Текст книги "Царство. 1951 – 1954"

– Я никому про то не говорил. Ты – первый, – признался Хрущев. – Про тебя, Коля, Берия думает, что ты тютя, на решительные действия не способный, следовательно, армию бояться не нужно. Маленков – ручной козленочек на веревочке, а я – дурак набитый, так Лаврентий рассуждает. Вот и получается, что мы его козырной картой бьем. Все, Коленька, за нас, только мешкать нельзя. Мы с тобой горы своротим! Берия уверился в собственной силе, бдительность потерял, самое время его прихлопнуть!

– Ничего он не потерял, – икнул Булганин, – Берия нас насквозь видит!

– Машина готова, товарищ министр! – отрапортовал уже одетый и аккуратно, как с картинки, причесанный адъютант.

– Иду, Сережа, иду, жди у машины! – распорядился маршал. – Не потерял он бдительность, Никита, не потерял! Мне страшно, так страшно! – оборачиваясь к собеседнику, лепетал готовый расплакаться Николай Александрович.

– А я говорю, потерял. Он не только нюх, он уже и ум потерял! – обхватывая Булганина за плечи, наступал Никита Сергеевич. – Читал, какие за его подписью Постановления Совмина выходят, что сказал, то так тому и быть! Это от чего? От головокружения! – объяснял Хрущев. – Раньше над ним Хозяин стоял, а у Хозяина, сам знаешь, не забалуешь. Лаврентий решил, что теперь он Хозяин. Будем с мерзавцем тянуть, сильно умного товарища Маленкова не досчитаемся, а вместо него кто председателем Совмина окажется? Догадываешься кто? Лаврентий Павлович. – Хрущев с силой потряс Булганина за руку. – Лаврентий Павлович! Тут тянуть не надо, делать надо, иначе сгинем!

Булганин сидел тихо, рассматривая ровненькие, отполированные маникюршей ногти, и вздыхал.

– Что молчишь?

– Поскорей бы нам Берию схарчить! – выдавил маршал.

– Всем будет крышка, если мы ему лапти не скрутим!

– А старики? – спросил Булганин, приглаживая волосы, – Молотов, Каганович, они его сторону не примут? Сидят, как воды в рот набрали!

– Выжидают. Старая школа. Они всегда при сильном – рыбы-прилипалы! Он и их на сковородку, не успеют глазом моргнуть! Я, Коля, стариков не боюсь, они с нами, только да или нет говорить не обучены. Я их по глазам читаю, Берия им как кость в горле.

– Ты им ни слова! Ни-ни! – заволновался Булганин. – Пусть ни о чем не догадываются!

– Ты-то со мной?

– С тобой! – пожав другу руку, прошептал министр.

– И Егор наш, я уверен.

– Я двух-трех надежных генералов подберу, чтобы Берию прибить, через Жукова Георгия Константиновича.

– А Жуков с нами пойдет? – с сомнением спросил Хрущев.

– Пойдет.

– Это замечательно!

Булганин не торопясь застегнул ворот белоснежной сорочки и очень ловко, завязал большим узлом шелковый галстук. Перед походом в баню, он сменил военную форму на штатское.

– Жаль, что не попарились, просидели без дела, ни то ни се! А ты говорил, в баню хочу! – посетовал Николай Александрович.

– Да хрен с ней, с твоей баней!

Николай Александрович достал пачку Marlboro:

– С маршалом Жуковым на днях разговаривал. Это человек железный, без сантиментов, правда, тяжелый и прямолинейный, как снаряд. Он Берию всей душой ненавидит. После войны, когда Жуков в Англию ездил награды за победу над Гитлером получать, английский король, ему звание лорда пожаловал и целым замком одарил – у англичан лорд без поместья не бывает. Замок Жуков в собственность родному государству переписал, сейчас там загородная резиденция нашего посольства. А супруге маршальской король бриллиантовую брошь в виде пятиконечной звезды преподнес. Брошь эта императором Александром I была Натали Гончаровой подарена, уже после смерти Пушкина. Тогда царь за женой поэта приударял или что-то в этом роде, – заулыбался Булганин. – После революции эту брошь наследники Александра Сергеевича за границу вывезли и продали.

– Историческая вещь! – оценил Никита Сергеевич. – Брошь, конечно, Жуков жене оставил?

– Именно! – подтвердил Булганин, налил полный стакан боржоми, бросил туда лимона, высыпал четыре чайных ложечки сахара, размешал и стал жадно пить.

Напиток бешено пузырился, шипел.

– Отрезвляет! – разъяснил маршал. – Коньяк больше не пью, а то к девчатам не доеду. Так вот, про Жукова. На него, как и на всех, доносов хватало. Хозяин пропускал их мимо ушей, ценил Георгия. Ценил-то ценил, а бумаги шли. Писали, что Жуков зазнался, что из Германии добро эшелонами пер, злоупотреблял своим высоким положением, не гнушался рукоприкладства, мог генералу в морду заехать, с женщинами развлекался, говорили, что генерал Крюков ему настоящий гарем для утех организовал, а дамочек своих Жуков государственными наградами отмечал – вот, мол, до чего докатились! У двух сестричек Берия даже заявления отобрал, что маршал склонил их к сожительству, групповуху устраивал. Сталину и про это донесли. «Что делать будем? – спрашивают. – Ведь вопиющий разврат!» «Что делать будем? Завидовать будем!» – процитировав Сталина, хмыкнул Булганин. – Не обращал Иосиф на такие шалости внимания, и на мои похождения сквозь пальцы смотрел, – не без гордости уточнил Николай Александрович.

– Переборщили они, – отозвался Хрущев, – с эшелонами, я имею в виду. Полвагона хлама из Германии Жуков, как водится, притащил, а эшелон – это слишком! Вшивые полковники барахла воз припереть умудрялись, а тут такой видный военачальник.

– Может и так, но это сейчас неважно, – перебил Булганин. – А вот когда появилась бумага, что Жуков про самого нелестно отзывается, что будто не товарищ Сталин войну выиграл, а орденоносец Жуков немцев побил, и что если б не Жуковское умелое командование, хана бы всем! – дело приняло совсем иной оборот. Берия особый упор на принижение роли генералиссимуса делал. К доносу приложили заявления о мародерстве, о фанфаронстве, о всяком разном. Я читал про уникальный фарфоровый камин из китайского дворца короля Саксонии, про мраморные статуи собрания графа Эйзиделя и живописные шедевры Возрождения, присвоенные Жуковым. В коридорах и даже на кухне у маршала картины в три ряда висели. Сталин нам эту опись показал: «Смотрите, – говорит, – что творится, как люди мельчают!» За подписью полковника Генерального штаба бумага была состряпана, вроде тот доставку жуковского добра обеспечивал. Полковника генштаба через некоторое время на операционном столе ухайдокали, гланды удаляли. Не проснулся после операции, – уточнил Булганин.

– Умеет товарищ Берия гланды удалять! – усмехнулся Хрущев.

– А там хитрости нет, главное, нож поострей и хирург порезвей или просто, чтобы парень надежный в операционную заглянул. Одним словом, человека нет, а документик имеется.

– Документик в деле главное, а не человек, – лениво потянулся Никита Сергеевич. – А все твой безобидный Берия! Что дальше, про Жукова?

– Обыски у него провели. Берия целую фотосессию устроил, чтобы факт незаконного присвоения имущества товарищу Сталину продемонстрировать, показать, как Жуков прибарахлился. Жуковский адъютант Семушкин показал, что жена маршала возит за собой чемоданчик с бриллиантами, но чемодана при обыске не обнаружили. Когда личные вещи маршала перевернули, содержимое выпотрошили, чудо-брошка королем подаренная, на глаза попалась, именно брошь в описи незаконно присвоенных вещей, а правильнее, вещей, прикарманенных у родимого государства, на первом месте стояла. Всем известно, что подарки из драгоценных металлов, а, не дай Бог, с драгоценными камнями сдавать полагается.

– Любые подарки следует сдавать! – яростно перебил Хрущев. – За подобные проделки можно и партбилета лишиться, а как из партии вылетишь, сразу под суд, не посмотрят на золотые погоны!

– Один из близких к маршалу офицеров на допросе показал, что Жуков, находясь в Берлине, передал ему кайзеровскую корону и велел сделать из нее стек для управления лошадью, в подарок старшей дочери на день рождения.

– Вот тебе и коммунист! – охнул Хрущев.

– Примерно так товарищ Сталин в кругу близких высказался. Тебя, Никита, тогда с нами не было, ты в Киеве сидел. Берия к Иосифу через день бегал, науськивал. Довел папу до белого каления. Один маршал Соколовский за Жукова вступился, сказал, запутали его, пытался взять Жукова на поруки. «Запутали, говоришь? – хмурился Сталин. – А мы распутаем!» Тогда все со страха в штаны наложили, думали, прямо в Кремле карманы наизнанку вывернут и начнут изучать, откуда там что взялось, – вспоминал Николай Александрович. – Один Берия сидит, как сыч и долдонит: «Нельзя такое прощать!» Со всех постов Жукова сместили и в Одессу заткнули. С тех пор Жуков Берию ненавидит.

– Странно, что Берия Жукова не прибил, ведь силы были! – отозвался Никита Сергеевич.

– Не вышло!

– Берия тогда у Сталина в любимчиках ходил. Я сам каждый приезд с Украины после Сталина первым делом к нему: «Здравствуй, дорогой Лаврентий Павлович! Как я по тебе соскучился!» Иногда ночевать у него оставался. Тьфу! – сокрушался Хрущев.

– Ну и я так, и я! – запричитал Булганин. – У Берии тогда особый вес был и особые полномочия.

– А сейчас полномочий у него еще больше!

– Да, правильно. Так вот, о Жукове. Когда однажды про Берию разговор зашел, у Георгия желваки заходили. Жуков сейчас у меня первый заместитель! – подняв указательный палец, напомнил министр. – Авторитет у него в войсках велик.

– Это мы с тобой постарались, Георгия Константиновича в Москву вернуть, наша работа! – удовлетворенно закивал Никита Сергеевич. Хорошие отношения у Хрущева с Жуковым сложились еще в Киеве, где перед войной маршал командовал Киевским особым военным округом. – Вот я и говорю: тебя – председателем правительства, а Жукова – министром Вооруженных Сил!

Булганин благодушно кивнул.

– На Жукова целиком рассчитывать можно, он и надежных людей даст, которые не сдрейфят. Он грозился, что может Лаврентия в его собственном кабинете застрелить.

– Вот было б здорово! – воскликнул Хрущев.

– Такого произвола Маленков не позволит.

– Берия, ему к каждой дырке затычка, только и командует – иди туда, иди сюда!

– Верно, верно! А раньше Берия Егору был ближе, чем брат родной.

– Был, да сплыл! Времена меняются и люди меняются, закон джунглей! – разъяснил Никита Сергеевич. – Я не возражаю, чтоб Берию бахнуть! – хлопнул по столу Никита Сергеевич. – Я бы и сам его шлепнул, духу бы хватило, только из пистолета по-настоящему не стрелял, одно баловство. Промазать боюсь. В таком серьезном деле, промаха допустить нельзя! Вот если из ружья охотничьего, то бы – да! Но ружье к Берии под пальто не пронесешь! При Лаврентии, Коля, нам житья не будет, хоть так, хоть сяк, а в подвале сдохнем!

– Давай, брат, последнюю на посошок! – вздохнул Булганин.

– Я – пас, – отмахнулся Хрущев.

– А я хлопну.

– Ты же к девчатам собрался! – предостерег Никита Сергеевич.

– Ты, Никита, мне всю душу перевернул. Куда я такой взвинченный поеду?! Наливай! – подставил рюмку министр.

– С волками жить – по-волчьи выть! – разливая коньяк, выговорил Никита Сергеевич.

1 июня, понедельник

Из радиодинамика лилась звонкая песня:

 
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка!
 

Букин сидел в горкомовском спецбуфете и пил чай. Буфетчица выставила перед Андреем Ивановичем коробочку «Белочек», в плоскую мисочку высыпала баранок, на блюдечке подала пастилу.

– Пастилушка и ба-ра-ноч-ки с маком! – суетилась глазастая Нюра.

Офицер к баранкам не притронулся, он предпочитал шоколадные конфеты, бережно разворачивал их, чтобы не повредить тонюсенькую серебристую фольгу. Бумажные фантики Андрей Иванович комкал и выбрасывал, а «серебро» усердно разглаживал ногтем, а затем умело скатывал в шарик. В увесистый шарик попадала серебрушка и от следующей конфеты. Ловко у него получалось, металлический шар рос пропорционально съеденным конфетам.

Андрей Иванович пил вторую чашку.

– Обопьюсь! – потея, вздохнул майор и потянулся за очередной «Белочкой».

Нюра не жалела ни заварки, ни сахара, ни розоватой воздушной пастилы, которую у горкомовского начальства было принято подавать к чаю. Молоденькая буфетчица была чистюля, все у нее лежало на своем месте: и чашки, и ложки, и чайнички. Любая посудинка в буфете так и блистала чистотой, а банки с вареньем просто светились! Посмотришь на сладостью переливчатую пузатую банку с аккуратной этикеткой, по которой разборчиво прописывалось название ягоды, год урожая, и залюбуешься! А если сядешь пробовать – за уши не оттащишь – варенье у Нюры получалось исключительное. Из Непецинского подсобного хозяйства в буфет отборную ягоду привозили. Никита Сергеевич без варенья чай пить отказывался: «Что я, дурак!» – хитро подмигивал он. Которое вкуснее, придвигал ближе, а остальное доставалось посетителям. Малиновое, клубничное, яблочное, черничное, вишневое, крыжовенное, рябиновое, из черной смородины, из красной, даже варенье из одуванчиков Нюра готовила. Майор Букин «райские яблочки» обожал.

– Пастилушку возьмите, Андрей Иванович! – ласково проговорила работница. – А вот, черничное! – сюсюкала по уши влюбленная в офицера девушка.

Прикрепленный не понимал, почему его особе такое повышенное внимание. «Похоже, продукты тырит», – решил он.

– Говорят, Никита Сергеевич, скоро в ЦК уйдет? – скорбно проговорила буфетчица.

– Угу! – отхлебывая чай, отозвался Букин.

Нюра уселась напротив и подперла подбородок руками.

– Не разгонят нас, а?

Букин поднял на нее свои серые глаза.

– Ну кто вас разгонит?!

– Не знаю, боязно!

– Фурцева не разгонит, – усердно дуя в стакан, успокоил Андрей Иванович и потянулся за черничным вареньем.

По входной двери застучали.

– Открывай! – послышался хриплый голос.

– Иду, иду! – засуетилась буфетчица. – Это Тимофей с товаром, – объяснила она.

Тимофей, отдуваясь, заволок в помещение ящики с продуктами.

– Принимай, Нюрка! Вот накладная, – протягивая мелко исписанную бумагу, пробасил водитель пикапа и, сняв затасканную кепку, с протяжным вздохом опустился напротив Букина:

– Здравствуйте-пожалуйста, господа хорошие!

– Здорово! – миролюбиво отозвался офицер.

– Тоже, что ль, чаю испить? – вымолвил водитель. – Позволите, Андрей Иванович? – и, не дожидаясь ответа, огромной ручищей заграбастал сразу две «Белочки», развернул, и одним мигом затолкал в рот.

– Неи-е-ежрал ни-чи-го! – невразумительно, из-за набитого рта, мычал Тимофей. – Га-олодный!

– Сделать бутербродик? – предложила Нюра.

– Наделай, с собой заберу. Мне еще за водкой рулить, заказов понаписали пропасть! – показав глазами наверх, подразумевая начальство, сообщил Тимофей. – Кручусь как белка, туды-сюды!

– Водки совсем нет! – озабочено вздохнула Нюра.

– Привезу беленькую, привезу! – пообещал снабженец. – Хочу домой пораньше сбежать, у малого день рожденья, – обращаясь к Андрею Ивановичу, продолжал водитель.

– Сделал дело, гуляй смело! – отозвался Букин. Последнее время он стал повторять за Никитой Сергеевичем пословицы и поговорки.

– Во-во, именно! Десять ящиков «Нарзана» в боковой каптерке запер, – отчитывался Тимофей, – «Боржом» при входе в подсобку засунул. Слышь, Нюр?

Открыв собственным ключом дверь, в буфет забежала Лида.

– Здрасьте!

– Наши-то, динамовцы, киевлянам продули, – прихлебывая чай, продолжал Тимофей.

– Продули, – с сожалением подтвердил Букин.

– Спеклись, гады!

– Это потому, что в Киеве играли, – предположил прикрепленный.

– Игра вышла сильная. Жаль, что наших вышибли!

– Мазилы! – накладывая варенья, отозвался Андрей Иванович.

– Играли, как олухи. Бьют – мимо! Бьют – мимо! Бегут и мяча догнать не могут, кони! А Бесков, козел! Ни разу по воротам не попал. Все время в штангу шарашил! Насыпь-ка и мне, Нюрка, вареньица! – попросил Тимофей, показывая глазами на батарею банок на подоконнике.

– Не насыпь, а положи! – поправила буфетчица.

– Ладно, ладно, учительница, положи! Во, во! И ложечку дай, не есть же руками. Спасибочки! – принимая ложку, поблагодарил экспедитор. – Мне из крыжовников давай, от черники язык страшный будет, жена перепугается!

– Оно вкуснее! – приподнимая банку с черникой, объявила Нюра.

– Да хер с ним, с языком, клади! – ругнулся Тимофей.

– А у меня язык не черный? – забеспокоился Букин.

– Вы с чайком, Андрей Иванович, с чайком! – заулыбалась буфетчица.

– И представь, Иваныч, – продолжал рассуждать водитель пикапа, – этого недоделанного Виньковатого киевляне на семидесятой минуте на поле выпустили, а он взял и залепил нам в девятку! Просто срам! Это все судьи подстроили. Там два судьи хохляцких бегало, только третий был наш, ленинградец, и то офсайд профукал, шляпа!

– Кто?

– Из Питера судья, Шляпин, что ли, или Шляпа.

– Шляпин, как раз киевлянин, а наш – Белов, – поправил Букин. Он посмотрел на часы, бережно положил увесистый шарик из фольги на полочку и собрался уходить.

– Да, наш Белов! – вспомнил Тимофей. – Словом, продули мы киевлянам. Я от расстройства с ума сошел! После матча с ребятами по пиву врезали, а потом водочкой полирнули, – признался болельщик. – Сегодня не голова у меня, а чурбан на плечах. Еле за баранку сел. Такие вот дела, Иваныч!

– Отыграемся, – пообещал Букин. – Девятого им с командой Московского военного округа играть.

– МВО не московское «Динамо»! – сожалением произнес Тимофей. – Жаль, Иваныч, что динамовцы из чемпионата вылетели! Ну, Белов, предатель, офсайд не засчитал!

Снабженец утер вафельным полотенцем рот:

– Пошел, за товаром гнать надо. Лидка, пока! – Тимофей лукаво подмигнул толстой официантке.

– Пока! – недовольно зажмурилась Лидия.

Водитель ушел, сильно хлопнув дверью.

– Сломаешь, медведь! – вдогонку крикнула Лида. – Ну что с ним делать, Андрей Иванович, он скоро все разнесет!

– И я пошел, – не обращая на ее слова внимания, выговорил прикрепленный.

– Андрей Иванович! – сюсюкала Нюра. – Если вам что понадобится, вы звоните, я мигом!

Букин скрылся за дверью.

– Не нужна ты ему! – обращаясь к подруге, фыркнула Лида. – Выбрось дурь из головы!

– Не могу! – счастливо заулыбалась Нюра. – Он такой ладушка, Андрюша, соколик, особенный! Всегда буду его любить!

Убрав со стола чашки да плошки, Лида принялась протирать клеенку. Нюра заворожено смотрела на дверь, за которой скрылся возлюбленный.

– Газету читала, цены понизили, – скосившись на «Известия», проговорила Лида. – И на молоко, и на мясо, и на одежду – на все!

– Сталин народу обещал, – отозвалась буфетчица. – А тепереча, нету его, благодетеля!

– А мне, хоть Сталин, хоть кто, лишь бы хуже не было!

– Нельзя так про начальство! – строго заметила Нюра. – Забыла, где работаешь?

Подавальщица перепугалась.

– Никто не слышал? – спохватилась она, и, приоткрыв дверь, боязливо выглянула в коридор. – Пусто! – с облегчением вздохнула Лида.

За подобную работу, обеими руками держались.

– Садись, дуреха, чай пить будем, – проговорила Нюра. – Ну как, вчера в гости сходила?

– Сходила.

– Рассказывай!

2 июня, вторник

К княжескому амбару, из которого получился приличный гараж, сделали деревянную пристройку. В пристройке разместили уборную, душевую и три комнаты для отдыха. В одну из комнат, ту, что побольше, после смены постоянно набивались люди. На этот раз за столом сидели два водителя, доктор, телефонист и дежурный офицер. Через полчаса служебная машина повезет сменившихся в Москву. На столе красовалась поллитровка, потненькая, только из холодильника, лежали зеленый лучок, редис, батон бородинского, порезанное толстыми ломтиками сало. В жестяной баночке белела соль, туда макали и лук, и хлеб, и редиску, да все, что требовалось подсолить, жаль молотого перчика в хозяйстве не нашлось, с перчиком, особенно сало, ох как идет, – за милую душу! А соль – что соль? – вот перец – это да, это перец! Рядом с бутылкой возвышалась наполовину початая трехлитровая банка томатного сока. Телефонист в компании был самым молодым, поэтому разливал.

– Опять пируем! – заглянув в служебку, недовольно проговорил Букин.

– Давай к нам, Иваныч! – отозвался худосочный офицер, исполняющий обязанности начальника смены, ему было далеко за пятьдесят.

Андрей Иванович прикрыл за собой дверь и уселся с краю. Ему сразу выставили стакан, телефонист тут же стал наливать.

– Хватит, хватит! – удержал его Букин.

Хотя у дачной охраны был собственный начальник, Андрей Иванович по положению стоял выше. Его приход внес некоторую сумятицу, не был Букин компанейским с ребятами, все сводил к служебным взаимоотношениям, всегда требовательный, официальный, хорошо не зазнался, когда майорское звание получил.

– Почему по половинке пьешь?! – промычал начальник смены. – Неправильно это, компанию нарушаешь.

– Компании скоро домой, а я работаю, – отозвался Букин.

– Не серчай, у меня день рождения, – объяснил доктор, – вот и проставляюсь.

Букин иронически улыбнулся. Был день рождения или нет, здесь пили обязательно.

Телефонист достал вторую бутылку.

– Так вот, – продолжал рассказ рыжий водитель, – я эту Аньку вчера до Усово на «Зиме» подвез. Кажись, на меня клюнула!

– Неизвестно, кто на кого клюнул, она на тебя или ты на нее! – причмокнул именинник, приподнимая двумя пальцами до верха наполненный водкой стакан.

– Я-то сразу запал, как в магазин за куревом пришел, – улыбался рыжий водитель. – Стоит за прилавком такая козочка: «Здрасьте!» Ну, я тоже: «Здрасьте!». «Вы с госдачи?» – спрашивает, я – «Ну!», – и завязался разговорчик.

– Это он про продавщицу из сельпо распинается, Дон Жуан херов! – пояснил Букину доктор. – Ну что, ребята, давай за нас, за мужиков!

– Нет, сегодня пьем за тебя! – перебил телефонист. – Твои сорок три отмечаем, будь здрав!

– Поехали! – выдавил рыжий водитель, поднося ко рту стакан. Выпили.

– Хорошо пошла! – выдохнул врач.

– Ну и дрянь! – заедая луком, кривился телефонист.

– Сам ты дрянь, лекарство!

– Люблю лечиться! – заржал рыжий водитель.

Только со второго раза, запивая водку теплым томатным соком, Букин осилил свои сто пятьдесят. Сок почему-то был жидковат или ему так показалось. Андрей Иванович отломил кусочек от черствой бородинской горбушки и потянулся к соли.

– Сало возьми! – посоветовал начальник смены.

– Наедаться вредно.

– Во Иваныч дает! – усмехнулся телефонист. – Сало вредно!

– Когда же вы интеллигентом заделались? – с издевкой поинтересовался доктор.

– Пойду, ребята, – не реагируя на иронию, сказал Букин, встал и направился к двери.

– Давай, Иваныч! – напутствовал его врач. – Как машина придет, мы уходим. Тебе ничего в Москве не надо?

– Как раз надо, – остановился Букин. – Матери деньги завезешь?

– Запросто.

– Дома неделю не был, передай, жив-здоров.

Андрей Иванович отсчитал триста рублей.

– Пятый этаж, квартира сорок, на Соколе.

Букин не уходил, наблюдая, как доктор засовывает деньги в нагрудный карман рубашки.

– Я этой Анечке говорю, может на выходные в кино сходим или на танцы? Она хихикает, отнекивается, – продолжал историю рыжий водитель. – Так и не согласилась!

– Вот бабы! – с отчаяньем проворчал врач. – Черт их разберет – хочет, не хочет, только лыбятся!

– Наш Колька точно хочет! – указал пальцем на рыжего водителя телефонист. – И я хочу!

Мужики загоготали.

– Без баб жизни нет! – подытожил доктор. – Давайте, что ль, за баб!

– С удовольствием! – подмигнул начальник смены.

Телефонист достал из шкафчика очередную бутылку, ловко отковырнул с горлышка металлический козырек и потянулся дорезать сало. Водитель, который весь разговор молчал, завладел поллитровкой.

– Стоп! Руку не менять! – заорал доктор.

Разливать снова принялся телефонист.

– За баб! – причмокнул начальник смены.

– Да ну вас на хер! Бабы, бабы! Вам бы только бабы! – зло проворчал водитель, которому не дали разлить. – Я за себя пью! – Он залпом опрокинул стакан, зло стукнул им об столешницу, с рычанием откусил бородинский с салом, отпихнул стул, и грязно матерясь, покинул пропахшее алкоголем и табаком помещение.

– Готов! – определил телефонист и сплюнул в окно.

– Он после второго стакана х…еет, – заметил рыжий водитель. Правда, и сам выглядел, мягко говоря, не блестяще.

– Я раньше тоже быстро съезжал! – икнул телефонист. – Зато теперь три стакана хлопну и еще дышу.

– Закусывать надо, а не занюхивать, – елейно улыбаясь, промямлил доктор.

– Я всегда заку… закусываю… – отозвался телефонист.

– Ну че, на выход? – глядя на часы, проговорил офицер. Машина уже стояла у ворот.

Телефонист прихватил со стола редис, лук и сало. Рыжий водитель, тот, что хвастался любовными подвигами, дремал за столом.

– Эй, жених, подъем! – толкнул товарища врач.

– Иди на х…! – не открывая глаз, выругался рыжий водитель.

– Шагай, транспорт подъехал!

Товарищи подхватили его под руки и потащили на улицу.

– Может, на реку проскочим, окунемся? Заодно это хилое тело освежим! – толкая рыжего, предложил доктор.

– Не-е-е, вода холодная! – отказался телефонист.

Рыжий очнулся:

– Не хочу купаться!

Букин проследил, как смена загрузилась в автобус.

Каждый день перед отъездом в Москву в гараже налегали на водку. Всегда так было заведено, только раньше, при Сталине, пили с оглядкой, схоронившись, заперев дверь на ключ, тихонько, как мыши. Теперь контроль ослабился, стали глушить не стесняясь, чуть ли не на рабочем месте. Кто у кого начальство – не ясно. Старшим в смене работал бывший прикрепленный Молотова, перед Новым годом уволенный в запас, но по каким-то загадочным обстоятельствам возвращенный в органы государственной безопасности и откомандированный на хрущевскую дачу. Он-то и распустил дисциплину, при нем ребята стали пить как лошади. «Видать задание имеет – про Хрущева информацию собирать, – решил Букин. – Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, так гад, рассуждает!»

Пьянство в России-матушке во все времена было повальное. Все лечилось водкой: и болезни, и невезение, ну, а радость – само собой с чаркой встречали! Ни один праздник не обходился без тоста, без дружеских посиделок, объятий, танцев с поцелуями, а иногда и мордобоя. Эта особая горячность русской души была столетиями проверена. Гостей с рюмкой встречали, с рюмкой провожали, и люди спивались. Старший брат Букина на заводе вкалывал. Там тоже пили, да еще как, похлещи, чем здесь, в охране. В обеденный перерыв в закутке соберутся, стакан водки одним махом, без закуски, жахнут, и второй вдогонку, чтобы как следует забрало. Засосал стакан, рукавом промасленной робы занюхал, и снова пошел гайки крутить, только гул в голове стоит, как будто рядом бульдозер работает. На заводе нет времени рассусоливать, не до тонкостей. На заводе, как на войне, бутылку распечатали, разлили и – хлоп! Что только начальники не делали, чтобы к работягам в рот водка не попала. И усиленную охрану ставили, и вторым забором с колючей проволокой производство обнесли, а между заборами волкодавов пустили, и обыскивали при входе, но ничто от пьянства не спасало. Ребята костей из столовки нанесут и собак злющих приманивают. Через неделю те хвостами виляют, ластятся, лизаться лезут. Семидесятилетний токарь, ударник труда, через забор за водкой сигает, а псы его с восхищением обнюхивают, и мордами в комбинезон тыкаются, мол, погладь! За молодыми на предприятии глаз да глаз, куда идешь, зачем? Молодежь, известно, по жизни самая бесшабашная, а на семидесятилетнего Петровича, председателя цехового профсоюзного комитета, кто подумает? Невозможно предположить, что он, седой, как лунь, дедушка пятерых внуков, на посылках за водкой бегает! И Толян, крановщик в будке автокрана ящик пития припрячет и на завод через КПП припрет. Разные способы доставки водяры придумывали. На заводе братишкином работяги так нажирались, что «мама» сказать не могли, только рычат и мычат, но ходят, работают. Брат Андрея Ивановича в таком состоянии даже наливать не мог. Соседи удивлялись: «Как ты пьешь, Вован? Ты откусываешь водку, грызешь ее что ли?» «Гры-зу!» – мычал фрезеровщик. Каждый день, аккурат, полторы бутылки в перерыве из горла заглатывал, но план давал. Вот они, люди старой закалки, – дело делают, а водочку пьют! Хороший парень Вован был, только помер рано. Сердце в трамвае остановилось, а все она, водка проклятая!

Вслед за автобусом Букин дошел до проходной, вышел за территорию и не спеша, зашагал вдоль забора в сторону деревни. Сквозь молодую поросль черемухи проглядывали низкие деревенские домишки. Черемуха только-только зацвела, а пахла как изумительно – терпко, сочно! Андрей Иванович с удовольствием втянул чарующий аромат.

Автобус притормозил у магазина. На дороге стояла девушка. Слегка протрезвевший рыжий водитель выпрыгнул на дорогу и, пошатываясь, стал предлагать подвезти. Девушка качала головой, садиться к подвыпившей компании не торопилась.

– Хватит базарить, поехали! – отругал кавалера визгливый докторский голос.

Рыжего затянули обратно и машина, ухая мотором, тронулась. Через пару минут Андрей Иванович поравнялся с незнакомкой.

– Здравствуй! – поздоровался он. – Не обидели тебя?

Продавщица усмехнулась:

– Клеятся. Твои дружки?

– Наподобие того. Меня Андреем зовут.

– Анюта.

– Я знаю, что Аня. Сегодня про тебя рассказывали, – кивнул на пылящую вдалеке машину Букин.

– И что?

– Расхваливали. Сказали, что ты самая красивая.

– А я некрасивая?

– Красивая, вижу.

Брюнетке было лет двадцать, не больше. В ситцевом, чуть выше колена голубеньком платьице без рукавов, Аня выглядела потрясающе. «Сама молодость», – подумал Андрей.

– Домой?

– На станцию. В Раздоры еду, к подруге. Я тут живу, – Аня показала на свой дом.

– Могу до станции проводить? – предложил Букин.

– Пошли, – не возражала продавщица и, посмотрев на Андрея, добавила: – Приставать не будешь?

– Почему надо обязательно приставать? – опешил Андрей Иванович. – Мужики всегда пристают. Хочу из магазина уходить, устала от прилипал. Кто не зайдет, так сразу – пошли гулять или в кино тащит, а как пойдешь, тут же щупать лезет!

– Зато не скучно, внимание! – заулыбался Букин.

– Посмотрела бы на тебя с таким вниманием. На станции хромой дед билеты продает, лысый, без зубов, и тот туда же: «Тебе билетик, кисонька?» Билет дает и губами – чмок-чмок-чмок! – «Какая ты сладенькая! Хочешь чаю с бубликом?» Так бы и залепила наглецу!

Андрей Иванович хмыкнул.

– Лет-то тебе сколько?

– Семнадцать.

– Думал больше.

– Школу в этом году кончила и сразу в магазин. Деньги нужны. Мать больная, отца немцы убили.

– У меня тоже отца нет, тоже немцы, – грустно ответил Андрей Иванович.

Анечка Залетаева хоть и с отличием окончила Барвихинскую среднюю школу, никуда поступать не стала: к весне больная сердцем мама совершенно слегла, и оставлять ее надолго одну не получалось. Вот и устроилась Аня в магазин по близости, Шура, тамошняя продавщица, забеременела и собиралась рожать. Сначала планировали Аню на подмену, а потом, за старание и обязательность, решили постоянное место дать.

Вечер был теплый. Луна светила неярко, точно старый подслеповатый фонарь. Они молча дошли до станции. Дед-билетер маслеными глазенками обшарил девушку, не удосужив вниманием провожатого, и, поплевав на кончики пальцев, выдал билет.