Текст книги "Париж ночью"

Русские блины

В Монте-Карло, неподалеку от главной площади, находится казино с названием «Русские безумства». Видимо, ваши соотечественники своей неуемной гульбой сильно врезались в память местным жителям.

А как напоминание о занесенной снегами России в одном из ресторанов Монте-Карло есть блюдо «Блины а-ля рюс». Когда я отмечал там день рождения, моя подруга робко спросила:

– Я могу заказать русские блины?

– Конечно, бери что хочешь.

– Но порция стоит триста евро!

– Ладно, – согласился я, – все-таки праздничный день.

А себе я заказал мясное ассорти на гриле. После легких закусок к нашему столу подкатили сверкающее блюдо и принялись разделывать жареную телятину, свинину и баранину, отрезая длинными ножами готовые куски.

Я предложил подруге попробовать мясца, но она отказалась и объяснила:

– Давно хотела отведать блинов по русскому рецепту.

Я же наслаждался отменным мясом, и только когда уже не мог на него смотреть, гриль укатили. А блинов все не было. Я поинтересовался у мэтра о заказе моей подруги, но он с важным видом сообщил:

– Я не забыл.

После третьего напоминания он торжественно пересек зал, остановился у нашего столика и на манер циркового шпрехшталмейстера произнес:

– Внимание, дамы и господа! Блины по-русски!

В зале погас свет. Из невидимых динамиков раздались звуки знаменитого «Танца с саблями» Арама Хачатуряна. Неистово размахивая стальными тесаками, в центр ресторанного зала вбежали артисты, переодетые в русские косоворотки. Они изображали яростный бой. Двое официантов, тоже в косоворотках, сделав большой круг по залу, подкатили к нашему столу тележку. Третий и четвертый официанты эффектными жестами приподняли серебряные крышки над стопкой блинов и большой хрустальной бадьей с черной икрой. Пятый официант положил на тарелку моей подруги блин. Шестой красавец в косоворотке серебряной ложечкой с длиннющей ручкой украсил блин небольшим количеством икры. Все это сопровождалось сверканием бенгальских огней. В зале раздались аплодисменты, потому что в этот момент к нашему столику были прикованы все взоры. Мэтр лично налил вино в наши бокалы, потом сделал знак. Тележку эффектно укатили, а фехтовальщики ретировались, к сожалению так и не убив друг друга. Музыка стихла. В зале зажгли свет.

Моя голодная подруга довольно быстро управилась со своим блином и поинтересовалась, а когда же ей подадут следующий. Я спросил о том же у мэтра.

– Сейчас принесем, простите, месье, но я подумал, что с блинами уже покончено, – ответил он с присущим ему достоинством.

– То есть как покончено? – не понял я. – Мы заплатили за них триста евро!

– Верно, месье, вы заплатили триста евро за артистов, костюмы и музыку, – сказал он и добавил доверительно: – Ведь это блины по-русски!

– Это, Пьер, типичный пример того, как тут у вас представляют себе русскую жизнь. Скажу тебе больше. Над Каннами, в Мужане, есть ресторан «Петербург». Невзрачное с виду сооружение – полукруглый металлический ангар. Построил его один француз, женившийся на русской красотке. Заведение, несмотря на всю его убогость, пользуется у французов большой популярностью. Хозяин придумал такой трюк – при входе всем посетителям наливают по чарке «русской медовухи», сделанной по какому-то самопальному рецепту (медицинский спирт с медом – жуткая дрянь!). Не привыкшие к таким крепким напиткам, французы сразу теряют голову – орут, поют хором, залезают на столы. Словом, делают то, что никогда бы не позволили себе во французском ресторане. А в мужанском «Петербурге» с удовольствием…

В Московском Доме кино я был свидетелем сцены, от которой разорвалось бы сердце любого неподготовленного европейца.

Русская сказка

Это было в последний год существования Советского Союза.

Отечественное кино переживало тогда невиданный бум. Еще никогда наша кинопромышленность не снимала такого количества фильмов. Об их качестве вспомнили только потом. А тогда у наших, вечно нищих киношников вдруг оказались в руках большие деньги. В то время я открыл один из первых кооперативов и тоже кое-что заработал. Но эти первые шальные деньги никто через банки не проводил. Все обналичивалось и хранилось дома, как у нас говорят, «в тумбочке». Народ гулял, но власти не могли смотреть на это спокойно.

Однажды вечером я смотрел по телевизору новости. Программа «Время» началась в девять часов, а в самом ее конце, перед прогнозом погоды, я сквозь дрему слышу сообщение, от которого мгновенно у меня на голове встают дыбом все волосы. Родное советское правительство заявляет, что по многочисленным просьбам трудящихся в целях упорядочения скопившихся на руках населения излишков денежных средств будет проведен их ограниченный обмен, который начнется в полночь, то есть через два с половиной часа. Дальнейший бубнеж диктора о том, что для обмена будет необходимо предоставить документы, удостоверяющие законность происхождения денежных средств, я слушал уже на ходу. Схватив мешок со всей имеющейся в доме наличностью, я выбежал на улицу, прыгнул в автомобиль и помчался на Центральный телеграф. Откуда-то из подкорки в моей голове появился и четко вырисовался спасительный план денежного перевода самому себе. Я еще надеялся спасти свои дензнаки от реформы. Такие фокусы мой мозг может выкидывать только в минуты крайней опасности. Это была единственная законная возможность без всяких идиотских бумаг обменять хотя бы те деньги, которые хранились дома.

Но оказалось, что не я один такой умник. Когда я подъехал к телеграфу, толпа таких же, как я, «погорельцев» уже штурмовала его огромные двери. Посыпались стекла. Милиция перекрыла вход и забаррикадировалась изнутри. В ответ тысячи возмущенных граждан остановили движение на центральной улице столицы.

Увидев эту картину, я понял, что главное теперь – не попасть с мешком денег в эпицентр народного гнева. Тогда мне пришлось бы несладко. Совершив какой-то невероятный маневр, я влетел на узкую боковую улицу.

«Задача меняется, – думал я. – Во-первых, надо скорее унести отсюда ноги, а во-вторых, срочно истратить деньги. Но где? И на что?»

Толстомордый премьер-министр Павлов точно рассчитал свой удар. Все магазины, лавки, рынки в то время уже позакрывались. Что же теперь остается? «А вот что – (и здесь во мне заговорила та часть русской крови, которой меня наградили предки) прогулять все до последнего рубля».

«Где прогулять?» – такого вопроса не возникало. Конечно, в родном Доме кино. Я помчался на Васильевскую. Взлетел по лестнице наверх…

Боже! Такого эти стены еще не видели. Весь ресторан был забит людьми. Сидеть было негде. Народ толпился в зале, хватал за руки официанток и кричал:

– Кариночка! Наташенька! Лариса Ивановна! Тащите все!

В этот день братья-кинематографисты съели, выпили и опустошили до последней крошки и до последней капли не только кухню и буфет, но и все склады и холодильники своего любимого ресторана. А деньги все еще оставались, и народ понимал, что в полночь, с боем курантов на Спасской башне Кремля, купюры превратятся в никому не нужную макулатуру. Точно как в сказке про Золушку, только наяву. Во дожили!

И действительно, ровно в двенадцать часов в зале запахло дымом. Самая передовая, самая мыслящая часть советского общества, какой всегда были кинематографисты, принялась жечь собственные деньги. Я не помню, кто первый начал. Но никогда не забуду этот дым над рестораном, вспышки зажигалок и факелы из денежных купюр.

Прав был поэт, когда написал: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»

– Костер из денег – это сильно, – покачал головой Пьер.

– Да тогда многое горело, – согласился я, – А что творилось в головах! Из мозгов наших соотечественников вмиг куда-то улетучились все принципы «Морального кодекса строителя коммунизма», про который мы вспоминали. Им на смену пришел лозунг: «Все дозволено!»

Русский бизнес

Моя сестра со своим шведским мужем прибыла из Стокгольма в Москву в разгар перестройки. В то время шведские газеты пестрели статьями о подданных трех корон, которые нажили огромные деньги на русском бизнесе. «А вдруг и нам повезет?» – подумали мои родственники и на несколько дней сделали мою московскую квартиру своей резиденцией.

График их работы был расписан по минутам. Каждые полчаса в дверь звонили новые посетители. Господи! Чего они только не предлагали! Сибирскую нефть, уральские самоцветы, якутские алмазы, камчатских крабов, каспийскую икру, уренгойский газ и золото Бодайбо!

Слухи о богатых шведских клиентах поползли по Москве. Меня останавливали малознакомые люди и просили вывести их на контакт с сестрой. И вот, когда я кормил родственников в нашем киношном клубе, к моему столику как бы случайно подошел Валентин Кузьмич, постоянный посетитель ресторана, – я знал его как ответственного партийного чиновника, курирующего медицину. Он завел отвлеченный разговор и присел на свободный стул. Я познакомил его с сестрой и ее мужем. Разговор перешел на цель их визита, и Валентин Кузьмич попросил об аудиенции, сказав, что у него, может быть, есть очень интересное предложение для Швеции.

– Кто это? – спросила сестра, когда он ушел.

Я рассказал все, что о нем знал.

– Пусть приходит, – сказал муж сестры. – Бизнес выше политики.

На следующий день Валентин Кузьмич явился минута в минуту в назначенное время, разделся и попросил меня дать ему возможность «поговорить со шведской стороной с глазу на глаз».

– Пожалуйста, – сказал я и ушел в кухню заваривать чай.

Минут через десять ко мне заглянул муж сестры. Прежде абсолютно спокойный и непробиваемый эмоциями, швед выглядел очень странно. Будто не видя меня, он налил себе воды в стакан и запил какую-то таблетку.

– Ты в порядке? – спросил я.

Но он только неопределенно махнул рукой.

В эту минуту я услышал разговор на повышенных тонах, а через мгновение Валентин Кузьмич пулей вылетел из комнаты, схватил свое пальто и, хлопнув дверью, исчез из квартиры.

– Что случилось? – спросил я у побледневшей сестры.

– Ты хорошо его знаешь? – спросила она.

– Я же тебе сказал, что только шапочно, а в чем дело? Что произошло?

– Ничего особенного, но сегодня мы больше никого не принимаем. От этого надо прийти в себя.

– От чего?

– От этого русского бизнеса. Ты знаешь, что он нам предложил?

– Нет.

– Любые свежие человеческие органы в течение двадцати четырех часов после заказа. С доставкой.

Изложив эту леденящую душу историю, я замолчал. Моих баек, если их как следует «распушить», Пьеру должно было хватить на увесистый том. Значит, я добросовестно выполнил его просьбу. Теперь можно было сворачивать на тему моих парижских неприятностей. Но сделать это нужно было плавно и ненавязчиво, чтобы все выглядело как естественное продолжение нашей безответственной трепотни. Прежде чем нагружать Пьера своими проблемами, я решил рассказать ему, как и почему я оказался на Западе. Тем более что приятель, размягченный шабли, настроился слушать.

И я продолжил:

– Жуткое это было времечко, скажу я тебе, Пьер. На границах великой империи начались религиозные и национальные войны. Всюду царил хаос. Бандитские разборки с перестрелками стали чем-то обыденным, улицы превратились в барахолки, на каждом перекрестке – бездомные дети, нищие. После перестроечного бума в советском кино тоже произошла катастрофа. Пузыри частных студий полопались, производство остановилось, а на «Мосфильме» павильоны стали сдавать под склады для ящиков с водкой и мешков с чаем. Многим сотрудникам пришлось уволиться из-за отсутствия хоть какой-нибудь работы.

Желтая хромосома

Я подался в «вольные фотографы», то халтурил на Арбате, то снимал по заказу свадьбы и даже похороны. Но душа моя к этому, как ты понимаешь, не лежала.

Однажды на том же Арбате я случайно заметил очень занятную парочку. Голубки сидели в открытом кафе и мурлыкали. Вот они – арбатские Ромео и Джульетта, умилился я. Вставил в свою «зеркалку» телеобъектив и принялся ловить их самые нежные моменты. «Щелк, щелк», – приговаривал я, когда нажимал на спуск. Дома я проявил пленку, сделал отпечатки, полюбовался и забыл об этих снимках. Но как раз в эти дни в мою маленькую мастерскую наведался приятель – журналист и хронический алкоголик. Мы с ним хорошенько выпили, и он остался у меня ночевать. А утром он перепутал дверь ванной с моей лабораторией, где сушились снимки.

Вадик, так его звали, вошел в кухню, где я заваривал кофе, с пачкой отпечатков в руках.

– Твоя работа? – спросил он.

– Моя.

– И куда ты собираешься эти снимки запихнуть?

– В архив.

– Шутишь?

– А что с ними еще делать?

– Ты знаешь, кто это?

– Какие-то школьники…

Тогда Вадик просветил меня. Разглядывая лица «Ромео и Джульетты», он узнал в них несовершеннолетнюю дочку известной певицы и оболтуса-сынка известного музыканта.

– А нам-то какое дело? – спросил я.

– Старик! – продолжил Вадик. – В твоих руках бабки. Знаешь, сколько на этом можно заработать?

– На чем? – Я упорно не понимал своего приятеля.

– Ты «Хромосому» видел?

После отрицательного ответа Вадик просветил меня по части новой русской журналистики. Я-то думал, что народ еще ходит кругами вокруг «Огонька», «Московских новостей» и «Известий» – эти перестроечные издания были тогда на слуху. Но оказалось, что интерес к ним начал падать и публика устремилась к чтению первых российских таблоидов, среди которых самым популярным оказалась «Хромосома» – скандальный еженедельник, выворачивающий наизнанку грязное белье наших так называемых звезд. Тиражи «Хромосомы» зашкаливали за миллионы, а авторские гонорары были там самыми высокими.

В этой самой «Хромосоме» Вадик, изгнанный за пьянку из центральной газеты, нашел свою гавань – пристроился ответственным секретарем. Он предложил мне там сотрудничать.

– Старик, это будет бомба! – восклицал он. – Ты хоть знаешь, с кем сейчас крутит роман эта самая звездная мамаша?

– Понятия не имею.

Эстрадная дива не отличалась особо примерным поведением. За ней тянулся шлейф бесконечных скандалов, связанных с любовными похождениями.

– А я имею! – потер руки Вадик. – Мне вчера принесли информацию…

– Да какая разница с кем?

– Разница большая. Узнаешь – упадешь.

– Ну, тогда не тяни!

Но Вадик сделал драматическую паузу и изобразил барабанную дробь:

– Д-РРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРР!!!

– Говори уже… – не выдержал я.

– С папашей бойфренда своей любимой доченьки!

– Ну и семейка! – опешил я.

– И я о том же! – воскликнул Вадик. – У нас уже есть фотографии этих горе-любовников, а если добавить твои фотки… Такой материал сразу пойдет на обложку! А кроме того, мы посвятим этим двум парочкам по развороту. Текст я напишу убойный, ты в этом можешь не сомневаться! У этого номера будет дополнительный тираж! Мы всех умоем!!!

– Подожди, – попытался сопротивляться я. – Как я буду выглядеть во всей этой истории? Я еще ничего не решил…

– А тебе и решать ничего не надо. Считай, что эти фотки у тебя украл. И приходи за гонораром!

С этими словами Вадик начал демонстративно засовывать фотографии за пазуху своей рубашки.

– А если я запрещу?

– Запрещай! Мы все равно их опубликуем. А ты можешь подать в суд. Что ты выиграешь? Денежную компенсацию за нарушение авторских прав? Получишь через суд мизерную сумму. А мы можем заплатить тебе гонорар в двадцать раз больше!

– Во сколько?

– В двадцать, в тридцать – какая разница! А еще мы можем взять тебя на постоянную работу. Будешь нашим папарацци – свободным охотником за знаменитостями.

– Но это как-то противно – ковыряться в грязном белье.

– Что более противно – приставать к прохожим на Арбате, предлагая им «художественный портрет» за копейки, или же за большие гонорары фланировать из клуба в клуб и снимать наших доморощенных звезд, упавших мордой в салат, задирающих юбки выше головы и тэ де и тэ пэ?

Это были веские аргументы. Но окончательно я поддался на уговоры приятеля из чистой романтики. Тогда моим кумиром был герой известного фильма итальянского киноклассика Микеланджело Антониони «Блоу-ап» – модный фотограф, подрабатывавший репортером светской хроники. Я согласился отдать снимки в «Хромосому». Мои фотки опубликовали вместе с язвительной статейкой Вадика. Это вызвало громкие разборки в звездных семьях, порку несостоявшегося Ромео в Москве и отправку Джульетты в закрытый пансион в Англии. А я в одночасье стал модным папарацци.

– Представляю, сколько еще личных тайн ты узнал… – засмеялся Амель.

– Ты не поверишь, дорогой Пьер, эти тайны были не только личными, но и государственными.

– Как жаль, что ты не можешь их рассекретить.

– Для тебя, дорогой друг, я сделаю исключение. Одну тайну могу раскрыть.

– Ты сильно рискуешь?

– Как сказать. Представители спецслужб подписку о неразглашении с меня не брали, хотя настоятельно советовали помалкивать. Сегодня ради тебя я готов пойти на риск.

– Спасибо. А ты позволишь мне ее записать?

– Чтобы потом опубликовать?

– Если она пригодится для моей книги.

– Еще как пригодится…

– Ты меня заинтриговал. Так можно ее записывать?

– Записывай пока, а насчет публикации посмотрим…

Фигурант агентурного сообщения «Вешалка»

Случился тогда грандиозный международный скандал. А произошло вот что: на ту часть Красной площади, что именуется Васильевским спуском и располагается между Кремлем и храмом Василия Блаженного, сел маленький спортивный самолет, которым управлял гражданин Федеративной Республики Германии Матиас Руст.

Приземление произошло в ясный солнечный день, и было зафиксировано множеством фотоаппаратов и видеокамер. Толпы туристов обступили совершивший посадку самолет. Молодой пилот вылез из кабины и принялся раздавать автографы. Он вел себя как звезда шоу-бизнеса, а на деле был преступником, нарушителем государственной границы. Руст вылетел из Финляндии, не имея ни виз, ни разрешений, незаконно проследовал над нашей территорией и приземлился в Москве. Там его и повязали. Острые на язык москвичи с этого дня стали называть Красную площадь аэропортом «Шереметьево-3».

Воздушный хулиган был препровожден в тюрьму. Началось следствие. Его вели лучшие специалисты. Изучались все возможные мотивы поведения этого странного молодого человека. Из множества версий следователи склонялись к двум следующим: либо это коварная провокация со стороны реакционных сил империализма, либо поступок сумасшедшего. Впоследствии Руст был осужден за нарушение государственной границы СССР и несколько лет провел в советской тюрьме. Однако ни суд, ни освещавшая его мировая пресса так и не сказали ничего внятного о подлинных причинах прилета к нам немецкого любителя острых ощущений.

Я был одним из тех немногих, кто знал истину. Ее мне открыла «под страшным секретом» моя близкая знакомая – главная виновница всколыхнувших весь мир событий.

Конечно, никаким агентом международного империализма Руст не был. И хотя с головой у него было действительно не все в порядке, вовсе не «сдвиг по фазе» руководил действиями этого бледного юноши с взором горящим. Он понесся в Советский Союз на крыльях любви и «сессны» – так называлась марка арендованного им самолета. Его влекла всепоглощающая страсть.

С детских лет Матиас был одержим самолетами. Он экономил каждую марку, чтобы потом потратить ее на полеты в аэроклубах. Но в Германии это было дорогим удовольствием. Поэтому он облюбовал Финляндию, где аренда спортивных самолетов обходилась гораздо дешевле.

Руст прибыл в Хельсинки. И на свою голову остановился в отеле «Президент», где по стечению обстоятельств разбил свой табор Московский Дом моды. Десять умопомрачительных красавиц, приехавших из Москвы, тоже расположились там. Эти полпреды советского вкуса прикатили в Суоми с благородной целью – средствами искусства кройки и шитья рассказать финским аборигенам о благотворных переменах, происходивших в нашей державе.

Надо сказать, что к Домам моделей тогда прибивались настоящие красавицы. Среди этих счастливиц была и Нина, более известная в столице как Нинка-вешалка. Это прозвище она получила за тонкость и изящество своей модельной фигуры. Мужчины падали к ее невыносимо длинным ногам штабелями.

При такой красоте ум ей был ни к чему. Вообще-то и весь Московский Дом моды по своему интеллектуальному уровню мало напоминал Академию наук, но даже на фоне его записных дур легкомысленность Вешалки была феноменальной. О вытворяемых ею фокусах ходили легенды.

Однажды во время гастролей в Париже Нинка целую ночь гуляла с какими-то французами, а вернувшись под утро домой, заснула прямо на унитазе. Между тем именно этим утром должно было состояться выступление Дома моды перед первыми лицами парижской мэрии – ответственная акция, задуманная как важное дипломатическое мероприятие. Обойтись без Нинки было никак нельзя, поскольку на ней в основном и был построен этот маленький спектакль. Нинка была топ-моделью. В тот день представление чуть не сорвалось. Красотку искали по всему отелю. Ситуацию спасло чудо – ее соседка по комнате после долгих поисков подруги захотела в туалет, а дверь оказалась запертой. Нинке стучали, пытались ее разбудить, но тщетно. Перепуганный директор Дома моды приказал ни в коем случае не привлекать к скандалу администрацию гостиницы. Он лично улегся на пол и через щель между полом и дверью разглядел голые Нинкины ноги со спущенными до пола трусиками. Поскольку крики не приносили результата, директор нашел способ, позволивший разбудить пьяную манекенщицу, сидящую на унитазе. Он принес из буфета ножи и вилки и стал швырять их в щель под дверью, целясь в несравненные Нинкины конечности. В метании ему сопутствовала удача: столовые приборы вонзались в Нинкины пальцы, но девушка не просыпалась! И все же на пятнадцатой вилке она наконец что-то промычала, а потом и вовсе открыла дверь. Из ее ног сочилась кровь, но раны быстро обработали перекисью водорода, заклеили лейкопластырем, и наши красавицы отправились в мэрию. Выступление прошло с успехом, а маленькое опоздание французы простили. Очаровательным женщинам они прощают и не такое.

Другой номер Вешалка отколола в Японии. Дом моды приехал туда на гастроли, и надо ж было так случиться, что это совпало с государственным трауром в Советском Союзе. Только табун наших очаровательных манекенщиц успел добраться из токийского аэропорта до отеля, как там старый лифтер, который знал русский язык еще со времен нахождения в сибирском плену, сообщил им печальную новость. Он сложил руки перед грудью, учтиво согнулся и, улыбнувшись, сказал: «Русика-русика, васа президента умирала». Так девчонки узнали, что скончался Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев, правивший страной целых восемнадцать лет.

Конечно, их выступления, как не соответствующие моменту, были отменены. Но японцам было жалко расставаться с такой красотой, и они продлили пребывание русских гастролерш еще на целую неделю. Девчонки шатались по базарам и магазинам и наслаждались нежданно свалившимся отдыхом. А Нинка даже тогда ухитрилась учинить международный скандал. В день похорон Брежнева принимающая сторона устроила прием в связи с печальным событием и подготовила для советских гостей подобающую случаю японскую траурную церемонию. В ходе приема Нинка с подружкой до того напились дармового саке, что решили уподобиться золотым рыбкам, для чего прыгнули в бассейн, где уже плавали живые карпы, и принялись ловить их за хвосты. Посол чуть не грохнулся в обморок. Но и это ей простили. Нинке вообще все сходило с рук, потому что она была редкой красавицей.

Не нужно объяснять, что вышедший из своего номера Матиас Руст остолбенел, встретив в коридоре Нинку. Та обратилась к нему с фразой, которую прочитала по бумажке: «Где тут можно выпить?» Он замотал головой в знак того, что не понял. Тем более что она задала свой вопрос на финском языке. Тогда она прочитала то же самое по-английски и, наконец, в немецком варианте. Тут до Руста дошло, чего хочет эта неземная красавица, и он повел ее в бар.

Надо сказать, что у Нинки-вешалки была еще одна кличка – Нинка-динамистка, за ее умение раскручивать мужиков, ничего взамен не отдавая. В любой точке земного шара, куда ее заносило, она доводила мужчин до умопомрачения. А потом линяла.

Бедный Руст не знал, на кого нарвался. Она протащила его по всем злачным местам Хельсинки: из бара в бар, из ресторана в ресторан, из дискотеки в дискотеку. Вместо того чтобы хорошенько выспаться перед воздушными полетами, наивный Руст выгуливал Нинку целую ночь и тратил на нее накопленные для аренды самолета деньги. И все это время Нинка, кокетничая и строя глазки, давала ему понять, что влюблена в него по уши. Когда они под утро в обнимку вернулись в гостиницу, она неожиданно заявила, что идет спать, потому что днем у нее дефиле. Поцеловала опешившего пилота в щечку и скрылась за дверью своего номера. Матиасу ничего не оставалось, как отправиться в постель одному. Бедный мальчик проспал весь день и в своих сладких снах видел только ее. Вечером он проснулся от стука – Нинка сама барабанила ему в дверь. Она заявила: «Ну-ка, быстро одевайся, пора выходить в город». И повторилась вчерашняя программа – бары, рестораны, ночные клубы…

В общем, Руст потратил на нее почти все свои сбережения. К тому же Нинка затащила Матиаса в универмаг «Стокман», где купила себе кучу шмоток, намекая, что грядущая ночь будет первой ночью их любви. По возвращении из магазина в отель Нинка поцеловала немца и пообещала, что ближе вечеру придет к нему сама – нужно привести себя в порядок. Матиас направился к себе в номер, предвкушая любовное свидание, а Нинка быстренько собрала чемодан и со всей нашей делегацией отбыла в аэропорт. О чем Руст, который провел бессонную ночь в ожидании Нинки, узнал только на следующее утро.

И все-таки Нинка не во всем обманула наивного немца. Она дала ему номер своего московского телефона. Это можно списать только на количество принятого ею в тот момент алкоголя. Перед Рустом забрезжила надежда.

Немецкий сокол, доведенный русской красавицей до полного исступления, пересчитав остатки денег (а их осталось только на один полет), заполнил под завязку баки «сессны» горючим, вспорхнул в небо и полетел к возлюбленной.

Чтобы не обнаружить себя, он отключил над Финским заливом радиосвязь, вторгся в воздушное пространство СССР, возле Новгорода сделал вираж и на бреющем полете помчался над автотрассой Е-95 Ленинград – Москва. Он выбрал кратчайший путь и летел на малой высоте.

Автодорога, служившая ему ориентиром, в какой-то момент перешла в Ленинградское шоссе, потом – в улицу Горького (ныне Тверскую) и уткнулась в Красную площадь.

Когда Матиас увидел остроконечные башни с рубиновыми звездами, то понял, что счастье близко. Он сделал разворот над Кремлем и приземлился на Васильевском спуске.

О полете Руста трубила вся мировая пресса. Телерепортажи сопровождались кадрами самолета на Красной площади и ехидными комментариями. Кто бы мог подумать, что любовная интрижка, затеянная Нинкой в Хельсинки, повлечет за собой столь грандиозный международный скандал и даже спровоцирует правительственный кризис. Так маленький снежный комочек, увеличиваясь в размерах, вызывает лавину, сметающую все на своем пути.

Отец перестройки, Горбачев, в это время находился в Берлине на совещании руководителей стран Варшавского оборонительного договора, где обсуждался вопрос о нерушимости границ социалистического лагеря. Рассказывают, что, когда ему доложили об этом происшествии, он в сердцах бросил на стол папку с документами и вышел из зала заседаний. Через три дня он отправил в отставку министра обороны, маршала Соколова, а у Генерального прокурора потребовал докладывать ему лично о результатах расследования этой наглой провокации.

Следователи, которые вели дело, были серьезные ребята. Один из них вылетел в Финляндию и раскопал историю про Нинку. С сознанием выполненного долга он вернулся в Москву. Но когда доложил результат расследования начальству, то оно поморщилось и заявило, что сыщик не понимает тонкостей политической ситуации. История немецкого шалопая, из-за какой-то русской манекенщицы взломавшего нашу систему ПВО, если ее обнародовать, выставит великую коммунистическую державу и ее самую боеспособную в мире армию на посмешище. Поэтому на суде фигурировала версия о том, что это была хитроумно спланированная провокация НАТО с целью выявления брешей в системе нашей противовоздушной обороны.

Русту посоветовали молчать про Нинку, и он молчал, надеясь на снисхождение правосудия. Но приговор был суров. Бедный Руст получил свои восемь лет (справедливости ради надо сказать, что выпустили его досрочно), а с Нинки опять как с гуся вода. Правда, с нее взяли подписку о неразглашении, но, как ты знаешь, она выболтала мне на нашем свидании все подробности своих приключений в Хельсинки. Я хотел было предложить эту тему «Хромосоме», но не успел. Только я заикнулся об этом, как со мной встретился «товарищ из конторы» и настоятельно посоветовал держать язык за зубами.

Из чего я понял, что за Нинкой было установлено негласное наблюдение. Можно себе представить, как по дням и по часам разбухало ее агентурное дело и какими любопытными эпизодами оно наполнялось… Наверняка в тяжелые минуты своей нелегкой и опасной службы комитетчики читали его как увлекательный эротический роман. Интересно, под каким именем она там фигурировала?

Очевидно, в этом пухлом многотомнике в соответствии с принятым в контрразведке лексиконом она именовалась так – «Фигурант агентурного сообщения "Вешалка"».

– Как тебе, дорогой Пьер, эта поэма любви и перестройки?

– Лихо! А какие еще материалы тебе не удалось напечатать в «Хромосоме»?

– Работа там была рискованной. Иногда я подолгу раздумывал, отдавать или не отдавать материал в печать. Нашего брата опасности могли подстерегать в самых неожиданных ситуациях. Одного моего коллегу приковали наручниками к забору дачи, за которой он следил. Но мне до поры до времени все сходило с рук, хотя я публиковал далеко не самые лестные снимки наших политиков, бизнесменов и эстрадников. Правда, пару раз нарывался на публичные скандалы со своими «героями», но дальше угроз дело не шло.

А на крупные неприятности я нарвался там, где меньше всего этого ожидал. Дело было так.