Текст книги "Край безумной любви"

Вечером Леха увидел, как в зону по пятеркам заводят работяг. Шел съем с работы. Пожилой старшина зачитывал по карточкам:

– Рюмин.

– Здесь.

– Имя, Отечество, – говорил старшина вместо отчества.

– Сергей Иванович.

– Востриков.

– Юрий Степанович.

Отужинав в столовой, зэки разбрелись по отрядам. Заха пригласил Леху в соседний барак к своим кентам. Пройдя за порог, Змей услышал в левой секции, как под гитару кто-то пел старую, каторжанскую песню:

Каюры, малицы, оленьи тарбаза

И серой мглой укутан крайний север,

Пришейте на спину бубнового туза

Его в тайге застрелит пьяный егерь…

С правой секции мелодично звучал другой голос, исполняя уже знакомую всем песню лесорубов:

Остановлюсь у комля3636
  Комель – нижняя часть ствола дерева


[Закрыть] я, слегка передохнуть

В глазах мелькают бабочки, ох, как бы сачкануть,

Сачка3737
  Сачок – отлынивающий от работы


[Закрыть] заметит вовремя и бригадир простит

И как бы – то, по – дружески, со мною погрустит.

Мужики и парни весело подхватывали хором припев:

Ель, ель, ель,

Кругом сплошная ель,

В разрезе ты на тридцать семь

На пятьдесят комель…

Прошли в самый дальний угол секции, Заха представил Леху и все до одного, при знакомстве подавали руку, при этом привставали со шконок. Чувствовалась братская атмосфера. Один из зэков открыл форточку, а остальные по очереди покуривали «косячок» и выпускали струйки дыма на чистый воздух. Леха тоже «пыхнул» несколько раз и повеселел. Потом был разговор за чифирем, воспоминания, а затем Заха привел Змея в родной отряд и, указав ему на спальное место, сказал:

– Здесь будешь отсыхать.

Леха огляделся, место ему досталось в углу, а через проход – напротив, стояла шконка Захи.

Утром, когда отряд ушел на развод, в барак заскочил молодой зэк, он обратился к Лехе:

– Ты Борисов, с нового этапа?

– Ну, я.

– Собирайся, тебя кум вызывает.

Леха, предчувствуя неприятный разговор, от злости сжал челюсти и, достав вещмешок, вытащил две пачки папирос и туго набитый кисет с махоркой, он предположил, что его сразу же посадят в изолятор.

Небольшое, одноэтажное здание, узкий, темный проход и кабинет с табличкой: «Зам по ПВР. Начальник оперчасти колонии». Леха постучал и вошел. За столом, при горящей лампе, увидел майора, на вид ему было лет около пятидесяти. Строгий нос, густые брови, аккуратная стрижка, чуб зачесан на правую сторону, крепко сжатые губы.

– Осужденный Борисов, седьмой отряд. Вызывали, гражданин начальник?

Майор посмотрел в окно, за которым начало светать и выключил настольную лампу. После создавшейся паузы, спросил:

– Как намерен жить дальше?

– Как все, продолжать отбывать срок.

Майор зыркнул глазами на осужденного.

– Да, первый раз и сразу пятнадцать, натворил ты делов.

– Я не виновен.

– Вы все здесь не виновны, я это слышу уже не один десяток лет. В твоем деле два убитых офицера. Кому мне верить: тебе или суду? Просто так два трупа не повесят, значит – виноват, – стальным голосом произнес майор.

– Я уже устал оправдываться, хватит, надоело.

– Мне уже доложили, что ты с Захой «хороводишь», вместо того, чтобы честно работать, ты к блатным в друзья полез.

– Начальник, прекращай агитацией заниматься, я на это не ведусь.

– За окном метель, все запретки замело, – майор сменил тему и хитро взглянул на Борисова, – в хозобслуге людей не хватает для чистки снега – пойдешь?

– Мне в падло…

– Что, пока этапом шел, идей нахватался от блатных? Ладно, последний раз спрашиваю, пойдешь снег чистить?

– Забудь, начальник.

Опер достал чистый лист бумаги и принялся что-то писать, потом пододвинул Алексею другой листок и сказал:

– Пиши объяснительную.

– По поводу чего?

– Отказался выполнять общественные работы. По правилам колонии ты обязан отработать два часа в неделю на общественных работах.

– Лихо вы однако здесь пудрите мозги людям, по-вашему, вроде все правильно, отказался и получи. Ты мне скажи, что за отказ светит?

– На первый раз десять суток ШИЗО, повторно – пятнадцать. Одумаешься, позовешь меня через дежурного, выпущу досрочно.

– Веди начальник, больше базарить нам не о чем.

Глава 11. В холодном карцере

Леху до основания обыскали, забрали табак, в ШИЗО курить строго запрещено. Вместо сапог дали надеть на ноги стоптанные ботинки. Провели по коридору в угловую, по счету – шестую камеру. В двухместной хате нары были опущены, здесь не наказывали, что зэки днем лежали. Кормили через день, как называли арестанты: «День летный, день нелетный». Если здесь было хоть какое-то тепло, то в карцере, расположенном напротив, был невыносимый холод.

Страшно хотелось курить, но это еще полбеды, если даже найдется хоть небольшая закрутка махорки, то прикурить – проблема, но Леха уже знал тюремные хитрости, зэки научили его обходить ментовские запреты. Он щепкой выковырял между уголками и досками нар крупинки махорки, нашел клочок газеты и сделал самокрутку. Как прикурить? Лампочка в углублении стены, до нее не дотянуться. Отломал от скамьи щепу подлиннее и, оторвав клок ткани от куртки, просунул ее внутрь и положил на лампочку. Через некоторое время тряпочка задымилась, и Леха с наслаждением сделал первую затяжку. Засыпая, он мысленно представлял, как они с Галей идут вдоль набережной, она улыбается, целует его в щеки, губы. Прохожие улыбаются, оборачиваются. Он обнимает ее за талию и слегка приподнимает, она обвивает его шею руками и так они стоят, глядя друг другу в глаза.

На следующий день пришел капитан «Шакал» и, оглядев камеру, приказал пересадить Борисова в другую.

– Что за дела, командир? – возмутился Леха.

– Здесь ремонт будет, посидишь напротив.

Когда Алексея впустили в новую камеру, он сразу понял, что Шакал решил поиздеваться над ним. В карцере стены «плакали», на них скапливался конденсат. Пол бетонный, ледяной, нары пластинчатые, железные. Как можно здесь находиться? Леха застучал костяшкой пальца по смотровому глазку, по двери не получилось, она была обита тонким железом, а с внутренней стороны пробита насквозь гвоздем, потому ее поверхность напоминала обыкновенную терку.

– Чего стучишь? – послышался голос сержанта.

– Вы что меня сюда посадили, здесь холод лютый?

– А ты прыгай и чаще руками двигай – глядишь и разогреешься.

– Вы что, твари, специально меня сюда забросили?!

– Поори мне еще, быстро карцер схлопочешь. Сиди, сказано тебе, ремонт кругом идет.

Ноги мерзнут, холод пробирает насквозь, тело сжимается в судорогах. Лешка стал приседать, бить себя по бокам руками. Тереть щеки, грудь, ноги. Все это разогревало, но ненадолго. Тогда он стал ходить от двери до зарешеченного окна, туда-сюда, вроде стало теплее, но когда уставал, то присаживался на корточки, либо лежать или сидеть на раскаленных от холода пластинах, ему совсем не хотелось. С нетерпением утром ждал горячей каши, а в обед баланды, но когда чередом шел день «летный» полагался только кипяток. Однажды он подтянулся на руках к решетке и увидел сквозь мутное стекло, как большой, черный ворон уселся на ворота. Лехе вспомнился лагерь, отец, когда они с мамой приехали к нему на свидание, ворон «Сынок», которого зэки выкормили. В этот момент Алексею подумалось: «Вот, как в жизни все повторяется, только она почему-то нас меняет ролями. Неужели мне суждено пройти путь отца? Мама… Она всю жизнь его ждала. Теперь моей родной Галинке предстоит повторить путь матери. Ждет ли она меня? Ждет! Я верю, надеюсь, а это придает сил. Не может такая девушка поступить по-другому. Я виноват перед ней, но она знала, кто я и чем занимаюсь и все равно пошла за мной. Галя, солнце мое! Как я хочу тебя увидеть. Эх, ворон, ворон, если бы только мог меня забрать с собой, хотя бы на миг взглянуть в ее глаза, убедиться, что она по-прежнему меня любит…»

У Лехи за десять дней, отсиженных в жуткой камере, подвело от голода живот, кожа на теле приняла синеватый оттенок. Он мечтал скорее выйти из изолятора и попасть сначала в баню, под горячую воду. Но его мечты развеялись, когда заканчивался срок изолятора. Принимая через окно раздачи миску с баландой, он попросил:

– Командир, не закрывай кормушку, пусть тепло немного пойдет в хату, я здесь совсем околел.

– Ничего лучше не придумал? Еще заморозишь нас.

Видя, что прапорщик издевается над ним, Леха не выдержал и сорвался на крик:

– Мусор ты недобитый, я же из тебя тварь, как только выйду, душу вытряхну…

К кормушке подошел Шакал и хищно, улыбаясь, сказал:

– Наговорил ты себе еще на пятнадцать суток: за оскорбление и угрозы, пойдешь в карцер.

– Да пошли вы, твари поганые, ненавижу вас… – закричал Леха.

Через полчаса его перевели в печально знаменитый «каменный мешок». Четыре бетонные стены, такой же пол, и больше ничего, только ведро вместо параши. Никаких прогулок, еда, самого низшего качества и опять холод… Голод… Холод…

Помогали мысли о ней. Он ходил по маленькой камере, накручивая километры. Три шага к окну, разворот, и три шага к двери. Холодно. Но Леху уносили назад воспоминания, как они с Галей отмечали Новый год и веселились на елке. Он отчетливо слышал голоса, девичий визг, смех. Ее раскрасневшиеся щеки, алые, расплывшиеся в улыбке губы. Ее глаза: голубые, веселые, красивые и такие любимые…

После отбытия пяти суток Леха стал ощущать, что дыхание его затруднилось, он тяжело набирал в грудь воздух, как будто на нее положили штангу. Что-то мешало внутри, давило. Но он упорно боролся: отжимался от пола на кулаках, приседал, прыгал, размахивал руками. На шестой день дверь открылась и на удивление окоченевшего от холода Лехи, вошел Заха. Дверь захлопнулась.

– Что сынок, заскучал ты здесь, ну, ничего, теперь вдвоем будем свой срок коротать.

Старого вора трудно было удивить видом измученного парня, он на своем веку и не такое видел.

– Ну-ка, раздевайся до трусов.

Леха дрожащими руками и стуча зубами, сбросил куртку и брюки. Горец Заха принялся растирать его тело: сначала аккуратно, чтобы не повредить холодную кожу, затем его движения стали энергичными, и Леха почувствовал, как кровь заструилась по жилам. Правда, болезненными были первые ощущения, но массаж сделал свое дело, он почувствовал себя лучше.

На следующий день, Заха потребовал от контролеров врача, опять пришел Шакал и ехидно улыбаясь, спросил в чуть, приоткрытую кормушку:

– Что болит?

– У меня голова, – ответил Заха, – а у парня, похоже, скоро разовьется пневмония.

– Голова не ж…, завяжи, да лежи, – с издевкой ответил Шакал, – а корешок твой здоровый, как бык, посмотри, ишь, как раскраснелся… Лешка не вытерпел и плюнул в приоткрытую кормушку. Капитан быстро ее прикрыл и засмеялся:

– Не плюй в колодец, пригодится – воды напиться. Ты у меня еще в ногах будешь ползать и просить, чтобы я тебя в другую камеру пересадил.

– Я быстрее завалю тебя козла, чем пощады запрошу. – Леха вдруг вспомнил слова Слепого и, рассмеявшись, добавил, – не дождетесь мусора, чтобы я заскулил.

За угрозу, Лехе и заодно и старому Захе, продлили срок пребывания в ШИЗО. Началась борьба со смертью за выживание. Одно дело, когда она приходит естественно, не подключая к своему процессу людей, а другое, когда вот такие сатрапы, как Шакал, превращают жизнь человека в муки и постепенно забирают ее против его воли. Но они жили назло двум палачам в погонах: по несколько раз в день растирали свои тела. У Лехи руки крепкие, молодые, а у старого горца они худые и немощные. Стирая кожу на руках до крови, Заха вытягивал Леху из цепких лап смерти, но с каждым разом убеждался, что парень тает на глазах. Они уже потеряли счет суткам, сколько отсидели, как вдруг дверь открылась, и на пороге перед доходягами, предстал майор Шахов. Кум посмотрел на них холодным взглядом и сказал:

– Борисов, срок твоего наказания истек, а ты Заха еще посиди, у тебя сутки заканчиваются через три дня.

Лешка молча обнял Заху за плечи и тихо прохрипел:

– Закрой двери начальник с другой стороны.

Опер со злостью хлопнул дверью и, постояв с минуту, открыл снова.

– Выходи… – специально выдержал паузу, – оба выходите.

Поддерживая друг друга, заключенные побрели по коридору к выходу.

Лешка Змей выдержал бой с начальством. Он накинул сначала телогрейку на старого Заху, затем себе на плечи, и переступил порог изолятора. Зажмурился от яркого света, постоял и, помогая спуститься с крыльца Захе, повел его в отряд. Тут же подскочили парни и обоих повели сначала в баню, а потом их ждал жарко натопленный барак, по – зэковски, скромно, накрытый стол: с горячим чифирем с нажаренной картошкой и долгожданные теплые постели.

А дальше Леху ждал неописуемый праздник: завхоз протянул ему стопку писем. Накопилось столько, что у Лешки сердце зашлось от радости. От мамы три письма и целая кипа от любимой Галинки. Он читал их взахлеб. Перечитывал по несколько раз одни и те же строки. Злость на зоновских оперов постепенно затухала, ее место в сердце заполняла любовь. Да, Галя по-прежнему его любит и ждет, и даже считает годы, месяцы и дни, а в конце каждого письма оставляла оттиск губ, накрашенных яркой помадой.

Леха лег на спину, закинул руки за голову и, не смотря на боли в груди, глубоко вздохнул: «Жизнь прекрасна во всех ее прелестях и невзгодах. Не было бы несчастья, не испытал бы я настоящей улыбки фортуны». От наплывшего на него блаженства, сладко задремал.

– Леха, вставай, – тряс его за плечо зэк из соседнего отряда, – как ты, в состоянии идти?

Змей протер глаза, глянул на большие часы, висевшие на стене и, поморщившись, сел.

– Куда идти?

– «Маэстро» тебя зовет, базар есть.

Леху еще вчера известили, что из Средней Азии с Карагандинского лагеря, этапом в северный лагерь пришел авторитетный вор. Леха и Заха обязаны ему своими жизнями – это он с ходу навел порядок в зоне среди мужиков, блатных и бывших бандитов. Долго он налаживал с местным начальством мосты, пока хозяин не приказал отпустить цепкие клещи с горла двух доходяг, гниющих в карцере. Пока Маэстро находится в лагере, Шакала отправили в отпуск, а оперативник Шахов, признав в очередной раз позорное отступление, вынужден был «прогнуться» под властью уступчивого начальника колонии.

Леха медленно вошел в проход и сразу выделил среди сидящих на шконках зэков – главного: на его голову была надета кубанка, вместо традиционной шапки-ушанки. Маэстро был спокоен, улыбчив и мягок в общении. Поздоровавшись и познакомившись с братвой, Леха скромно присел недалеко от вора.

– Да, Змей, тебя словно из саркофага вынули, желтый, как мумия. Ну, ничего, недельку, две и ты снова будешь цветом, как этот чифирь. – Зэки засмеялись – короче, Леха, на воле и здесь, нам удалось развести этот рамс с ментами, больше тебя ни одна гнида не тронет.

– А Шакал? Он же не простит мне, я ведь обещал его удавить.

– Какие его годы, пойдет в лес и нечаянно оступится, упадет в пожег-яму или ель ему, опять же нечаянно, на голову рухнет. Жизнь мусора тоже зависит от Всевышнего, Бог не Яшка – видит, кому тяжко.

Леха прижал руку к груди и, слегка наклонив голову, с благодарностью произнес:

– Маэстро…

– Ладно, Леха, не благодари, лучше спасибо братве на воле скажи, они за тебя похлопотали, а меня подпрягли, когда узнали, что я этапом сюда иду. Живи Леха, топчи зону без напряга и гордись своей несгибаемой натурой, я слышал, от Шакала еще не один просто так не срывался.

Вскоре Маэстро, как и планировалось, этапировали в другую область, а лесная зона зажила своей жизнью, претворяя наказы вора в жизнь: «Учитесь, приглядывайте, держите „черную“ масть крепко, чтобы не пришлось снова посылать сюда маститых авторитетов для наведения порядка».

Галина, как только получила письмо от любимого Лешки и, узнав точный его адрес, принялась за письма. Она писала каждый день, разговаривая мысленно с ним часами и, конечно же, мечтала: «Если бы мне дали свидание. Я поеду к нему, не задумываясь, и мы распишемся. Ах, Леша, Леша, чуть-чуть нам с тобой не хватило времени до нашей свадьбы. Как же до тебя добраться, мой родной. Это где-то далеко, на севере. Ты пишешь, что туда даже поезда и машины не ходят. Лешенька, милый, я все равно доберусь до тебя, только ты живи, только ты жди меня, я к тебе приеду».

Галина копила деньги для дальней дороги. Средств, заработанных у матери в цветочном магазине, конечно бы не хватало. Совсем недавно она разбирала свои вещи и увидела Лешин блокнот, в нем обнаружила несколько номеров телефонов. Девушка решилась и позвонила, трубку поднял парень.

– Скажите, пожалуйста, вы к Алексею Борисову имеете какое-то отношение – это говорит его невеста.

– Ты Галя?

– А Вы меня знаете?

– От Лехи наслышан. Ты где пропала, Галя, мы тебя вообще-то обыскались. Меня Иваном зовут.

– Я…? Я на месте, живу на прежней квартире.

– Галь – это не телефонный базар, скажи куда подъехать, тут Леха тебе кое-чего оставил, передать бы надо.

В тот же день они встретились – это были Лешкины друзья по прежней «работе».

– Возьми, здесь деньги.

– Зачем, не надо, у меня есть.

– Да не скромничай ты, это Лехины деньги. И еще, поедешь в банк, откроешь на себя счет, будешь Лехину долю с общака получать – это его решение. И не возражай, ты что, наших законов не знаешь: если кто из братвы попадает на нары и, не запятнав себя позором, получает помощь. Мы Лехину мать нашли, и ей тоже помогли.

– Ребята, подскажите, как лучше до него добраться?

– Ты что, к нему на свиданку собралась? – удивленно спросил Иван.

– Теперь с такими деньгами я хоть на край света к нему поеду.

– Молодец деваха, ты Галка, как декабристка, есть в тебе этакий стерженек. Только не получится у тебя, зона на севере, туда матери с женами редко добираются, а ты у него в дело не вписана, только впустую смотаешься, да намыкаешься. Ты уж подожди трошки, может Леха сам чего-нибудь придумает.

Галя замотала головой.

– Не хочу ждать, промедление – смерти подобно.

– Ну, ты в натуре девчонка – молоток, Лехе и впрямь, позавидовать можно. Ладно, я маршрут пробью, и прочие, на днях тебе перезвоню.

– Спасибо вам, парни.

Чака улыбнулся и спросил:

– Как у самой – то жизнь, никто не обижает?

– Все хорошо.

– Звони, если что, может какая помощь понадобится, так мы завсегда, как «двое из ларца», – засмеялся Чака и махнул Галинке на прощание рукой. Отъехав на мерседесе, Иван сказал другу:

– Да, встреться мне такая девчонка, не задумываясь, полжизни бы отдал

– Лехе повезло, не каждая рискнет пятнадцать лет ждать.

Прошли дни. Галя, откликнувшись на зов своего сердца, приняла ответственное решение: ехать на север к Алешке. Сначала она ознакомилась с маршрутом и, заострив внимание на городе Красноярске, гадала, как ей добираться до зоны. «Билет на поезд я куплю, с этим проблем не будет, но как найти вертолет, ведь на Котуй не так – то просто попасть, не поеду же я с эвенками на оленях. Хотя, я и на это согласна, лишь бы поскорее добраться до него. Я слышала, что жены арестантов живут рядом с зонами в поселках и таким образом часто видятся. Может и мне посчастливится, пристроюсь где-нибудь рядом, и буду видеть Лешку. Хотя бы изредка… Ну, хоть краем глаза… Маму, конечно, жаль оставлять одну, но что она может поделать, раз природа так устроена, все птенцы, когда-то покидают родительские гнезда. Я буду ей писать, мама простит, она поймет. Я приеду к ней, но только уже с Лешей».

После покупки билета, Гале стало очень грустно. Со слезами на глазах перебирала немногочисленные вещи Алексея: его записи, письма. Оставив самые ценные послания от любимого, вышла во двор и, разведя на снегу маленький костер, сожгла. В том числе и свои письма.

«Все, возврата нет, билет до Красноярска спрятан, завтра я покину этот город. Мама… – Галинка смахнула скатившиеся по щекам слезы и не торопясь, поднялась в квартиру. Она молча плакала, уткнувшись лицом в подушку и даже не услышала, как в комнату вошла мать.

– Галка, ты еще не спишь?

Дочь не хотела показывать заплаканное лицо.

– Дочка, однако плачешь, у тебя что-то стряслось?

Галя замотала головой.

– Родная моя, это из-за Алексея. Послушай меня еще раз, зачем ты рвешь свое сердце, забудь ты его, разве это мыслимо, столько ждать.

– Мама, мы уже с тобой говорили на эту тему, почему ты и моя подруга не понимаете меня? Что вам от меня нужно?! Я не хочу больше ничего слышать, Мама! Оставь меня, пожалуйста, в покое.

Уткнувшись лицом в подушку, Галя разрыдалась.

– Галочка, доченька, успокойся, я ведь хочу тебе только счастья, ведь тяжело смотреть, как ты одиноко прожигаешь свою жизнь.

– Как ты?! Ты бросила моего отца, мама. Он тоже попал в беду, почему ты его не поддержала? Почему не поехала к нему на свидание? Я маленькая была, и не могла все решать за себя, а теперь ты хочешь, чтобы я повторила твою ошибку. Нет, мама, этому не быть.

– Галя, скажи, что ты решила, к чему мне готовиться?

Галинка успокоилась и, не смотря на только что, брошенные упреки матери, обняла ее и тихо сказала:

– Ничего, мам, жизнь покажет…

Наталья Сергеевна вытерла остатки слез с лица дочери и, приложив холодную руку к ее лбу, произнесла:

– Решай сама дочка, может ты и права, хотя бы сейчас, я не стану тебе мешать.

Галя судорожно вздохнула и обняла крепче мать.

– Я тебя люблю.

– И я тебя, моя хорошая.

Когда мама ушла в свою комнату, Галинка подошла к окну и, взглянула на заветный угол здания, из-за которого всегда в день свидания появлялся Леша. Закрыла глаза и представила: «Вот сейчас открою глаза, а он там, под фонарем, курит и ждет, когда я махну ему рукой и мы снова будем вместе…»

Она не стала открывать глаза, а подойдя к постели, легла. Мысленно представила, что он поднимается на площадку, и сейчас позвонит в дверь. Галя заснула.

С утра, когда закончилась планерка, начальник колонии Морозов отпустил офицеров и попросил Шахова задержаться.

– Юрий, у меня к тебе разговор, присаживайся поближе. Я получил телефонограмму, тебе в ближайшее время надлежит явиться в Красноярское управление, так что готовься, первым же рейсом отправишься.

– Что за надобность?

– Там сообщат.

– Пожалуй, я догадываюсь в связи с чем вызов. Семен, не юли, ты же прекрасно знаешь, что меня вызывают в политотдел, я ведь не только главный опер в зоне, но и временно занимаю должность начальника по ПВР3838
  ПВР – Политико-воспитательная работа.


[Закрыть].

– И что из этого следует?

– Я обязан доложить в политотдел о действительном состоянии дел всех служб в колонии. Не обессудь, но я не хочу потерять свою работу.

– Но ведь я тоже могу составить подробный рапорт о торможении режимно – оперативной частью выполнения норм выработки на лесозаготовках. Давай попробуем найти компромисс.

– Что ты предлагаешь?

– Уволить Живцова, а на его место поставить молодого, перспективного старшего лейтенанта.

– Семен, я, конечно понимаю, что он перегибает палку, но на данный момент Живцов на своей службе, практически незаменим.

– Незаменимых людей нет, назначим его мастером на складском, а оттуда переведем старлея, он давно ждет вакансии в колонии.

– А какой мой интерес в этом?

– Двое людей, которых ты досрочно освободил, они, кажется, сейчас работают на прииске «Отчаянном…».

– Допустим…

– Я забываю о них, а ты не возражаешь по поводу увольнения Живцова.

– Что ты еще знаешь обо мне, Семен?

– Я так думаю, что некоторая часть золотишка, что там намывают, перекочевывают к тебе. Я знаю тебя давно, и так просто ты не отпустишь на свободу людей и не направишь их в теплое место.

– Семен, это только твои предположения – забеспокоился Юрий, – ты ведь тоже приторговываешь лесом.

– Ты не переживай, это останется между нами. Ну, так как, по рукам?

– Ладно, после Красноярска мы решим этот вопрос, ты только объясни, чем тебе «Шакал» пришелся не по душе?

– Юра, мне комиссия из центра здесь не нужна, что он вытворяет с заключенными, тебе прекрасно известно. Да ты посмотри, что он дома чудит, родную бабу в холодном сарае закрывает, мне уже соседи жаловались, погубит он ее. Садист!

– Ты только с зэками не либеральничай, а то добром не кончится, посадишь на спину, не отвяжешься, или что, Семен, очки набираешь?

– Юра, они тоже люди, по мне так, если попали сюда, пусть работают, но зачем их в могилу преждевременно загонять.

– Так-то оно так, но блатные своего не упустят, мало того на крючок тебя посадят и будут дергать за ниточки, а ты как марионетка, станешь выполнять их прихоти. Покладистый ты Семен.

– Что поделать, характер такой. Ладно, потом договорим, иди, готовься к встрече с начальством.

После выхода из изолятора, старый горец захворал. Он теперь часами лежал в углу на шконке и часто курил. Леху определили в 70-ю бригаду, но пока не выводили на работу, с разрешения начальника санчасти, он проходил амбулаторное лечение, находясь в отряде. Змей, за время, проведенное в карцере, проник душой к пожилому человеку и сроднился с ним. Заха любил поговорить, ему нравилось, когда вечерами молодежь собиралась в его проходе и часами слушала рассказы о его родном крае, одинокой, совсем уже старенькой матери, живущей в горном ауле. Леха удивился, когда узнал, что Заха за всю свою жизнь ни разу не был в школе. Степенный, спокойный, рассудительный Заха, всегда был в центре внимания зэков. Как – то вечером у него возник разговор со Змеем.

– Леха, скажи мне, что ты вынес из трюма, что чувствуешь?

– Злость безмерную на беспредел ментовский, а особенно на Шакала.

– Скажи своими словами, что они с нами сотворили?

Леха пожал плечами, но немного подумав, ответил:

– Опять же, озлобили, да и только.

– И что самое наглое в их действиях, так это нарушение не только наших прав, но и законов, изданных системой. В каком законе написано, чтобы к нам применяли пытки, голодомор? Нет такого закона! В 1988 году отменили ограничение еды в изоляторах и БУРе, а в нашей командировке с подачи кума и режимника эти законы ни во что не ставят. Весь беспредел творится с легкой руки местных «князьков». Прокурор по надзору с мусорами зоновскими заодно.

– И как их урезонить?

– Теперь никак. А знаешь почему? – Лешка пожал плечами.– Власть всегда была кормушкой для тех, кто ей старательно зализывает зад. Ты думаешь, они на одну зарплату живут? Не тут – то было. Жируют, как свиньи. Вот ты Леха и другие молодые в настоящее время, как думаете, правильно вы делаете, что людей грабите?

– Спекулянтов, коммерсантов сам Бог велел «на уши» ставить – ответил Леха.

– Ты к ним причисляешь бывших цеховиков?

– Конечно, они все оттуда вылезли.

– А теперь смотри, какая интересная картина вырисовывается: еще при царе были купцы, которых с легкой руки советы окрестили перекупщиками, то есть спекулянтами. Затем были крепкие крестьяне, единоличники, середняки, их большевики назвали мироедами, кулаками, эксплуатирующими бедноту. Прошло несколько десятилетий и сейчас на тех же людей снова стараются надеть хомут, но только за них принялся сам народ – то есть братва. Ты же к ним относишься?

Леха внимательно слушал Заху, ему было интересно узнать, для чего он начал свой подход издалека.

– Заха, ты считаешь, что нынешние коммерсы и бывшие торговцы имеют одни корни?

– Имеют, потому что хотят зарабатывать своей хребтиной. А кто, по – твоему во всей этой неразберихе нагреет руки?

– Власть конечно, ну, и нам кое-что перепадет.

– Так почему вам молодым не переключиться на власть? Ведь там кучкуются все именитые хрычи. Уважающий себя вор, не полезет в карман к старухе, не станет обирать нищего, который на вокзале просит милостыню. Не залезет в хату к молодке, которая вот – вот собралась рожать. Вор не станет красть у работяги, который получил гроши за свой каторжный труд и спешит домой накормить семью. Где у нынешних братков и их лидеров старые понятия. Тебя, к примеру, учили, чтобы ты последнюю сигарету, даже у мента не забирал?

– Я слышал об этом.

– Но не пробовал на деле… – Заха хитро улыбнулся, – Леха, сынок, когда ты гнил в трюме, ты сравнялся с нищим на вокзале или просящим на паперти, ты даже угодил на уровень ниже, так как они свободны душой, а твоя томится в клетке. На воле не проходи мимо бедных, просящих на краюху хлеба. Отбери у богатого и поделись с нищим – это так просто. Но не забывай, что все богатые тянутся к деньгам, либо это сила, она гнет их и делает рабами, зависящими от финансов.

В проходе собрались парни, мужики, им было интересно послушать старого и мудрого горца.

– Я видел много людей, которых менты ломали, как спички. Вот ты – Леха, готов снова попасть в тот ад, из которого только что выбрался?

Змей задумался, желваки заходили на его скулах, и тут он вспомнил своего отца, вечно, отрицающего порядки власти. «И все-таки, я в батю характером» – подумал он и сказал вслух:

– Они не сломают меня.

– Значит, твой хребет с годами и поступками становится стальным, несгибаемым. – Заха махнул рукой, – мужики, на сегодня закругляемся, проверка сейчас будет.

Перед сном Заха поманил Леху и указал рукой, чтобы он сел рядом на его постель.

– Я смотрю, ты много писем получил, если не секрет, от кого?

– От матери и невесты.

– Я анекдот вспомнил: Сидят в КПЗ два арестанта, один другого спрашивает: – Тебе сколь втерли? Пятнадцать, а тебе? Мне тоже пятнадцать. Тот, кому присудили пятнадцать суток, говорит: Счастливый ты, зима – лето, зима – лето, пятнадцать пасок3939
  Паска – 1 год


[Закрыть] и домой, а у меня впереди: день – ночь, день – ночь…

Леха улыбнулся, понимая, на что намекает Заха.

– Она обещала ждать.

– Тяжело ей будет, сынок, женщина – это продукт природы, одним словом – мать. Мы их на воле чуточку расковываем, в отношении постели, а когда покидаем надолго, проявляется вся сущность женщины. Понимаешь, если она мимолетно, один раз, не устояла по природе своей, не стоит ее казнить, ее пожалеть нужно, понять. Если она тебя не бросила, ждет – значит любит, надеется. Ты понимаешь, о чем я?

У Лехи заныло в паху, ему не хотелось думать, что его Галинка может так поступить с ним. Но он вспомнил, переданную ей записку после суда, в которой предлагал сделать свой выбор, и Галя решила его ждать.

– Заха, я все понимаю.

– Ну, и молодец, правильно мыслишь, дай ей свободу и увидишь, какой бывает женщина, она горы свернет, но своего добьется. Не ревнуй – эта зараза сжигает душу. Ревность – это слабость людская, если твоя женщина повернулась к другому, ты сам виноват. Отпусти ее, дай ей сделать выбор, и ты узнаешь, твоя она или нет. Уйдет, так тому и быть. Пойдет за тобой твоя Галинка, значит, вас сам Господь свел. Береги эти чувства, они нам один раз в жизни спускаются свыше, упустишь – не вернешь.

Заха, как будто чувствовал, что наступает его конец, он сказал Лехе все, что хотел, теперь ему решать, нужны ли ему советы старого горца или он поступит по – своему.

Вскоре Заху перенесли в санчасть. Леха каждый день ходил к нему и видел, как заострились скулы, нос. Глаза, некогда горящие от внутренней энергии, постепенно угасали. В последний вечер, он как будто бы приободрился и даже поговорил со Змеем.