Текст книги "Выстрел по солнцу. Часть первая"

Перекусив, Женька улегся на кровать. Он заложил руки за голову и задумался. А подумать было о чем. Сначала – молния, поднявшая его под облака, потом этот сон про озеро, кишащее гадюками, и в довершение – самое невероятное: он победил, одного за другим, троих парней, каждый из которых старше и сильнее его. Еще вчера для него это было так же невероятно, как полет в космос.

Но, даже и не это самое главное – он больше не трус! Он не чувствует страха, совсем наоборот, риск притягивает его, как магнит, заставляет становиться хитрее, изворотливее, смелее. И он не знает, как этим распорядиться. Пока не знает.

Но, как связаны удар молнии и его видение? И связаны ли они вообще? Наверно, да. Иначе, как объяснить то, что и первое и второе случилось почти одновременно? Нет, в сон, конечно, можно не верить, но тогда как объяснить венок из лилий? Чертовщина какая-то!

Действительно, надо пройти обследование в городе. Как там Игорь говорил? Томография? Ну вот, завтра и пройдем эту томографию. А после, если успеем, можно и домой заехать, бабушка будет очень рада. Наверно, хвороста напечет… Мысли снова сбились на несущественное.

«А, ладно!», – решил он, – «чего сейчас об этом думать? Скоро все станет ясно».

Женька снова вспомнил об Игоре. Интересный человек. И смелый. Про гитару не пошутил? А то, если честно, Женька и сам на ней не очень, но ради друга подтянется, не ударит в грязь лицом. А зачем Игорю гитара? Наверняка, чтобы девушку обаять.

Женька подумал, а, ведь, он и сам мог поиграть Ленке, и ей бы, наверно, понравилась. В отряде была гитара, и мальчишки чуть не круглосуточно мучили ее, изображая то «What can I do?», то «Smoke on the water», безбожно фальшивя и перевирая мелодию. А что? Идея! Захотелось немедленно перелезть через подоконник и помчаться туда, к их корпусу, но он тут же вспомнил о предостережении Игоря. Что ж, придется пока отложить свое триумфальное возвращение.

До этих пор любовь для него оставалась болезненной, назойливой загадкой. Первый горький опыт не охладил Женю, он не перестал мечтать о любви, так красиво описанной в книгах. В них юноши и девушки в порыве страсти забывали об условностях, произносили прекрасные слова и совершали столь же прекрасные безумства.

Так же, как и они, он жаждал испытать это чудесное чувство, в его романтической душе прочно поселилась уверенность в том, что когда-нибудь любовь обязательно встретится на его пути. Он ждал ее каждый день, каждый час, угадывая в замысловатых криптограммах жизни, словно спасительную нить, отыскивая драгоценные следы в запутанных лабиринтах действительности. Сердце его было открыто, распахнуто настежь, и хватило бы лишь приветливого взгляда, лишь теплоты в голосе, чтобы эта благодатная почва дала всходы. Так и случилось. Этой весной он влюбился в преподавательницу музыки, ту самую, что давала уроки на дому.

Впрочем, для самой Марии Дмитриевны, хорошенькой тридцатилетней женщины, недавно оставленной мужем, событие это поначалу осталось незамеченным, утонуло в монотонном будничном потоке. Что поделать? Иногда мы глухи к голосу прекрасного и за крикливой мишурой повседневности не различаем его тихой мелодии. Тем не менее, именно на нее пал жребий небес, именно ей суждено было стать первой женщиной, переступившей черту безразличия в отношениях с человеком по имени Женя Ленский.

Мария Дмитриевна еще ничего и не подозревала, скучливо разучивая с учеником гаммы, а где-то далеко, в непроглядном мраке Вселенной, аккуратно и педантично исполнив ритуал высокого предписания, незримая рука уже сплела в скользящем узле их судьбы.

Впрочем, период неведения продлился недолго. Очень скоро безошибочное женское чутье помогло Марии Дмитриевне распознать за гипертрофированной робостью ученика признаки кое-чего посерьезней обычной стеснительности. С иронией и недоверием отнеслась она к своему открытию, однако, надежнейшие, неопровержимые улики, раз за разом, убеждали ее в собственной правоте.

Тем не менее, случившееся скорее позабавило ее, чем насторожило. Позабавило и даже немного польстило. Наверняка, она не всерьез отнеслась к тому, что показалось ей ребяческой прихотью, решив, что по мере взросления проблема исчезнет сама собой. И разве можно обвинять ее в этом?

Так думала Мария Дмитриевна. А Женя? Словно мотылек, искренне и доверчиво, потянулся он к волшебному огоньку, мечты, одна смелее другой, переполняли его. Ему казалось, что любовь к взрослой женщине поднимает его на новый уровень, туда, где нет места ханжеству, где желания и поступки продиктованы искренними порывами нежности, где царят счастье и гармония.

С упоением, со всей силой наивного восхищения, бросился он в долгожданный омут. Их отношения стремительно эволюционировали, и очень скоро ленивая ирония Марии Дмитриевны сменилась вполне обоснованными опасениями. Она и предположить не могла такой экспрессии у тихого, застенчивого мальчика. Ее ежедневные вынужденные уступки он немедленно превращал в свои крохотные, но от этого не менее неоспоримые, завоевания, шагнув на одну ступень, тут же примерялся к следующей. Не раз и не два пыталась она остановиться, но было уже слишком поздно. Поезд событий мчался и мчался вперед, не реагируя, ни на конвульсии стоп-крана, ни на тревожные сигналы семафора.

То, что происходило потом, не было ни смешным, ни забавным. Невозможное кажется таким лишь вначале, впоследствии оно вполне комфортно помещается в определение «маловероятный».

Вряд ли планы Марии Дмитриевны шли дальше, чем преподание урока забавному мальчугану, но действительность смяла их, словно жалкий фантик. Весне понадобилось всего несколько недель, чтобы приблизить этих двоих к самому краю пропасти, туда, где рассудок исподволь подчиняется чувствам, а самые смелые мечты становятся реальностью. Женя и Мария Дмитриевна замерли, ожидая падения. Они измучили друг друга, но никто не решался сделать последний шаг.

Надо признаться, в свои пятнадцать лет Женя Ленский совсем не был херувимом и образчиком невинности. Увиденное и подслушанное во дворе, в слюнявых мальчишеских компаниях, почерпнутое из книжек, тщательно отполированных цензурой, но от этого еще более притягательных, давно поселило в нем полчища бесов. Ему не повезло, в его жизни не оказалось человека, который сумел бы тактично и бережно провести его по запутанным лабиринтам добродетели. Ханжеская мораль с одной стороны, и невероятная страстность с другой, постоянно балансировавшие в нем на призрачной грани страха, превратили Женю Ленского в самого настоящего лицемера.

Поэтому, когда, под каким-то предлогом Мария Дмитриевна окликнула его из ванной, ошалевшие от свободы бесы немедленно увлекли Женю на стезю порока. Еще не веря самому себе, он открыл дверь и увидел свою преподавательницу совершенно обнаженной, лежавшую в ванне, наполненной ароматной пеной. Ее волнистые каштановые волосы крупными прядями спадали на смуглые плечи, оттеняя красивые груди с крупными темными сосками, чуть ниже, округлыми возвышениями выглядывали из воды полусферы колен. Увидев, что он вошел, Мария Дмитриевна потянулась, грациозно положила одну ногу на другую…

Вот она, последняя черта, за которой – оно, яркое, неизведанное счастье. Чудный, ослепительный мир, где нет одиночества, лжи и безразличия, и надо лишь решиться, лишь сделать шаг, последний шаг. У Жени перехватило дыхание, он уже чувствовал вдохновенную сладость победы, но… Он не смог сделать этого шага, что-то оборвалось в его душе.

Только дома он осознал, что произошло. Он бросил беззащитной свою любимую, оставил ее наедине с обидой и одиночеством. Проклятый трус! Он предал ее, предал любовь!

В тот вечер Женя был замкнут и подавлен, и, может быть, впервые в жизни порадовался тому, что родители, как и всегда, заняты самими собой. Если бы они знали, что так угнетает их сына!

А он мыслями был далеко, он и не покидал той квартиры, где в очередной раз трусость выбросила его за борт жизни. Вновь и вновь проживал он те роковые минуты, вновь и вновь заставлял события выстраиваться иначе, так, как рисовало ему воображение. Если бы это было возможно, он прямо сейчас вернулся туда. Вернулся, чтобы просить, умолять, взывать любимую о прощении, упав ниц, роняя слезы на ее колени, топча в душе последние крохи гордости. Только бы вымолить, только бы вырвать его, вырвать во что бы то ни стало…

Заснул он лишь на рассвете, с именем любимой на губах и твердым намерением уже завтра вернуть ее любовь.

Но следующие дни не принесли ему благосклонности избранницы. Тщетно пытался он добиться ее расположения. Она смотрела на него с нескрываемым презрением, и Женя с горечью понял, что и здесь, в мире взрослых, он нарушил те самые, неписаные правила. Правила эти, почему-то известные и понятные всем и каждому, до сих пор оставались для него загадкой. А, впрочем, хватит юлить – всему виной его трусость! Но, что, что ему делать теперь?

Он терзался неизвестностью, муки любви доводили его до исступления. Однако, возлюбленная как будто не замечала всего этого, она была высокомерно насмешлива и вежливо холодна. Ей определенно нравилось наблюдать его мучения, она словно наслаждалась ими. Она мстила ему!

Женя глотал бессильные слезы. Но, разве можно было ожидать чего-нибудь другого трусу, предавшему любовь? Он безропотно переживал свое падение.

Непреодолимая, безжалостная сила тянула Женю к этой женщине, и ничто на свете не могло остановить его. Ему казалось, что он вовлечен в некое действо, играет в нем не самую выгодную роль, но верность мечте и жизненная привычка неудачника пересиливали его гордость.

И все-таки, его уже начинала тяготить эта связь, заставляющая постоянно пребывать в подавленном состоянии, так, будто бы он однажды измазался во что-то гадкое, и до сих пор не может смыть это с себя.

Неизвестно, во что бы это все вылилось, если бы не каникулы и вынужденное расставание. Прощаясь с Марией Дмитриевной, он в полной мере испытал, и муки ревности, и облегчение. Смутные образы, навеянные не менее эфемерными надеждами – все же лучше, чем вполне определенное рабство.

Его мучительнице расставание далось легко, хотя, и не совсем безболезненно. Какие-то неясные предчувствия, призрачная тень ревности неожиданно стеснили ее грудь, но она не придала этому внимания, постаравшись ничем не обнаружить свою слабость. С неожиданной лаской и даже нежностью проводила она в путь своего ученика. Так заботливая птица выпускает из гнезда окрепшего птенца, выпускает, зная – к ней он больше не вернется…

С тех пор прошло уже полтора месяца, но лишь сегодня Женя сделал первый осмысленный шаг в мир взрослых, и пугливая осторожность ребенка сменилась в нем здоровым авантюризмом мужчины.

Он встал с кровати, подошел к окну. Опершись локтями на подоконник, Женя надолго замер так, прислушиваясь к звукам уходящего дня. Будто бы впервые в жизни, он любовался великолепным закатом, исчезающим за ломаной линией далекого леса, слышал пение птиц, вдыхал вечернюю прохладу соснового бора. Понемногу темнело.

Что-то незримое, волнующее растворилось в воздухе. Неясные образы, чьи-то лица, картины каких-то событий, размытые стремительным скольжением времени, проносились перед его мысленным взором, он видел лебединые шеи, склоненные к воде, видел миллионы отражений, собранных в ее зеркальной глади.

Времени нет, нет ни прошлого, ни будущего, а настоящее – всего лишь сон, лишь пристанище мгновений, бледными бабочками порхающих в призрачном пространстве забытья. Их мимолетная, пугливая прелесть разлилась нежными отголосками летнего вечера, стелется по берегам старинного пруда. Тема мелодии понемногу развивается, множится созвучиями, набирая силу, вырывается из сонного забытья. Пьянящий аромат будущего зовет ее за собой, уносит в розовые дали неведомых стран, туда, где ее печальная красота станет вечным напоминанием странникам о родном доме…

Женька скорее почувствовал, чем услышал, какое-то движение. Может, показалось? Нет, вот в проеме окна мелькнула и пропала чья-то тень, расплылась разводами в сиреневых сумерках. Сердце учащенно забилось: неужели, все-таки, Львович с «есаулами»? Он высунул голову в окно, огляделся.

– Ленка? Ты? – от удивления он едва не потерял дар речи.

– Тсс! – Ленка Грушкова прижала палец ко рту, пугливо оглянулась. – Чего орешь?

Женя лихорадочно соображал, как ему быть? Ленкино присутствие здесь ясно показывало, что пришла она именно к нему. Только зачем? А, впрочем, какая сейчас разница? Главное – не дать ей уйти, задержать ее, как можно дольше. При этой мысли у него сладко кольнуло в сердце.

– Давай сюда! – он протянул ей руку, и, повинуясь его порыву, девушка влезла на подоконник. Сквозь летнее платье он почувствовал нежность ее кожи, всю стройную упругость молодого девичьего тела.

– Ты что?! – в темноте ее большие вишневые глаза казались нарисованными.

– А что?

– Ты лапаешь меня, что ли?

– Тебе показалось! – Женька постарался, чтобы голос его звучал, как можно искреннее.

Ленка хмыкнула, пожала плечами, и только тут Ленский вспомнил, что он почти без одежды. Он юркнул под простыню, оставив девушку стоять одну посреди пустой комнаты.

В сумраке она показалась Женьке ослепительно прекрасной, феей из сказочной страны, случайно залетевшей к нему. Она тоже всматривалась в его лицо, словно искала ответ на какой-то томительный, давно мучивший ее вопрос. Так и не решившись задать его, девушка легко, словно кошка, забралась на подоконник и села на нем, уютно обхватив колени руками.

– Вот же стул!

– Мне здесь удобнее.

Женька совершенно не знал, о чем говорить. В прежние времена он затеял бы разговор о музыке, об учителях, об отметках, но сейчас это было невозможно. Он чувствовал: только начни он спрашивать ее о чем-нибудь таком, нарушится что-то невидимое, необъяснимое, прозрачно тонкое. То, что заставило ее прийти сюда.

– Какие новости в отряде? – почти наобум выдавил он из себя.

Ленка негромко рассмеялась:

– Только и разговоров, что о тебе. Ты теперь герой! Хоть, от молнии пострадал, но злодеев сумел наказать, – она запнулась, и Женька понял: не хочет говорить о венке из лилий. Стесняется? – Львовичей везде ищут, они весь день в лагере не появлялись.

– А эти? Холодов, Гога, Бегунов…

– Появились, – Лена как-то по-взрослому вздохнула. – Побитые – жуть! Слушай, Ленский, как ты смог так их разукрасить? Ты что, озверел?

– Ну, и как они ведут себя? – он сделал вид, что не услышал ее вопрос.

– Тише воды и ниже травы, – из темноты снова зазвенели колокольчики ее смеха, – из корпуса носа не показывают, даже на ужин не ходили. Начальница говорит, что так этого не оставит, вот они и трусят.

– Понятно.

Пространство стало почти невесомым, неосязаемым, превратилось в невнятную ноту, извлеченную из далекой, едва слышной флейты.

– А я зашла спасибо сказать.

– За что?

– За цветы. Они какие-то необычные, что ли? – тонкий профиль девушки засеребрился в лунном свете. – Они будто живые – закрываются, когда я ухожу, а когда возвращаюсь – снова открываются. Я такое впервые вижу. Может, это случайно?

– Не знаю.

– А где ты их взял? Правда, что на Черном озере?

– Правда.

– Слушай, Ленский, какой ты смелый! – линии силуэта изменились, и Женька понял, что теперь Лена сидит к нему лицом. – Я бы никогда не смогла так! Ночью, в глухом лесу! Нет, никогда бы я не отважилась. – в голосе ее послышались грустные нотки.

Флейта вдалеке тоже пела о чем-то печальном и несбыточном, несмелой мольбой мотив ее вился в кружевах вечерних теней…

– Почему ты называешь меня по фамилии? Она тебе так нравится?

Женька принял самое окончание мелодии, принял и удержал ее. Словно змеиное тело, упругое и послушное, мелодия покорно обернулась вокруг него, стало непривычно душно.

– Да, – машинально ответила Ленка и тут же поправилась: – Нет. Конечно, нет. Просто ты теперь такой знаменитый…

Флейта слегка дрогнула в руке музыканта, и Ленский уловил мгновенный трепет во всем теле.

– Тогда называй меня по имени, пожалуйста.

– Хорошо, Женя. А ты расскажешь мне о молнии?

– Расскажу. А почему ты все время отворачиваешься?

– Я смотрю на окна. Они погасли – отбой. Мне надо идти, Женя.

– Не уходи.

– Но как? Меня хватятся!

– Если бы хватились, окна не погасли бы.

Мелодия колыхнулась, отхлынула ленивым бризом, тугими кольцами змеиного тела оставшись на его левой руке. Даже в сумерках Женька хорошо видел свою змею, уютно расположившуюся треугольной головой на его запястье, замершую в сладострастной неге, прекрасную, незыблемую, вечную. Он чувствовал, как волны музыки наполняют ее тело едва различимыми вибрациями, необратимо связавшими в одном созвучии его самого, ночь и эту девушку, крохотную частичку необъятной Вселенной.

Ошеломленная, растерянная, она замерла на краю желания и страха, увлекаемая в неотвратимое безумной мелодией неба.

Секунды впивались в сознание острыми коготками пульса, не хватало воздуха. На том краю, на пристани навсегда исчезающего берега еще мерещилось какое-то движение, смутно теплилась жизнь, и ностальгия, острая жалость к себе, вдруг сжали его сердце. Секунды беспомощно сбились в тесном тупике ожидания, и змеиное тело на руке судорожно встрепенулось, словно подгоняя его, словно подталкивая к той самой, последней черте, за которой начинается будущее.

– Иди ко мне, – сказал он и протянул навстречу Лене руку.

Ленский уже знал, что она послушается. Теперь все будет так, как он захочет. Все и всегда. Девушка едва заметно вздрогнула, повернув к нему загадочное, прекрасное лицо, и он повторил, уже более требовательно, более нетерпеливо:

– Иди же!

…Заря окрасила потолок нежными цветами надежды. Ленскому не спалось. Как можно спать в такое восхитительное утро! Планы переполняли его, ему хотелось, чтобы весь мир разделил с ним это счастье. Все люди на планете должны знать, что сегодняшний день – прекрасен! И завтрашний – тоже! И, вообще, отныне его ждет только удача и успех!

Женька выглянул в окно. Ванильное небо еще хранило в своих недрах слабые контуры ночи. Стволы сосен торжественно высились в лучах восходящего солнца, листья, хвоя, трава были усеяны миллионами крошечных перламутровых капель. Захотелось упасть на землю, вобрать в себя бодрость и силу росы, кататься по ней до полного, абсолютного изнеможения, и замереть так, сильному, юному, счастливому. Смерти нет! Да здравствует жизнь!

Женька улегся на кровать и стал мечтать. Скоро придет Игорь, наверно, тоже радостный и полный сил. Они будут разговаривать с ним о чем-нибудь интересном, наверняка, Игорь знает много чего интересного. А Женька мог бы ему рассказать что-нибудь о музыке или о своих марках. По маркам он изучил весь мир, узнал о самых отдаленных его уголках, самых удивительных событиях. Затем они позавтракают и уедут в город. Кстати, им совершенно необязательно возвращаться прямо сегодня, можно заночевать и дома, а завтра…

Мысли его прерывает незнакомый хриплый голос:

– Здесь, что ли, доктор живет? Есть тут кто?

– А что случилось? – кричит Женька, не вставая, настораживаясь от недоброго предчувствия.

– Беда случилась, – роняет голос тяжелые слова. – Умер ваш доктор…

– Что?! – Женька вскакивает с кровати. – Как?!

– Гадюка укусила, – безразлично хрипит незнакомец, – прямо в шею. Ладно, где тут ваше начальство?

– Стойте! – все расплывается сквозь слезы, и комната, и чудесное утро, и солнечные мечты, и Ленский, то ли кричит, то ли шепчет вдогонку жуткому утреннему привидению: – Стойте же!

Он перелазит через подоконник, на ослабевших ногах бежит за удаляющейся темной фигурой. Может быть, это ему только снится? Или просто закралась какая-то нелепая ошибка? Или все это – дурная шутка обезумевших от пьянства Львовичей? Сейчас, сейчас обязательно все выяснится!

– Этого не может быть! Кто вы такой? – уже проваливаясь в безжалостную западню воспоминания, уже зная, что увидит в следующий момент, Ленский дергает за рукав незнакомца, будто в замедленной съемке, видит, как седой затылок уплывает в сторону, освобождая место бесцветному пятну, и дикий, безумный крик вырывается из его груди.

Он пытается спрятать свой взгляд, не смотреть в эту чудовищную скважину, бездонное жерло пустоты, но не может избавиться от его всевластного превосходства. Он хочет убежать, но ноги словно прирастают к месту. Ужас сковывает Ленского, парализуя силы и волю, заставляя взывать о помощи, раздирая легкие страшным криком.

Спазмы отчаяния душат его, неожиданное он понимает, что, как и многие, многие до него, он – очередная жертва этого безликого монстра, и спасения нет, спасение погибло вместе с его другом, и ему, Ленскому, теперь тоже не спастись.

– А-а-а! – снова его грудь клокочет хрипом, не то страданием, не то мольбой, и чьи-то сильные, уверенные руки хватают его, тащат назад, в открытое окно, туда, где всего несколько минут назад он был счастлив.

– Да! Да! – кричит Ленский. – Скорее!

Но он не в силах оторвать взгляд от темной фигуры, теперь полностью повернувшейся к нему и затмившей для него все. Во всем облике этого существа сквозит холодная, презрительная насмешка, и Ленский отдал бы все на свете за то, чтобы не видеть ее никогда, забыть о ней полностью и навсегда.

Он начинает бить в воздухе руками и ногами, кричать что-то нечленораздельное, пытается бороться с кем-то, но понемногу туман страшного забытья тает, и до его слуха доносится голос Павла.

– Ну, наконец-то! Евгений Александрович! Ну, нельзя же так!

Ленский раскрывает глаза, видит склоненное над собой лицо телохранителя и окончательно приходит в себя.