Текст книги "Атомный перебежчик"

– В этом нет ничего особенного, ведь мы же ждали именно английского разведчика. О нем шла речь по связи, которую вы получили. Капитан Гилберт в Управлении специальных операций специализируется на диверсиях. Знакомая личность. Каково задание, какой помощи он ждал от вас?

– Увы, он не сказал, в чем суть задания. Ему нужна была только помощь в получении сведений от синоптиков, о прогнозе погоды на дату, которую он назовет позже. Никаких подробностей. Когда я попытался осторожно узнать, какого рода операция предстоит, он мой интерес сразу уловил и сделал замечание, что это нарушение конспирации. Так что ни даты, ни сути диверсии, ни объекта он не назвал.

– Хорошо, я обеспечу вас любыми сведениями. Держите связь с англичанином и вовремя поставьте меня в известность, если появится хоть какая-то конкретика. Значит, им нужны метеорологические сведения… – Собеседник бросил в воду окурок, постоял немного и снова полез за сигаретной пачкой в карман. – Зачем? Метеоусловия важны для чего? Для авиации и флота. Что они намерены делать? Если для них играет роль волнение на море, то это высадка на берег с малого судна типа катера или лодки. Линкору или фрегату волнения не страшны. Что еще? Авиационный налет? Да, важно знать погодные условия, потому что боковой ветер может существенно отклонить выход на цель. Да и встречный или попутный изменят скорость самолета, а значит, возможны ошибки штурмана при оценке расчетного времени выхода на цель. Да еще при низкой облачности, да еще во время тумана. Да и барические высотомеры могут подвести, когда неожиданно под крылом самолета вместо водной поверхности появятся скалы и перепад высот составит более тысячи метров. Только визуальный контроль, только учет ориентиров.

– Возможно, – пожал плечами Андресен.

– Хорошо. – Собеседник похлопал Нута по плечу. – Главное, поддерживайте контакт. Любую помощь мы вам окажем. Нам эта связь очень важна.

Шелестов и Сосновский сидели над картами и аэрофотоснимками северо-западного побережья Норвегии. Сейчас, при большом увеличении, оба ощутили, какой сложной будет их высадка. Пройти между островами и островками в начале фьорда, углубиться дальше и найти место, которое им подходит. Вот оно на карте, но как не пройти мимо него? Ведь высадка будет осуществляться в условиях плохой погоды, плотного тумана. Для этого специалисты следят за метеосводками.

– Около двенадцати километров по прямой. – Максим провел колесиком курвиметра по карте. – Даже при слабом волнении и тумане это проблема. Не моряки мы с тобой, Миша.

– Мне кажется, мы сносно научились спускать надувную лодку на воду. Подводники придержат ее, пока мы садимся, а там…

– А там неизвестность, – продолжил Максим мысль Сосновского.

– Не любишь воду? – усмехнулся напарник. – Я тоже не очень. Тем более ледяную, да еще у вражеских берегов.

– Тут дело даже не в том – вода или суша. Настораживает, что ты не полностью контролируешь ситуацию. На земле можно убежать, зарыться в землю. А на воде…

– А на воде можно нырнуть, – засмеялся Михаил.

– Это точно, – мрачно кивнул Шелестов, – это нам в два счета могут обеспечить, как только заметят с берега или с патрульного катера. Ладно, давай делом заниматься. Значит, так, обороты выставлены, скорость десять километров в час. Смотрим на компас и на секундомер. Пятьдесят две минуты слева остров, расстояние двести пятьдесят, поворот двадцать восемь градусов вправо. Восемнадцать минут, и остров справа. Расстояние сто восемьдесят. Поворот влево пятнадцать градусов и сброс скорости на отметку «два».

Буторин с Коганом в другой комнате изучали участок в Заполярье, где им предстояло переходить линию фронта. Самым сложным будет, скорее всего, не это. Перейти передовую под прикрытием огня, когда врага отвлекут, – не самое сложное. А вот отмахать потом на лыжах 80 км, дождаться связного от партизан, если он прибудет на место встречи вовремя, а потом… Что будет потом, волновало уже меньше. Партизаны помогут и с теплом, и с пищей, но надо как-то выдержать переход до встречи с ними. По незнакомым местам, зимой, под постоянной угрозой столкновения с фашистами – это не так легко, как кажется.

– Ты сколько раз переходил линию фронта? – спросил Коган. – Ну, кроме того нашего вояжа в Новороссийск.

– Четыре раза, – вздохнул Буторин. – Два раза как раз зимой. И воспоминания, Боря, не из самых лучших.

– Как ты считаешь, – Коган потыкал пальцем в карту, – у нас шансы есть? С чего это они вздумали двоих морем переправлять, а двоих по суше? Не проще ли всем вместе с подводной лодки и по воде к берегу. Что там, немецких кораблей так много, что не прорваться морем?

– Есть старая поговорка, Боря, – усмехнулся Виктор. – Нельзя класть все яйца в одну корзину. Понимаешь, о чем я?

– Да, понимаю, – махнул Коган рукой. – Это я так, ворчу. Тебе вот привычно по ту сторону фронта, по ту сторону границы, а мне нет. Моя профессия кабинетная. Правда, я и забыл, когда сидел в кабинете. Все больше теперь с вами по лесам, по снегу, то на пузе, то на коленках. Оперативная работа, это немного другое, но все равно основа – работа головой.

– Вот и напрягай голову, – строго заявил Буторин. – Ты у нас со своей феноменальной памятью личность незаменимая. И ум у тебя изворотливый.

– Тренированный, – возразил Коган. – Постигший основной закон природы – закон причинно-следственной связи. Нет дыма без огня. Как аукнулось, так и откликнулось. У всякого следствия есть своя причина. Каждый шаг или движение обязательно будет иметь последствия. И причина никогда не бывает одна.

– Все, задавил авторитетом, – засмеялся Буторин. – Давай теперь пробежимся по адресам, паролям и явкам.

С профессором прощались уже вечером. Горохов в накинутом на плечи женском коричневом пуховом платке сидел, сгорбившись, за круглым столом под абажуром и смотрел, как его постояльцы укладывают свои вещевые мешки.

– Я понимаю, что говорить о том, куда вы идете, не принято, – тихо произнес ученый. – Но и так понятно. Сложное у вас дело, ох, сложное, но вам, видать, не впервой такое. Вы вот что, Максим Андреевич, идите сюда. Я вам еще кое-что скажу про Клауса Венге. Вспомнил я тут одну мелочь, да для вас она может будет существенной.

Шелестов отложил в сторону свой мешок и подошел к столу. Он был согласен, что в их непростом деле любая мелочь может оказаться очень важной, а то и решающей. Поэтому Горохову придется довериться. Профессор взял листок бумаги, покрутил в пальцах карандаш и заговорил:

– Помните, я вам рассказывал о девушке, которую любил Венге и которая умерла от чахотки?

– Да, вы говорили, что он очень переживал и буквально не находил себе места.

– Именно, – кивнул Горохов. – Когда вы будете убеждать Венге не просто спрятаться от нацистского режима, а перебраться в нашу страну и работать здесь на благо прогрессивного человечества, он может вам не поверить. Просто пропустить мимо ушей или оказаться в данный момент загруженным какими-то проблемами бытового характера. Да и что говорить, когда вся Европа под нацистами, и честному человеку не спрятаться от гестапо. Он может в тот момент, когда вы станете с ним говорить, бояться всех на свете, озлобиться на всех вокруг. Он даже про меня может забыть или не поверить, что вы передаете ему привет от меня, его старого русского друга. Но вы ему напомните тот разговор в ресторане, о котором я вам говорил. Мои и его слова, что жить надо все равно. Что нельзя жить прошлой болью. Жить и идти надо навстречу свету. Вы ему напомните рисунок, который я сделал на салфетке, и он его забрал с собой, положил тогда в карман пиджака. Не знаю, сохранил он эту салфетку или это был какой-то мгновенный порыв, который потом прошел. Но тогда он обнял меня и сказал: «Спасибо». Сказал, что не забудет моих слов.

Горохов быстро, несколькими штрихами набросал на листке бумаги ангелочка с крыльями. Шелестов взял листок бумаги и стал рассматривать рисунок. Нарисовано было просто, но очень выразительной была поза ангелочка, взмывшего на своих крыльях. Он как будто протягивал кому-то руки. Взяв карандаш, Максим сделал рядом с рисунком профессора несколько своих, пытаясь скопировать стиль первого рисунка. Профессор посмотрел и одобрительно улыбнулся:

– Да, очень похоже. Думаю, Венге вспомнит. Вы возьмите и мой рисунок, ну а если потеряете, то восстановите по памяти сами. Думаю, это важно, это должно проникнуть в самые глубины его души. Ведь в принципе Венге не такой уж и плохой парень. Немец, как и все они, несколько высокомерен, но у него поразительное чутье на порядочность и чистоту помыслов. Он не будет работать на кого-то из чувства мести, но – ради принципов, ради идеи. А идеи добра ему близки, но какие-то это идеи своеобразные. Ключик к нему подыскать сложно. Я бы сказал так: Венге прирожденный пацифист, хотя никогда к тому движению не был близок и в его рядах не состоял.

– Если Венге близки идеи пацифизма, то он не станет с нами сотрудничать, – задумчиво сказал Шелестов. – Ведь он противник любой войны. Он сторонник противления насилию в любом его проявлении.

– Есть нюанс и здесь, – улыбнулся Горохов. – Создание страшного оружия в противовес кому-то – это и есть сдерживание. Сильнее тот, у кого дубина. Если дубина у обоих, тогда между сторонами установится вынужденный паритет. Вынужденное равновесие сил. А это гарантия мира, нежели отказ от дубины. Парадокс, но, увы, это парадокс цивилизованного мира, парадокс развития цивилизации. А физики часто сталкиваются с парадоксами и понимают их лучше других людей.

Все промолчали, когда Буторин снова ушел с бумажным свертком в соседнюю квартиру. Сегодня Вера была дома. Она отсыпалась после суток, проведенных на фабрике. Но когда хлопнула входная дверь, девочка сразу проснулась и встала с кровати, накинув на плечи пуховый материнский платок. Худенькая, с узкими плечиками, впалыми щеками, в потрепанном платье, из которого давно выросла, она выглядела сейчас воробышком, игрушкой, которую потрепали и бросили дети. И чулок, сползший с одной коленки, и всклоченные волосы.

– Дядя Витя! – искренне обрадовалась Вера.

У Буторина сжалось и заныло сердце. Вот зачем я приучаю их к себе, заставляю привыкать? Уеду, и, может быть, мы больше не увидимся никогда. И что с ними тут будет? Вот я сволочь бессердечная! Но тут же он стал себя уговаривать. Детям не хватает взрослой заботы, тепла родительского. А они теперь сироты. Так хоть еще немного человеческого тепла, веры во взрослых людей, веры в чудо, черт меня возьми!

– Как Надюшка? – спросил Буторин, кивнув на кровать, где, завернувшись в одеяла, спала младшая девочка.

– Все хорошо, дядя Витя, – заверила старшая сестренка. – Она хорошо себя чувствует. А ноги у нее отекли, так это пройдет. Говорят, теперь с продуктами будет лучше. Я ее выхожу, вы не сомневайтесь!

– Я и не сомневаюсь, – грустно улыбнулся Буторин. – Я верю и в тебя, и в твою сестренку. Вот вам еще продукты. Самое главное, шоколад для Нади.

Они сидели и пили чай. Настоящий душистый чай. Буторин настоял, чтобы Вера положила себе в чай сахар. Он подумал, что не хватает еще лимончика, только бы одну дольку девочке. А еще блюдечко варенья! Хоть ложечку. Клубничного, ароматного…

Они пили чай и разговаривали. Буторин рассказывал, что немцев бьют и все дальше отгоняют от города. Что теперь Ленинград будет спасен. А Вера рассказывала, как они эти месяцы работали на фабрике, как было тяжело и порой хотелось плакать от усталости.

Виктор сидел, прихлебывал чай и посматривал на девочек. Что у него творилось в душе, знал только он один. Так разрываться на части было выше человеческих сил. Буторин боялся вопроса. И боялся своего ответа. Он боялся и того, что девочки этого вопроса не зададут. И ему придется уйти. А что потом, дальше? Он ждал и боялся, что старшая Вера или маленькая Надя вдруг спросят: «Дядя Витя, а когда немцев прогонят, вы возьмете нас к себе?»

Буторин поставил чашку и сказал, что ему пора идти. Фраза получилась деревянной и неискренней. Он потер руками лицо, чтобы хоть как-то скрыть неловкость, возникшую в этой паузе. А в голове вертелась одна мысль: «И за это, гады фашистские, вы тоже мне ответите!»

Вера и Надежда, думал Виктор, когда они вчетвером спускались по лестнице. Вот что нам нужно всем: Вера и Надежда. И еще Любовь…

Глава 4

Когда группа, промерзшая в шинелях на ветру, с раскрасневшимися лицами, торчащими из офицерских шапок с опущенными «ушами», ввалилась в отведенный им кубрик, первым на месте замер Шелестов. Остальные, едва не споткнувшись о своего командира, тоже замолкли и замерли на месте. У окна, положив ногу на ногу, склонившись над картой побережья Норвегии, сидел Платов в общевойсковой форме с генеральскими погонами.

– Ну что встали? – не отрываясь от карты, спросил начальник. – Раздевайтесь, чайник на печке, кружки в тумбочке. Там, кстати, и консервы, и хлеб, и картошка вареная.

– Здравия желаю, – нестройно пробормотали члены группы, начиная расстегивать шинели и стягивая шапки.

Шелестов не особенно удивился. Правда, появление Платова именно в момент их прибытия на базу Северного флота в Полярное несколько озадачило Максима. Но он, скорее, удивился бы, если бы Платов не приехал вовсе. Все же дело было необычным и важным. Слова Берии не выходили из головы Шелестова.

Пока ребята доставали посуду и готовили еду, Максим подсел к Платову. Тот повернул к нему карту.

– Подготовка прошла успешно? – спросил он Шелестова. – Ну да, это вопрос риторический. Я получил рапорты и отзывы о каждом из вас. В целом я удовлетворен. Теперь вы мне расскажите о ваших контактах с профессором Гороховым.

– Горохов. – Шелестов откинулся на спинку стула и задумчиво потер подбородок. – Вообще умный мужик. Понял больше, чем я ему сказал. Между строк понял.

– Ну так профессор, физик, – усмехнулся Платов. – Я и не сомневался в его способностях. Так чем он вам помог и помог ли?

– Вы знаете, помог, – задумчиво ответил Шелестов. – Он хорошо знал Венге и хорошо знает немецких ученых, менталитет этой нации. По мнению Горохова, Венге можно уговорить перебраться в Советский Союз. Но уговаривать, видимо, придется долго. Все зависит от ситуации, в которой сейчас находится Венге. Если она критическая, если будет существовать угроза смерти, то он может, как и любой человек, проявить слабость и поддаться на уговоры. Но единственным важным аргументом будет страх, угроза смерти. Потом, уже в безопасности, многое может в голове Венге измениться. Его уговаривать надо на месте. Его поступок должен быть осмысленным, в спокойной обстановке. Он должен видеть научную цель, а не простую животную борьбу за выживание.

– Ну что же, убедительно, – кивнул Платов. – Вот поэтому мы вам и устроили подготовку в Ленинграде. Будет чем поделиться. Заодно, раскрывая ему глаза на реальный фашизм, вы и подтолкнете его к решению. Остановить бесчеловечное уничтожение цивилизации и не позволить устроить мир на законах сильного вурдалака и людоеда. С этим разобрались. Теперь ваш переход в Норвегию.

– В принципе мы готовы, – доложил Шелестов, но Платов покачал головой и взглянул в глаза Максиму:

– Вы не знаете, к чему вы готовы, и я не знаю. Такие переходы очень опасны и непредсказуемы. Вы в этом еще убедитесь. Там активно работает английская разведка, им тоже несладко. Надеяться на результативную помощь вам не придется. Только на себя. На свои силы, на свою голову. Хотя связь у вас будет и помощники из местных тоже.

– Что, у немцев в оккупированной Норвегии сильные позиции?

– Да, довольно сильные. Особенно за последний год они там усилились. Высадка не будет простой. Это не прогулка по морю.

– К прогулке мы и не готовились, – мрачно возразил Шелестов.

– Правильно, – кивнул Платов. – С прошлого года в Норвегии сосредоточены большие силы надводного и подводного флота Германии. В Северной Норвегии базируются мощные корабли. Кроме самого новейшего линкора «Тирпиц», у них там тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер» «Лютцов», «Хиппер», «Кёльн». Там же две флотилии эскадренных миноносцев и дивизион из 14 подводных лодок. Все это нужно обеспечивать, охранять и сопровождать. Там пруд пруди различных тральщиков, сторожевых кораблей, катеров и других вспомогательных судов. За последний год немцы выстроили современную и надежную систему береговой обороны и системы ПВО. Я имею в виду 5-й немецкий воздушный флот. В Норвегии и Финляндии численность самолетов сейчас приближается к пятистам.

– Ну, теперь понятно, почему нас забрасывают двумя группами, – хмыкнул Шелестов. – Хоть кто-то да пройдет?

– Ну-ну! – строго сказал Платов. – Пройти обязаны все. Задача должна быть выполнена любой ценой. Слишком высоки ставки. Тут вопрос даже больше, чем победа в этой войне. Тут о послевоенном устройстве мира речь идет. Ну да об этом говорить еще рано. Сейчас задача одна – Клаус Венге должен быть найден, он должен добровольно и осознанно согласиться перебраться в Советский Союз. И вы должны доставить его целым и невредимым.

– Не могли бы вы поделиться со мной, Петр Анатольевич, своими соображениями? Какие у вас есть основания полагать, что Клаус Венге укрывается именно в Норвегии?

– Вы меня удивляете, Максим Андреевич, – усмехнулся Платов. – Разумеется, у меня нет твердого убеждения, что Венге скрывается именно в Норвегии. Но анализ его связей и сведения о последних часах его жизни до исчезновения позволяют предположить, что ученый может скрываться в том числе и в Норвегии. Разумеется, его будут искать и в самой Германии, и в Швеции, и в Швейцарии, и во Франции. Не исключено, что британские спецслужбы попытаются вывезти его с материка. Или американские. Но вы в Норвегии не будете тыкаться носом, как слепые котята. Я дам вам несколько направлений, которые вы должны отработать. Слушайте и запоминайте. Первое – это связи наших друзей из северных провинций. Руководители групп, которые готовились нашими инструкторами, получат сообщение о вашей группе и будут помогать вам выполнять задание.

– Я запомнил имена, фамилии, явки и пароли, – подтвердил Шелестов.

– Хорошо. По своим норвежским каналам наши друзья выведут вас на группу Освальда. Это коммунистическая группа, но не стройте иллюзий. У основателя этой ячейки Освальда и нынешнего руководителя Асберна Сунде представления о коммунизме несколько отличаются от идеологии марксизма-ленинизма. Но тем не менее они довольно серьезно сражаются с нацистами, эта группа – крупнейший саботажник в стране. В любом случае они будут готовы нам помочь, коль скоро вопрос касается общей для Европы проблемы. Есть еще два контакта, которые вам придется отработать и подключить к выполнению вашего задания. Тут все посложнее. Речь идет о роте Линге и группе Шетланд. Это боевые отряды, которые в основном нацелены на диверсии в прибрежной зоне. Это часть военно-морских сил Норвегии. К созданию и подготовке этих групп приложили руку британские спецслужбы.

– Управление специальных операций?

– Именно. Оно готовит бойцов, оно руководит их действиями. Формально все это под контролем королевской семьи и правительства в изгнании. Но, как вы понимаете, в политике тот, кто платит деньги, тот и заказывает музыку.

– Ну да, – хмыкнул Шелестов. – Кто платит за девушку, тот ее и танцует.

– Вот-вот, – кивнул Платов без улыбки. – Передел сфер влияния. Каждый хотел бы в одиночку «танцевать девушку». Что норвежскую, что чешскую, что польскую.

Шелестов ухватился рукой за переборку и посмотрел на Сосновского. Михаил был бледен, но держался хорошо. Кажется, лодка поднялась на поверхность. Чувствовалась боковая качка. Электромоторы перестали гудеть, но внутри переборок что-то шипело, иногда раздавались механические звуки. Кто-то перекрывал какие-то вентили.

Переход к норвежским берегам из Полярного прошел без происшествий, хотя Максим мог и не знать обо всех событиях. Он не был в ходовой рубке во время плавания. Их с Сосновским уложили, чтобы не путались под ногами, на матросские шконки и велели лежать. Лодка всплывала с момента первого погружения дважды. И вот переход, судя по времени, подошел к концу.

– Ну как дела, пассажиры? – В люке появилась голова командира. Щуря карие с хитринкой глаза, он добавил: – Я бы с недельку вот так повалялся. Чтобы покатали меня без забот. И книжечку почитал. Про любовь.

– Мы на месте? – недовольно спросил Сосновский.

– В точке высадки. – Командир лодки стал серьезным. – Торопитесь, товарищи, волнение несильное, но мы задержались в пути на лишний час. Напоролись на немецкие эсминцы, пришлось маневрировать и отлеживаться.

– Час – это не очень страшно, – кивнул Шелестов. – Вполне можем успеть. Готовьте лодку, командир, мы будем переодеваться.

Офицер ушел, а оперативники стали стягивать с себя матросские робы и облачаться в гидрокостюмы. Шелестов хмуро размышлял. А прав ли он? Час потерянного времени означает, что они могут не успеть пройти фьорд за остаток ночи. Но возвращаться тоже опасно. Экипаж подводной лодки и без того рисковал, подплывая так близко к захваченному фашистами берегу. Чем рискует группа? Провалом операции? Но это их риск, а подводникам во второй раз может не повезти. Ведь как ни крались, как ни таились, а все же засекли немецкие эсминцы советскую лодку. Где гарантия, что, вернувшись удачно на базу с группой на борту, во второй раз лодка дойдет до цели? Ее могут утопить вместе с диверсантами. И в штабе не будут знать, что произошло, Платов не будет знать о судьбе Шелестова и Сосновского. Нет, он, конечно, со временем догадается, что часть группы погибла вместе с лодкой, но время уйдет. И Венге могут схватить гестаповцы, он может вообще погибнуть. Нет, рисковать нужно, сейчас риск минимальный для всех.

Холодная вода плескалась у борта лодки, ледяными брызгами оседая на черных гидрокостюмах. Моряки держали лодку у борта на длинных фалах.

Сосновский спустился первым и начал принимать баулы со снаряжением, сухой одеждой, оружием. Потом в лодку перебрался Шелестов. Командир подводной лодки махнул рукой:

– Удачи вам! Двигайте, пока тихо. Ждем пятнадцать минут, потом уходим.

Шелестов завел подвесной мотор лодки, кивнул морякам и повел легкое суденышко по компасу в сторону берега. Сосновский на носу лодки стоял на коленях и вглядывался в темноту ночного моря. Где-то недалеко темнели стены фьордов.

– Ну все! – странным голосом громко произнес Михаил.

– Что «все»? – насторожился Шелестов, сбавляя ход.

– Тягомотина закончилась, – отозвался Сосновский. – Хуже нет, когда перед серьезным делом приходится сидеть и ждать. И от тебя ничего не зависит, когда ситуацию не контролируешь.

– Держи нервишки в кулаке, – посоветовал Максим. – А когда дела нет, думай о деле, прокручивай ситуацию со всех сторон. Отвлекает и для дела полезно.

– Учи ученого, – улыбнулся Сосновский. – А то я в разведке первый день! Я же бывший «закордонник». Там и не такое терпеть приходилось. Я просто вздохнул свободнее сейчас, когда мы от лодки отошли.

– Дыши, не кашляй, – посоветовал Максим. – А еще лучше смотри вперед и слушай.

Сосновский замолчал, некоторое время они шли в тишине, нарушаемой лишь рокотом мотора и шелестом воды под днищем лодки. Шелестов следил за направлением по компасу, держа расчетные обороты двигателя. Скоро вход во фьорд, надо быть максимально осторожными. Здесь можно или слишком близко подойти к одному из берегов и повредить свое суденышко, а можно столкнуться с патрульными судами немцев.

– Туман, – повернув голову, громко сказал Сосновский. – Вот он час опоздания! Туман скапливается под утро.

Шелестов промолчал. Да и что тут говорить? Нужно выбираться, задание нужно все равно выполнять, есть туман или нет. Еще шесть минут движения, потом нужно сбавить скорость и установить переключатель в положение «два». Сосновский наклонился, будто к чему-то присматривался, потом зачерпнул ладонью воду за бортом и поднес к лицу.

– Дизельное топливо, – прокомментировал Михаил. – Или утечка была недавно в этом районе, или стоянка судов рядом.

Шелестов тихо выругался. Если верить часам и стрелке компаса, они идут верно. Но солярка в воде может означать, что они слишком близко подошли к базе катеров. Самое опасное место.

Стиснув зубы, Шелестов чуть повернул руль, взяв на пятнадцать градусов южнее. И тут же, как будто подсказка, где-то слева в тумане несколько раз коротко рявкнула судовая сирена. Сосновский сразу поднял руку и оглянулся на командира. Шелестов показал, что взял правее. Его подмывало сбросить скорость, но он не рискнул изменить график.

И вот минутная стрелка прошла цифру 12. Максим уменьшил скорость, теперь стали слышны удары волн о скалы. Южный берег близко, отвесная стена.

Вот она. В тумане вдруг показалось что-то черное, массивное. Лодку стало подбрасывать на волнах, отражающихся от стены фьорда. Звук колокола Шелестов уловил не ухом, а, скорее, внутренностями. Низкий тревожный звук как будто вязнул в тумане, пытался выбраться из него и предупредить об опасности. Штормовой и туманный колокол, который звучит в этих местах не одну сотню лет. Бом… бом… бом…

Холод и сырость забирались под гидрокостюмы. Тело то и дело сотрясала мелкая дрожь. Начинали лязгать зубы. Максим принялся делать упражнения для согревания – напрягал и расслаблял мышцы тела. Дрожь – плохой помощник, особенно когда нужно будет спешить и понадобится точность в движениях. Не дай бог, еще и бой. А вот в воду лезть придется. Этого никак не избежать. От этой мысли дрожь только усилилась.

Туман становился все плотнее. Показалось, что гул тревожного колокола стал громче. Сосновский снова оглянулся и сморщился, как от зубной боли. Он показал на наручные часы, а потом сделал знак к берегу.

«Молодец, как время чувствует», – с удовлетворением подумал Шелестов и тут же замер на месте. Впереди, прямо по курсу, послышался какой-то гул. Это могло означать только одно – по фьорду идет судно. Не очень большое, но сейчас столкновение даже с патрульным катером или морским охотником – это гибель.

– К берегу! – крикнул Сосновский и, оглядевшись в лодке, подвинул к себе баул с оружием.

Максим сбавил скорость и повел лодку ближе к берегу, которого почти не видел. Жаль, что это судно впереди появилось так рано. Ведь до места высадки оставалась всего пара километров. А сейчас…

Гул прошел мимо, в тумане появилась и исчезла черная тень. И тут же в борт ударила тяжелая волна. Она приподняла лодку, Шелестов тут же попытался развернуться с помощью двигателя и встать носом к волне. Но сделать он этого не успел. Лодка упала вниз, и ее мгновенно опрокинуло сильным ударом.

Шелестов оказался под водой, но колени ударились о каменистое дно, под ногами зашелестели мелкие камни. Он встал на ноги, но его снова ударило волной и накрыло с головой. Максим даже не успел заметить, где лодка, где Сосновский. Соленая ледяная вода попала в горло, в нос, руки окоченели. Шелестов не стал стараться снова подняться на ноги. Пусть улягутся волны, поднятые немецким судном. Здесь и так мелко, значит, не стоит и силы тратить на борьбу с водой. Максим задерживал воздух в легких, позволяя набегавшей волне толкать его и перекатывать с боку на бок. Еще немного – и он смог подняться на ноги и, помогая себе руками, двинулся по грудь в воде к берегу.

Внутри все было напряжено. Самое скверное сейчас было бы услышать угрожающие команды на немецком языке, хуже всего именно сейчас попасть врагу в руки, сейчас, когда ты безоружен и беспомощен. И голос прозвучал, но это была русская речь. Насмешливым интонациям Сосновского Максим сейчас был рад.

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – громким шепотом проговорил Михаил, возникший из тумана. – Так, командир?

– Типун тебе на язык, – огрызнулся Шелестов. – Где лодка? Унесло?

– Смыло волной, – подтвердил Сосновский. – Думаю, утащило течением. Хреново это – немцы найдут и догадаются, что кто-то высаживался на берег. Лодка-то военного образца, десантная. А один баул я успел поймать у берега. Самый легкий правда.

– Значит, с одеждой. И без оружия мы остались. Но в нашем положении и сухая одежда – это спасение.

Шанс на спасение все же оставался. Предусмотрительный Шелестов даже в баул с одеждой положил спички в герметичной упаковке, два больших десантных ножа, пару банок тушенки, немного галет и шоколада. Отойдя подольше от берега к крайним деревьям, которые могли их хоть как-то укрыть от посторонних глаз, оперативники прислушались. Кроме шума моря и действующего на нервы тревожного колокола – ничего. Поспешно распаковав баул, они достали теплое шерстяное белье, свитера, кожаные штаны и куртки на меху. Затолкав в баул гидрокостюмы, они постарались укрыть его понадежнее, завалив камнями.

А погода портилась на глазах. Еще только забрезжил над скалами рассвет, как повалил крупный снег. Шелестов и Сосновский поднимались в гору, стараясь до начала светлого времени суток уйти подальше в лес. Они шли уже почти два часа. Уставшие, голодные русские диверсанты буквально валились с ног, скользя ногами по влажным камням, обходя раскидистые ели. Местами снега намело столько, что ноги проваливались по колено.

– Все, больше нельзя идти, – прохрипел Шелестов, падая на колени и прижимаясь спиной к скале. – Обессилим до того, что бери нас голыми руками. Нужно укрытие, нужен отдых. Скоро рассветет!

– Надо жилье искать. Может, тут есть какие-нибудь уединенные хижины. Какой-нибудь лесник или отшельник.

– Ага, как в сказке, – устало улыбнулся Максим. – Старая колдунья или гномы, охраняющие сокровища.

– Точно! – вдруг обрадовался Сосновский. – Пещера! Что-то мне тут попадалось на глаза. Пошли, Максим, поднимайся.

Они снова поднялись на ноги и, пошатываясь, стали обходить скалу со всех сторон. Наконец Сосновский позвал:

– Есть, нашел! Сюда!

Шелестов, оступаясь, побрел на голос. Сосновский стоял возле узкой вертикальной трещины в скале. Туда едва мог притиснуться боком взрослый человек. Снизу трещина уже по колено была заметена снегом.

Войдя в пещеру, они осмотрелись. Небольшая узкая щель. Вверху, на высоте метров трех, она почти совсем сходилась, превращаясь в сводчатый потолок с еле заметным отверстием. Пещера размером не больше десяти квадратных метров была хорошо защищена от ветра изгибом прохода, ведущим внутрь. Надежда на отдых, а может, и на спасение прибавила сил.

Шелестов и Сосновский, не сговариваясь, кинулись наружу, наломали и затащили внутрь несколько охапок лапника, устроив себе лежанки. Затем у стены выросла гора сухих палок и обломков старых тонких стволов. Еще несколько минут, и между самодельными лежанками из лапника загорелся высокий костер. Дым хорошо вытягивало в отверстие под потолком. Прежде чем улечься, Шелестов вернулся к выходу. Щель заметало. Теперь она снаружи была забита свежевыпавшим снегом почти в рост человека.