Текст книги "Выстрел по солнцу. Часть первая"

Женька остановился на крыльце, невольно поддавшись ленивой неге весенней улицы, мечтательной, томительной истоме. Куда-то вдаль отодвинулось недавнее происшествие, он замер, глядя на спешащих мимо людей, на стаи крикливых птиц, на липкие блики солнца в лужах.

Словно в замедленной съемке, жизнь плыла неестественно ярким, вязким светом, любое движение казалось густым и тягучим, словно патока, звуки, будто запутавшись в весенней кутерьме, доносились откуда-то издалека, не совпадали с действием. Все вокруг казалось сном, собранной второпях пестрой, взбалмошной мозаикой, раскинувшейся упоительной картиной весеннего дня.

– Женя! – услышал он свое имя и обернулся.

Набрасывая на ходу легкое полупальто, его новый знакомый махал ему рукой. Интересно, кто он такой? Тоже музыкант? Тогда, наверно, какой-нибудь преуспевающий. Только обеспеченные люди могут так одеваться. Но, если так, Ленский должен был бы знать его, или хотя бы слышать о нем. Так что – нет, не музыкант. Деятель каких-нибудь искусств? Тоже вряд ли. Трудно объяснить, почему Женька так решил, но не творчеством этот человек зарабатывал себе на жизнь. Ученый? Пожалуй… Какой-нибудь конструктор… Хотя, нет! Дипломат! Точно – дипломат! Это объясняет, и стиль одежды, и уважение, которое чувствуется в отношении к нему Елены Тимофеевны.

Все эти мысли промелькнули у него в голове, пока Лев Борисович пробирался к выходу, лавируя в потоке учеников и их бабушек. В принципе, не о чем ему разговаривать с этим старикашкой, не должен он ему ничего. В другой раз, ни за что не стал бы Женька его дожидаться, но сейчас… Может быть, поможет этот Лев Борисович чем-нибудь? Может, подскажет какой-нибудь шаг к примирению? Ведь, надо же как-то спасать ситуацию…

– Ну, что же ты? Я же попросил – подожди, – добродушно упрекнул его Седой, пропустив, наконец-то, последнюю бабушку со своим подопечным.

Женька окинул его дерзким взглядом.

– Разве? Я не слышал.

Старик ничего не ответил, рассеянно улыбаясь, предложил:

– Прогуляемся?

Они медленно побрели по узенькой улочке, уставленной старинными домами за коваными оградами, мимо чугунных фонарей, усталых городских деревьев. Оба молчали.

Старик шагал неторопливо, засунув руки в карманы пальто, глубоко вдыхая легкий воздух весны, Женька хмурился, злясь на себя за то, что согласился «прогуляться». Вот уж, других занятий больше нет, как убивать время, составляя компанию неизвестно кому. И, вообще, этот человек начинал его раздражать. Если бы не Елена Тимофеевна…

– Ты не злишься на меня? – словно почувствовав что-то, спросил Седой.

– С чего вы взяли?

– Ну, с чего? – по лицу старика скользнула мимолетная улыбка. – Мало ли… Я бы вот, например, злился. Впрочем, все это – пустяки…

Они вышли к скверу, полному солнца, щебета птиц и детских голосов.

– Ты позволишь угостить тебя мороженым? – в голосе старика явно сквозила насмешка. Ленский уже вскинулся было, чтобы окончательно отбрить этого странного «конструктора-дипломата», как тот положил ему руку на плечо и мягко проговорил, увлекая за собой в сторону кафе для детей: – Прошу тебя, Женя, не отказывай старику. Составь мне компанию, ведь, это всего лишь несколько минут…

Усевшись за столик, Седой заказал мороженое и кофе для себя.

– Здесь самый лучший кофе в городе, – доверительно сообщил он. – Видишь, как заботится государство о своих маленьких гражданах! – лицо его было бесстрастно, и Женя не мог понять, шутит он, или говорит всерьез. Вроде бы шутит, но почему с таким серьезным видом? Но тут его собеседник добавил: – Ей-богу, если бы дети пили коньяк, это было бы единственное место, где его не разбавляли бы самым бессовестным образом.

И, хотя, последняя фраза была произнесена им точно таким строгим голосом, как и предыдущие, это не смогло обмануть Женьку, и он расхохотался. С соседних столиков стали оборачиваться посетители.

– Тс-с! – Седой приложил палец к губам. – Выведут!

Это еще больше рассмешило Женю, но тут официант принес заказ, и он принялся за мороженое. Старик взял чашку с блюдечка, поднес ко рту, блеснув каким-то чудным камнем в перстне на безымянном пальце. Неужели, это – бриллиант? Он вспомнил, как мама умоляла отца подарить ей хотя бы самый маленький бриллиантик. И вот эта стекляшка – и есть тот пресловутый, самый дорогой минерал на планете? Было бы, чем любоваться!

Тут только он заметил, что старик с любопытством смотрит на него и улыбается каким-то своим мыслям. Конечно, смеется над ним. Заметил, как он рассматривал его перстень и теперь насмехается! Надо ему отомстить! Взгляд Жени скользнул по фигуре обидчика. Вот именно – скользнул. Зацепиться было абсолютно не за что. Весь он был какой-то гладкий, обтекаемый. Глаза опущены, мысли надежно прикрыты молчанием. Кто он? Чем занимается? Нет, ничего не получится, а имени одного – очень мало. Вот, если бы его разговорить…

– Знакомиться нам не надо, – добродушно проговорил Седой, аккуратно поставив чашку на стол, – зовут меня Лев Борисович, твое имя – Женя, фамилия – Ленский. Я о тебе много знаю.

– Откуда? – прищурился на него Женя. «Погоди, погоди, старый черт. Сейчас я тебя обрадую!»

– Я старинный друг Елены Тимофеевны, – охотно пояснил Лев Борисович, – мы знакомы с ней тысячу лет, а она любит рассказывать о своих учениках.

– Обо всех? – Ленский напрягся, пытаясь нащупать брешь в незнакомой обороне.

– Нет, конечно, – улыбнулся Лев Борисович, – только о самых талантливых. Вот о тебе рассказала.

– Значит, я – талантливый?

– Несомненно, иначе она не назвала мне твою фамилию.

– Понятно. А что она обо мне говорила?

– Много чего, – глаза старика прямо-таки лучились насмешкой. – Но главное – она не понимает, зачем на последнем году обучения забрасывать занятия? Кстати, не она одна. – он наверняка понимал, что вопросы Жени – ширма для какого-то сюрприза и снисходительно ожидал развязки. «Подожди, подожди…»

– А вы – тоже музыкант?

– Нет, к сожалению, – искренне ответил старик, – медведь на ухо наступил.

– А что же вы в школе делали?

– Я, ведь, говорил уже, заходил к Елене Тимофеевне. Я, видишь ли, иногда помогаю ее ученикам становиться на ноги. Вот недавно помог одному молодому человеку устроиться в Москве.

– А вы кто, дипломат? – Женя любил задавать неудобные вопросы вот так: неожиданно и быстро, вне всякой зависимости от того, о чем перед этим шел разговор. Как правило, при этом человек тут же раскрывается, обнажает свои тылы, но, против ожидания, оборона Льва Борисовича осталась неприступной и, даже наоборот, как-то вмиг собралась и подтянулась.

– Да, – ответил старик, как ни в чем не бывало, – что-то в этом роде.

Ленский готов был поклясться: он врет! Врет, но как искусно! Ведь, ни одна черточка на лице не дрогнула! Но зачем? Такой импозантный дядечка! Странно. Но, все-таки, он был раздосадован своим просчетом. Что ж, подождем до лучших времен. Что-то подсказывало ему, что встреча с этим человеком – не последняя в его жизни.

– Трудно, наверно, в Москве устроиться? – вопрос был самый нейтральный и выполнял функцию отвлекающего маневра. Надо же как-нибудь избавиться от своего спутника. За мороженое – спасибо, вкусное мороженое, но, нельзя же вечно торчать в этом кафе!

– Елена Тимофеевна сказала мне, что ты и марки собираешь, – светло глядя на него, произнес старик.

– Ну, да. – Ленский замялся. – Собирал когда-то…

– Такая короткая жизнь, а уже есть слово «когда-то», – улыбнулся его собеседник. – Музыку забросил, марки. А что случилось то?

– Да, ничего, – смущенно пробормотал Ленский, – вообще-то, я спортом увлекся.

– Ах, какая яркая биография! – и снова нельзя было понять, смеется Лев Борисович или абсолютно искренен. – Знаешь, у меня завалялось где-то пара альбомов, я уж и не вспомню, откуда. Я подумал, может, тебе будет интересно взглянуть.

Бывших коллекционеров, как известно, не бывает на свете. Пораженный в самое сердце азартом, мгновенно почувствовавший непреодолимое желание снова окунуться в волшебный мир филателии, Женя заворожено посмотрел на Льва Борисовича.

– А где вы живете? – все-таки, он был ребенком, самым настоящим ребенком! Кажется, он даже не смог скрыть надежду в своем голосе.

Лев Борисович не стал опускаться до примитивной мести.

– Здесь неподалеку, на Садовой, – ответил он, вставая из-за стола. – Десять минут ходьбы…

Действительно, не прошло и десяти минут, как они уже входили в подъезд старого дома, расположенного у самой кромки верхней набережной парка. Отсюда открывался великолепный вид на реку, исчезающую за крутым поворотом лесистого берега, на пешеходный мост, хрупко серебрившийся в солнечных лучах, на краешек парка, стыдливо простерший к небу обнаженные ветви деревьев.

Поднявшись на четвертый этаж, они остановились у двери, обитой коричневым дермантином, и, недолго повозившись с замком, Лев Борисович широким жестом пригласил Женьку пройти внутрь, в тесный проем полутемной прихожей. Пошарив по стене рукой, хозяин включил свет, и Женька увидел простенькие обои с незатейливым рисунком, дощатый крашеный пол и одинокую старенькую вешалку на стене. Недоверчиво осмотрев все это, он обернулся на Льва Борисовича, словно хотел убедиться в его существовании. Уж слишком не вязался с этой обшарпанной прихожей его импозантный облик.

– Обувайся, – Лев Борисович бросил ему под ноги тапки, раскрыл дверь в просторную светлую комнату, служившую, очевидно, гостиной. – Проходи сюда, а я пока чай поставлю.

Обстановка гостиной была продолжением минимализма, который так удивил Женьку в прихожей. В самом углу комнаты, рядом с пожелтевшим, словно съежившимся от старости торшером, стоял такой же, видавший виды, диван, над которым сиротливо висели две полки, скупо уставленные книгами. Ближе к окну, занавешенному неопределенного цвета шторами, расположился круглый стол на гнутых ножках, несколько стульев с узкими ажурными спинками. Стены были усеяны множеством черно-белых фотографий в деревянных рамках.

И прихожая, и гостиная были чисто убраны, на полу и на мебели не было заметно ни пылинки, и это только подчеркивало бедность, царящую в доме.

Вошел старик с большим подносом, заставленным приборами для чаепития. Поймав взгляд своего гостя, он улыбнулся:

– Ну, что? Не так представлял себе жилище дипломата?

Застигнутый врасплох, Женя смущенно кивнул.

– А что, – старик насмешливо взглянул на него, – много ты дипломатов в жизни успел повидать? – и не дожидаясь ответа, произнес: – Я дипломат немного другого калибра. Мне богатством нельзя хвастаться.

– Это как?

– А так. – Лев Борисович торжественно, явно наслаждаясь церемонией, разливал чай. – Много в этот дом людей приходит, есть среди них, и бедные, и богатые. Ну, и как бедняку в роскоши со мной разговаривать? Он, может быть, на богатого пожаловаться пришел, а какую же справедливости может он здесь найти, если все кругом в золоте? Знаешь поговорку: «Сытый голодного не разумеет»? Вот так и я – не смогу его понять, и уйдет от меня человек с тяжелым сердцем. А мне каждый, ко мне пришедший, дорог. Так что, не имею я права, Женя, пыль в глаза людям пускать. Да и не стоит жизнь человеческая побрякушек этих, пустое они по сравнению с ней. – он отодвинул стул, пригласил Женю: – Присаживайся! Конфеты бери, варенье вот… Сейчас марки принесу.

Через минуту он принес несколько потрепанных альбомов, положил перед Женей:

– Смотри.

– А если мне понравится что-нибудь, – замирая от нетерпения, спросил Женя, – вы мне их… ну, эти марки… продадите?

Лев Борисович покачал головой.

– Ну и поколение! Ты посмотри сначала, вдруг тебе здесь ничего интересно не будет. А вдруг, – он сделал загадочное лицо, – у тебя и денег не хватит, чтобы купить это?

Женя открыл альбом, и у него часто-часто забилось сердце. Никогда еще не держал он в руках такие ценные, такие редкие марки, некоторые он помнил по каталогам, большинство видел впервые. Марки начала века, века предыдущего, марки стран, уже исчезнувших с карты мира… Это был клад! Самый настоящий клад!

Не веря глазам, он напрягал зрение, и цифры на марках складывались в совершенно невероятные даты, а буквы – в экзотические названия, швыряющие его по всей карте, то занося в тропический зной берегов Замбези, то заставляя дышать разреженным воздухом Кордильер. Живописные картины равнин Италии внезапно сменялись солеными брызгами норвежских фьордов, дикая растительность Бразильской сельвы – желтыми песками загадочного Востока.

Словно осколками магии, марки плыли перед глазами волшебной каруселью, всеми цветами радуги, диковинными штампами, надписями на всех языках мира. Марки, марки, марки, марки… Они завораживали, кружили голову, влекли в неизведанные дали, и, казалось, эти крохотные кусочки бумаги – пропуск в волшебный мир, мир странствий, приключений и открытий. Казалось, мир этот – где-то рядом, он давным-давно уже ждет тебя, и стоит лишь приблизить к маркам лицо и можно ощутить терпкие запахи корабельных снастей, колючее прикосновение норд-оста, услышать разноязыкие голоса всех стран и континентов…

Полный священного трепета, листая страницу за страницей, Женя совсем забыл о том, где находится, о планах мести, о чашке ароматного чая на столе.

Только закрыв последний альбом, ошеломленный, растерянный, он поднял глаза, встретил добродушный, немного насмешливый взгляд Льва Борисовича.

– Ну, что? Понравилось что-нибудь?

– Да, – прошептал Женька, – мне здесь все понравилось.

– Вот и хорошо! – обрадовался хозяин квартиры. – Здорово! А я уж и не знал, куда это барахло девать. И выбросить жалко, и дома держать незачем.

Он облегченно вздохнул, всем своим видом показывая удовлетворение таким поворотом событий, и у Жени немедленно возник план, яркий и красивый. Он забирает марки, а взамен приносит старику что-нибудь нужное. Например, новый чайник. Этот-то у него вон какой – того и гляди, рассыплется. В общем, надо будет узнать, что ему надо. Может быть, даже ничего покупать не придется, можно будет принести из дома. Доволен будет, старикан!

И в самом деле, зачем ему такие марки? Он и цены им не знает. А ими заниматься нужно, хранить, заботиться, а здесь они пропадут. Их здесь могут и мыши погрызть. Наверняка, они здесь водятся – вон щели в полу какие. Вот у Жени дома, например, полы – паркетные, сухие, мышей отродясь там не было. И альбомы у него все – немецкие, переложенные тончайшей папиросной бумагой, не то, что эти.

Из приятной задумчивости его вывел размеренный голос Льва Борисовича:

– А тут, видишь, тебе пригодились… Хорошо, что к Елене Тимофеевне сегодня зашел, – он светло, широко улыбался, но Женька все же успел почувствовать едва заметные перемены в его голосе, глазах. Словно рябью фальши подернулся весь его облик, и произошло все за те несколько секунд, что увлекли Женю на зыбкий путь обмана. Он опомнился.

– Лев Борисович, – как можно тверже выговорил он, – я не могу принять ваш подарок. Эти марки слишком дорогие, чтобы их можно было вот так принять.

– Да ты что? – старик выглядел удивленным, даже испуганным. – Ты шутишь? Ты, ведь, ребенок еще, так для тебя и червонец – большие деньги.

– Нет, – решительно сказал Женя, словно выбираясь из болота на твердую почву, – эти марки занесены во все каталоги и стоят они не один червонец. Я не знаю точно, сколько, но значительно дороже!

– Ты смотри! – Лев Борисович рассматривал альбомы так, словно увидел их впервые, но неожиданно для себя Женька рассмотрел в них едва заметную, ускользающую тень плутовства. Так он и знал – старик проверял его! Что за комедия здесь происходит?

– Лев Борисович, – тихо произнес он, – что вам от меня надо?

– Ну, раскусил, раскусил! – с легкой досадой рассмеялся тот. – Стар стал, не могу долго хитрить. А ты сразу: что надо? Я старый человек, семьи, как ты сам понимаешь, у меня нет, детей тоже, само собой. Вот я и хотел с тобой о том, о сем покалякать. Тебе – что? У тебя времени – вагон, а для меня каждая минута в одиночестве – нож острый! Так что, не держи зла, Женя.

– А, если бы я забрал марки и ушел? – Женька чувствовал неясную потребность узнать все до конца.

– Ну, забрал бы и забрал, – Лев Борисович безразлично махнул рукой. – Подумаешь, марки! От людей пришло, к людям и уйдет.

– Это не вы их собирали?

– Нет, не я, – покачал головой старик, – человек один. Его уж и в живых нет…

Они помолчали.

– Слушай, – оживился Лев Борисович, – хочешь, чтобы по-честному марки к тебе перешли?

– Конечно, хочу, – Женька насторожился. – А что делать надо?

– Да, ничего, – успокоил его хозяин. – Будешь приходить ко мне пару раз в неделю, болтать со мной. В магазин за хлебом сбегаешь, в картишки разок-другой со мной перекинешься – и все. Пару месяцев походишь – и марки твои.

– Вы это серьезно? – Женя искал подвоха, но не чувствовал никакой опасности.

– Серьезней некуда, – старик приложил руку к груди. – Да ты можешь марки прямо сейчас забирать, я верю тебе. Раз сразу не обманул – и потом не обманешь.

Он подвинул альбомы к Ленскому. Тот, подумав немного, покачал головой.

– Сейчас не надо. Отдадите потом, когда посчитаете нужным.

– Как скажешь, – хмыкнул Лев Борисович. – Ну, так что? Составишь старику партейку в картишки?

– Я не сильно-то и умею, – Женька пожал плечами, – я бы вам лучше на аккордеоне поиграл. Или на гитаре.

– Поиграешь, – успокоил его Лев Борисович, извлекая из кармана пиджака новенькую колоду. – Ну, говори, во что умеешь?

– В дурака, в пьяницу, в покер, – перечислял Женя.

– В покер? – удивился Лев Борисович. – Ладно, в покер – потом, сейчас лучше давай в дурака.

Он быстро перетасовал колоду, раздал карты. В первый раз Женя довольно быстро остался в дураках.

– Запоминай карты, – посоветовал соперник, – что вышло, что осталось, вообще, кто, чем бился.

Во второй раз Женя, хоть, и старался следовать совету, но, все равно, проиграл. Лев Борисович молча улыбался, и в его улыбке Женьке увиделась хорошо замаскированная издевка. Он немедленно разозлился, занервничал, тасуя карты, то и дело ронял их под стол. Лев Борисович снисходительно забрал у него колоду и заново перетасовал ее. Женя невольно засмотрелся на его руки, небрежными движениями перемешивающими тузов, королей, дам, словно разобщая их, словно заметая следы предыдущей партии. Неожиданно, что-то подозрительное увиделось ему в этих движениях, и иголка смутной тревоги кольнула его.

– Видишь, как надо?

Старик и не старался скрыть нотки превосходства в голосе. Да-да, превосходства, граничащего с презрением. Вот он уже совершенно явственно скривил губы в пренебрежительной усмешке, вот уже у глаз обозначились паутинки морщин.

Кровь ударила Жене в голову, он едва сдержался, чтобы не швырнуть карты на стол, не убежать из этого дома, но вовремя остановил себя. Что это с ним? Почему он так раздражен? Что-то здесь не так.

Словно из тумана, донеслись до него слова Льва Борисовича:

– Бейся, Женя, что же ты?

Жене снова пришлось забирать целую кипу карт. Роняя их на стол, безуспешно пытаясь сформировать колоду, он неожиданно всмотрелся в рисунки. Такие знакомые и неузнаваемые сейчас дамы, валеты, короли кружились в пестром круговороте, подмигивали, хихикали, откровенно издевались над ним. Он снова проиграл.

– Жень, ты чего приуныл? Да не расстраивайся ты так! – успокаивал его Лев Борисович. – Будет и на твоей улице праздник.

Он вышел на пару минут, и Женя остался один на один с пестрым месивом на столе. Он собирал карту за картой, и лубочные лица их персонажей равнодушно смотрели на него с глянцевых картонок. Нет, ничего у него не получится, карты – не для него. Неживые, холодные бумажки! То ли дело – марки! В них – жизнь, веселая, яркая, увлекательная. Разве можно сравнивать одно с другим?

Женя снова всмотрелся в лица на столе. Он пытался отыскать, хотя бы, один, пусть даже едва заметный, намек на одушевленность, проблеск, хоть, какой-нибудь эмоции, но лица на рисунках были безнадежно пусты, начисто лишены жизни. Неожиданно они напомнили ему детские картинки для раскрашивания: то, каким будет рисунок, целиком зависело от краски, в которую ребенок обмакнет свою кисточку.

Внезапно мысль, яркая и острая, обожгла его догадкой. А что, если характеры дам и королей – во власти человека, держащего их в руках? Что, если они – как зеркало, отражают его мысли, чувства, желания?

Вот, например, дама червей. Прелестная девушка с золотистыми волосами, румянец во всю щеку, на шее ожерелье, в руках роза. Взгляд ее ничего не выражает, устремлен вдаль, лицо бесстрастно. Чем она ответит ему? Какой вердикт вынесет?

Женя всматривался в изображение, в зыбком мареве фантазии рисуя эскизы масок. Какой, на самом деле, сложный персонаж! Это лицо можно раскрасить десятками образов! Дама червей вполне могла бы быть задорной хохотушкой, очаровательной собеседницей, томной возлюбленной.

А, может быть, все эти роли неотделимы друг от друга, и, слившись воедино, скрываются за маской пустоты и безразличия? Как цвета радуги, которые, смешавшись, дают плоский белый цвет?

Так вот в чем дело! И все это притворство – для того, чтобы сотни и тысячи чужаков изливали ей свои души? Бедняжка!

Женя почувствовал, как теплеют подушечки пальцев. Голова сильно закружилась, и золотистая дама на карте неожиданно ласково улыбнулась ему. Он легонько помассировал виски. Дама капризно оттопырила нижнюю губку, и от этого лицо ее стало немного усталым. Женя несмело улыбнулся ей, посылая вслед улыбке горячий поток комплиментов. Роза в руке дамы едва заметно дрогнула.

Женя быстро разложил карты на столе, стал рассматривать их, будто видел впервые. Короли, дамы, валеты… Он всматривался в лица, загадочные, непостижимые, неузнаваемые теперь, в отражениях приоткрытой нечаянно тайны. В чем же она, эта тайна? Кто дал им ее?

Неслышно вошел Лев Борисович, сел на прежнее место.

– Что смотришь? – веселое недоумение скользнуло по его лицу. – Думаешь, карты крапленые? Так мы же не на деньги с тобой играем, и колоду я при тебе вскрыл.

Перетасовав еще раз колоду, он отдал ее Жене.

– Ну, давай еще пару партий, и на сегодня хватит.

Женя взял в руки колоду и сразу почувствовал неладное. Его рука словно одеревенела под ее тяжестью, пальцы не слушались. Что-то неправильное, будто занозой, оставленное Львом Борисовичем, было скрыто в ней, что-то томило его обитателей, делало бессмысленным любой диалог с ними. Женя прислушался к смутному ропоту, словно укусами тока, тревожащему его пальцы.

Нестройные голоса быстро превратились в какофонию звуков, внезапно устремились в него, и Женька глазом моргнуть не успел, как сознание было захвачено этим разноголосым диссонансом. Хаос звуков в голове рос, ширился, напоминая половодье, когда вода, сметая преграды, заливает все на своем пути.

Он уже почти было отдернул руки от карт, как перед его взглядом возник образ грустной золотистой красавицы с розой в руках. Она что-то говорила ему, жаловалась, но он ничего не слышал за ревом труб, пиликаньем скрипок и барабанным боем.

Женька сморщился, как от головной боли, и тут случилось невероятное. Абсолютно неожиданно кто-то незнакомый запел внутри него голосом Робертино Лоретти:

– Солнечный круг, небо вокруг…

Ясно и звонко, точно попадая в ноты, голос пел, почти скандировал бессмертные слова, перекрикивая разношерстный шум у него в голове. Какое-то время шум боролся, но побежденный четким ритмом и задором исполнителя, понемногу стих, даже начал несмело подыгрывать ему, и последний куплет итальянский вундеркинд исполнял уже под дружный аккомпанемент оркестра. Женя раздал карты.

С первых же минут Лев Борисович нахмурился, и потом, во время игры, бросал удивленные взгляды на Женю. Игра прошла в полнейшем молчании, без единой реплики хозяина, и Женя выиграл под мелодию «Солнечного круга», раз в десятый воспроизведенной у него в голове.

Как проигравший Лев Борисович снова перетасовал карты, раздал. И снова все повторилось. Сперва Женины пальцы онемели, едва коснувшись карт, затем беспорядочный шум снова прорвался в его голову, но звонкая мелодия, выпущенная навстречу, заставила его сникнуть.

Пиковая дама послала ему благодарный взгляд, трефовый король одобрительно подмигнул.

И опять Лев Борисович выглядел растерянным. Собирая карты со стола, по одной, по две складывая в колоду, он рассматривал их, словно пытался прочесть что-то важное, что-то ускользнувшее от его внимания. Так повторилось еще два раза, и наверняка произошло бы и в третий, и в четвертый, но Лев Борисович неожиданно остановил игру, новым, строгим и властным голосом произнес:

– Ну, все, хватит! Колись, как ты это делаешь!