Текст книги "Вернуть Онегина. Роман в трех частях"

23

День второй.

Визит ее не совсем частный. Дело в том, что поначалу речь шла о тихом, почти тайном свидании с родными, милыми сердцу местами, обросшими к тому времени нетающим ореолом умиления. Но Колюня, которому она сообщила о приезде, настоял на том, что кроме само собой разумеющегося посещения ею фабрики, она непременно должна поучаствовать в программе местного телевидения. «Город должен знать своих знаменитых земляков!» – заявил он с нестареющим комсомольским пафосом.

«Почему бы и нет!» – поразмыслив, согласилась Алла Сергеевна. Это называется соединить приятное с полезным: она, публичная персона, осененная столичной известностью, вручит родной метрополии свои победы и славу, оправдав ими бегство и долгие годы забвения. От этого ее появление на родине станет не возвращением пусть и успешной, но блудной дщери, а софитовым дефиле облаченной в пурпурную мантию триумфаторши. Она уверена: город поймет, простит и примет ее.

Итак, завтра ее ждут два публичных мероприятия – студия местного телевидения и встреча с коллективом фабрики.

Она позвонила Колюне и велела быть у нее вечером (естественно, без жены), а во второй половине дня с сыном и Петенькой отправилась на такси навестить свой старый добрый дом.

Со своего места на заднем сидении она молча наблюдала, как манерные улицы центра, в непривычной последовательности впадавшие в русло их маршрута, слились в одну, и та, перемахнув через путепровод и отправив половину своей изрядно потертой ширины в сторону городского кладбища, свернула налево и, целясь в далекий массив серых двухэтажных домов, возведенных сорок пять лет назад капитально-строительными усилиями железнодорожного хозяйства, пошла раздвигать молчаливые деревянные домишки рабочей слободы. Глядя на их кособокий, неприязненный, схожий с колючими лицами проживавших в них стариков вид, Алла Сергеевна вспомнила их спертый, убогий, отдающий дымом костра уют норы, годившийся лишь на то, чтобы время от времени прятаться там с каким-нибудь Сашкой Силаевым для плотских радостей любви.

– Мам, а это что, деревня? – спросил сын.

– Деревня, Санечка, деревня… – подтвердила мать.

Метрах в ста от дома Алла Сергеевна велела остановиться, вышла из машины и, слезной линзой ломая силуэты, двинулась навстречу дому.

Боже, боже! Вот оно, ее родимое гнездо! Непривычно низкорослое, непритязательное, неухоженное и бесконечно дорогое! Здесь она родилась, здесь тянулась к матери за скудной лаской и пряталась под ее жесткое крыло, здесь вставала на ноги и училась летать. Укромное, описываемое двадцатью пятью годичными кольцами ее жизненного древа пространство. Невзрачное геометрическое тело необычайной метафизической плотности и непреодолимого притяжения.

К ней на зов устремляются фантомы.

Нетвердо притопывая потертыми туфельками, навстречу ей неуклюже ковыляет доверчивая егоза с мокрым носом, в застиранных трикотажных колготочках и коротком фланелевом платьице.

За ней девчушка лет восьми – в цветочном ситце, сандалиях и сбившихся голубых носочках, с голыми руками, любопытными коленками и растрепанными льняными волосами. Встала, не дойдя до нее несколько шагов, прячет руки за спину и глядит исподлобья.

Далее девочка лет двенадцати в васильково-ромашковом платье до колен, запыхавшаяся, с испариной вокруг носа. Замерла посреди бега, испуганная, настороженная и готовая бежать дальше.

А вот она четырнадцатилетняя – взволнованная, замирающая, смущенная. Придерживая рукой ворот тесноватой вишневой кофточки, смотрит с радостным, не ведающим подвоха ожиданием.

А это она шестнадцатилетняя – на распутье после короткого стремительного распутства: свежая, белокожая, шалая, незадолго до этого отведавшая взрослое блюдо и не знающая, как быть дальше. Глупая, неразборчивая, падшая, растерянная.

Но вот от стены дома отделяется переливчатый девичий силуэт и сияющим облаком плывет в сторону своих предшественниц. Да можно ли быть более возвышенной, торжественной и непогрешимой? Без памяти влюбленная, безумно счастливая, не в силах совладать с глубиной и пределами своего чувства, она парит над землей, блаженная и не ведающая сомнений. Ожидание и любовь истончили ее талию, сделали изящными и крутобокими бедра, вытянули блюдо живота, накачали грудь, заузили плечи и придали хрупкость выпирающим ключицам. Как жаль, что голограмма еще не изобретена, иначе из всех своих изображений она выбрала бы именно это, которое и завещала бы водрузить на своем надгробье!

К сожалению (или к счастью?), Пигмалион оказался недостойным своей Голограммы. И вот уже прямая строгая молодая женщина спешит покинуть опостылевший дом, чтобы на несколько дней укрыться у любовника. Дом сделал свое дело – преподал ей курс диалектики: породнил черное с белым, вкрадчивость с искренностью, достижения с неразборчивостью, желания с негодными средствами, обворожительную улыбку с заведомым коварством. Не удивительно, что все дальнейшее с тех пор вершилось только по ее воле и под ее диктовку. Но не с Климом, нет: там солнечно, светло и откровенно замешаны небеса.

Фантомы проникают в нее, и сердцу становится тесно от переполняющих его чувств.

Дом, представляющий собой равностороннюю букву «г» и крыльями своими придающий вес перекрестию двух улиц, огорожен низкой декоративной изгородью из штакетника – удобного инструмента для извлечения палкой звука, напоминающего не то глуховатый стрекот мотоцикла, не то дробь отсыревшего барабана. С улицы видна часть двора, где на общественных, протираемых перед употреблением влажной тряпкой веревках сохнет белье.

– Это, Санечка, и есть дом, где мы с тетей Ниной выросли, – говорит Алла Сергеевна и берет сына за руку.

Заходят во двор и начинают озираться. Сколько раз в детстве она, выходя гулять, принималась вот также оглядывать окна – не качнется ли занавеска, не мелькнет ли лицо. Через небольшое время кто-то обязательно выходил, и они принимались листать друг друга, как листаются в поисках общих мест совершенно разные по содержанию книги.

Первой появляется Нинка. В сравнении с Аллой Сергеевной, одетой в скромное закрытое платье, Нинка выглядит богато и ярко, как пышная рябина в грибной год. Ее семнадцатилетний сын пропадает где-то с друзьями, а муж на работе и будет отсутствовать еще несколько часов. Петенька обременен сумкой с бутылками шампанского, коньяка и коробками конфет, которыми предполагается угостить всех желающих из тех, кто выйдет их приветствовать. Кроме того, там дорогой фотоаппарат для Нинкиного сына. Нинка предлагает Петеньке отнести сумку в дом, на что Петенька тут же соглашается.

– Мы там пока займемся столом, – томно сообщает Нинка, и они с Петенькой исчезают.

Тем временем во двор выходят несколько женщин, которых язык не поворачивается назвать пожилыми – настолько они еще энергичны и говорливы. Это матери ее подруг и друзей – возрастом и нестареющим любопытством подстать ее матери. Начинаются смотрины.

Да неужели же это она, Алла? Господи, до чего же она хорошо выглядит – настоящая москвичка! Сколько же лет мы не виделись? Тринадцать?! Неужели тринадцать? А кажется, только вчера расстались! Ах, ну это очень хорошо, что она приехала! А это кто с ней – неужели сынуля? И сколько же ему? Одиннадцать? Ах, какой взрослый и серьезный мальчик! А на мамочку-то как похож! А звать как? Как, как – Саша? Да неужели Саша?! Надо же! Нет, нет, очень хорошее имя, очень! А Сашку Силаева она там, в Москве не встречает? Нет? А папочка ваш где? В Москве остался? Ну, и ладно, ну, и ничего – пусть отдохнет от вас! А кем же она, Алла, работает? Директором? Ну да, ну да, сейчас многие работают директорами! Значит, не забываешь родной город, помнишь нас? Вот, молодец, вот, спасибо! А мой… А моя… А мои… Ну, да ладно, потом… Жалко, что они тебя не увидят! А может, в выходные заглянешь? Нет? Улетаете? Ну, ладно, ну, хорошо… Бог даст – свидитесь еще! Какие ваши годы!

Из пятнадцати ее теперь уже почти сверстников в доме нынче проживают только пять и все, кроме Нинки, на работе. Одного человека ей решительно не хочется видеть – Нинкиного брата: да будь он теперь самым ничтожным и презираемым из живущих – все равно наглости у него хватит, чтобы при виде ее, нынешней, сверкнуть непорядочным глазом, ухмыльнуться и грубым двусмысленным словом помянуть ее униженную девственность, эту стыдную тайну, которая давно отделилась от нее и живет в ненадежных сердцах ее так называемых друзей детства. Мерзкий человек! Полная противоположность своей сердобольной бесхитростной сестры! Слава богу, он и другой ее совратитель уже давно здесь не живут!

Вокруг нее собираются женщины, и она зовет их отметить встречу. Никто не отказывается, и все степенно направляются к Нинке. Пунцовая Нинка открывает не сразу, а открыв, порывисто убегает в ванную. Взъерошенный Петенька преувеличенно громко приглашает рассаживаться, разливает шампанское и подставляет конфеты. Преодолевая стеснение, гостьи понемногу оживляются и, перебивая и поправляя друг друга, выкладывают новости, которые Алла Сергеевна уже знает от Нинки. Тем не менее, она, где надо, исправно ахает и охает. Ближе к концу прибегают две подруги. К сожалению, времени остается только на то, чтобы обняться, жадно рассмотреть друг друга и торопливо переброситься несколькими пустыми фразами.

Улучив момент, Алла Сергеевна сует трем одиноким бабушкам – бабе Шуре, бабе Нюре и бабе Любе по триста долларов, после чего ловит себя на неприятной мысли:

«Вот узнают – скажут: миллионерша, а дала каких-то несчастных триста долларов…»

Все выходят на улицу и толпятся на обочине, подбирая оборванные нити общего разговора и ожидая, когда Петенька поймает такси. Его роль отдельным бабушкам остается неясной (не то муж, не то сожитель). Наконец, их целуют, усаживают в машину и машут вслед до тех пор, пока машина не скрывается из виду. На Аллу Сергеевну снисходит умиротворение – слава богу, ее здесь помнят и любят! Что ж, она тоже любит и помнит. Всё помнит, всё…

Дома их уже ждет Колюня. Он сидит с Марьей Ивановной на кухне и накопившимися новостями взбивает коктейль тринадцатилетней выдержки. Услышав звонок, оба встают и торопятся в прихожую. Побледневший Колюня отстраняется от вступительной суматохи, и вошедшая вслед за сыном Алла Сергеевна видит его – круглолицего, лысоватого, полноватого, в добротном сером костюме и распущенном безвольном галстуке, с напряженной улыбкой на лице и все тем же пропащим, заискивающим взглядом. Виноватая нежность одолевает ее, и она, протянув руки, устремляется к нему:

– Здравствуй, Колюшечка, здравствуй, дорогой…

Он подхватывает ее руки, они целуются, и Колюня, с восхищением глядя на нее, восклицает:

– Аллочка, ты все такая же красавица, нисколько не изменилась!

– Спасибо, Колюша, спасибо… – отвечает Алла Сергеевна, в свою очередь вглядываясь в его черты, отмеченные предательством времени.

Отступив, она растрогано говорит сыну:

– Знакомься, Санечка, это дядя Коля Савицкий…

Смущенный Колюня жмет детскую руку, а затем обменивается рукопожатием с Петенькой. Алла Сергеевна идет переодеваться, а мужчины устраиваются в гостиной за столом и затевают солидный разговор по поводу непреодолимых московско-сибирских противоречий. В центре стола хрустальная ваза с роскошным двадцатипятиствольным букетом пышных красных роз вызывающей, некоммерческой свежести и калибра.

Появляется Алла Сергеевна в темном вечернем платье и Колюня, не спуская с нее глаз, вскакивает, чтобы галантно подставить ей стул. Петенька наливает себе и Колюне водку, а женщинам – коньяк. Все ждут, кто первым объявит тост. Пауза затягивается, пока Колюня и Алла Сергеевна вдруг не провозглашают в унисон:

– Давайте за встречу!..

Выходит удивительно единодушно и порывисто. Все смеются. К Колюне возвращается уверенность и солидность, и он прибирает застолье к рукам. Следует краткий экскурс в новейшую историю гангренозного разложения и шаманского врачевания экономической и общественной жизни города. Рассказчик не по-обывательски осведомлен, его изложение пестрит живописными, непубличными подробностями.

– Минакова помнишь? – обращается он к Алле Сергеевне. – Минаков – это его бывший второй секретарь.

– Конечно, помню! – отвечает Алла Сергеевна.

– В Красноярске сейчас. Хорошо сидит. Перезваниваемся иногда… А Трофимчука?

И этого она помнит.

– Подстрелили в девяносто пятом…

– Да ты что! – ахает Алла Сергеевна.

– И Качурина, и Фомченко, и Сафронюка…

– Да! Ты! Что! – вконец теряется Алла Сергеевна. – А их-то за что?

– Откусили, а прожевать не смогли… – роняет Колюня. – Что ты! Тут такой передел был! Да и сейчас еще идет…

На несколько секунд лицо его делается непривычно жестким, сосредоточенным и отстраненным, но он спохватывается, улыбается и громко провозглашает:

– Предлагаю тост за наших прекрасных дам!

– Спасибо! – благодарят прекрасные дамы, прекрасно понимая, что из них прекрасна только одна.

Наконец становится очевидным, что воспоминания обращены к памяти двоих, и Марья Ивановна с Петенькой, утомленные хромотой недомолвок и невразумительностью ампутированных подробностей деликатно встают и, забрав с собой Саньку, уходят на кухню пить кофе с пирожными.

Оставшись одни, бывшие любовники некоторое время молчат, а затем Алла Сергеевна, понизив голос и глядя Колюне в глаза, говорит:

– Ты прости меня, Колюша, за то, что я плохо с тобой обошлась. Ты этого не заслужил…

– Ну, что ты, что ты! – торопится простить Колюня. – Честно говоря, я всегда знал, что так оно и будет!

– Что значит знал? Как – знал? – удивляется Алла Сергеевна.

– Ну, не знал – чувствовал… – поправляется Колюня, и в глазах его, предательски увеличенных стеклами очков, плещется застарелая печаль. – Ты женщина другого, не местного калибра…

– Как мама? – спешит сменить тему Алла Сергеевна.

– Спасибо, ничего! Вся во внучках! – улыбается Колюня.

– А сам как?

– Теперь уже легче… А поначалу было совсем хреново…

Он достает семейные фотографии и объясняет, кто на них есть кто. У него миловидная стройная жена и две прелестные дочки восьми и десяти лет, о чем Алла Сергеевна спешит его уведомить.

– Спасибо! – теплеют Колюнины глаза.

– Твоя жена обо мне знает? – интересуется Алла Сергеевна.

– Знает, что мы разошлись. Но ведь такое случается сплошь и рядом… – пожимает плечами Колюня.

– Да, сплошь и рядом… – соглашается Алла Сергеевна.

Немного погодя Колюня достает из портфеля плотный увесистый пакет и протягивает его Алле Сергеевне:

– Это тебе. Это должно быть у тебя.

– Что это? – удивляется Алла Сергеевна и заглядывает в пакет. Там фотографии.

Она пересаживается на диван, вытряхивает фотографии и принимается их разглядывать. Их много, и они восхитительны. Перед ней анатомия ее улыбки, которую Колюня, карауля движение ее лица, нечасто и внезапно озарявшегося лучезарным совершенством, расслаивал острозаточенной долей секунды на кадры. Здесь увековечены ее наряды, прически, повороты головы, нюансы настроения, игра света на сцене ее лица – мягкий, не медальный профиль, завлекательный витринный анфас, вопросительный полуоборот, манерные три четверти и ее отстраненные, обращенные на внутреннего собеседника глаза.

– Неужели это я? – растерянно бормочет Алла Сергеевна. – Неужели я была такая… симпатичная?

– Ты и сейчас прекрасна… – роняет Колюня.

Алла Сергеевна берет фотографию, где она на разморенном жарой берегу, на пороге желанной речной свежести – в смелом купальнике, с лоснящейся на солнце, словно глянцевая упаковка кожей, ладная, соблазнительная, самую малость не дотянувшая до своих сегодняшних девочек, что покачивая крутыми бедрами, несут на себе груз ее фантазии.

– Неужели себе ничего не оставил? – спрашивает она со смущенным смешком.

– Оставил. Извини, – отвечает Колюня и извлекает из кармана два фотопортрета, где все тени на ее лице, кроме ровных высветленных щек овальные, выпуклые, растушеванные. Фотофея, да и только!

– Оставь еще и эту, если не боишься, – протягивает она ему себя в купальнике.

– Спасибо, – коротко благодарит Колюня, и фотографии исчезают в левом внутреннем кармане его пиджака.

– Ну, хорошо, – неожиданно деловито говорит Колюня. – А теперь к делу!

И они принимаются обсуждать сценарий завтрашнего дня.

– Ты не представляешь, как мы все здесь тобой гордимся! – завершает обсуждение Колюня.

24

День третий.

Судя по тому, как неудержимо и свободно струятся складки ее воспоминаний, Алла Сергеевна вознамерилась превратить роман в вечернее платье. Судя же по его подолу, который уже спустился ниже колен, нижнего белья мы больше не увидим. Впрочем, если вы успели заметить, нашей героине чужды неприязнь к углам и любовь к диагоналям, которыми страдает человек обычный, а потому все может быть.

Утром Петенька попросил об одолжении: если он ей сегодня не нужен, то он с ее разрешения посвятит день личным удовольствиям. Она разрешила.

Затем приехал оживленный Колюня, пил кофе, шутил и не сводил с нее нежного, грустного взгляда. После отвез ее на телестудию, свел ее там с командой передачи «Сибирский альянс» и пообещал вернуться через два часа, чтобы ехать с ней на фабрику.

Аллу Сергеевну необычайно приветливо встретили и провели в гримерную, где гримерша, несколькими точными движениями доведя лицо гостьи до камерного совершенства, похвалила ее незаурядную фотогеничность. Впрочем, вежливая женщина была не первая, кто ей это говорил.

Желая выглядеть скромно и элегантно, она явилась в светло-сером полуделовом костюме из жаккарда – однотонном, без карманов, подкладки и каких-либо аппликаций, с потайными застежками и молнией. Узкая облегающая юбка до колен выделяла ее слегка выпуклый живот, плодородную округлость бедер и прочие невянущие кондиции. Доминантой же неотразимой привлекательности был псевдострогий жакет с длинными рукавами и куцеватым напуском на бедра. Приталенные полы его ровно сходились по линии переда и, оставляя узкий зазор, соединялись от горла до талии крупными, продетыми сквозь вязаные петли перламутровыми пуговицами. На животе полы слегка разъезжались, и образовавшийся остроконечный просвет наполнялся вместе с зазором газовой голубизной блузки. Ее низкая, спрятанная под жакетом горловина не претендовала на территорию его круглого воротника, что рельефной отделкой обрамлял еще стройную, облагороженную короткой пышной стрижкой шейку с возложенной к ее подножию ниткой жемчуга. Ширина бедер визуально равнялась ширине прямых отведенных плеч, а все еще тонкие, никак не желающие полнеть руки с узкими запястьями и приталенными локотками завершали целомудренный, доброжелательный и убедительный силуэт законодательницы мод.

Ее и молодую телеведущую Ирину усадили в кресла и принялись выставлять свет и настраивать звук. Ирина, лучась неподдельным интересом, сообщила, что она ознакомилась с подборкой журналов, которые передал ей Николай Николаевич (Савицкий), что она в восторге от встречи и рада счастливому случаю беседовать со столь знаменитой землячкой и что этот сюжет станет настоящей сенсацией.

– Живем здесь, как в лесу: ничего не знаем! Если бы не Николай Николаич… – пожаловалась ведущая.

Алла Сергеевна улыбалась и кивала головой.

– Вы уже, наверное, знаете, что наш разговор запишут, отредактируют, а потом покажут… – сообщила Ирина.

– Да, да! – кивнула Алла Сергеевна. – Не волнуйтесь, я в курсе, как это делается…

– Тогда начнем? – прислушавшись к встроенному в нее наушнику, предложила Ирина, и лицо ее обрело выражение нечеловеческой благожелательности.

Итак, ниже приводится сокращенная запись их беседы.

Ирина: Уважаемые телезрители, у меня для вас роскошный, необыкновенный сюрприз, потому что сегодня у меня в гостях наша знаменитая землячка Алла Сергеевна Клименко, прибывшая в наш город с деловым визитом – из Москвы, Милана, Парижа?

А.С. (улыбаясь): Из Москвы, из Москвы!

Ирина: Для тех, кто не в курсе: Алла Сергеевна Клименко – знаменитый московский модельер, хозяйка всемирно известного Модного Дома и директор не менее известной московской швейной фабрики «Силуэт-АСК». Другими словами, дорогие друзья, перед вами одна из законодательниц отечественной и международной моды – ни больше, ни меньше! (Аплодисменты).

А.С.: Извините, Ирина, но знаменитая – это чересчур оглушительно сказано, это не про меня. Знаменитых модельеров можно пересчитать по пальцам: Пьер Карден, например, Ив Сен-Лоран… По сравнению с ними я всего лишь начинающая портниха, известная в определенных узких кругах. Мое влияние на моду сильно преувеличено. В наше время влиять на моду можно лишь в малых дозах…

Ирина: Я, Алла Сергеевна, может, вам и поверила бы, если бы не читала, что пишут о вас модные журналы! Ну, хорошо, добавлю только, что такими земляками не может похвастаться ни Омск, ни Новосибирск, ни Красноярск, и, насколько я знаю, ни один из крупных сибирских городов. Разве это не удивительно, разве это не делает честь нашему городу?

А.С. (перебивая): Не соглашусь с вами, Ирина: это город делает мне честь быть его уроженкой!

Ирина: Тогда расскажите нам, пожалуйста, чем и как вы связаны с нашим городом!

А.С.: Начнем с того, что я здесь родилась и жила до двадцати пяти лет. Согласитесь – достаточный срок, чтобы привязаться к городу и считать его своей родиной. Здесь я училась в школе, затем в ПТУ при швейной фабрике. Окончила Омский заочный институт и работала технологом на той же фабрике. Еще в ПТУ увлеклась моделированием одежды и, уйдя с фабрики в конце восьмидесятых, открыла здесь свое ателье. Мы продавали нашу одежду в том числе и в Москве, пока нам не предложили переехать туда, чтобы там работать. Между прочим, моя мама до сих пор живет здесь и не собирается переезжать в Москву…

Ирина: Кстати, каково это – быть москвичкой?

А.С. (мило улыбаясь): Видите ли, я коренная сибирячка, а потому не считаю себя москвичкой. Так что не могу сказать, каково ей быть!

Ирина: Спасибо! Вот теперь для всех должно быть совершенно очевидно, что вы наша самая что ни на есть полноправная и полномочная землячка!

А.С.: Это вы, Ирина, хорошо сказали – полномочная! Знаете, когда меня спрашивают, откуда я родом, я всегда с гордостью говорю – я из Сибири, из Энска! Далеко не все, между прочим, знают, где находится наш город!

Ирина: Браво, Алла Сергеевна, браво! Вы, конечно, замужем…

А.С.: Конечно! И два моих самых любимых мужчины на свете – это мой муж и сын… Кстати, сюда я приехала с сыном и уже показала ему дом, где родилась и выросла…

Ирина: Боже мой, это, должно быть, так трогательно!

А.С.: Очень трогательно…

Ирина (помявшись): В журналах пишут, что ваш муж… э-э-э… олигарх… Это так?

А.С. (смеется): Это, скорее, я олигарх! Ведь у меня есть швейная фабрика и модный дом, а у него только мы с сыном и верные друзья!

Ирина: Алла Сергеевна, не могли бы вы открыть нам секрет вашего успеха?

А.С. (подумав): Знаете, в жизни каждого человека есть место хотя бы одному счастливому случаю…

Ирина: И ваш счастливый случай – это?..

А.С.: Мне посчастливилось встретить людей, которые в меня поверили. Остальное было делом техники.

Ирина: Ну, знаете – случай случаем, но далеко не все становятся известными модельерами! Скажите, когда вы обнаружили у себя талант модельера?

А.С.: Я никогда не считала, что у меня есть какой-то особый талант модельера. Просто я придумывала платья, и женщинам они нравились. Постепенно к процессу придумывания присоединялись мои единомышленницы, и теперь, когда нас много, трудно сказать, кто из нас автор той или иной модели: творчество стало коллективным.

Ирина: То есть, налицо творческий процесс, катализатором которого являетесь вы…

А.С.: Ну да, формально процессом руковожу я…

Ирина: Это замечательно, это просто замечательно, что при всех ваших достижения вы так по-сибирски скромны! (После паузы) О вас пишут отечественные и мировые журналы мод, вы лично знакомы со знаменитыми модельерами – скажите, вы довольны? Вы можете сказать, что достигли того, к чему стремились?

А.С. (не сразу): Как я могу быть довольна, если не достигла и малой части того, чего достиг, например, маэстро Ив Сен-Лоран…

Ирина: Вам приходилось с ним встречаться? Ведь вы часто бываете заграницей!

А.С.: Нет, к сожалению, не довелось. Маэстро большой затворник, так же, как и Пьер Карден. Но я была представлена господам Кляйну, Лагерфельду, Кавалли, Готье, Армани и другим. Знаете, мы давно и успешно работаем с французами, и через них нам открыт мир высокой моды…

Ирина: Уверена – наши телезрители, а особенно телезрительницы ждут, что вы откроете им некоторые тайны этого яркого, самобытного мира…

А.С.: Видите ли, Ирина, многие по незнанию считают высокую моду чем-то вроде пристанища небожителей. Уверяю вас – высокая мода не выше любого из искусств, и никаких особых тайн у нее нет, а есть кропотливый труд, успехи и разочарования. Приходится изучать продукцию конкурентов, следить за тенденциями, а главное, постоянно бороться за финансовый результат, потому что если как художники мы свободны, то как производители – повязаны спросом по рукам и ногам…

Ирина: Но эти головокружительные наряды, эти фантастические дефиле, эти сногсшибательные манекенщицы, это ощущение яркого пьянящего праздника!..

А.С.: Согласна: на непосвященных такое зрелище действует безотказно, но специалисты смотрят на все это гораздо проще. И неправы те, кто провозглашает высокую моду искусством, а повседневную моду – всего лишь фактом культуры. По моему мнению, разработка моделей для широкой моды требует куда больше ответственности и внимания, чем высокие коллекции. Да, потребителем можно манипулировать, но только в той степени, в которой он это позволяет. По большому счету потребитель непокорен. Вы не представляете, сколько условий должны совпасть, чтобы платье появилось на витрине, и женщина его купила!

Ирина: Да, да, согласна! Недаром о вас пишут, как о королеве элегантной повседневности!

А.С. (смеется): Неужели так и пишут?

Ирина: Именно так! А что вы, Алла Сергеевна, можете сказать о тенденциях нынешней моды?

А.С.: Прежде всего, мода перестает быть самобытной и обезличивается процессом глобализации. Мы, отечественные производители, конечно, включены в этот процесс, но конкурировать с известными мировыми брендами многим у нас тяжело…

Ирина: То есть, вы хотите сказать, что в один прекрасный день наша легкая промышленность может оказаться на задворках мировой моды?

А.С.: Именно так, если наше правительство не предпримет ряд мер…

Ирина: А вы – ваша фабрика и Модный Дом? Вам в этом смысле что-нибудь угрожает?

А.С.: К сожалению, я не могу сказать вслед Карамзину: «Моя безопасность в моей нищете», а потому все может быть… Знаете, многое ведь зависит от нас самих! Если бы мы, например, рекламировали наши сибирские пельмени так, как итальянцы свою пиццу, мы бы завалили ими весь мир и обходились бы без экспорта нефти!

Ирина: Да, в самом деле! Или как американцы свою кока-колу и чипсы!

А.С.: Совершенно верно!

Ирина: Хорошо. (После короткой паузы, как с красной строки) Теперь позвольте спросить вас вот о чем: что вы, как модельер думаете о том, что такое мода, и почему, собственно, ей следует следовать? Создана ли она, как считают одни, для того, чтобы преодолевать обыденность нашей жизни или является, как полагают другие, результатом заговора модельеров и производителей?

А.С.: Хороший вопрос, требующий обстоятельного ответа. (После паузы) Оба ваших предположения кажутся на первый взгляд вполне разумными. Ведь давно известно, что одежда имеет свойство кардинально менять облик и настроение человека, так почему бы ему не помочь! Однако суть дела лежит глубже и заключается в том, что моду никто не создавал – она сама себя создала. Вернее, она выросла из странной, я бы даже сказала, назойливой потребности человека анонсировать и фиксировать свою изменчивость, которая прекрасно уживается в нем с основательным консерватизмом.

Известно, что модификация одежды есть лишь часть феномена моды – феномена, который в широком смысле влияет на человеческое поведение вплоть до его нормирования. Любой философ скажет вам, что мода есть обратная сторона обычая, что она есть модель потребительского поведения и что ей неважно, идет ли речь об одежде, складе мыслей, собрании звуков, хоре красок или пирсинге пупка. В отличие от морали мода ни истинна, ни ложна, ни добра, ни зла, но она прожорлива и неразборчива и требует все новых жертв. Когда-то считалось, что чем предмет бесполезнее, тем он более подчинен моде. Однако дело, как мы видим, зашло слишком далеко, если сегодня в полном соответствии с законами моды изменениям подвергаются части женского тела и даже его святая святых – сам пол. Меняется все, даже наряды приглашенных на казнь. Ничего, что я издалека?

Ирина: Ничего, ничего! Мы вас очень хорошо видим!

А.С.:…Вместе с тем сущность моды не сводится к изменчивости, иначе самыми модными у нас были бы манекены и афиши. Но как, скажите, можно познать ее суть, если даже воззрения на самое себя она делает модными, а значит, противоречивыми! Вычурно говоря, моду можно представить как некий неизлечимый, постоянно мутирующий вирус. Она есть материальный эквивалент настоящего, от которого сама же спешит избавиться. Мода не повторятся, но иногда оживляет ту или иную деталь, которой в прошлом не было уделено достаточно внимания. Попытка остановить ее – все равно, что удержать призрак…

Ирина: Да, но согласитесь – есть немало людей, которые считают, что не подчиняются, а значит, и не следуют моде!

А.С.: Хорошо, давайте говорить о более привычном для нас виде моды – моды на одежду, а точнее, моды на образ.

В наши дни человек, что бы он ни говорил, одет и выглядит не так, как, например, люди времен Пушкина или Чехова. То есть, он так или иначе следует современной моде, даже если сам это отрицает. Одежда прошлого в наше время воспринимается, как нечто курьезное и даже шутовское. Кто же хочет выглядеть нелепо! Поэтому всякий современный человек вынужден подчиняться духу времени, даже если это дух десятилетней давности.

Люди старомодные привержены прошлому. Спешащие за модой устремлены в будущее. Но и те, и другие неправы: первые – потому что не хотят меняться, вторые – потому что им не хватает времени усвоить пройденное. Вы поймёте, что я имею в виду, если с одной стороны представите себе любителя литературы, признающего только классику, а с другой – читателя, без разбору поглощающего книжные новинки.

Ирина: Это легко представить…

А.С.: И все же это позиция потребителя. Модельеры смотрят на моду совершенно по-другому…

Ирина: Интересно, как?

А.С.: В первую очередь они художники, а стало быть, служители красоты. Красота растворена в мире, и ее проявления бесконечны. Люди застывают перед радугой, любуются золотым закатом, склоняются над бабочкой, восхищаются звездным небом и говорят: «Ах, как красиво!». Заметьте, многие при этом не могут объяснить, почему это красиво, и потому отдают красоту на откуп высшим силам, не ведая, что она заключена в них самих.