Текст книги "Атомный перебежчик"

Стрельба поднялась у скалы на севере озера. Коган видел вспышки выстрелов. Сначала они смешались, потом перестали двигаться, значит, немцы залегли. Потом в темноте стали вспыхивать взрывы гранат. Коган поморщился. Значит, немцы подошли близко, похоже, прорываются.

Где-то недалеко закричал партизан, наблюдавший за лесом.

«Ну вот и наш черед», – подумал Коган, грея дыханием замерзшие пальцы.

Прижав откинутый металлический приклад «шмайсера» к плечу, он приготовился к бою. Справа и слева начали стрелять норвежцы, но Коган пока не видел врага. Нервничают ребята! Зря патроны тратят!

И тут он увидел немецких солдат. И довольно близко. В белых куртках, в касках с натянутой белой тканью сверху, они почти сливались со снегом и двигались очень умело. Коган навел автомат и дал короткую очередь. Два солдата тут же упали и открыли огонь по тому месту, откуда в них стрелял Коган. Борис перекатился на несколько метров в сторону и снова прицелился. Теперь он не спешил. Немцы в сотне метров, и каждый промах позволит им приблизиться на десяток метров. А потом полетят гранаты.

Он снова нажал на спуск.

Короткая очередь в три патрона – и немец ткнулся лицом в снег. Больше не стреляет. «Так тебе и надо», – со злостью подумал Коган. Убит или ранен – не важно, главное, что выведен из строя!

Он снова повел стволом, снова короткая очередь, и снова Коган перекатился в сторону. В том месте, где он только что лежал, взметнулись фонтанчики снега, свистнули пули.

Он стрелял, переползал, перекатывался и радовался тому, что не подпускает немцев к себе. Метров восемьдесят, но не ближе. А вот справа их обходят! Плохо, очень плохо. Если немцы там пройдут, они отсекут и тех партизан, кто был с Коганом, и прорвутся ко второму озеру!

Кто-то приближался слева. Коган лег на бок и навел ствол автомата на шум.

– Это я! – крикнул Лунд. – Борис, отходи за деревья! Нельзя давать фашистам обойти нас.

Кто-то из норвежцев вскочил на ноги и побежал, но тут же его свалила автоматная очередь. Лунд что-то крикнул своим.

Коган пополз туда, куда ему велел Хевард. Добравшись до деревьев, он наткнулся на мертвого партизана. Взяв его автомат, он понял, что тот пустой. И ни одной полной обоймы. Перебежав до ближайшего дерева, он услышал выстрелы. Значит, кто-то еще стреляет!

Несколько немецких солдат вскочили на ноги и побежали вперед. Там ослаб огонь, может, никого в живых не осталось. Коган встал в полный рост и, укрываясь за стволом дерева, навел автомат. Очередь, вторая, третья. Двое солдат упали, остальные залегли, но и их достали пули. Еще очередь, и несколько немцев побежали назад.

Автомат замолчал. Выдернув пустой магазин и нащупав в кармане две последние гранаты, Коган побежал, прячась за деревьями, дальше. Снова стрельба! Отчаянная, торопливая! Еще три десятка метров – и Коган увидел, как человек пять гитлеровцев вскочили на ноги и бросились вперед. Они расстреляли кого-то, лежавшего на снегу, и двинулись дальше. Добили раненых, никто больше не стреляет. Коган стиснул зубы и выхватил гранаты. Он добежал до большой ели и присел на колено.

Немцы были рядом, он ясно различал их силуэты.

«Ну, вот вам», – с шумом выдохнул Коган и бросил одну за одной обе гранаты. Два взрыва почти одновременно осветил опушку леса и разбросали вражеских солдат. Схватив автомат, как дубину за ствол, Борис ринулся вперед, но бить было уже некого. Двое из пяти фашистов еще корчились в снегу, обливаясь кровью, но они были обречены. Коган стал торопливо выдергивать из подсумков убитых немцев магазины к автомату.

И тут он услышал рокот авиационного мотора. Самолет! Совсем рядом. Продолжая смотреть в сторону немцев, Коган прислушался. Наконец краем глаза он заметил блеск огня в нескольких сотнях метров. Есть костры! Есть! Еще немного продержаться, и задание будет выполнено – парашютисты будут спасены.

Глава 9

Шелестов смотрел в глаза англичанина так, будто хотел заглянуть ему в самую душу. Что у него внутри, чем его там напичкали?

– Джордж, сорок ваших товарищей погибли, пытаясь высадиться на планерах. Такая операция провалилась! Вам не обидно? Вам не хочется отомстить за их смерть?

– Война, на ней всегда гибнут солдаты, таков их долг, – меланхолично отозвался англичанин.

– Что вы все на войну списываете, что вы оправдываете все войной. А ваш долг не велит вам довести до конца операцию, которая сорвалась? У вас есть сейчас такой шанс. Вы понимаете, что вы станете героем?

– Вы тоже военный человек, – возразил Гилберт, – и вы тоже понимаете смысл слова приказ. Приказы не нарушаются ни в одной армии мира. Потому что тогда армия перестает быть армией. А разведка – такая же армия, в ней такие же законы.

– Есть еще и другие законы и в армии, и в разведке, – покачал головой Шелестов. – Это обязанность каждого военнослужащего – проявлять инициативу в бою. Ваша инициатива – взорвать чертов цех, довести до конца операцию в тот момент, когда лично у вас появилась такая возможность. Не упускайте этот момент. И потом, Джордж, никто ведь не узнает, что в операции принимали участие русские.

Англичанин внимательно посмотрел на Максима. Кажется, Шелестов нащупал нужную ниточку в этом человеке. Не этого ли он боится, что привлек русских без разрешения руководства? Русские хоть и союзники в этой войне, но по факту наши страны все равно остаются стратегическими противниками. Останутся ими и после войны. И тогда дальнейшей карьере Гилберта конец. Это он понимает лучше Шелестова.

– Вы хорошо изучили расположение внутренних помещений завода? – помолчав, спросил англичанин.

– Да, ребята в казармах «Ласточки» выстроили все в натуральную величину. Мы тренировались с подрывниками проходить без света, по количеству шагов.

– Вы обещаете, что никто не узнает, что цех взорвали русские? Даете слово офицера?

– Даю слово офицера, – кивнул Шелестов.

Максим понимал, что для Гилберта это все условности. Ему очень хочется выполнить это задание. А тут еще такой вариант – сделать это чужими руками. Не рискуя собой! Он же видит нашу решимость и наше умение. Его ведь освободили и Кнудсена из гестапо освободили.

Англичанин поднялся:

– Пойдемте, Максим, я отдам вам взрывчатку. Это очень сильное вещество. Такое используется в торпедах. Имейте в виду, что ваша главная задача – уничтожение запасов дейтерия. Повреждение оборудования – задача второстепенная. Если вы его повредите, то немцы очень долго не смогут изготовить нужное количество тяжелой воды. А если вы не уничтожите существующий запас, то вся операция не имеет смысла. Они вывезут ее в Германию и активно начнут развивать «Урановый проект».

– Да, я прекрасно это понимаю, Джордж! Инженер Кнудсен мне все объяснил.

– Кнудсен, – проворчал англичанин.

Видимо, инженер очень разочаровал Гилберта тем, что без его разрешения общался с русскими, что поделился с ними информацией о заводе. Перестают норвежцы слушаться, дисциплина падает. И авторитет Управления специальных операций падает.

Начало операции назначили на следующую ночь. Учитывая, что смена караулов происходит через каждые два часа, выбрали интервал с двух часов ночи до четырех. Тогда был шанс не нарваться на разводящего с очередной сменой. Если придется где-то снимать часовых, то их не хватятся до следующего развода. Двух часов должно хватить.

В два часа наблюдатели доложили, что разводящий со сменившимися солдатами двинулся в сторону казармы. Все, их путь не пересечется с маршрутом партизан. Восемь человек с двумя ручными пулеметами заняли круговую оборону возле начала кабельного канала между заводом и электростанцией.

Освободив замаскированный проход, первым пополз Юнас Клаусен, отставной сержант морской пехоты. Шелестов хотел идти первым, но норвежцы убедили его, что, не зная языка, он может испортить все дело. Первым должен идти норвежец.

Максим пополз вторым. От запаха битума, которым были пропитаны оболочки кабелей, чтобы изолировать их от влаги, закружилась голова. А еще тут было много пыли и дохлых крыс.

Следом, с интервалом в несколько метров, ползли подрывники, тащившие за собой мешки со взрывчаткой. Колени и локти, обмотанные тряпками, скоро оказались сбитыми в кровь. Несколько раз группа останавливалась, чтобы перевести дух.

Третья остановка была перед развилкой. Здесь канал расходился, Клаусен повернул в правый, к цеху по производству тяжелой воды. Шелестов посмотрел на часы – они пробирались уже пятнадцать минут. Насколько Венге было проще тут одному и без груза…

Через пять минут норвежец остановился. Максим подполз к нему и замер. Над головой, там, где канал был открыт, послышись голоса. Сколько их там, о чем говорят?

Клаусен обернулся, и в свете фонарика Шелестов увидел, что норвежец улыбается. Он махнул рукой и пополз вперед быстрее, без всяких предосторожностей. Шелестов поспешил следом. Когда Максим выбрался из канала и встал на ноги, озираясь в большом помещении, то увидел, что Клаусен обнимается с каким-то человеком. Он стал что-то быстро говорить русскому, но Максим не понимал ни слова.

Из канала стали выползать подрывники. Клаусен и рабочий помогали им, потом норвежец стал показывать, куда закладывать взрывчатку: электрооборудование, большая цистерна с тяжелой водой. Пять минут работы.

Минеры установили взрыватели на сорок минут. Шелестов стал торопить норвежцев. Первым он отправил Клаусена, потом рабочего, который встретил их здесь, потом минеров. Сам он пошел последним, чтобы в случае чего прикрыть товарищей.

Группа была уже далеко от завода, когда темное пасмурное небо обожгло яркой вспышкой. Скалы дрогнули под ногами, где-то завыла сирена. Улыбающиеся норвежцы стали обниматься, потом принялись обнимать и хлопать по плечам и спине русского. После всех сложностей и огромных потерь удалось-таки провернуть эту операцию. И не потерять ни одного человека!

Сигни улыбнулась и обняла Буторина как родного сына. Потом протянула руки к Мэрит и прижала девушку к себе.

В дом вошли Венге и Кнудсен, который опирался на своего немецкого друга. Инженер был бледен. Его беспокоила рана. Сосновский вошел последним и сказал так, чтобы его слышал только Буторин:

– Ну, сменить ледяной подвал на бабушкину сказку – за такое что хочешь отдашь!

Пока Мэрит устраивала гостей и накрывала на стол, старая Сигни занималась раной инженера. Она сказала, что ничего страшного пока нет, начинающееся воспаление можно остановить, но Кнудсену нужен полный покой хотя бы на несколько дней. После перевязки и снадобий Сигни инженер уснул.

Буторин и Мэрит о чем-то тихо шептались у окна. А Венге и Сосновский устроились возле очага. Спустя немного времени к ним пришла Сигни и протянула бокалы с горячим вином. Они сидели, потягивали вино и смотрели на огонь.

– Я была в Советской России два раза, – заговорила женщина. – И до революции бывала там. И знаете, Клаус, меня всегда поражали русские. Они очень открытые люди, я бы даже сказала, что их национальная черта – нерациональность. Чувства берут верх, но и помогают. Сколько построено заводов и городов после разрухи и Гражданской войны. Они верили в себя, в свою страну и побеждали там, где у других опустились бы руки. Силы человека не безграничны, но дух его велик, и такой человек совершает подвиги каждый день. Он живет ими и радуется им!

– Сейчас вы не узнали бы наш народ, – вставил Сосновский. – Погибли сотни тысяч, а может, и миллионы людей. И солдат, и простого гражданского населения на территориях, захваченных фашистами. Сколько горя может вынести человек! Я думал, что это невыносимо, что этому есть предел. Но когда я побывал в Ленинграде, когда видел людей, которые идут к станкам на слабых от голода ногах, когда падают там же, возле станков, когда на завод идут работать дети, потому что взрослые воюют с врагом, я понял, что нас не победить никогда.

– Ленинград, я слышал, – ответил Венге. – Мне рассказывал Виттар. Я просто не понимаю. Почему вы не сдали город, почему не бросили и не ушли, если его нельзя защитить.

– Не понимаете, Клаус? А вы можете понять, что мать не бросает свое дитя, выносит его из огня, падает сама, погибает, выталкивая его, чтобы только он жил? Так же и у нас. Наша страна, наш дом – это наша кровь от крови, это наше дитя, и в то же время мы относимся к Родине, как относятся благодарные дети к своим родителям. И еще, Клаус, не было в истории нашего народа такого, чтобы нас кто-то побеждал. И не будет. Такие вот мы. Спасаем и свою страну, а заодно и наших друзей. Мы ценим дружбу, дорожим ею и можем умереть за друга. Это просто. Так мы устроены. Знаете, сколько испанских патриотов остались в нашей стране, получили нашу помощь, потому что на родине их ждала смерть? Они наши друзья, и нам не жалко для них ничего. Мы воевали с ними рядом. Мы протянем руку дружбы любому и не дадим никого в обиду.

Они говорили долго, до половины ночи. Говорила Сигни, говорил Сосновский. Венге слушал, иногда задавал вопросы. Возможно, он догадывался, что его спасли русские не просто так. Ему никто ничего не предлагал, не призывал ни к чему и никуда не звал. Ему просто рассказывали. Открывали глаза на то, что есть черное, а что – белое. Сосновский помнил разговор с Шелестовым на эту тему, да и сам понимал, что торопиться с Венге нельзя. Пусть сам поймет. Но какова бабушка Сигни! Она как будто самостоятельно решила стать союзницей русских, как будто догадывалась, зачем к ней привели этого немецкого ученого.

– Это завод! – показал Буторин за запад, где низкие тучи освещались сполохами огня. – Надо спешить. К вечеру мы можем быть в Рогне-Фрон. Неужели все получилось с парашютистами и со взрывом? Теперь надо собрать всю группу и думать о возвращении.

Сосновский посмотрел на девушку: та опустила глаза и отошла в сторону.

«Эх, Виктор, – подумал он, – разве можно бросаться словами? Все понимают, что вам придется расставаться, но зачем так походя вслух об этом при ней?»

Наклонившись, он стал поправлять лыжное крепление и вдруг увидел в просвет между нижними лапами старой ели огни фар.

– Мэрит, немцы! – крикнул он.

Девушка повернулась, ища глазами опасность, потом махнула рукой с зажатой в ней лыжной палкой. Буторин пошел вторым, резко взмахивая руками и делая широкие беговые шаги. Снег был сухой, слежавшийся. Охотничьи широкие лыжи бежали по насту легко.

Через две минуты Мэрит вывела русских к склону. Если спуститься, то с дороги русских не будет видно. Да и поземка быстро заметает лыжный след. Начиналась низовая метель.

Мэрит оттолкнулась палками и ловко соскользнула по склону вниз. Она легко объезжала редкий кустарник, делала петли, чтобы погасить скорость. Сосновский усмехнулся и тоже оттолкнулся следом. Он всегда любил такие спуски. Просто лыжный шаг не удовлетворял его, натура требовала ветра в лицо, напряжения мышц и нервов.

Буторин вздохнул и двинулся следом. С каждым днем, с каждым часом в его душе копилась боль. Ему придется оставить Мэрит здесь, в опасности. И его не будет рядом в тот момент, когда он может понадобиться ей. А случиться может все, что угодно. И ведь не уговорить Машу, как он называл Мэрит, поехать с ним. Она – боец и патриот. Она не беглянка.

Дважды за эту ночь Мэрит своевременно уводила русских с дороги, когда мимо проходили немецкие колонны. Оккупационная власть подняла всех на ноги. И немецкие гарнизоны, и гестапо, и норвежских штурмовиков, ревностно служивших гитлеровцам. Несколько раз из проносившихся мимо машин был слышен лай собак. Несколько раз они слышали далекую стрельбу, пулеметные очереди, отдельные выстрелы винтовок. Что это – стрельба для острастки, бой с партизанами, расстрелы местных жителей, подозреваемых в помощи партизанам? Каждый раз Мэрит стискивала зубы, глаза ее делались узкими и злыми.

Наконец, он вышли на опушку леса к деревне Рогне-Фрон. Тишина, мирно горят окна домов. Мэрит и ее русские друзья долго стояли и смотрели, ища признаки присутствия немцев. Ведь должно же их что-то выдать, какая-то напряженность. Но вместо немцев они увидели четырех девушек, которые бежали по улице и смеялись.

– Все в порядке, – констатировал Буторин. – Нет в деревне немцев. Да и в кирхе вон горит свет. Но все равно, ждите меня здесь. Я проверю и вернусь за вами.

Они растянулись на матрацах в подвале у Густава Боргена и слушали, как пастор рассказывал о событиях последних дней.

Немцы как будто ошалели. Такого еще никто из норвежцев не видел с первых дней оккупации, когда уезжала королевская семья, когда немцы пытались захватить правительство, намеревавшееся перебраться в Англию. Мэрит улыбалась, зная, что в этих событиях «виновны» и ее русские друзья, и Виктор тоже. А Сосновский и Буторин ломали голову, как им теперь быть. Связи с Шелестовым и Коганом до сих пор не было.

Коган явился через несколько часов. Грязный, мокрый. Одежда в крови. Он притащил на себе раненого Хеворда Лунда и с порога попросил воды. Выпив целую кружку, Борис повалился на лежанку и тут же уснул. Норвежец был ранен в голову и, видимо, контужен. Пастор сразу же занялся им, а Буторин принялся готовить еду. Понятно, что Коган проснется голодным как волк.

Борис проснулся через несколько часов как от толчка. Сразу. Он открыл глаза, приподнял голову, убедившись, что находится в безопасности и там, где надо. Он снова уронил голову, полежал примерно с минуту, потом спросил:

– Что с Максимом? Он объявился?

– Нет, пока мы ничего не знаем, – Сосновский подсел к Когану. – Что у вас на озере?

– Порядок. Хреновый, но порядок. Пардон, не при дамах… Пока немцы думали, что охотятся на парашютистов и тем самым спасают свой завод, его рванули на совесть и без этих присланных подрывников. Когда немчура поняла, что случилось, мы им стали не интересны, и нам удалось уйти. Парашютисты в безопасности, но вот на базу «Ласточки» возвращаться опасно. Она засвечена гестапо, там накроют всех, кто попадется. Слушайте, а пожрать нет ничего?

Коган ел так, будто до этого несколько лет не обедал вообще. Он выхлебал за минуту большую миску супа и блаженно откинулся к стене подвала. Пастор сообщил, что с Лундом все будет в порядке, что рана неглубокая, череп выдержал и мозг не задет.

– Ну что, товарищи. – Буторин достал карту и разложил на столе. – Давайте кумекать, как нам быть дальше. Венге мы нашли, он в безопасности. Обработать мы его обработали, да и помощники у нас там есть внештатные. Думаю, дожмут ученого. А если он еще почувствует, что его соотечественники как с цепи сорвались в поисках нас, да и его тоже, то выбора у него особенного не будет. Меня Шелестов беспокоит.

– Максим был на базе «Ласточки», – сообщил Коган. – Он намеревался уговорить норвежцев рвануть завод, не дожидаясь подрывников. Думаю, ему удалось их уговорить, и это они взорвали цех. Теперь иного выхода, как уносить ноги, у них нет. Лунд, до того как ему дали по башке, сказал, что по плану отхода группа после взрыва уходит к шведской границе на лыжах. Маршрут выбран, догнать их на машине нельзя. Места там труднопроходимые. Максим пойдет с ними, но не до конца. Потом он будет пробираться назад, чтобы выйти на нас. Я предлагаю идти наперерез Шелестову.

– Правильно, – согласился Сосновский. – Надо прикинуть, где мы их сможем перехватить, встретиться там с Шелестовым, доложить обо всем. А потом идем к Сигни, забираем Венге и айда домой.

– Нашли? – оживился Коган. – Ну, теперь дышать легче! Честно говоря, я как-то не очень надеялся.

– Маша, – позвал Буторин Мэрит.

Вчетвером они склонились над картой, рассчитывая скорость передвижения партизан и Шелестова на их пути к границе. И их возможный маршрут. Узнав, что партизаны уходят на лыжах, девушка уверенно обвела круг на карте:

– Тогда лучше всего их ждать вот здесь. Это перевал в горах, но в зимнее время он недоступен. Там можно пройти только пешком или верхом – летом. Фактически козьи тропы. Наверняка у партизан есть кто-то из этих районов, хорошие лыжники. Они знают про перевал Рюйген. Если его пройти, немцы уже не догонят их. Но нам придется пройти километров двести!

– А если мы Шелестова не встретим? – Сосновский произнес вслух то, о чем подумали остальные. – Каков наш план действий, если мы не найдем командира?

– Он ведь должен вернуться сюда, – ответил Буторин. – Мы ведь так изначально договаривались.

– А если что-то случится с пастором, с кирхой? – не унимался Сосновский. – Немцы как осатанели после взрыва завода.

– Это возможно, – ответил Буторин. – Тогда вы с Борисом берете Венге и отправляетесь домой. Я остаюсь и жду командира, пытаюсь через партизан узнать его судьбу. Но у меня есть и другое предложение. Мы идем к перевалу Рюйген втроем, а Мэрит оставляем здесь. Она будет следить за домом пастора и ждать Шелестова. Если он вернется раньше нас, она передаст ему всю информацию.

– Без Мэрит мы не дойдем, – спокойно добавил Коган. – И думать не моги соваться без нее в горы.

Шелестов шел в середине группы уже несколько часов. Прирожденные лыжники, уроженцы Тронхейма, партизаны шли быстро и легко, несмотря на то что каждый нес за спиной тяжелый вещмешок. Каждые полчаса менялся ведущий лыжник, «тропивший» лыжню. На отдых останавливались через каждые два часа. Отдыхали по пятнадцать минут, а потом снова – в низовую метель, дышать хлопьями снега, задыхаясь от встречного ветра.

На очередной остановке Максим присел рядом с Клаусеном. Он остался единственным командиром у партизан после гибели Баккена и Хольмена.

– Юнас, я должен вернуться, – набрав горсть снега и приложив его к лицу, заявил Шелестов.

– Нельзя, Максим, – покачал головой норвежец. – Ты же видел, что творится сейчас в здешних провинциях.

А творилось там действительно ужасное. Немцы с собаками обыскивали все населенные пункты, задерживали всех, кто вызывал хоть малейшие подозрения. Были перекрыты все дороги, порты, железнодорожные вокзалы. За любую попытку оказания сопротивления или отказ сотрудничать расстреливали без разговоров. Если у человека находили оружие, его убивали на месте. Гестапо наводнило своими агентами все людные места: базары, порты, крупные магазины в городах. То тут, то там вспыхивали перестрелки, когда группы партизан при попытке пробиться в безлюдные районы сталкивались с немцами.

Возвращаться назад, не зная языка, без проводника, было крайне опасно. Но Шелестов понимал и другое: группа должна выполнить задание. И командир группы должен быть в этот ответственный момент со своими людьми. А еще потому, что группа не станет уходить, бросив командира. Ребята захотят удостовериться, что он жив или точно погиб. И чтобы не случилось с кем-то из них беды, он должен вернуться сам, а не заставлять заниматься собственными розысками.

Почти сутки назад у него не было иного выхода, кроме как уходить вместе с партизанами в Швецию. Иначе бы он неминуемо погиб. Теперь у него нет иного выхода, кроме как возвращаться назад. Но как и куда – этого он решить не мог. Собственно, у них имелась по договоренности одна явка. Это кирха пастора Боргена в Рогне-Фроне. Но сможет ли он добраться до этой деревушки? Очень сомнительно в таких условиях.

– Я должен что-то предпринять, – вздохнул Шелестов. – У меня есть еще очень важные дела там, откуда мы ушли.

К командиру подошел один из партизан и тихо сказал на ухо:

– Юнас, за нами идут немцы. Вот уже часа четыре идут по нашему следу. Это горные егеря. От них так просто не отделаться.

– Где? Покажи. – Клаусен поднялся на ноги и взял бинокль из рук товарища.

Шелестов догнал норвежца на опушке, откуда была видна каменистая равнина, простирающаяся до следующего лесного массива. Это нагромождение скал, испещренное трещинами и промоинами, обойти невозможно. Только зигзагами, выбирая дорогу.

Немцы шли двумя группами человек по двадцать, на лыжах, умело примеряясь к ландшафту. Белые маскировочные костюмы, обмотанные белым автоматы. В каждой группе Шелестов увидел по одному ручному пулемету на волокуше. Партизан осталось всего восемь человек. Некоторые легко раненные.

– Если дать бой, то они просто окружат нас и перебьют, – сказал Шелестов. – Блокируют здесь, голодных и уставших, и перебьют. И не оторваться, они догоняют нас.

– Есть один шанс, Максим, – ответил Клаусен и обернулся к скалам: – Вон там в нескольких часах ходьбы – перевал Рюйген. Он считается непроходимым, но я был здесь в прошлом году. Там можно пройти, а потом взорвать тропу. До самой границы нас уже никто не догонит.

Партизаны почувствовали шанс выбраться, настроение у всех поднялось. Люди заторопились, стали поправлять снаряжение, оружие, крепление лыж. Кто-то даже предложил бросить все лишнее: продукты, патроны и уходить налегке. Но Клаусен запретил. Пока нет уверенности, что группа оторвется от преследователей, патроны бросать нельзя.

Еще три часа прошли в движении. Теперь шли быстрее, даже раненые, собравшись с силами, старались не тормозить движение группы. Еще через полчаса Клаусен показал Шелестову на каменный козырек:

– Вон туда нам нужно добраться.

Максим кивнул. В его голове крутился вопрос: кто будет взрывать тропу? Ведь группа должна значительно отойти от места взрыва, чтобы не попасть под осыпь или обвал.

Когда до тропы оставалось всего метров сто, идущий впереди партизан вдруг упал в снег и выставил вперед автомат. Вся группа, как по команде, рассыпалась среди камней, занимая позицию. Сердце сжалось. Засада, немцы, опередили! Конец!

Шелестов лежал за камнем, нащупывая в кармане гранату. Но тут послышался женский голос, который кричал что-то по-норвежски. Клаусен ответил, приглядываясь и поднимая голову. И тут случилось такое, что от сердца Максима моментально отлегло.

– Командир! – послышался громкий крик. – Это я, Виктор Буторин! Ты здесь?

Шелестов поднялся, опираясь на приклад автомата, и махнул норвежцам рукой – все в порядке. На него смотрели, как на сумасшедшего. Но когда из-за камней поднялись трое мужчин и женщина и кинулись обнимать Шелестова, норвежцы успокоились.

– Мы спешили самой короткой дорогой и успели вас здесь застать, – улыбался Буторин, когда русские уселись в кружок вместе с Клаусеном на камнях. – В северных провинциях происходит черт знает что, вас ищут. Фашисты не могут вам простить взрыв завода. Говорят, повреждение оборудования не очень страшное, его можно восстановить. Но то, что уничтожены запасы тяжелой воды, это для них беда. Новый запас придется создавать долгие месяцы.

– Ну хоть так, – усмехнулся Шелестов. – Могли и этого не сделать, если бы ждали англичан. Но зря вы пошли за мной. Как Венге?

– Венге в порядке, почти созрел и полон симпатии к нам, – засмеялся Сосновский. – Только почему ты считаешь, что мы зря за тобой пошли? Ты хоть знаешь, что за вами идут егеря? Бой неизбежен, а тут четыре лишних ствола и непроходимое ущелье впереди. Нам про него Мэрит рассказала.

– Если оно проходимое для нас, значит, пройдут и егеря, – проворчал Коган. – А у вас раненые, и сами вы вымотались. А эти ребята обучены действиям в горах.

– И что? – Шелестов посмотрел на своих бойцов, на Мэрит. – Есть решение?

– Есть. – Буторин кивнул на девушку. – Маша, расскажи!

– Все очень просто. – Девушка улыбнулась так, как будто обсуждался вопрос, куда пойти: на танцы или в кино. – Мы должны занять позицию у начала тропы и отпустить группу в ущелье хотя бы на час. Потом взорвем проход там, где скальный козырек.

– И все? – удивился Шелестов. – А нам как выбраться. Считай, что нас прижали к скалам. Будем держаться до последнего патрона, а последнюю пулю в лоб? Я, конечно, понимаю, но вы не забыли, что у нас есть задание и мы должны его выполнить?

– Есть идея. – Буторин достал из рюкзака моток бикфордова шнура. – Этого хватит, чтобы заложить взрывчатку в двух местах. Когда придет время, взрываем тропу и карниз вон там, справа. Надо просто заманить фрицев на него. Будем держаться, а потом имитируем отход вот сюда, правее скалы. Сколько-то мы перебьем во время боя, но основные потери нанесем взрывом. Думаю, даже если и останутся несколько человек, им будет не до преследования.

– Их около сорока человек, и у них два пулемета, – напомнил Шелестов. – Вот что, Виктор. Возьми себе в помощницы Мэрит и зайдите немцам по тому самому козырьку в тыл. И не шевелитесь, пока они не начнут нас атаковать. Втроем мы как-нибудь продержимся несколько минут. Ваша задача проста, как баранка. Вы должны перебить пулеметчиков. И тогда мы сумеем взорвать тропу и отойти, а вы взорвете карниз.

Партизаны передали русским почти все патроны и гранаты, которые у них были. Сосновский, Шелестов и Коган выбрали для себя позиции, разложив в нескольких местах автоматы и полные магазины к ним. Единственный шанс уцелеть – это обеспечить шквальный огонь по врагу, не считая патронов. И маневрировать самим, меняя почаще позиции, чтобы немцы не пристрелялись. Пусть думают, что здесь обороняется большой отряд, пусть действуют осторожно. Выигрыш времени – самое главное дело.

Немцы атаковали через два часа. Наверняка и у них впереди шли разведчики, авангард или головное боевое охранение. И немцы поняли, что сколько-то человек остались прикрывать отход основной группы. Был в этом и свой плюс. Немцы засомневались, а насколько велика была группа партизан? Горные егеря, конечно, имеют хорошую подготовку, но норвежцы выросли в этих горах.

Первые несколько егерей, появившиеся в пределах поражения, сразу же попали под шквальный огонь трех автоматов. Фактически огонь по ним велся с трех сторон, потому что бойцы Шелестова устроили себе позиции в форме полумесяца. Разрядив по одному магазину, каждый скрытно переместился в другое место и из другого автомата снова принялся поливать немцев, которые залегли в камнях.

Фашистам стало понятно, что огонь ведется с нескольких точек. Они потеряли человек пять убитыми и ранеными, но к ним прибыло пополнение. Еще человек десять притаились в камнях, часть егерей стала обходить партизан, отсекая их от тропы.

«Сейчас они подтянут пулеметы – и нам будет головы не поднять».

Немецкие ручные пулеметы на фронте прозвали «косторезами» из-за их чудовищной скорострельности.

И тут заговорили автоматы Буторина и Мэрит. Немцы явно опешили, не ожидая нападения с фланга. В ход пошли гранаты. Услышав стрельбу своих товарищей, Сосновский и Коган тоже начали стрелять, меняя автомат за автоматом. Такого темпа стрельбы хватит ненадолго, уже можно было взрывать проход в ущелье. Сосновский посмотрел на Шелестова, и тот махнул рукой. Можно!

Коган прополз за камнями метров десять, поджег бикфордов шнур и бросился бегом назад, стреляя на ходу. Он упал в укрытие как раз в тот момент, когда его маневр заметили егеря и открыли по нему огонь.