица Евгения Валентиновича было от него скрыто, но зато отсюда особенно хорошо была видна абсолютная безупречность его пробора в густых рыжеватых волосах.

– Какова же цель вашего управления человеческим сознанием? – задал вопрос Леонид Георгиевич. – Объясните нам, будьте добры!

– Хорошо. – кивнул Извольский. – Приведу пример. Скажем, путем электромагнитного облучения мозга мы вырабатываем в сознании человека эмоциональный фон для тех или иных слов. Допустим, человек слышит слово «молоко», и у него в сознании возникает чувство радости, слышит слово «героин», и у него возникает чувство омерзения! Представляете, какие возможности для улучшения жизни это открывает! Полезные вещи станут очень приятны на эмоциональном уровне, а вредные – наоборот. Они будут вызывать отвращение, при одном упоминании о них! Наркобаронам придется идти в животноводы!

– Или наоборот! – фыркнул носом Горынин.

– Что – наоборот? – не понял Извольский.

– Прибор можно настроить и таким образом, что при слове «героин» человека будет охватывать чувство безотчетной радости, а при слове «молоко» станет тошнить… Все зависит от того, кто будет стоять у аппарата управления …

– Ну, уж, доктор, не усложняйте! Опасность есть в любом открытии, но прогресс не остановишь! – убежденным тоном произнес Извольский.

– У прогресса есть, чем заняться… – размышляюще произнес Горынин. – Ни с раком, ни со СПИДом, ни с сердечно-сосудистыми болезнями до сих пор справиться не можем! Энергию, как дикари, до сих пор сжиганием углеводородов получаем! Вот чем надо бы заняться! А исследования по управлению человеческим сознанием я бы запретил… Это компетенция Творца, а не человека…

Майор вгляделся в тех, кто слушал беседу, сгрудившись вокруг большого углового дивана.

Это были знакомые ему сотрудники отдела излучающих приборов. Стоя позади всех за пальмой, думая, что ее никто не видит, подтягивала колготки Тамара Терновая. А у спинки дивана стоял и внимательно слушал беседу инженер Контрибутов. Ефим обратил внимание на выражение его лица. Оно было в высшей степени заинтересованным. Ефиму даже показалось, что от мыслительного напряжения лоб инженера будто слегка светился в зеленом воздухе Зимнего сада.

Извольский посмотрел на свои часы и встал с дивана. Вслед за ним поднялся и Горынин. Они стояли друг против друга – высокий представительный Извольский и маленький, похожий на ежа, Горынин. Стояли молча, но с места почему-то не двигались. Будто не доспорили и еще что-то хотели сказать. Однако, слов не было.

В этот момент Ефима кто-то окликнул.

Он повернулся.

По темному коридору в его сторону двигался высокий человек. В коридоре царили сумерки и Ефим никак не мог его разглядеть.

Наконец, идущий оказался под горящей лампой дневного света иЕфим его узнал.

Это был комендант Института.

– Ефим, ты что здесь стоишь, заблудился? – спросил его Городовиков, подходя и подавая руку. – Здорово, контрразведка! Мы с тобой сегодня вроде еще не виделись? Что стоишь? Не знаешь, как в отдел излучающих приборов пройти? В этот тупик многие почему-то забредают… Пойдем, покажу короткую дорогу! Ты, как после вчерашнего?

– Нормально. Ты сам-то не утомился?

– Когда армия наступает, армия не устает! – ответил неутомимый прапорщик запаса.

Лица и имена большинства научных сотрудников, присутствующих при той беседе, изгладились из памяти Ефима Мимикьянова. А вот лицо Викула Контрибутова, внимательно слушающего дискутирующих мэтров, ему запомнилось.