Текст книги "Каменная могила"

Глава 16

Мы возвращались на полковничьей «шестёрке». Впереди катили омоновские «воронки». Ночью Челябинск выглядел не то, что днём. Ни вытоптанных до глины газонов, ни сбитых поребриков тротуаров, ни ям на дорогах. Улицы освежало и полное отсутствие каких бы то ни было людей: ночная смена ещё не кончилась. Дежурные автобусы перед остановками на всякий случай открывали двери и, довольные, ползли дальше. Редкая неоновая реклама обещала несбыточное.

Мы поймали очередную яму, лязгнул кардан, и Сенников обречённо вздохнул:

– Чёрт! Позавчера её тут не было. Как будто для нас кто-то роет. А вон, смотрите, на пятых этажах стали делать надстройки. Говорят, это – мансарды. Этакие квартирки под самой крышей, со скосами. Забавно, да? В Париже в таких живут бедные художники.

– А вы были в Париже?

– Не помню! Но вот Пугачёва же поёт: жил-был художник один, кажется, в такой же мансарде. Потом сошёл из-за этого с ума, всё продал и купил миллион роз для своей девушки. Уйду на пенсию, стану художником, заведу девушку и поселюсь в мансарде.

– И сойдёте с ума! Далась вам эта мансарда! – не выдержал я. – Вы на трассе давно могли стать миллионером.

– Почему только на трассе? – Сенников круто обогнул лежащее на дороге колесо. – Между прочим, ОМОН ещё ловит беглых каторжников и борется с организованной преступностью. А это всё очень состоятельные люди. И с деньгами при случае расстаются легко. Как вы думаете, кто первый поздравил меня с назначением на эту должность?

– Министр внутренних дел! – сострил я.

– Угадали! Первыми мне позвонили эти клоуны. Но от имени министра, разумеется. Поздравили, как положено, со званием, по имени отчеству.

– Угрожали?

– Ни-ни! Просто поздравили и пожелали удачи в борьбе со злом.

– Но зачем?

– Чтоб познакомиться. Знаем, мол, Валерий Александрович, и вас, и вашу супругу, и адрес, и номер телефона, а лично ещё не представлены. Чем можем быть полезны?

– А вы?

– Да ничего! Поблагодарил и положил трубку. Мы же с ними в одной системе работаем.

– В солнечной! – съязвил я.

– Не совсем. Но сила притяжения и у них, и у нас равна силе отталкивания.

– Не понял! – заёрзал я. – Так вы их что – отталкиваете или притягиваете?

Машина вновь налетела на какую-то колдобину. В днище хрустнуло.

– Сколько раз, блин, зарекался не ездить на службу на личной машине, – слегка матернулся Сенников. – Ребята рассказывают, что их постоянно ведут по трассе. Едут сзади на иномарке. Стёкла прозрачные, никакой маскировки. В салоне знакомые морды: смеются, салютуют. Психическая атака. Могут и домой новичку позвонить:

– Слышь, гормон! Мы тебя сегодня мочить будем!

– Не страшно?

Даже в темноте салона я увидел злой оскал Сенникова.

– Знаете… за сколько часов можно вырвать весь этот чертополох? Во всём городе! С корнем!

– Как? Без суда?

– За своего – без суда! Но… – опять по-доброму улыбнулся Сенников, – по закону! Не знаете? А они это хорошо знают!

Он притормозил и добавил:

– Система мешает. Во время Винного бунта… – Сенников надолго замолчал, что-то обдумывая, потом махнул рукой, – да! Во время Винного бунта мы взяли нескольких очень интересных ребят.

Сенников прищурил глаза и снова замолк, как бы прицеливаясь.

– Все ребята… комсомольцы из областного оперотряда. И самый главный из них какой-то Иголкин. Мордатый такой комсомол!

– С шишкой на лбу…

– А откуда вы?… – удивился Сенников.

– Кажется, видел.

– Так точно! Именно, с шишкой! Есть информация… водку подвозили они.

– Вот это – сюжет! – воскликнул я.

– … сразу же после задержания… секунда в секунду… мне позвонили ОТТУДА, вежливо обругали за злоупотребление властью и посоветовали всех комсомольцев отпустить без всякого дознания.

– Вы не в курсе всего, полковник! – сказали мне. – Делайте своё дело аккуратнее!

– Слушайте! Расскажите мне о Винном бунте. О самом конце. Начало я видел сам.

– Что, прямо сейчас? В пять утра? Однако! Тогда вперёд – на место происшествия! А вы мне почему-то не совсем не нравитесь! Надо же! Журналист, а не долдон!

И уже как своему подмигнул:

– У меня в центре есть любопытная плёночка. Потом покажу. Но не для печати.

Он включил рацию на вызов:

– Третий! Я – первый! Следуй по маршруту. Я скоро!

Глава 17

– Вот здесь мы стояли насмерть!.. – невесело усмехнулся Сенников, и рукой как бы рассёк Комсомольский проспект на две неравные части.

В половине шестого утра «спальный вагон» Северо-Западный уже не спал. Пройдёт совсем немного времени, и он со всех своих концов бросится к далёкому Свердловскому тракту и дальше, дальше – к гигантам социндустрии ЧМЗ, ЧТЗ, ЧЭМК, ЗСО… И только через час-полтора, протрясясь в общественном транспорте, протиснувшись сквозь промёрзшие за ночь проходные, одни поймут, что зря сюда спешили, а другие, что зря сюда пришли.

Мы стояли в том месте, где широченная взлётная полоса Комсомольского проспекта вдруг сдавливается двумя почти бесконечными и неразрывными стенами девятиэтажек «улучшенной планировки». Новостройки были изумительной белизны. Но всего за полгода становились похожи на плохо облупленные яйца. С первых же домов было ясно, что эта шикарная белая краска – не для Урала. Но два советских «номерных» лакокрасочных завода уже работали в счёт двухтысячного года и производство, как всегда, решили не останавливать.

– Вот здесь, – сказал Сенников, – мы стояли…

Я растянул своих парней двумя шеренгами поперёк проспекта. Как два ежа с очень редкими зубьями. Всего шестьдесят два бойца с командиром. Один взвод остался охранять наш центр. Мы еле дотягивались до тротуаров. Поэтому тротуары плотно забила милиция. Но у коллег было плохое настроение. Два часа назад советская толпа внаглую пыталась штурмовать их штаб-квартиру. А что там штурмовать! Окна первого этажа – до земли и без решёток, а вокруг главного входа – нет даже штакетника.

Но каков народ! Привык же заходить туда по одному и только по вызову. Окна, конечно, побили, двери поломали, ментов попугали расправой, а себя приближением ОМОНа и сами собой рассеялись. Но коллеги, видно, так надышались их перегаром, что долго были не в себе.

А у нас толпа рвалась в центр города. Быстро темнело. В окнах вспыхивали огни. По всему проспекту догорали костры. Я понял, что с моим крошечным отрядом можно только атаковать. Причём так, чтобы толпа задохнулась от страха! Иначе затрут, сомнут, растворят в себе, размажут по асфальту. Наши машины прикрывали тыл, перегораживая проспект. Второй ряд подпирал их спинами. Значит, ещё и раздавят.

Сразу же после выгрузки и построения под истерические крики «ОМОН! ОМОН!», в двух словах договорился с Пустовым: мы начинаем, дальше – по обстоятельствам. Стрелять только… А чёрт его знает, когда тут стрелять и чем! Можно подумать, мы каждый день пуляем по живым мишеням В последнее время даже крутые, идя на сходку, оставляли оружие в машинах, а машины за квартал от своих посиделок. Сколько раз прихватывали их в ресторане «Гамбриниус» на ЧМЗ – ни одного ствола!

Да стреляли, стреляли! При задержании. И убивали. Когда надо было. Не апостолы! Но тут – другое. Тут – обезумевшая пьяная масса. Рёв такой, что и выстрелов не услышат. Если с первого залпа не остановил, на второй не рассчитывай. А первый залп – всегда вверх. Но совершенно ясно: если не остановим мы, в город введут войска. А те будут действовать по-жуковски. Как в Тбилиси. Я на всякий случай своим напомнил:

– По головам не бить! Только боковым по корпусу.

По голове, если с размаху демократизатором – это ж сразу инвалид первой группы! Но в рукопашном только так и выходит. Как там целиться да искать корпус, когда масса уже упёрлась в щиты!

Владимир Ильич же, видать, мастер этого дела, что говорил? «Идеи овладевают массами!» Какой бес сейчас овладел ими, я не знал, но видел, что овладел крепко. Впереди – буквально, скопище тел, ни одного нормального живого лица: всё перекошено, в трупных пятнах, глаза, как слепые.

Видели кобру? Красавица! А когда клубок – бррр! Даже на крысу можно смотреть без отвращение, когда она в одиночку. Одна заскочила к нам в центр. Мы её гоняли-гоняли, случайно хвост порезали. Она как запищит! Так её потом до самого выхода никто больше пальцем не тронул.

Многие в толпе были с факелами и палками. В нас летели осколки кирпичей, куски битума и цемента. Даже из окон девятиэтажек бросали всякую дрянь. А у большинства милиционеров не было ни касок, ни бронежилетов, ни щитов. Они примчались сюда прямо с дежурства. А там часто и ментовская фуражка защищала. Кусок битума черканул Пустового по лицу. Хорошо человек в последнюю секунду задумался и отвернул голову! А то – три кило битума бьют, как снаряд – наповал!

– Вперёд! – скомандовал я, зная, что слышит меня только рядом стоящий. Но этого – достаточно. Команда пошла по цепи. Первая шеренга сделала шаг навстречу толпе и одновременно – все вдруг! – ударила резиновыми палками по щитам. Раз! – чеканный шаг, два! – удар по щиту! Шаг – удар, шаг – удар! И всё молча. Очень впечатляет.

Переорать толпу нельзя. Стихия! Но её можно перебить чем-то другим, инородным, тем, чего у неё нет. Стихия боится ритма! Я видел, как при первых же шагах наших шеренг толпа на мгновение смолкла, и так откинулась назад, что казалось, послышался хруст её костей!

– Стойте! Я председатель облисполкома Сумин! Я приказываю: стоять!

Я дал команду «стоять!»

– В чём дело? – спрашиваю.

– Что вы себе позволяете! – кричит Сумин. – Там же советские люди! Мы что – сатрапы? Я хочу с ними говорить!

– Попробуйте, – киваю. – Но лучше, возьмите щит. А ещё лучше – из-за наших спин.

Сумин рванул к толпе. Ну, думаю, ещё один Керенский объявился! И что он им скажет, если город полгода не кормлен, а теперь ещё и не поен?

– Товарищи! – взмахнул рукой предисполкома. – Это – чрезвычайное недоразумение! С завтрашнего дня спиртные напитки будут выдаваться бесперебойно. Слово коммуниста!

– А, курва! – понеслось из толпы. – Так это ты нашу водочку зажилил! Спасибо добрые люди помогли!

– А где курево? – подскочил к Сумину пьянющий инвалид с медалью «За отвагу!»

– Какое курево? – отшатнулся Сумин.

– Наше! Знаем, мля! В новостях передавали… этот как его… Наджибул из Афгана цельный самолёт сигарет пригнал для советских людей. Небось, ты, гад, уже всё и выкурил!

– Я не курящий! – пожал плечами Сумин. – Товарищи! Вас хотят натравить на советскую власть, используя временные трудности!..

– Не хотим трудностей! – взвыла толпа. – Семьдесят лет – одни трудности! Сами обжираетесь в спецбухветах под памятником Ленину! Знаем! Грамотные!

В Сумина запустили покрышкой. Я потянул его за рукав.

– Уйдите! – прошу. – Мы начинаем! Вы держите очередь!

– Вы за это ответите, полковник! – надулся Сумин. – За каждую жертву ответите перед партией и облисполкомом!

«Вперёд!» хотел скомандовать я. И вдруг перед глазами мелькнуло что-то стеклянное и тяжёлое. Через секунду я лежал позади цепи, у колеса машины.

– Товарищ полковник! Ничего страшного! Банку с огурцами бросили, мерзавцы! Откуда-то сверху…

– С какими огурцами! – почему-то озверел я.

– Не знаю… – растерялся сержант. – Наверное, с солёными.

Не получившие никакой команды омоновцы продолжали стоять под градом камней и мусора. Кое-кто из толпы, осмелев, уже пытался вырвать у них щиты и ударить палкой по голове. Через головы летели горящие факелы. Среди милиции было много раненых.

– Вперёд! – наконец, смог скомандовать я. – Вперёд! Вперёд!

Снова чеканный шаг и грохот палок о щиты. Снова толпа прогнулась и пьяно завизжала: «Убивают!»

– Толпу не окружать! Вытеснять и рассеивать! Активистов задерживать!

Вот тогда я и заметил в задних рядах молодых ребят, «интеллигентского» вида. Они перебегали с места на место, что-то кричали, не давая толпе разбежаться.

Мы уже готовы были перейти на бег. И опять между нами и толпой возникла какая-то нервная дама.

– Убийцы! – очень чётко выкрикнула она. – Не смейте бить народ! Я – народный депутат горсовета, диктор челябинского телевидения. Меня все знают. Дайте мне пройти к людям и узнать, чего они хотят… кроме водки!

У меня в глазах потемнело. То ли от этой банки с огурцами, то ли от этой дамы с телевидения.

– Да вас они хотят, вас! – ору. – Вы думаете, депутатов не трахают? Ещё как!

– Хам! Хам! Хам! – верещит дама, а её уже какой-то мордоворот тащит в толпу. А оттуда уже десятки рук тянутся навстречу: хотят поговорить. И самое неприятное: масса медленно начинает обтекать нас по тротуарам, выдавливая милицию.

– Всё! Пора! – неожиданно сказал Сенников и посмотрел на посветлевшее небо. – Ребята ждут! И клоуны тоже. Я вас сейчас подвезу домой.

– Здравствуйте! – обиделся я. – Так всегда – на самом интересном! А дальше что?

– Дальше – всё то же самое: шаг-удар, шаг-удар. Но уже не по щитам. Потом: бегом марш! Но больше нам уже никто не мешал. Ничего интересного.

– А Иголкин? Иголкина – где взяли?

– Во дворе, в машине. Он уже мотор завёл.

– А какие доказательства, что это он… с водкой? – торопился я. – Неужели не всё выпили? Сенсация!

– Не психуйте! – оборвал меня Сенников. – Никакой сенсации. Всё расхватали и не по разу!

– Откуда же тогда?!.

– Вы когда ситро выпиваете, бутылки выбрасываете?

– Никак нет! Сдаю…

– Вот и они сдавали. Полная машина пустых бутылок.

Глава 18

Не успеешь прибежать с работы, жрал не жрал – на полигон. Можно взять с собой бутерброд, но это опасно. Не все собаки одинаково хорошо воспитаны. Но все хотят есть и пить по-человечески.

Бонд уже ждёт меня у двери, а Машка ждёт, когда он, наконец, исчезнет. Её от собачьего духу всегда мутит. Но Бонд уже не боится Машки. А Машка… нет, она не боится Бонда! Как можно бояться чего-то без хвоста и почти без шерсти! Но с некоторых пор Машка Бонда презирает. И старается быть от него подальше. Чёрт знает, где он шляется: ещё глистов наберёшься! Где шляется Машка, она знает. Там вся инфекция давно знакомая. Вся перепробована. К порядочной кошке зараза не пристаёт.

Машка – кошка порядочная. Не то, что наша соседка Марья Ивановна – старая ворона и сплетница. Паршивее бабы не встретишь. Это она больше всех хочет, чтобы «лавочка» стояла именно под нашим окном. Там, видите ли, от бойлерной тепло, там все покойницы до неё сидели, и роза ветров соответствует!

А, главное, когда Ирка зовёт: Марья Ивановна! – эта старушенция всегда откликается:

– Чё-чё? Чаво надоть?

– Да ничего не надоть! – шипит Машка. – Ты што ль Марья Ивановна? Ты што ль – русская голубая? Какая твоя порода! Лавочница!

Тут Машка немного ошибается: Марья Ивановна и русская, и от злости давно посинела. И пахнет от неё ацетоном, как от Машкиной мочи. Но у Машки это от сырой рыбы. А у Марьи Ивановны – от характера.

Раньше Машка Бонда не презирала, а драла, как сидорова козла. И могла задрать до смерти. Но однажды мы повезли Бондика на консультацию к настоящему кинологу.

– Чё делать? – плакались мы. – Кошка – зверь! Поедом ест!

– Разводите! – поцокал языком кинолог.

– Разводим! – взвыли мы.

– И всё равно находит? Ага! – обрадовался кинолог. – Тогда остаётся только ждать.

– Чего? – уставились на него мы.

– Одного из двух: или кошка подохнет, или пёс когда-нибудь подрастёт. Ждите!

Ну, мы ждали-ждали, и всё-таки дождались. Как-то заходим с Бондом в его комнату. Бонд уже без поводка, самоходом. Спокойно идёт к центру своей конуры. Я остался у порога. Дверь же была на крючке, а Марья по всем правилам «развода» сейчас у Бети.

И вдруг с улицы в форточку залетает эта серая шерстяная. Никого не замечая, спрыгивает на подоконник, с подоконника на пол, и оказывается морда к морде с Бондом.

«Это – конец! – похолодел я. – Плакали наши глазки!»

От возмущения Машка изогнулась, зашипела и бросилась вперёд. Но впервые Бонд не побежал, и не закрылся лапами, а резко подпрыгнул, встал в стойку, и, наклонив тяжёлую голову, ещё не уверенно, но грозно зарычал. Правда, грозное рычание больше напоминало громкое бурчание, но Машка, не допрыгнув до Бондика, вдруг замерла в воздухе.

Бонд, удивлённо скосив глаза, смотрел на неё без злобы и что-то бормотал. Чёрные усатые брыли раздувались от избытка чувств. Широко расставленные ноги напряглись до предела. Машка ещё раз шикнула и подалась влево, потом вправо. Бонд инстинктивно наклонялся вслед за ней. Втянув свою королевскую башку в густейший мех, Машка присела на все четыре лапы и медленно, но решительно пошла на Бонда. Тот не шелохнулся. Так же медленно, почти стелясь над полом, она прошла сквозь расставленные Бондины ноги, как сквозь арку. И только тут я заметил, что Бонд уже на три головы выше Машки. И рядом с ним она казалась маленьким слабым зверьком. Но ведь ещё вчера… она гоняла его по всей квартире!

Проскользнув меж ногами, Машка выпрямилась и, не оборачиваясь, гордо вышла из комнаты. Её эра кончилась. Этого она нам не простила никогда.

Но – всё в сторону! Мы идём на полигон! Нет, без поводка ты не пойдёшь! Даже если у тебя снова вырастет хвост, а уши отвиснут! Сниму на полигоне. Лады?

«Лады!» – кажется, пробурчал Бонд и дёрнул поводок. Одним духом он вынес меня сначала из подъезда, потом со двора, а на переходе через дорогу, в десяти метрах от цели, рванул так, что я упал, проехал на животе до самого полигона и выронил поводок. Хорошо ещё, свет на светофоре был зелёный. Мой свет!

Полигон, полигон – это праздник для всех! В самом начале Перестройки на этом целинном пространстве власти хотели устроить грандиозный сквер с дорожками, беседками, маленькими венецианскими канальчиками и мостками. Ну, второй «жидовский садик», как на Кирова, тоже с Перестройкой превращённый в Аллею Славы. А какие там были кусты сирени, обалдеть! Так моя родственница, Марьям Борисовна, звонила своим подружкам и говорила:

– Я пошла в «жидовский садик». Жду!

Сквер на удивление быстро построили и так же быстро забросили. Зато рядом с пустырём установили былинных размеров бранд… мауэр – горе, а не слово! – с анонсом станции метрополитена. Вместо станции на другой стороне пустыря появилась платная автостоянка «памяти метрополитена». Там при удаче можно было увести любое авто на выбор или обменять старую «Ладу» на старое же «Вольво».

И только у собачников тут всё получалось! Всё, кроме одного: окружить этот выгон металлической сеткой, чтобы скотина не попадала под колёса на проспекте Ленина, а посторонние не путались бы у неё под ногами. Это было неосуществимо, как метро. И всех очень раздражало.

Псинки по-прежнему на вираже вылетали на встречную полосу, а «людям без собак» до зарезу хотелось прогуляться именно по нашим звериным тропам. Нашли, понимаешь, место для самоубийства.

Как представить себе собаку, целый день просидевшую дома и, наконец, спущенную с поводка на полигоне? Да никак! А боксёра? Никак и никогда! Но представить себе в этот миг Бонда – нельзя никак, никогда и никому! Потому что с поводка его никто не спускал. Он скакнул на пустырь, держа конец кожаного поводка в зубах! Он бросился в толпу собак, и первая же тварь, которая от него шарахнулась, стала его жертвой. Первым стал блистательный боксёр Грэм, которому Бонд доходил до подмышек.

Грэм был качок и красавчик, немного переросток, но, как оказалось, неисправимый трус. Бондик гнал Грэма через дорогу до самого его подъезда. Сзади бежал хозяин и умолял оставить его пса в покое. Загнав Грэма в подъезд, Бонд вернулся на полигон по уши в соплях и слюнях.

– Дурак! – сказал я ему. – Такого пса ни за что обидел! Отдай поводок!

Спустя пятнадцать минут мне удалось, наступив на поводок, отцепить его от ошейника. После этого Бонд, перемахнув через скамейку, подбежал к молодому питбулю Року и положил ему лапу на плечо.

– Не трогай его! – крикнул я. – Это же – собака-убийца! Я ещё не собрал денег на твои похороны.

Хозяин буля, такой же, как и он, молодой балбес, заносчиво улыбнулся и назвал своего по имени. Тот мгновенно сбросил чужую лапу и пнул Бонда мордой в грудь. Началась детская грызня на лужайке двух ещё не ученных и не травленых кобельков. Минутой погодя, как всегда кто-то кого-то прикусил клыками, и они схватились всерьёз.

– Давай растаскивать! – предложил я парню.

Тот начал ловить своего за ошейник.

– Брось ошейник! – испугался я. – Они отгрызут тебе руку! За ноги, за ноги тащи!

Ага, тащи! Я тоже попытался поймать Бонда за задние ноги, но никак не мог их найти. На месте двух собак возникла какая-то каша-малаша. Все собачники сошлись в круг и каждый, стараясь переорать всеобщее рычание, вспоминал себя на нашем месте. Звери ещё немного погрызлись и плюнули друг на друга. А Бонд, отряхиваясь, заплевал всех собачников.

Парень уже не смеялся, а внимательно исследовал своего придурка. А я и без всяких исследований видел, что вся морда Бонда была в крови.

– Скотина! – разнервничался я. – Получил! Ты что не видишь: он откусил тебе полголовы!

Я сорвал пыльный лопух и начал вытирать Бонду морду в поисках огромной рваной раны. Очень скоро морда снова стала чёрно-рыжей. Всё было на месте, даже брыли не прокушены. Чудеса! Столько крови из ничего!

И тут только я усмотрел, что вся шея питбуля и белый воротничок на груди – влажно-красные. Парень платком пытался стереть кровь, но она не стиралась.