Текст книги "Выстрел по солнцу. Часть первая"

Вспомни, Женя, как ты переживал, когда я рассказывал тебе о минутах, решивших судьбы миллионов. Или о нескольких метрах, изменивших ход истории. Вспомни, о чем мы мечтали еще там, в Городе, когда только встретились! Какие клятвы давали в поезде, уезжая в Москву! Какая же здесь спешка? Мы просто нашли то, что искали, и теперь за нами – только решение!

– Ты сначала призрак найди, – язвительность в голосе Силича неуловимо сквозила миролюбивыми нотками, – а то какие-то решения. Клятвы, история!

На минуту в комнате воцарилась тишина. Силич сосредоточенно рассматривал свои ногти, Журов нервничал, то и дело, поправляя очки, ерзая и барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Ленский задумчиво вертел в пальцах бокал, делая вид, что любуется игрой света в коньяке. Все словно ждали какого-то условного сигнала, после которого можно будет вновь говорить. Молчание затягивалось.

Первым не выдержал Журов. Он резко повернулся к Ленскому, блеснул стеклами очков.

– Ну, так что, Жень, продолжаем работать?

Теперь в голосе его слышались непривычные, робкие и даже просительные интонации.

– Да, Жень, – поддержал друга Силич, – давай уже определяться. Хватит спорить, надо дело делать.

Ленский стряхнул с себя оторопь. Как же он устал! Усталость – во всем теле, в каждой клеточке, каждом нерве. И, все-таки, он чувствовал, как против воли легкая, прозрачная усмешка раздвигает его губы. Что ж, он может позволить себе несколько мгновений триумфа. Кажется, сейчас нити провидения – у него в руках, и нет силы, способной изменить, нарушить эту данность. И это, пожалуй, квинтэссенция последнего десятилетия, итог всей его деятельности. Разве не об этом были его мечты?

Жаль, ни Славка, ни Журов, не способны оценить его мужество, его дальновидность. Прекращая эксперимент, он вовсе не снимает с себя ответственности, даже наоборот. Сколько передряг впереди! Сколько ссор, споров, объяснений! А если так – сегодня он заслужил немного отдыха. Пора, давно пора заканчивать. Еще пару вопросов для проформы, и – все.

Он постарался изобразить на лице глубокомысленность.

– А что наши друзья из-за лужи? Что у них слышно?

– Да, ни черта у них нового, – Журов досадливо поморщился, – топчутся на месте. Если, конечно, я не пропустил нового материала.

Силич заворочался у себя в кресле.

– Нет никакого материала. Было бы что, мне бы уже все уши прожужжали. Да у них это направление с самого начала бесперспективным было признано, они и не прикрывали его только потому, что у нас есть такое же. Кстати, как бы и нас не прикрыли, десять лет уже на месте топчемся. Слухи разные ходят в последнее время.

– Не прикроют, – Журов уверенно блеснул линзами очков, – я им пару разработок второстепенных подкину, пусть подавятся. Лишь бы главным не мешали заниматься. Ну, так что, Женя? – он повернулся к Ленскому. – Ты же сам знаешь, мы без тебя – только на разговоры и годимся. Говори свой вердикт!

Ленский окинул друзей проницательным взглядом. Вот сидят они умные, надежные, верные. А что будет с ними, если его не станет? Как распорядятся они собой, своими судьбами?

Резко, как никогда, остро обрушилось на него одиночество. Слабеющей рукой провел он по покрытому испариной лбу, словно стряхивая, словно отгоняя тоску.

– Хорошо, – неожиданно для себя выговорил он, хотя, за секунду до этого совсем другие слова вертелись у него на языке.

Он встрепенулся в запоздалом порыве отчаяния, будто пытаясь отмотать время назад, но Журов и Силич уже оживленно зашевелились, уже победные восклицания сотрясли воздух, и он понял: что бы он сейчас, ни сказал, что бы, ни сделал, все будет бесполезно.

Он отпустил события, отпустил, словно стрелу с тетивы, и ошибка, совершенная только что, непоправима уже потому, что никому не дано предугадать ее последствия. Лишь в будущем спрятан ключ к прошлому, лишь будущее способно оправдать его.

Ленский смотрел на возбужденные лица друзей, видел на них печать своей неосторожности и терзался ею, не в силах что-либо изменить.

– Давно бы так! – Журов возбужденно ударил его по спине. – А то заладил: благоразумие, ответственность, слушать смешно!

– Слушайте, господа! – гудел Силич. – У меня же, в конце концов, сегодня юбилей! Так, может быть, меня хоть кто-нибудь поздравит? Может, хоть от кого-нибудь я услышу доброе, теплое слово?

– Друг! – в шутовском порыве кинулся на грудь ему Журов.

Одной рукой обняв его, другой нашаривая горлышко бутылки, Силич продолжал:

– Я пожертвовал сегодня обществом жены и начальника ради того, чтобы, хоть, немного побыть с вами, снова вспомнить незабвенные радости наших пирушек. А у нас тут, оказывается, дискуссия! Смотрите, – воскликнул он, показывая на часы, – скоро двенадцать! Этак вы можете и, вообще, не успеть с поздравлениями, а я – человек крайне обидчивый, можно сказать, мстительный!

– Брат! – воскликнул Журов, клоунски гримасничая и возбужденно жестикулируя. – Возьми мое сердце, возьми что хочешь, только не сердись!

Ленский грустно улыбнулся.

– Шуты гороховые! – прошептал он, понимая, что теперь праздник уже не остановить, и что все просьбы и распоряжения, все мольбы и увещевания будут безжалостно смяты его могучим потоком, уносящим все в зыбкое, тревожное завтра.

Что ж, пусть наступает это завтра, такое, каким оно должно быть. Пусть последствия этой чертовой ошибки становятся чьими-то словами и делами, грехами и добродетелями, победами и поражениями, раз за разом возвращающими его в непоправимое сегодня. Только бы оно быстрее наступило, это завтра…

Глава 6

– Ни фига себе! – заливался чей-то тонкий, жалобный голос. – Олег Львович, мы так не договаривались!

Женька открыл глаза и увидел потолок родного корпуса. Он сразу же вспомнил свой сон и первым делом ощупал голову, нет ли на ней венка? Ощущение его присутствия было настолько явственно, что он невольно расстроился, не обнаружив там ничего. Жаль! До чего же сон был хорош! Может быть, это ему подсказка: не дрейфь, парень! Иди и купайся в своем озере, хоть, ночью, хоть, днем – как захочешь.

В его размышления снова вторгся все тот же пронзительный, назойливый голос:

– А вот следы! Олег Львович, смотрите – следы!

Послышался недовольный голос воспитателя, его шаги.

– Ну, что там у тебя еще?

– Мы с вами договаривались, как? Чтоб убирать на общих основаниях, – канючил голос за дверями, – а здесь посмотрите: грязь на полу прямо кусками!

Дверь в общую спальню отворилась, и на пороге появился Вовка Каменев, за ним, почесываясь, заспанный и полуодетый шел Олег Львович. Щурясь от солнца и всем своим видом выражая недовольство, он смотрел на пол, куда указывал толстый Вовкин палец.

– Видите? Следы, – с гордостью, будто поймал шпиона, проговорил Вовка. – Вот, от Ленского кровати.

– Скорее всего, к… – хмуро поправил его Львович, рассматривая что-то на полу.

Неожиданно он столкнулся глазами с Женькой, и взгляд его растерянно метнулся в сторону. Если бы не знать, что Львович – взрослый и воспитатель, можно было бы подумать, что он испугался.

Словно в подтверждение Женькиных мыслей, глядя в сторону, будто обращаясь к кому-то другому, Львович протянул:

– И где ж ты, хлопец, столько грязи нашел?

– А меня это не колышет! – сразу же обозначил свое отношение к проблеме Вовка. – Раз нанес – пусть убирает!

– Слыхал? – поднял брови Львович. – Так что, Женечка, ты, хоть, и звезда теперь у нас, а нагадил – так убирай.

– Не буду я убирать, – Женька уселся на кровати, посмотрел на большие черные пятна на полу. – Я этого не делал.

Многие в комнате уже проснулись и с интересом вслушивались в перебранку.

– А кто ж тогда? – в голосе педагога появилось ехидство. Видимо, он уже оправился от неожиданного смятения и теперь злился на себя за секундную слабость. – Вон и ноги у тебя грязные, смотри!

– Да он это, он! – закричал с порога Каменев, держащий в руках что-то бесформенное, с кусками налипшей грязи. – Вот и кеды его, посмотрите!

– Ну, так что? – недобро усмехаясь, повернулся к Женьке воспитатель. – Что ж ты, начальство в заблуждение хочешь ввести, а?

– Кеды мог взять кто угодно, – Женька упрямо наклонил голову, – и потом, раз Каменев получил три наряда вне очереди, пусть он и убирает!

– Дерзишь? – тон Львовича не предвещал ничего хорошего.

Обычно, после таких инцидентов следовало примерное наказание. В укромном уголке, в компании «есаулов» провинившийся постигал азы «любви к Родине», как глумливо говаривал воспитатель, появляясь вновь с распухшим ухом или подбитым глазом. Как правило, после подобной «учебы» он уже старался не расстраивать своих педагогов, а часть посылки, привезенной ему родителями в выходные, в качестве контрибуции переходила его «учителям». Именно на такое развитие событий и намекал ему сейчас воспитатель.

Ленский смотрел Олегу Львовичу прямо в глаза и неожиданно, вместо того, чтобы испугаться, представил его в образе селезня, важно разгуливающего на птичьем дворе. Совсем как в сказке Андерсена! Вот он глупый, напыщенный, жирный, вглядывается в небо, ища в нем лебединую стаю. Как нарочно, Львович в эту минуту поднял голову, словно собираясь изучать потолок, и сходство его с селезнем стало абсолютным. Женька хихикнул.

Львович смерил его удивленным взглядом, хлопнул ладонью по ляжке, что являлось признаком принятого решения.

– Ну, смотри, как знаешь! – он повернулся к застывшему рядом Вовке: – Каменев! Уберешь все дочиста, сам приду проверять! И чтоб тихо здесь было! – это относилось уже ко всему отряду.

Воспитатель был явно не в духе.

– Ну, все, крыса! – злорадно ухмыляясь, пообещал ему мстительный Вовка. – Ты – труп!

Ленский немедленно представил его в виде червяка, исчезающего в клюве селезня-педагога, и на этот раз уже не смог сдержаться от полноценного смеха.

– Зря ты так, Женька! – косились на него соседи, бывшие свидетелями разговора от начала до конца. – Зачем их злить? Хорошо еще, что этой ночью Гога с Холодом на рыбалку ушли, а то бы тебе еще до завтрака влетело. А, может быть, и нам тоже – за компанию.

Женька молчал, прислушиваясь к чему-то новому в себе. Он еще не знал, не понимал, что с ним, хорошо это или плохо, но перемены в нем точно произошли, загадочные и необъяснимые. Неужели это сон так повлиял?

Через несколько минут пронеслась весть, что ночью кто-то положил венок из лилий в изголовье кровати одной из девочек. Какой – неизвестно, потому что на их половине из-за этого переполох.

Все шушукались, таинственно блестя глазами, а Женька уже знал, о какой девочке идет речь. Он прижался лбом к холодной спинке кровати. «Неужели?»

В столовой, во время завтрака, он встретился взглядом с Ленкой и на смуглых щеках той вспыхнул румянец. Она спрятала глаза за полукружьями мохнатых ресниц, отвернулась, и Ленский в едва не застонал от отчаяния. Никогда ему не постигнуть всей глубины женской души!

Спускаясь с пригорка к своему корпусу, он сразу увидел «карателей», выделенных руководством для его наказания. Гога, Холодов, Бегунов, еще пару ребят. Вокруг них увивался и Вовка Каменев. У Гоги и Холодова были красные глаза, оба были злы и раздражены. Это чувствовалось даже на расстоянии, и еще вчера заставило бы Женьку искать спасения бегством, но сейчас то самое, новое, что пришло со сном, не позволило ему расплыться в луже униженной покорности.

«Наверно, рыбалка не удалась», – совершенно некстати мелькнула неожиданная мысль, объясняющая причины плохого настроения его потенциальных мучителей.

– Ты че, малой, в конец оборзел? – с ходу в карьер взял долговязый Гога. – Ты че начальство обижаешь? Хочешь, чтобы весь отряд за тебя теперь отвечал?

– Да, че с ним разговаривать, Гога? – лениво процедил сквозь зубы Холодов. – Накостыляем ему, и дело с концом…

В их разговор неожиданно вмешался Бегунов.

– Подождите, пацаны, у меня тоже к нему пару вопросов есть. Личных, – он бросил на Женьку грозный взгляд.

– А че такое? – недовольно поморщился Гога. – Спать охота, блин, а ты: пара вопросов…

– Один сек, мужики, – заискивающе успокоил «есаулов» Бегунов, и, повернувшись к Ленскому, спросил: – Это ты Ленке моей лилии на кровать положил?

– Конечно, я, – Женька улыбнулся, пытаясь нащупать какой-то неясный импульс, исходящий от соперника.

Импульс, то пропадал, то возникал снова, слабый, нитевидный, задыхающийся. Это походило на некачественную магнитофонную запись, в которой постоянно исчезает звук, коверкая и перевирая мелодию до неузнаваемости.

– Ах, ты гад! – Бегунов уже занес было руку для удара, но Холодов перехватил ее.

– Ты совсем офигел! Здесь?! – он округлил глаза, показывая невозможность проведения экзекуции на открытом месте.

Воровато оглянувшись по сторонам, Бегунов спросил:

– Пойдешь со мной «мах на мах»?

Спросил и в упор стал смотреть на Женьку, смущая взглядом, наслаждаясь собственным превосходством. Женька не опускал глаза, с усмешкой, вызывающе глядел в ответ. Теперь противник стал для него только неуклюжей, рваной мелодией, мелодией пустой, фальшивой, пропускающей целые фразы, временами и вовсе затихающей. Он знал, что Холодов совершенно напрасно задерживал его руку – Бегунов и не собирался его бить, он просто блефовал. И вид такой, нарочито решительный, делает сейчас только потому, что сам отчаянно трусит и надеется испугать Ленского.

– Пойду, – просто ответил он.

– Вот и ладушки, – буркнул Холодов.

– А потом – спать, – подытожил хмурый Гога.

Все вместе они пошли за корпус. Здесь, среди деревьев стояла беседка, в которой любили проводить досуг разношерстные компании, как местные, так и пришлые. Рядом с беседкой раскинулась поляна, вытоптанная до корней деревьев ногами современных гладиаторов – иногда за право обладания этим плацдармом для отдыха, прямо на нем разыгрывались нешуточные баталии.

Вот теперь и Женьке предстояло побывать в шкуре одного из них. Противник старше, сильнее, наглее, наверняка имеет опыт драк. Но он – трус! В этом Ленский ни капли не сомневался – слишком долго он сам был таким.

– Ну, что, давайте, – позевывая скомандовал Гога, когда они с Бегуновым заняли позиции друг напротив друга.

Только сейчас вспомнив, что он в шлепках, Женька сбросил их, оставшись босиком.

– Каратист! – ожег спину чей-то насмешливый голос, но отвлекаться уже было нельзя.

С минуту они кружились в нескольких метрах друг от друга, напряженные, потные, страшные. Враги. Женька не мог видеть себя, но знал, что именно так выглядит сейчас для Бегунова. Несколько раз тот пытался сократить расстояние, но всякий раз Женька отступал, пятясь назад под презрительный свист и улюлюканье. Он чувствовал – время схватки еще не наступило, балансировал на тонкой грани нетерпения и осторожности.

Когда, в очередной раз, он таким способом избежал прямого столкновения, кто-то подставил ему подножку и к вящему удовольствию зрителей, он опрокинулся на спину. В азарте открывшейся возможности покончить с врагом, Бегунов бросился на него, но сгруппировавшись, как на тренировке, упершись ему ногой в живот, Женька перекинул соперника через себя.

Мгновенно вскочив на ноги, он увидел Бегунова, с трудом поднимающегося с земли. По лицу того струился пот, на губах блуждала растерянная улыбка, и сознание взорвалось фейерверком восторга – время пришло! Впервые в жизни он будет атаковать!

Словно очнувшись ото сна, внезапно обострившимся зрением Женька рассмотрел линии, прочерченные струйками пота на лбу Бегунова, напряженные лица зрителей, различил каждую иголку в хвое деревьев, каждую травинку под ногами, мельчайшие бороздки морщин на красноватой коре сосен.

Будто пластины подъемного моста, руки противника понемногу опускались, открывая пространство для атаки, вот они опустились совсем, и Женька не смог сдержать радости. Наконец-то! В мгновение ока сократив расстояние между Бегуновым и собой, он нанес ему несколько быстрых ударов в лицо и снова отступил, теперь уже не пятясь далеко, в любую секунду готовый продолжить бой. Но Бегунов и не думал атаковать. Он прижал ладони к лицу и замер, раскачиваясь из стороны в сторону, издавая какие-то сиплые, невнятные звуки. Между его пальцев вдруг заструилась кровь, он громко застонал.

Все случилось так быстро и неожиданно, что никто не успел среагировать. На лицах «есаулов» появилось изумление и разочарование, словно у букмекеров, только что потерявших свои ставки.

– Ах ты, тварь! – проскулил из-под ладоней Бегунов. – Всю майку мне закровянил!

Он бросился на Ленского, но тот был готов к этому. Хладнокровно, как это делал на его глазах тренер, он сдвинулся чуть влево, оставляя противнику часть своего пространства, а затем выставил на его пути поднятую ногу. Несмотря на кажущуюся легкость Женькиного движения, Бегунов резко, как подкошенный, опрокинулся назад, беспомощно запрокинув голову, хватая воздух руками. Он еще раз попытался подняться, но так и остался на земле, тряся головой, разбрызгивая кровь с лица.

С полсекунды Женька еще танцевал над ним, невероятным усилием подавляя в себе желание добить противника, и все же опустил кулаки.

– Ни фига себе, за хлебушком сходили… – повисло полушепотом в горячем воздухе чье-то изумление.

Первым опомнился Гога.

– Ты че натворил, урод? – он шагнул к Женьке, большой, жилистый, широкий.

Волна Женьки легко накрыла и смяла робкую, только-только рожденную волну «есаула». В момент, когда тот перенес всю свою тяжесть на левую ногу, примеряясь бить его, Ленский изо всех сил ударил по ней. Гога мощно и хрипло вскрикнул, опрокинулся назад, и Женька нанес ему несколько яростных ударов в испуганное, ненавистное лицо. Повинуясь инстинкту самозащиты, Гога обхватил голову руками, покатился по поляне, воя от боли.

Неясное движение сзади заставило Женьку обернуться. Прямо ему в глаза летел громадный сук дерева, и в мгновенном выборе всех возможных комбинаций, он подался навстречу, выставив вперед руки, максимально стараясь смягчить удар. В ту же секунду острая боль полоснула по лицу, что-то лопнуло на лбу, и соленый поток ослепил его. Сук опустился, и сквозь струящуюся кровь Ленский увидел белое, дикое лицо Холодова. Тот попятился, не веря, что Ленский выдержал удар, в глазах его появились страх и беспомощность.

Не дожидаясь новой атаки, не вытирая с лица кровь, Ленский бросился на врага. Холодов оступился, упал на спину, и Ленский прыгнул ему коленями на грудь. «Есаул» охнул, попытался закрыться руками, но Ленский сильно и методично, словно исполняя страшный приговор, стал бить его кулаками по лицу, ладоням, между них.

Время остановилось для него. Он бил и бил, добираясь до глаз этого чудовища, глаз, в которых живет, прячется мерзкая, ненавистная подлость.

– Стой! Остановись же! – кто-то тянет его за плечи. Потом тот же голос в сторону: – Как его зовут? – и опять к нему: – Женя, Женечка, остановись! Ты же убьешь его!

Ленский почему-то слушается, замирает с поднятым кулаком. Холодов тоненько скулит, пытаясь выбраться из-под него, окровавленный, дрожащий, отвратительный, и, опершись на него рукой, Женька медленно поднимается. Все качается перед глазами. Качается лес, какие-то мальчишки, со страхом и любопытством глазеющие на него, какой-то незнакомый парень, предупредительно вскинувший руки ладонями вперед. Он что-то говорит ему… Что?

– Все, Женя, все закончилось, – слова незнакомца доносятся до слуха слабо, глухо, будто из другого мира.

А кто такой Женя? Он? Странно, ему кажется, его зовут совсем не так, а по-другому. Вот только как, не вспомнить…

– Что здесь происходит?

Ленский чувствует облегчение. Наконец-то! Вот это – знакомый голос, голос Олега Львовича, воспитателя отряда.

– Это безобразие! Это мои дети! – голос растет, раздувается, рвется на части, как лопнувший воздушный шарик. – Кто их так избил? Это он? Подонок!

Ленский видит направленный на него палец Львовича. Палец двоится, колеблется в волнах тумана, откуда-то опустившегося на поляну. Он виноват? Ну, и пусть! Только бы отдохнуть. Безумно хочется упасть. Упасть и заснуть…

– Подонок – это вы! – пробиваются сквозь туман невероятные, неслыханные слова. – Это с вашего ведома эти негодяи напали на ребенка, и вы за это будете отвечать! Этот мальчик вчера перенес сильнейший стресс, а вы утаили это от руководства лагеря и от врачей! Более того, вы уже сейчас пьяны, от вас разит за версту! Не хотите пройти освидетельствование?

Провал. Молчание. Тишина… Затем снова незнакомый голос, теперь сосредоточенный, мягкий:

– Так, ребята, давайте его под руки…

Чьи-то руки подхватывают, несут. Второй раз за сутки его таскают на руках. Может, он герой? Как олимпионик в Древней Греции? А, впрочем, все равно.

Небо над головой колышется ультрамариновой бездной, оно все ближе и ближе, и Женька, то ли поднимается, то ли падает в него. Хватаясь за последние обрывки яви, он пытается рассмотреть в небе что-то, чего не видно с земли, но здесь мгновенная абсолютная тьма наваливается и поглощает его сознание.

Когда Женька очнулся, потолок над ним был девственно белый, без малейшего намека на оттенки, что для него означало – спокойствие, спокойствие и безопасность. Впрочем, полностью довериться магии приметы мешала неясная тревога, острой занозой засевшая в сердце. Он прекрасно помнил все, что с ним случилось, вот только не разъясненными оставались две вещи: кто такой незнакомец, так дерзко отбивший его у Львовича, и где он, Женька, сейчас находится? На последних минутах боя он потерял сознание, и поэтому не мог вспомнить все до тонкостей. Впрочем, кажется, и ему тоже досталось от Холодова.

Женька едва заметно пошевелился. Не хватало еще дать повод для разного рода шуточек, если кто-нибудь за ним наблюдает. Но никого не было в комнате. Тогда Женька пошевелился уже смелее, но тут под ним пискнули пружины, и он затих. Саднили кулаки, и что-то над правым глазом мешало и закрывало обзор. Ну, что ж, тоже неплохо. Значит, цел, и наверняка в лагере. Вот только, где?

Дверь в комнату распахнулась, и Женька моментально зажмурился. Сделал он это больше по привычке, чем из страха, и тут же почувствовал легкую досаду на себя. Зачем притворяться? Видимо, вошедший думал так же, потому что, довольно бесцеремонно уселся на край кровати, взял руку Ленского, нащупал пульс. Полминуты спустя он со вздохом проговорил:

– Да ладно тебе притворяться, всю программу мне культурную срываешь!

Это был тот самый голос! Женька открыл глаза. Перед ним сидел парень лет двадцати пяти, в красной футболке с якорем и в джинсах. Короткая стрижка, округлое лицо, серые внимательные глаза за стеклами очков в тонкой серебристой оправе.

Неожиданно Женьке захотелось подружиться с этим парнем. Подружится по-настоящему, крепко и надолго, как в книжках. Впрочем… Он грустно улыбнулся. Еще одна несбыточная мечта. Не много ли будет для него? Видимо, что-то изменилось в его лице, потому что парень неожиданно серьезно сказал:

– Ну-ну, ты не дергайся. Тебе сейчас покой нужен. – он надел стетоскоп и попросил: – Встань, я тебя послушаю.

Так вот он где – в медпункте! А парень этот – доктор? Но, почему он его раньше не встречал?

Закончив осмотр, доктор велел Женьке снова лечь, а сам подвинул себе стул.

– Как чувствуешь себя, Женя? – голос его звучал вполне дружелюбно.

– Нормально, – осипшим от долгого молчания голосом ответил Женька.

– Нигде ничего не болит?

– Нет… – Женька растерянно осмотрел себя, как бы проверяя: все ли на месте.

– Тогда так, докладываю, – доктор улыбнулся, и в Женькином сердце вновь затеплились смутные надежды. – Зовут меня Игорь Васильевич, можно просто Игорь. Как ты понял, наверно, я – твой врач. Это я определил тебя сюда, я произвел осмотр. Хочу сказать, что со здоровьем у тебя – порядок, если не считать нескольких ушибов и рассеченной брови. Ушибы я обработал, бровь зашил. Есть какие-нибудь претензии?

Ленский отрицательно покачал головой.

– Тогда к тебе еще вопрос. – Игорь иронично смотрел на Женьку, и тот почувствовал исходящие от него волны симпатии. – Ты можешь мне объяснить, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Что, девчонку не поделили, что ли?

Женька смутился.

– Да ты не стесняйся! – тон доктора стал совсем доверительным. – Я сам недавно еще таким же вот был, конкурентам морды щупал. Но, слушай, вы что, сразу вчетвером одну не поделили? Вот мода пошла! В мои годы, все-таки, поспокойнее было! Этого последнего ты, вообще, чуть не убил! Я до сих пор удивляюсь, как он жив остался. Прямо, Куликовская битва! У тебя пальцы на обеих руках до костяшек сбиты. Чтобы так бить, надо ненависть чувствовать, – голос его внезапно стал серьезен, и теплые волны, омывающие Ленского, похолодели. – За что ты их так, Женя?

– За дело! – неожиданно выкрикнул Женька, пытаясь стряхнуть с себя обманчивые волны.

Игорь примирительно поднял руки вверх.

– Как скажешь, как скажешь, – быстро проговорил он. – Только отделал ты их уж больно здорово, им помощь медицинская может понадобиться. Ко мне не пришли – другого врача начнут искать, а тот возьми и спроси: «А кто это вас так?» Как бы неприятностей не было на наши головы.

«На наши головы…»! Это прозвучало так естественно, что Женька едва не заплакал от нахлынувших чувств. Этот человек просто и легко, одной фразой признался в том, что он на его стороне! Теперь Женька не один!

Он снова увидел себя волной, только уже не той, темно-стального цвета, хищно нависшей над врагом, а сильной и ласковой, благодарно встретившей незнакомый прибой.

Игорь бросил на него испытывающий взгляд, задумался.

– Но, я так думаю, сейчас они самостоятельно раны себе зализывают. Этот ваш Львович наверняка им запретил и нос высовывать на улицу. Так что, сидят они в норах и скулят себе тихонько, как щенки. И поведение воспитателя вашего вполне объяснимо. Понятное дело, ему-то, зачем светиться? Его, хоть, сейчас к административной ответственности привлекай, а если покопаться – так и к уголовной можно.

– А ты это откуда знаешь? – смутное чувство неуверенности все еще терзало Женьку. Ему казалось, что Игорь сейчас же возмутится и начнет упрекать его в невежливости…

– А у меня брат – милиционер, – разрушая его тревоги, засмеялся тот. – Кстати, вот ты теперь знаешь кто я, даже знаешь, кто мой брат, а я о тебе ничего не знаю. Постой, не рассказывай, дай я угадаю.

Он покрутил в воздухе указательным пальцем, изображая мыслительный процесс, потом этим же пальцем ткнул в сторону Женьки, с любопытством ожидающим, что будет дальше.

– Ты – музыкант! – Игорь с жадным нетерпением смотрел на него. – Да?! Признавайся!

– Я – музыкант! – весело признался Женька, хотя, до сих пор стеснялся этого факта. – А как ты догадался?

– Подумаешь, догадался! – Игорь шутливо фыркнул. – Я же говорю: у тебя руки сбиты так, что сразу видно – дерешься не часто, а пальцы при этом длинные и тонкие. А на чем музыкант?

– На фортепиано.

– Уважаю. Слушай, а на гитаре умеешь?

– Умею.

– А меня научишь? Очень надо!

– Научу.

– Вот это мне с тобой повезло, – довольный Игорь в возбуждении даже вскочил со стула, и стал открывать окно.

Окно не поддавалось, старые шпингалеты были намертво парализованы краской. Наконец, последний из них сдался, и в комнату ворвался свежий ветерок. Игорь оперся на подоконник, спросил, чуть понизив голос:

– Ты мне вот что скажи, музыкант. Ты как троих здоровенных бугаев отметелил? Этому что, сейчас в музыкальной школе учат?

– Я еще борьбой занимаюсь, – пробурчал Женька. Ну вот, снова между ними похолодало…

– Ага! – Игорь прищелкнул пальцами. – Ты у нас прямо вундеркинд! И клавиши перебираешь, и носы ломаешь попутно. Слушай, а это правда, что тебя вчера молнией ударило?

– Правда, – отчего-то насторожился Женька.

Игорь тихо рассмеялся.

– Да ты не пугайся, – успокоил он, – тебя еще тысячи раз потом разные люди будут спрашивать об этом, так что, привыкай. Так, как, расскажешь, что с тобой случилось? Мне это жутко интересно.

– Расскажу, – просто ответил Женька, и, немного подумав, попросил, снова поразив самого себя своим же неожиданным решением: – Только попозже, в другой раз. Давай, завтра, а? Мне самому надо все, как следует, вспомнить.

– Завтра – так завтра, – легко согласился Игорь и отошел от окна. – Значит так, – его взгляд по-хозяйски обежал комнату, остановился на Ленском, – я сейчас ухожу. И надеюсь, что это до утра. Ну, сам понимаешь, не маленький, свидание, поцелуи при луне, – он заговорщицки подмигнул Женьке, заставляя его покраснеть. – Ты, кстати, и сам можешь пригласить кого-нибудь, например, ту самую, из-за которой так славно дрался. Чего стесняешься? Лет-то тебе сколько, герой?

– Шестнадцать, – неизвестно почему, соврал Ленский.

– Ну, вот, – воскликнул Игорь, – целых шестнадцать лет! Возраст вполне подходящий, – он легонько толкнул Ленского в бок. – Ладно, шучу я, шучу! Короче, вернусь я только утром, поэтому тебя закрываю и ключ забираю. Душ с туалетом – за дверью. Захочешь выйти – вот окно. Ферштейн?

– А если эти придут? – Женька не смог скрыть тревоги в голосе.

– Ну, нет! – засмеялся Игорь. – Вряд ли они осмелятся после того, что было.

– А сам ты?

– Что я?

– Сам не боишься?

– Да ты что?! – Игорь снисходительно покачал головой. – Это они меня боятся, брата моего – еще больше. Они меня теперь беречь должны. – он помолчал немного, затем снова заговорил: – Я подумал, в столовую тебе лучше не ходить сегодня, так что, попасись в холодильнике. Найдешь там сыр, колбасу, масло, хлеб, короче, все, что найдешь – кушай, не стесняйся. Вино не пей только, тебе еще рано, и, вообще, оно – для меня. – он задумчиво потер переносицу, вздохнул. – Тебе нервишки подлечить, мой юный друг, не помешало бы, томографию мозга сделать после всех этих передряг. Вот вернусь завтра, в город с тобой съездим. А пока тебе надо поспать, Женя, тебе надо отдохнуть, – медленно и серьезно произнес он и зачем-то снял очки.

Ленский хотел было возразить, что выспался на неделю вперед, но, натолкнулся на его неожиданно ставший алмазно-твердым взгляд, широко зевнул. А, может, Игорь прав? Почему бы ему не поспать? Волны смешались в одном теплом, неторопливом прибое, побежали прочь, вдаль, туда, где над горизонтом висят фиолетово-розовые облака счастья. Счастье… Где он это слышал? Все хотят счастья.

Когда он проснулся, Игоря уже не было. День за окном покорно догорал, и душные его ароматы потихоньку растворялись в томной прохладе вечера. Медпункт находился вдалеке от основных строений, наверно, на случай какой-нибудь эпидемии или карантина, сюда почти не долетали звуки лагеря, лишь иногда слышались высокие детские голоса, взрывы хохота, обрывки музыки.

Женька достал из холодильника продукты, соорудил себе ужин. Заметив на самой верхней полке бутылку, вытащил ее, прочитал надпись. Merlot. Женька осторожно положил бутылку на место. Ничего себе, запасы у Игорька! И вина у него импортные, и избранница – наверняка, красотка.