Текст книги "Париж ночью"

«Я так и знал… Я так и знал…»

Тогда я открываю дверь тамбура и выпрыгиваю на рельсы. Прыгаю, надо сказать, неудачно: слегка зашибаю коленку и разбиваю себе лицо, ударившись об рельсу. Но чтобы не попасть в лапы к разъяренным железнодорожникам, отбегаю подальше в поле и сажусь на камень.

А мне орут из всех вагонов:

«Девушка, идите сюда, возвращайтесь в поезд, вам ничего не будет…»

«Ой, – думаю я, – вот этой детали мне и не хватало!»

Тогда я встаю и кричу им в ответ:

«Какие вы все дураки! Уезжайте, уезжайте без меня на свою дурацкую Украину!»

И представляешь, поезд трогается, а я остаюсь одна, без вещей, в чистом поле, где-то в районе российской государственной границы. Иду через лес. Выхожу на дорогу. Едет «девятка». Голосую. Симпатичный парень в спортивном костюме и со спортивной стрижкой, явно местный хулиган, останавливается, улыбается мне и произносит:

«Девушка, куда вас подвезти? Как вас зовут?» Но осекается, увидев мое разбитое лицо и залитую кровью кофту: «Ой, что с вами? Как вы здесь оказались? Давайте я вас в больницу отвезу…»

Сажусь в «девятку». Стучу зубами от холода и переживаний, но отвечаю ему как светская дама:

«Здравствуйте. Меня зовут Елена. А здесь я оказалась, потому что я вас люблю».

После этого хулиган совершенно обалдел и начал разговаривать со мной исключительно вежливо, что было, наверное, первый раз в его жизни.

Я ему открылась. Рассказала, что, почувствовав непреодолимую тягу к прекрасному, внезапно выпрыгнула из поезда и теперь не знаю, где мои вещи и документы. Парень сказал, что нужно поехать в Брянск в линейную милицию, куда теоретически могли сдать мой багаж. Подвозит он меня к вокзалу и говорит:

«Иди одна. Я тебя в машине подожду. Мне лишний раз общаться с милицией не резон».

Я захожу в дежурку, рассказываю свою историю, а менты смеются:

«Быстренько же вы добрались, девушка, мы только что получили ориентировку. А что это у вас с губой, давайте врача вызовем».

Словом, вежливые ребята попались. Приехала «скорая». Парень в «девятке», как увидел меня на крыльце в сопровождении ментов, так сразу дал по газам и умчался. Пришлось ехать в больницу без него.

А там медсестры промыли раны на лице, и главврач лично провел со мной беседу:

«Кто вы? Откуда? Чем занимаетесь?»

Я все честно рассказала. Что я писательница и киноактриса, снимаюсь в главной роли на «Мосфильме». Что недавно вернулась из Франции и весь Париж был заклеен моими фотографиями.

«А из поезда почему выскочили?» – спрашивает главврач.

– А мне не хватало материала для создания новеллы «Остановка экспресса».

Главврач хитро улыбнулся:

«Хорошо, что рассказ не назывался „Остановка авиалайнера“. – И приказал санитарам: – В шестую палату».

«Почему в шестую?» – спросила я.

«А там все ваши: Анна Каренина, Каштанка, рабыня Изаура, только вот писательниц еще не было».

Я так хотела спать, особенно после укола, что не сильно сопротивлялась. И только утром до меня дошло, что нахожусь я в областном сумасшедшем доме.

Я проснулась от отвратительного крика дежурной медсестры:

«Девочки, умываться».

Оказалось, что умываться надо было холодной водой в компании грязных, гадких и мерзких старух. А о горячей воде здесь и не слышали.

Меня переодели в жуткий, вылинявший, грязно-бурый халат, отчего я стала таким же страшилищем, как все эти сумасшедшие бабки. Я спросила, а где же главврач. Медсестры объяснили, что он будет только через два дня, потому что в субботу и воскресенье у него выходной. Тут я вспомнила, что в понедельник с утра у меня на «Мосфильме» съемка. Я ведь хотела погулять в Киеве всего пару дней и вернуться. Рассказала о съемке медсестрам, но они только посмеялись и обещали познакомить меня с пациентом из мужского отделения, семидесятилетним дедушкой, который называл себя Леонардо Ди Каприо. Он тоже все время просил отпустить его на съемку в Голливуд. Я стала плакать. Тогда мне сделали укол. Я вырубилась.

Когда я очнулась и спросила, какое сегодня число, то толстая медсестра сказала, что для меня это уже не имеет значения, и чем я скорее забуду о времени, тем легче буду переносить свое существование в дурдоме. Тем более что продлится это до конца моих дней, судя по поставленному мне диагнозу.

«А как же съемка?» – спросила я.

«А мы вместо тебя Маруську пошлем, – захохотала толстая, указав на тощую и уродливую медсестру, – она у нас тоже артистка».

Я опять заплакала и закричала на них. И мне снова сделали укол. Когда я очнулась, уже не помню. Было утро. Я подумала: «А может, права эта толстая корова, зачем мне эти дурацкие съемки на “Мосфильме”, зачем мне эти книжки сочинять, если их все равно никто не читает. И вообще, зачем мне ВСЕ ЭТО?»

Потом меня повели к главврачу. Он меня долго расспрашивал про трудное детство и про болезни моих родствеников. Я поддерживала беседу с ним без всякого интереса, а он говорил, что мой случай очень интересный и что он мог бы мне помочь, если я буду правильно себя вести и его слушаться. А рожа у него при этом была такая похотливая, что я запустила в него будильником, который стоял на столе. Очнулась я привязанной к койке в палате, где все время горел свет, и сколько дней я там провела, не помню, так как окон в ней не было.

В этой палате я впервые подумала о ВЕЧНОСТИ и вспомнила свое любимое китайское стихотворение «Одиноко плыву в лодке». Правда, в памяти у меня образовались какие-то провалы, и я не могла вспомнить, чьи это стихи: Ли Бо или Ду Фу? Я спросила об этом главврача, когда он пришел с обходом. В ответ он приказал сделать мне укол.

Когда я очнулась, то мир неожиданно изменился в лучшую сторону. Сквозь бирюзовые шторы светило солнце. На окошке стояли цветы. В углу палаты стоял телевизор, и хорошо причесанная медсестра в чистом белом халате сказала мне:

«Ну, вот и хорошо» – и улыбнулась.

А я подумала, что уже умерла и нахожусь в раю, потому что улыбаться так искренне могли только ангелы, а не медсестры в брянской лечебнице. Потом все прояснилось.

Лежала я уже, оказывается, в Москве в отдельной палате правительственной Центральной клинической больницы, куда меня определили по личному распоряжению министра здравоохранения. Медсестра запретила мне двигаться, потому что я была подключена к какому-то аппарату, выгонявшему из моего организма лошадиные дозы психотропных препаратов, которыми глушил меня главврач брянской психушки.

Оказывается, когда я не явилась на съемку в понедельник, то меня сильно ругали, но когда меня не нашли ни во вторник, ни в среду, то на «Мосфильме» сильно переполошились. Ведь без моих сцен нельзя было закончить и сдать фильм. Тогда режиссер Сеня Воробьев поднял на ноги всю Москву, позвонил своему личному другу – руководителю МВД. По его приказу была снаряжена специальная следственная группа, и меня разыскали в брянском дурдоме. Но я уже была невменяемой. Тогда Воробьев позвонил другому своему приятелю – министру здравоохранения, и тот приказал достать меня с того света.

Короче, я доснялась в фильме. На сегодняшний день осталось только несколько смен озвучания. И я решила: как только получу гонорар, уеду из Москвы как можно дальше. Или в Бразилию, или в Непал. Я еще не знаю куда.

– А как же премьера в Доме кино? А как же поездка на Каннский фестиваль? Воробьев ушлый малый – он уже вставил незаконченный фильм в конкурсную программу. Тебе же могут приз дать за лучшее исполнение женской роли.

– Ну что я не видела премьер в этом Доме кино? И чего я не видела в этих Каннах? Грязный провинциальный городок.

– Насчет грязи в Каннах это ты сильно завернула.

– Смотря с чем сравнивать. По сравнению с Сочи – там действительно чисто, а если вспомнить Монте-Карло?..

– Но с чего ты взяла, что в Бразилии или в Непале тебе будет лучше?

– В Бразилии всегда тепло. Там можно жить на пляже, а Непал – это центр мирового духа. Непал вообще ближе к небу.

– Уймись, Жиляева, – говорю я. – Ты как представляешь себе Непал – по песенкам Гребенщикова? А Бразилию – по телевизионным сериалам? Ты вообще отдаешь себе отчет, что с тобой будет, когда ты там окажешься? Во-первых, единственную твою ценность, твой подержанный компьютер, в этой долбаной Бразилии сразу сопрут, а в Непале ты даже не сможешь объяснить местным жителям, что это такое, тебе за него даже десятку не дадут, когда понадобятся деньги на жратву. В той же Бразилии на местном пляже тебя для начала изнасилует банда негров, а потом ты сама станешь воровкой и закончишь жизнь в страшной бразильской тюрьме. Умрешь от укусов таких насекомых, которые не снились даже твоему любимому Кафке. В Непале же ты окончишь свой век, замерзнув ночью на голой земле под газетой, которой накроешься вместо одеяла. Потом твой труп сожрут голодные собаки, потому что аборигены не будут тратиться на погребальный костер для никому не нужной иностранки. Конечно, ты веришь в реинкарнацию и надеешься, что съевшую тебя собаку в свою очередь съест какой-нибудь монах, а его выберут далай-ламой, и твоя душа в его священном теле будет вечно слушать заунывные молитвы на непонятном языке. Этим можно утешиться!

Я рисовал и другие страшные картины, но Жиляева не вняла моим советам. Получив на «Мосфильме» гонорар в тысячу пятьсот гринов, она побрила себе голову и исчезла.

Больше ее никто не видел.

– Опять грустная история, – вздохнул Пьер, – но про что она?

– Про тех, кто не от мира сего. Нет, было что-то в этой ненормальной Жиляевой. Жаль что нельзя с ней связаться, а то бы я прокричал ей в трубку: «Жиляева! Если тебя съедят непальские собаки или загрызут бразильские насекомые, мне будет безумно жалко. Здесь тебя не хватает. Оставь свои романтические бредни о дальних странах. Скажу тебе честно: мир совсем не такой, каким ты его придумала. В нем нет места для „маленьких монашков”. Мир жестокий и страшный. Он хочет тебя уничтожить. И если он еще не успел это сделать, прошу тебя: брось свои глупости, возвращайся скорей в занесенную снегами Москву или, на худой конец, в наш безумный Парижок. А оказавшись здесь, посмотри вокруг, улыбнись своей неповторимой грустной улыбкой и скажи прямо, как только ты одна в целом мире умеешь говорить: „Господи, какие же вы все дураки!”»

– Да ты поэт! – улыбнулся Пьер.

– Нет. Просто хочется сделать для беззащитной Жиляевой что-нибудь хорошее.

– Ну, с женщинами мы немного разобрались. А теперь опять обратимся к русским мужчинам. Типичные русские – они какие?

– В принципе, русские мужики – хорошие ребята. Любят выпить, подраться и пофилософствовать. В обыденной жизни долготерпению русских нет предела. При этом ни один народ не умеет так иронизировать над собой. Очень популярен у русских анекдот: «Начальство объявляет: „Завтра утром явиться на площадь. Всех будут вешать. Вопросы есть?” – „Есть. Со своими веревками приходить?”».

Но те же самые ребята в воде не тонут и в огне не горят. Если выпьют, конечно.

Вскрыть в случае войны

Когда коммунисты никого не выпускали за «бугор», мы с моим тогдашним другом, музыкантом Андреем, использовали любой случай, чтобы посетить какое-нибудь экзотическое место на родной земле. При этом я тяготел к западному направлению от Москвы, а Андрей не гнушался и восточным. Но нашей общей мечтой было посещение острова Сааремаа, находящегося в Балтийском море как раз напротив шведского острова Готланд. Много раз Сааремаа переходил из рук в руки. Им владели викинги, пираты, крестоносцы, датчане, немцы, шведы. Петр I присоединил его к Российской империи. По Брестскому миру остров отошел к Эстонии, которая перед войной стала частью Советского Союза. На острове, славящемся уникальной девственной природой, сохранились хутора с соломенными крышами, построенные триста – четыреста лет назад. В советское время, о котором сейчас пойдет речь, установили там запретную зону, в которую можно было въехать только по пропускам. На острове функционировали рыболовецкий колхоз и маленький пивной заводик, производивший потрясающее курессаарское пиво, названное так в честь главной достопримечательности острова – средневекового замка Курессааре. Иногда в нем проводились съемки исторических фильмов, и от друзей-киношников мы слышали восторженные отзывы об этом уникальном месте.

А тут как раз в нашу компанию попал Денис, отец которого был резидентом советской разведки в Юго-Восточной Азии. Он занимался там дворцовыми переворотами и пользовался большим влиянием в своей системе. Мы поставили перед Денисом боевую задачу, и он с помощью папы получил пропуск на Сааремаа для меня, Андрея и для себя, конечно. Но пропуск нам дали с условием: мы должны выступить перед местными пограничниками – я с рассказом о новостях кино, а Андрей – с небольшим концертом.

Погрузив в багажник машины наши дорожные сумки, мы с Денисом отправились в дальнее путешествие через Новгород и Псков, а в Таллине к нам присоединился Андрей.

До самого острова можно было добраться только на пароме, и, как на грех, именно на этом пароме что-то случилось с моим «жигуленком». Дальше ехать он отказался. Вручную мы вытолкали автомобиль на берег, а тут новая неприятность. Оказалось, что единственный автобус, который развозит пассажиров по острову, уже ушел и вернется только завтра.

Тогда Денис решил проявить организаторские способности. Он исчез и, вернувшись через десять минут, заявил:

– Полный порядок! Я нашел грузовик, который довезет нас до места. Но тащить на тросе «жигули» шофер отказывается. Ничего. Заберем машину завтра. Давайте быстрее, а то и он уедет.

Мы достали из багажника наши сумки и пошли к грузовику. Между прочим, возле парома крутились и другие граждане, которым нужно было попасть в дальнюю часть острова, но никто из них не набивался к нам в попутчики. Вообще, они как-то косо смотрели на нас и на сам грузовик, на борту которого было что-то написано по-эстонски.

Мы расположились в крытом кузове на каких-то мешках, то ли с сахаром, то ли с солью. Мотор заурчал, и машина двинулась. Из нашего путешествия можно было сделать один вывод: состояние дорог на острове оставляло желать лучшего. Нас то и дело бросало вверх и вниз на колдобинах и мотало от борта к борту на ямах. Не знаю что больше напоминала наша поездка, тренировку космонавтов на центрифуге или гонку на выживаемость.

Наконец машина остановилась у ворот воинской части. Еле живые, мы выбрались из кузова. Когда расплачивались с водителем, то не удержались от выпадов в его адрес:

– Ну, ты лихач! Как ты носишься по этим ухабам.

– А чё, – ответил он, – при моей-то работе только так и можно.

– В каком смысле? – поинтересовались мы.

– Да в любую секунду могу помереть.

– Ты чем-то болен?

– Здоров, слава богу.

– Так почему ты можешь откинуться?

– Да потому что я взрывчатку вожу для карьера.

– А где взрывчатка?

– Да вы же на ней сидели!

От этого сообщения мы оклемались, только когда выпили по рюмке. Помогли гостеприимные пограничники, которые нас ждали. Командир дивизиона, полковник, приказал разместить нас в гостевом доме, накормить, а также доставить мою машину в часть с помощью военной техники.

После обеда состоялось наше выступление перед солдатами. Все остались довольны.

Потом полковник пригласил нас к себе на командный пункт.

– Вообще, это помещение не для посторонних, но ведь вы по такой рекомендации, – доверительно сказал он.

Когда в его штабном кабинете звонили телефоны, полковник не снимал трубку. Давал нам понять, что он в полном нашем распоряжении. Но он и так был в курсе всего, что происходило на морских рубежах Родины. Селектор работал в режиме громкой связи, и по докладам, доносившимся из динамика, можно было услышать, с какой базы НАТО поднялись на патрулирование бомбардировщики, в каком квадрате в нейтральных водах запеленгована неопознанная подводная лодка и как идет розыск сержанта Худойбердыева, покинувшего воинскую часть с автоматом Калашникова и полным боекомплектом.

– Отлично вы выступили, – подвел черту под творческой частью вечера полковник. – Теперь самое время отдохнуть. Какие у вас на завтра планы?

– Говорят, у вас рыбалка замечательная, – намекнул Андрей.

Полковник нажал рычажок на селекторе:

– Горбенко!

– Слушаю, товарищ полковник! – отозвался динамик.

– Завтра к десяти ноль-ноль подготовь катер. Задача ясна?

– Так точно.

– Выполняйте.

Отключив Горбенко, полковник тронул пальцем другой рычажок:

– Что там с погодой на завтра в квадрате восемнадцать?

– Будет ясно, товарищ полковник. Ветер четыре-шесть, волнение один-два.

– Принято, – сказал полковник, подошел к своему рабочему столу, склонился над картой и ткнул пальцем в какой-то квадрат: – Ловить будем здесь.

Мы тоже покосились на стол, но в этих кривых черных линиях на белой бумаге ничего понять было невозможно.

Полковник еще раз склонился над селектором:

– Горбенко!

– Слушаю, товарищ полковник!

– Положи завтра в катер десять шашек тола, а еще лучше пару маломерных подводных мин.

– Будет сделано!

Полковник уселся в кресло:

– Ну, с рыбалкой у нас решено. Теперь будем отдыхать, товарищи артисты. Как вы там пели: «Вот – новый поворот…»

С этими словами полковник начал вращать колесо одного из двух сейфов, вмонтированных в стену за его креслом. На одном из них крупными буквами было написано: «В случае войны вскрыть в первую очередь», а на другом, колесо которого он крутил, – «В случае войны вскрыть во вторую очередь». Дверца сейфа со скрипом отворилась. Полковник достал из ящика какой-то конверт с сургучными печатями, потом засунул в сейф руку по локоть и выудил оттуда бутылку коньяка.

– Неприкосновенный запас, – серьезно сказал полковник, – ради вас вскрываю.

Он бросил конверт обратно в сейф и, свернув бутылке головку, разлил нектар по стаканам.

– За артистов! – сказал он.

Мы поддержали тост. Тем более что вестовой принес на закуску нежнейшего слабосоленого лосося.

После того как мы по предложению полковника выпили еще за дружбу между народами и отдельно за мир во всем мире, я осторожно поинтересовался:

– Товарищ полковник, у меня сугубо личный вопрос: я интересуюсь знать – а что у вас находится в другом сейфе.

– В каком? – спросил полковник так, будто сейфов было четыре.

– В том, где написано: «В случае войны вскрыть в первую очередь».

Полковник задумался. Потом посмотрел на меня испытующе и твердо произнес:

– Не могу ответить. Военная тайна. А между прочим, знаешь, артист, какой здесь потрясающий старинный замок. И что самое интересное. Есть там круглая башня, пустая внутри, и во внутренних ее стенах много-много окон. Знаешь зачем?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Когда-то, еще при рыцарях, по дну этой башни бегали голодные волки, и если какая-нибудь эстонка из местных, значит, изменяла мужу, то ее в голом виде бросали с крыши волкам на съедение. А в окнах сидели монахи, наблюдали, как она мимо них летит, и дрочили.

Полковник обрисовал эту картину так убедительно, что создалось впечатление, будто он сам был на экзекуции не далее как вчера.

– Выпьем за монахов, – предложил полковник, откупоривая вторую бутылку, извлеченную из того же сейфа.

– И за съеденных волками прелюбодеек… – добавил Андрей.

Мы выпили.

– Товарищ полковник, – сказал я, – разрешите обратиться?

– Разрешаю.

– Товарищ полковник, у меня вопрос чисто творческий. А что там во втором сейфе?

– Ответить не могу, – доверительно сказал полковник. – Секрет. А теперь за армию. За авиацию. И за флот. Только учтите, – полковник поднял указательный палец, – это три разных тоста.

Мы выпили, как он велел.

Тогда полковник снова открыл сейф «второй очереди» и извлек из него третью бутылку коньяка.

– Между прочим, артист, – обратился он ко мне, – ты на какую разведку работаешь?

– На нашу – сказал я и отдал ему честь левой рукой.

– Все равно не скажу. Военная тайна. А между прочим, вы знаете, что остров Сааремаа вошел в историю Второй мировой войны. По приказу Сталина с него в первые же дни войны, в июне сорок первого, тяжелые бомбардировщики улетели бомбить Берлин. Немцы были в шоке. А наши не вернулись. Выпьем за героев.

Мы выпили.

– А теперь, артист, – обратился ко мне полковник, – спроси меня, что лежит в главном сейфе?

– Не буду, – ответил я.

– Нет, спроси, – не отставал полковник.

– Не могу, – помотал я головой, – это военная тайна.

– Спроси, потому что только теперь, когда я понял, что могу тебе доверять, отвечу… – настаивал полковник.

– Не надо, – сопротивлялся я.

– Нет, надо, чтоб ты знал, какую «нелегкую службу мы вместе несем, вдали от России, вдали от России…», – запел он неплохо поставленным голосом.

Потом повернулся к стене и начал вращать колесо на главном сейфе. Что-то зазвенело. Вбежал вестовой.

– Боевая тревога! Товарищ полковник! – доложил он.

– Отставить! – рявкнул на него командир и добавил совсем интимно: – Это я забыл сигнализацию отключить. Кругом, марш!

Вестовой вышел.

Полковнику с трудом удалось найти кнопку отключения тревоги. Но он нашел ее и нажал, потом отворил дверь сейфа «первой очереди», сунул туда руку и достал запечатанный сургучом конверт.

– Ну, это так, – сказал он, презрительно глядя на конверт, – тоже пакет с инструкциями, а вот главное я покажу, если только вы будете держать язык за зубами.

Мы дружно пообещали.

Полковник выудил из сейфа и поставил на стол литровую бутылку с прозрачной жидкостью.

– Девяносто восемь градусов, – сказал он. – Тройной перегонки. Через активированный уголь. Сам гнал. Это главное, а инструкции – так, херня.

Мы с уважением уставились на бутылку.

– А попробовать можно? – спросил Андрей.

– Ты что, артист? – сурово сказал полковник. – Это же неприкосновенный запас. Только в случае войны!

– Какой колоритный мужик! – воскликнул Пьер. – Жаль, что место действия уже нельзя использовать. В очередной раз отошло к другому государству!

– Ну и что? – не согласился я. – Назови остров Сааремаа островом Дальний, перенеси действие в море Лаптевых и убивай наповал французских читателей. Точно такой же точно полковник где-нибудь там сейчас служит.

– Хорошо. Воспользуюсь твоим советом. А знаешь, Алекс, о чем я еще подумал? Весело вы жили. По твоим рассказам, СССР тюрьмой народов не назовешь.

– Может, кто-то и воспринимал это как тюрьму. А мы не просто не замечали окружающего «совка». Жили так, будто его не было. Вот популярнейший анекдот того времени. Вызывают одного мужика в органы: «Вы Иванов Иван Петрович?» – «Ну, я». – «Были вы вчера в гостях по адресу: Сивцев Вражек, дом семь, квартира пять?» – «Ну, был». – «А что вы там говорили о советской власти?» – «Кто, я?» – «Кто же еще? Вы, вы». – «О советской власти?» – «Вот именно, о ней». – «Да не пошла бы она!..»