Текст книги "Урановая буча"

Мастера-краснодеревщика поселили в школе и принялись обучать специальности аппаратчика оборудования по обогащению урана. Первый производственный опыт Габов получал вместе с академиками И. К. Кикоиным и Ю. Л. Сагаловичем. Обогатительные машинки, прозванные самоварчиками, нужного эффекта не давали и были заменены на устройства улучшенной конструкции, ОК-6, те самые ЛБ-6, о которых говорилось выше. Дело пошло, но в 1957-м Николай в составе группы специалистов из тридцати семи человек получил назначение в Восточную Сибирь, на Ангарский атомный комбинат, где стал участником пуска первой очереди и кавалером ордена Трудового Красного Знамени. Биография Николая Габова – типичная судьба первопроходцев-атомщиков. Весной 2020-го Геннадий Астраханцев издал книгу о ветеранах труда – участниках Великой Отечественной войны, послужившую мне подспорьем при упоминаниях ветеранов ангарского комбината. В последующие годы на Уральском комбинате введено ещё три обогатительных завода, в Томске-7 построен завод Д-6, но и они не решали проблему развернувшейся гонки вооружений. Потому на Ангаре закладывался атомный гигант, оснащаемый такими высокопроизводительными машинами, как Т-56, превосходящими «шестёрки» (ОК-6) по расходам газовых потоков в три тысячи раз, а по разделительной мощности – в шесть с половиной тысяч. Свердловская задача решена, и в 1954-м Виктор Фёдорович Новокшенов отправлен в Ангарск, чтобы раз и навсегда решить урановый вопрос в противостоянии с Америкой.

* * *

Сталин наделил Спецкомитет по надзору за атомной промышленностью невиданными ранее властными полномочиями. В его деятельность не имели права вмешиваться никакие государственные органы. Госплан, Госснаб и Госстрой СССР безоговорочно принимали заявки элитной отрасли для исполнения. Партийный контроль был ограничен. На основных предприятиях отрасли действовали политотделы и парторги ЦК ВКП(б), которыми фактически управляли руководители Спецкомитета и профильные отделы ЦК партии. Спецотдел № 1 обеспечивал защиту секретной документации, отдел № 2 – пропускной и внутриобъектный режим. На охране закрытых предприятий и технологий стояли спецмилиция, спецпрокуратура и КГБ.

Был введён институт уполномоченных Совета Министров СССР, наделённый большими правами и подчиняющийся непосредственно Лаврентию Берии. За невыполнение плановых показателей или отдельных ответственных заданий виновных ожидали жёсткие административные санкции вплоть до принятия репрессивных мер независимо от занимаемых должностей и чинов. Славский вспоминал, как он, будучи руководителем Минцветмета, был вызван в Спецкомитет за невыполнение задания по изготовлению чистого графита. На отчёте он ощущал себя человеком, который стоит с петлёй на шее в тоскливом ожидании, когда из-под него вышибут стул.

После смерти Сталина, в июне 1953-го, Берия был устранён и атомная империя как политическая система ликвидирована; Спецкомитет и институт уполномоченных Совмина упразднены. Первое Главное Управление при Спецкомитете было преобразовано в Министерство среднего машиностроения, его первым министром назначен генерал А. П. Завенягин, прекрасный организатор и беззаветно преданный государственным интересам человек. Он умер от лучевой болезни пятидесяти пяти лет отроду.

Номерные города (Свердловск-44 и другие) считались городскими районами тех областных центров, к которым они приписывались. Пять из десяти засекреченных городов Минсредмаша были размещены на Урале неслучайно: за годы войны территория «каменного пояса» превратилась в мощный промышленный регион СССР. Сотни эвакуированных и местных предприятий союзного значения, наличие квалифицированных кадров, богатые природные ресурсы и широкие возможности обеспечения режима секретности не оставляли руководству страны выбора. Жизнь в закрытых городах складывалась по нормам «развитого социализма»: абсолютный общественный порядок, обеспечение социальными услугами и качественное снабжение товарами гарантировали спокойную и благонадёжную жизнь населения.

В советские времена жители закрытых городов давали подписку о неразглашении места проживания и любых сведений о них. Эту подписку довелось выполнять и директору ангарского атомного комбината Новокшенову, когда поэт Константин Симонов в дни работы XXIV съезда КПСС заинтересовался, откуда он да кто такой. «Я сибирский крестьянин», – ответил засекреченный директор. Так ему и поверили.

1957 год. Закрытый город под Свердловском, в котором мне, выпускнику школы, пришлось впервые услышать таинственное слово «вертушка». Они уже работали в количестве трех тысяч единиц в режиме испытаний в Опытном цехе № 20 завода-813. На вертушках, правильно – газовых центрифугах (ЦФ), в условиях вакуума «активный» уран-235 отделяется от «пассивного» урана-238, где цифры означают количество нуклонов в изотопах. Сколько может весить атом? Ничто. А нейтрон? Ничтожество. Вот и требовалось два ничто, отличающихся тремя ничтожествами, отделить одно от другого.

В 1952-м Правительство возложило на особое КБ Кировского завода (Ленинград) задачу по разработке промышленной центрифуги, а через пять лет на уральском комбинате (УЭХК) заработал Опытный завод, ещё через пять, в 1962-м, – вошёл в промышленную эксплуатацию центрифужный цех-53. В этой машине сила тяготения земли превышается в сотни раз, в результате чего «тяжёлые» изотопы отбрасываются к периферии корпуса, а «лёгкие» собираются ближе к оси. Получился сепаратор, только не молочный, а со скоростью вращения ротора в полторы тысячи оборотов в секунду и даже более. Да, в секунду, здесь опечатки нет, скорости немыслимые и запредельные. Русский «ядерный волчок» разгоняется на обыкновенной рояльной струне, ставь да разгоняй, но хитрость состоит в особой методике её закалки, без которой центрифуга так и останется роялем. Степень деления на отдельной обогатительной единице чрезвычайно низкая, поэтому собирается последовательная цепочка из сотен тысяч компактных «сепараторов». Так в СССР сложились и тридцать лет существовали две технологии уранового производства – диффузионная и центрифужная.

В 1954-м Уральский электрохимический комбинат был награждён орденом Ленина, а Новоуральск получил статус города, но ещё сорок лет жил под чужим именем Свердловска-44. Он строился по единому генплану, гармонично вписывался в горный ландшафт, превращаясь в город-жемчужину. В начале памятных пятидесятых годов город посетил М. Г. Первухин, председатель инженерно-технического Совета при Спецкомитете по Атомному проекту. Прекрасный оратор, он держал часовую речь на центральной площади, заполненной горожанами до отказа. Зима, мороз, на площади полная тишина, когда муха пролетит – не услышишь, пусть она и белая. Мы, школяры, были, конечно, в первых рядах митинга, ведь наша школа № 41 стояла рядом с площадью, хотя министерская речь нас мало впечатлила.

А вот «биографическая справка» центральной городской улицы оказалась забавней некуда. Поначалу она называлась улицей Победы – в честь недавнего триумфа советского народа в Великой Отечественной войне. Название прижилось и вполне устраивало людей, но властям понадобилось угодить набравшему политическую силу Лаврентию Берии, ведь он, надзиратель за Атомным проектом, лично приезжал на уральский первенец атомной промышленности. Учитывалось и то обстоятельство, что Лаврентий Павлович первым держал похоронную речь на смерть Иосифа Виссарионовича, а значит, на смену ушедшему грузинскому вождю шёл другой грузин. Помню ту речь, даже не самую речь, а сильный грузинский акцент, с которой она произносилась. Горожане только и обсуждали этот акцент. Вот и настал день, когда удивлённый народ увидел на металлических вывесках вчерашней улицы Победы грозное имя Берия.

Городские жители стали привыкать к новому названию улицы, как вдруг словно гром среди ясного неба в июне 1953-го на них обрушилась оглушительная новость о том, что в руководство первого в мире рабоче-крестьянского государства прокрался агент мусаватистской разведки и международного империализма Берия. Это верный ленинец Никита Хрущёв вывел на чистую воду коварного врага, прервав его затянувшиеся козни против советского народа. Но какова оплошность местных властей, не разглядевших под маршальской личинкой заклятого врага! Не загреметь бы вслед за Лаврентием в места не столь отдалённые!

Сбившись с ног, коммунальщики в одночасье содрали с домов улицы-хамелеона вражьи железки и замерли в ожидании нового заказа. Политическое дело требовало срочного решения, а потому в считанные дни оно было принято в пользу товарища Сталина, имевшего прямое отношение к процветанию города атомщиков. Ведь Иосиф Виссарионович лично разрешил здешнее строительство шикарного здания театра оперетты, по нормативам предназначавшегося для городов с населением в триста тысяч человек, тогда как в городке-посёлке их насчитывалось в десять раз меньше. Центральная улица обратилась в символ дорогого и мудрого вождя, чей прах покоился рядом с его учителем, Лениным, в мавзолее Ленина-Сталина. Едва обстановка успокоилась, как в 1956-м на двадцатом съезде КПСС неугомонный Никита Хрущёв взбаламутил страну разоблачением культа личности отца всех народов. Вождь-бутафория! Такое коленце выкинул Никита, когда-то отплясывавший гопака на званых ужинах Хозяина.

Наступил час истины. Новая ошибка категорически исключалась. Но чьё же славное имя выбрать из галереи беззаветных борцов за народное счастье? Не Никиту ли Сергеевича, верного ленинца, вносить в уличную летопись уральских атомщиков? А вдруг и он не того поля ягода? Но вот выход!

Имя бессмертного Ленина – символ верности в качающемся мире! Тоже не ангел, но где их искать, не на небесах же?

Улица Ленина и сегодня уживается в городе с улицами имени директоров УЭХК Чурина, Савчука, Корнилова, академика Кикоина, учёного-атомщика Жигаловского…

* * *

Следующее событие года относится к катастрофам в масштабе мировой атомной отрасли. Ему было предписано случиться на заводе № 817 (комбинат «Маяк»), возведённом в городе-новостройке Челябинск-40, где на атомных реакторах синтезировали плутоний-239 (Pu-239), несуществующий в природе химический элемент. Для этого отработанный на обогатительном производстве уран-238 облучали нейтронами, пока исходный изотоп не превращался в плутоний-239, который извлекали химическим путём, затем в металлургическом цехе получали металлические заготовки и обтачивали их в форме полусфер для ядерных бомб.

Строительство комбината «Маяк» началось в ноябре 1945-го, сразу же после разгрома Японии. На стройку привлекли около сорока тысяч строителей и монтажников, среди которых преобладали зэки, спецпереселенцы и трудармейцы. Под реактор горизонтального типа, который действовал в США, был намечен котлован глубиной восемь метров, но главный конструктор проекта, Николай Антонович Доллежаль, будущий академик и дважды Герой Социалистического Труда, предложил вертикальную схему реактора, что значительно упрощало условия эксплуатации, которая и была принята к исполнению. Пришлось доводить глубину котлована до пятидесяти четырёх метров; на заключительной стадии в нём работало одиннадцать тысяч землекопов. Зима, грунт наполовину из скальных пород, обеспечение плохое, питание ещё хуже. Применялось много ручного труда, хотя работали пять тракторов, которым помогали танки со снятыми башнями. Механизация – отбойный молоток. В ходу кайлы, лопаты и тележки; конный парк насчитывал три тысячи лошадей. Размещались на первых порах в землянках по сто человек. Под жильё приспособили цементный склад, конюшню, бараки исправительно-трудовой колонии и пионерлагерь. Для больных имелся медицинский центр, оборудованный в гусятнике. С той поры весь мир принял конструкцию атомных реакторов вертикального типа. На стройке действовал круглосуточный режим труда, но сроки строительства катастрофически срывались.

Приехал Берия и первым делом отстранил от руководства Ефима Славского, но кому доверить объект, если подготовка атомщиков ещё и не начиналась? Специалистов катастрофически недоставало. Привлекли опытных управленцев оборонной и тяжёлой промышленности. Правительство поручило ведение стройки директору Уральского завода тяжёлого машиностроения Борису Глебовичу Музрукову, наладившему в годы войны серийное производство танков Т-34. Его заместителем был назначен директор Норильского комбината А. П. Завенягин. В команду руководства заводом ввели бывшего наркома танковой промышленности Вячеслава Александровича Малышева и бывшего наркома боеприпасов Б. Л. Ванникова. Научным руководителем завода стал Курчатов. Сегодня трудно представить, как в тех адских условиях была решена невероятно сложная задача. Генеральный директор корпорации «Росатом» Алексей Лихачёв пишет: «Поражает, как при отсутствии кадров в разрушенной войной стране за год и девять месяцев был построен завод 817 и наработан плутоний для испытания атомной бомбы?»

В июне 1948-го на заводе 817 (комбинат «Маяк) состоялся пуск реактора А-1 (Аннушка). Эта дата считается днём рождения комбината, но сюрпризы ожидали атомщиков один за другим. Коррозия разъедала трубопроводы, что приводило к авариям. Урановые блоки плавились, спекаясь с графитовыми стержнями замедлителей. Повреждённые участки приходилось разбивать и вручную удалять отходы совковыми лопатами, при этом персонал завода получал большие дозы облучения. Деятельность предприятия новой отрасли негативно отражалась на окружающей среде. Прежде всего, она состояла в сбросе жидких радиоактивных отходов в реку Теча в количестве примерно трёх миллионов кюри с облучением ста двадцати четырёх тысяч человек, проживающих в речных долинах (1949–1951 годы). На втором этапе загрязнений мощностью двадцать миллионов кюри проявил себя взрыв ёмкости с отходами, когда в 1957-м под воздушным шлейфом стронция-90 и других радиоактивных элементов оказались двести семьдесят тысяч человек. И наконец, ураган 1967-го разнёс радиоактивную пыль со дна высохшего озера Карачай, расположенного на территории комбината, с заражением сорока двух тысяч человек. Работы по консервации озера завершились только в 2015-м.

Среди ликвидаторов аварии 1957-го было немало сибиряков, в том числе из Иркутской области. Вот как те события описывает Олег Павлович Пеньков, мобилизованный в 1959 году в ряды Подразделений особого риска (ПОР) из города Усолье-Сибирское (Стихотворение «Храните память». Печатается в сокращении):

 
Давайте вспомним,
Как в сорок пятом
В ядрёной бомбе
Взбесился атом.
 
 
Он, неделимый,
Делиться начал,
Угрозой миру
Всех озадачил.
 
 
Как Хиросиму,
Как Нагасаки,
Спалить Россию
Взялись вояки.
 
 
Была возможность,
Да опоздали:
Мы щит надёжный
Себе создали.
 
 
И щит наш прочен,
Защита наша,
У «кузьки» очень
Строга мамаша.
 
 
Храните память
На письмах, фотках
О шедших в пламя
В подводных лодках.
 
 
Кто молчаливо
Шагал колонной
По центру взрыва
Землёй прожжённой.
 
 
Уж мы-то знаем
Не понаслышке,
В себе таскаем
«Грибы» и вспышки.
 
 
Нас не придётся
В граните высечь,
Нас наберутся
Десятки тысяч.
 

ПОР – наименование спасательных формирований Вооружённых Сил, КГБ, внутренних и железнодорожных войск СССР, состав которых при выполнении служебных обязанностей подвергался радиоактивному облучению. Они действовали при проведении ядерных испытаний, ликвидации радиационных аварий, при сборе и захоронении радиоактивных веществ. Подразделения особого риска образованы в 1954-м, но о них молчали более трёх десятилетий, и только чернобыльская катастрофа заставила государство признать существование борцов с невидимой смертью.

Производственное объединение «Маяк» ускоренно набирало производственные мощности. В марте 1954-го в нём работало уже шесть атомных реакторов, целый реакторный завод, а вместе с ним строилось ещё два завода – радиохимический для извлечения плутония из облучённого урана и химико-металлургический для его преобразования в металл. Работы по созданию бомбы велись в невероятной спешке, за которой внимание к хранению и утилизации отходов производства было ослаблено. Токсичные жидкие отходы химкомбинат сливал в открытую водную систему рек Теча – Исеть – Тобол и в озеро Карачай, расположенное на территории комбината, а для наиболее опасных отходов было построено хранилище на глубине до десяти метров, где в круглых бетонных отсеках были установлены двадцать стальных баков объёмом по триста кубических метров. Поскольку распад ядерных материалов сопровождается выделением тепла, то во избежание перегрева баков их наружные стенки охлаждались циркулирующей водой. Беда случилась ясным воскресным днём, 29 сентября 1957 года, когда из-за выхода из строя системы охлаждения один из баков рванул так, что Челябинск, расположенный за сто километров, в вечернее время принял красочное свечение неба, вызванное распадами плутония, за полярное сияние. О необычном небесном явлении отозвалась газета «Челябинский рабочий». При взрыве бетонная крышка бака весом в сто шестьдесят тонн улетела на двадцать пять метров. Радиохимический завод для получения плутония, только что построенный, готовили к пуску, когда на него обрушились тонны обломков и чёрного пепла.

Взрыв на комбинате ПО «Маяк», 1957 год

В атмосферу вылетели десятки тонн высокотоксичных радионуклидов, основная часть которых выпала на территории комбината, остальные шлейфом длиной до трёхсот километров покрыли двести населённых пунктов Челябинской, Свердловской и Тюменской областей. В зоне Восточно-Уральского радиоактивного следа (ВУРС), распространившегося на старинную татарскую деревню Багаряк, города Каменск-Уральский, Камышлов и дальше до Тюмени, оказалось двести семьдесят тысяч человек. Полномасштабной атомной буче дали название Кыштымской аварии, хотя близко расположенный город Кыштым к ней не имел никакого отношения. Но как же её называть, если труженики сверхсекретного комбината «Маяк» имели прописку Ленинского района города Челябинска, считаясь жителями областного центра? С середины шестидесятых Челябинск-40 стал называться Челябинском-65, и только в 1994-м он стал Озёрском, тогда и получили его жители озёрскую прописку.

По свидетельству главного инженера комбината Е. И. Микерина, медицина настаивала на закрытии и переносе всего производства, что было равнозначно остановке работ по получению оружейного плутония. Понимая роль и значение комбината в создании ядерного щита страны, его руководство, не дожидаясь столичных указаний, немедленно приступило к ликвидации последствий аварии. Люди тоже понимали свою долю ответственности и без громких призывов, в напряжённом рабочем ритме проявляли обыкновенный массовый героизм. На территории комбината, ни на день не прекратившего работу, повсеместно мыли водой из шлангов здания, оборудование, дороги и город тоже; меняли грунты. Мойка продолжалась год, потоки радиоактивной воды сливались в озеро Карачай. Городская баня работала круглосуточно и без выходных. Микерин писал в воспоминаниях, что в те годы на комбинате насчитывались тысячи профессиональных больных, получивших как внешнее, так и внутреннее облучение, из которых половина не доживала до пенсии. Кадров всегда не хватало, поскольку их постоянно выводили в «чистую зону». Работало много сотрудниц химических специальностей и выпускниц челябинского ремесленного училища, потому как мужчин выбила война. Они исполняли функции самописцев, фиксируя показания приборов, датчики которых были установлены на реакторах. Факт аварии был засекречен, а санитарная зона отчуждения объявлена Восточно-Уральским государственным заповедником, в котором и сегодня ведутся научные работы. ВУРС превратился в ВУГЗ. Над устранением последствий аварии годами работали десятки тысяч ликвидаторов. Через неделю после Кыштымской аварии началось отселение из заражённых посёлков, которое продолжалось два года. Двадцать три населённых пункта снесли с лица земли, за утрату имущества людям на месте выплачивали суммы причинённого ущерба. По воспоминаниям свидетелей событий, урожай овощей сваливали в траншеи и засыпали землёй. Было выселено тринадцать тысяч человек, скот уничтожали. Тема ликвидации последствий аварии легла в основу стихотворения О. П. Пенькова «Челябинск-40» (печатается в сокращении):

 
… Мы ехали долго, большим эшелоном,
Задорно и весело было тогда в нём.
На запад везли нас в неведомы дали,
Куда мы приехали, нам не сказали.
А утром в солдатскую форму оделись
 
 
И, выйдя наружу, вокруг огляделись.
Тут озеро рядом, зовётся Булдымом,
Покинутым было оно, нелюдимым.
В нём рыба плескалась и утки купались,
К нему подходить нам не разрешалось.
Узнали одно – здесь отстойник взорвался.
Он облаком грязным до неба поднялся;
И атомный пепел из облака выпал
И землю, и сёла той грязью засыпал.
Невидимой грязью, без запаха, цвета…
И наша задача – очистить всё это.
А чтобы о взрыве нигде не узнали,
Не разглашать мы подписку давали.
Её много лет соблюдали мы строго,
В тюрьму за огласку грозила дорога.
Молчали, и долгие годы промчали,
Но вот про чернобыльский взрыв закричали.
Под эту шумиху раскрыли газеты
Все бывшие тайны, большие секреты —
Про бомбу, которую здесь создавали,
Про взрыв, о котором нигде не слыхали,
Как скот убивали, сжигали посевы…
Теперь обо всём этом знаете все вы.
Известно сегодня белому свету:
Завод «Маяком» называется этот.
Он будет стоять и светить год за годом,
А мы, маяковцы, мы молча уходим.
Но только память ночью не прогонишь,
И в ней нам не создать запретных зон,
 
 
Но некому сказать теперь: «А помнишь?
Ведь был тогда нас целый эшелон!»
 

Суммарная активность Кыштымского выброса была намного ниже Чернобыльского, но челябинские отходы содержали долгоживущие элементы стронций-90 и цезий-139 с периодом полураспада, за который вещество теряет половину радиоактивности, до тридцати лет. Стало быть, существенную активность эти элементы теряют через сотню лет. С плутонием и того хуже: он распадается тысячелетиями. Официальная информация о техногенной катастрофе в Челябинске-40 была опубликована через тридцать лет, как специально после того, когда активность стронция и актуальность темы снизились вдвое. Подвиг ликвидаторов отражён в кратких строках стихотворения Олега Пенькова:

 
Был тайной скрыт тот подвиг молчаливый,
И потому вины нет вашей в том,
Что в Вечность неизвестными ушли вы,
Прикрыв Россию ядерным щитом.
Что значит «ликвидатор-маяковец»?
Об этом можно было написать
Большую и трагическую повесть,
Ведь не было подписки – забывать.
 

Общая лечебная система к изучению заболеваемости и влияния радиоактивного выброса на здоровье населения не допускалась из-за секретности и закрытых сведений. Трагичной оказалась судьба Татарской Караболки, образованной бежавшими татарами после взятия Казани Иваном Грозным. С той далёкой поры мусульманское поселение процветало, славилось мастеровыми, умельцами, учёными и управленцами, пока не грянул атомный удар. У многих из тех, кто в момент аварии работал в поле, пошла кровь из носа и ушей. При виде зарева сельчане попрятались в домах, решив, что началась война. Собаки выли, глядя на небо, откуда шла невидимая угроза. На следующий день выпал серый «снег», на уборку которого жителей мобилизовали под надзором милиции и солдат. Осадки убирали голыми руками, без каких-либо средств защиты. И уж совсем непонятно было школьникам, которых пригнали на поля, зачем закапывать и хоронить в земле выращенный урожай?

В 1959-м исполком Челябинского областного Совета депутатов принял решение о переселении Татарской Караболки и Багаряка, но его исполнение почему-то не состоялось, и жители были брошены на произвол судьбы. Разрушенная инфраструктура, распущенный колхоз, безработица, онкология и отсутствие чистой питьевой воды. Хлеб выращивался на заражённых полях, скот выгонялся на такие же луга, «эксперимент» продолжался десятилетиями. Население Татарской Караболки сократилось в десять раз, а село обросло семью кладбищами. Американская разведка установила факт уральской аварии, но заокеанская пропаганда молчала, чтобы не ставить под удар общественного мнения собственную атомную программу; они и сами сливали радиоактивные отходы напрямую в океан. Мы, секретные физтехи, узнали о челябинской аварии, не отставая от разведки; тогда я и понял, что за странную картину довелось мне наблюдать на станции Багаряк, ближайшей к комбинату «Маяк». В начале октября родители поручили мне отвезти в деревню к дедам младшую сестрёнку Галинку. Надо было ехать до Михайловска, а дальше автобусом до Поташки, от которой до Челябинской области рукой подать. На свердловской платформе стояли две электрички без опознавательных знаков, на одну из которых, по подсказке молодого человека татарской внешности, мы и сели.

На полпути я почувствовал неладное, вагон практически опустел, но решил ехать до конечной станции и взять билет на обратный путь, всё равно другие электрички не ходили. Приехали в Багаряк. Вокзал старенький, деревянный, тоже пустой.

Кассир продала мне билет и тут же захлопнула окошко. На улице темень, безжизненность, никаких огней, только яркие звезды на небе и собачий вой. Псы изливали неведомую тревогу, посылая в ночную пустоту истошные сигналы бедствия.

Они ведали миру о случившейся катастрофе. А было так, что после взрыва на «Маяке» в Багаряк прибыли облачённые в балахоны дозиметристы и сказали: «Немедленно уезжайте». А куда? С жителей взяли подписку о неразглашении на двадцать пять лет всего того, чего они и знать не знали. Люди и без подписок жили по понятиям сталинских времён и молчали как рыбы. Под утро – мы обратно с заражённой территории, куда молодой татарин отправил меня для расширения кругозора, и где я получил статус ночного свидетеля аварии, вставшей в один ряд с Чернобыльской и Фукусимской. Это было крещение при поступлении на факультет ядерной физики, с окончанием которого мне пришлось вплотную сталкиваться с подобными явлениями, хотя и в пределах производственных зданий.