Текст книги "Красота"

Вукан возбужденно ходил по комнате без остановки и передышки: рассказывал, мечтал, фантазировал, придумывал себе титулы, требовал, чтобы говорила с ним на латинском языке. Его не волновала ее боязливая дрожь, не пугал ее робкий страх, когда он перед ней рисовал картины поражения Стефана, не беспокоили ее тихие слезы. После лихорадки фантазий он, мокрый как мышь, уставший и изможденный, отдыхал, привалившись к спинке кровати, отвергая ее заботу и сухую перемену белья, которую она робко предлагала ему. Ее холодная ладонь на покрытом испариной лбу приводила его в чувство, хотя вид седой заботливой жены, которая скорее напоминала мать, а не супругу короля и правителя, раздражал. Тогда он, смущенный и злой, не прощаясь, покидал покои, кляня себя за то, что вообще сюда приходил и на некоторое время забывал о ее существовании – до тех пор, пока опять не врывался в ее комнату, беспокойный и лихорадочно возбужденный.

Пока Вукана сжигала внутренняя страсть, Стефан жил и правил – установил и укрепил свою власть, навел порядок в стране и разобрался с мятежными феодалами. Он научился укрощать свой беспокойный нрав, научился быть холодным и расчетливым. Но успешно управляя государством он так и не смог наладить мир в собственном доме. Высокомерная Евдокия не признавала его право на последнее и окончательное слово. Она и наедине, и перед свидетелями, часто могла возразить ему, могла пойти против его воли. Она пренебрегала им, язвила, упрекая его за низость происхождения, жаловалась на грубость и невежество сербского двора и народа. Она с высоты своего положения презирала это молодое государство, которым правил ее муж, отказываясь быть послушной и преданной женой, терпеливой и мудрой матерью. Дети – сын Радослав и дочь Комнина – не внесли в их брак ни мира, ни доверия.

Евдокия тяжело переносила беременности, но упрямо отказывалась от лекарей жупана, так как считала их шарлатанами и колдунами и требовала, чтобы к ней приводили греческих бабок-повитух. Беременности и роды не изменили ее девичью фигуру и прямую изысканную осанку, но лицо ее осунулось, и она обвиняла в этом суровый климат в котором она жила, диких людей ее окружающих и невнимательного к ней мужа. В неистовом и непреодолимом желании сохранить уходящую молодость, Евдокия тщетно пудрила щеки мелким порошком из фасоли и наносила все более яркие слои румян и помады. Ее ужасала мысль, что всю оставшуюся жизнь она проведет за каменными стенами Раса, далеко от моря – словно невольница, заживо похороненная между неподвижными горами и глубокими острыми ущельями, в стране правителя, которого она не любила, но с которым ее обвенчала судьба. Она то впадала в мрачное отчаянье и молчание, то пугала окружающих необузданными вспышками гнева. Тогда она била посуду, рвала на себя одежду и волосы, кидала на пол подсвечники и опрокидывала столы и сундуки, выплескивая всю свою горечь и страх на слуг и свиту. Затем вспышка гнева угасала, и она опять замыкалась в себя, отказываясь от еды. Подверженная ураганам эмоций, сотрясающим ее дух, она избегала мужа и даже к сыну Радославу относилась прохладно, хоть он и очень был на нее похож и ликом, и нравом.

Посылки с дорогими шелками и украшениями ручной работы, духами и невероятно дорогой обувью, лишь на время успокаивали ее – слишком уж напоминали они о роскоши, оставленной вдалеке, о расстоянии, разделяющем ее от мест, где она хотела бы жить, у моря в изысканных царских палат, украшенных венками и пурпуром. Тогда приходила ярость – слепая и жестокая, от которой придворные прятались, боясь ее гнева и проклиная эти вспышки ярости. В период же хрупкого спокойствия Евдокия, лаская сына и дочь, рассказывала им сказки своего детства и заставляла Радослава поклясться, что он никогда не будет брать пример со своего отца и всегда будет помнить, что он внук благородного и великого императора.

Стефан придумывал себе дела, чтобы как можно дольше находится вдали от столицы. Он все чаще искал утешения на стороне, предаваясь мимолетным удовольствиям, которые, впрочем, вместо радости приносили лишь усталость, опустошая его. И эту пустоту ничто не могло заполнить. Брак, заключенный в интересах государства, поставил под угрозу все, ради чего он и был затеян: само государство. И в один тяжелый для него день 1200 года, великий жупан Стефан, неожиданно вернувшийся в дом, после очередной отлучки, не сняв плаща, который был запачкан грязью из-под копыт, свидетельствующей о том, что коня гнали нещадно, ворвался в женскую часть дома, оттолкнул охранников и, выломав в ярости двери, ворвался в спальню своей жены. Слухи о неверности Евдокии уже долго кружили по стране и пугали народ, не привыкший слушать истории, в которых их хозяева были обмануты и несчастны так же, как и они. Зато эти истории развлекали знать, которая с радостью тайком смеялась невзгодам правящего дома.

Выплеснув весь накопившийся гнев и злобу, которую он годами скрывал от надменной жены, Стефан сорвал с Евдокии пурпурные, вышитые золотом одежды. Испуганная Евдокия, столкнувшись со стальным гневом своего супруга, которому она так часто перечила, не смогла вымолвить ни слова. Громко, чтобы услышал весь двор, Стефан кинул ей в лицо то грязное слово, которое со страхом до этого шептала вся страна. Схватив жену и перебросив ее тело через плечо он понес ее по коридорам восклицая, что выкидывает из дома цареградскую уличную девку и лицедейку, паршивую овцу императорской семьи, позор для дома и отца. Вынеся заходящуюся в плаче ношу, Стефан кинул ее на голую землю двора, оставив ее, всхлипывающую и сломленную, одетую лишь в длинную белую льняную рубашку, сидеть в пыли и грязи. Так она и уехала из страны, не смея забрать с собой ничего, кроме нижнего платья. Заплаканная, растрепанная и босая, сопровождаемая растерянной стражей, она вошла в неудобную повозку, которую тянули откормленные и сильные кони. Радослав и Комнина, распознавшие среди крика и шума плач матери, прибежали к отцу и по-детски искренне умоляли его передумать и вернуть мать, но он был неумолим: не глядя на детей, не слушая ни их мольбы, ни их рыдания, он дал знак, и скрипучая повозка двинулась, увозя Евдокию.

Возвращаясь в город своего детства, опозоренная, сломленная Евдокия, трясясь в неудобной повозке на горных дорогах, завернутая в грубый и не совсем чистый военный плащ, который ей дал тайком один из сопровождающих, стойко выносила все тяготы пути, Прежде чем она прибыть в порт Дуррес, находящийся во власти ее отца, где ее ждала царская ладья, Евдокия должна была пересечь владения короля Вукана – ее холодного деверя, которого она немного боялась, но в котором по-женски точно видела интерес и знала, какое неприличное желание томит его. Вукану уже сообщили обо всем, что произошло, и он, желая напакостить брату, решил роскошно встретить изгнанницу. Он отправил ей навстречу людей и предоставил ей нарядную повозку с украшениями и одеждой, которую заслуживала дочь высокого рода и мать внука Стефана Немани Вукан появился перед невесткой с улыбкой, которая редко украшала его строгое сосредоточенное лицо, верхом на богато убранном коне, в одежде из самого дорогого шелка, скроенной по западной моде, вооруженный и затянутый в роскошные ремни на которых висело дорогое оружие, свежевыбритый, изменившийся. Его окружала свита, оказывающая ему всяческие почести.

Вукан, ожидая принцессу, не послал никому ни одного письма. Он не спешил сообщать Папе и венгерскому королю о происшествии, не старался показать себя благородным, великодушным человеком, готовым помочь даме, находящейся в беде, не стал ни защищать неверную жену, ни обвинять Стефана. Он выжидал. Для бывшей невестки он, в освещенном просторном зале, где он собрал все лучшее, что его двор мог предложить, устроил торжественный ужин, в течение которого развлекал Евдокию, к которой, когда она пришла в себя в привычной среде аристократов и сановников, вернулось ее надменность. А затем, проводив гостью в ее покои, Вукан долго, терзался, размышляя, следует ли ему встретиться с ней еще раз. Он не мог заснуть, волнуемый возникшими ощущениями и будоражащими душу и тело желаниями. Он не совсем понимал, что нужно делать – писать ли о событии, интриговать ли, скрывать ли, лелея в себя возбуждение. Раздираемый желаниями, он тянул с отъездом невестки. Он знакомил Евдокию с придворной жизнью и окрестностями, подолгу гуляя с ней верхом. По его приказу, ей сшили изумрудно-зеленое платье для верховых прогулок, украсив его драгоценными камнями и жемчужными пуговицами. Он перестал совещаться с своими соратниками, перестал находить наслаждение в интригах и заговорах и придворные в изумлении поворачивали головы, слыша сосем неприличествующий ему, не идущий ему, в их представлении, смех. Они недоумевали и даже опасались внезапной перемены, произошедшей с их таким предсказуемым, таким когда-то понятным для них правителем.

Вукан использовал любую возможность остаться наедине с невесткой, которая уже полностью пришла в себя и расцвела от льстящего ей внимания бывшего деверя. Он, всегда осторожный сверх всякой меры, всегда чего-то боящийся, всегда настороженный, ныне совершенно спокойно отправлялся на прогулки с Евдокией, запрещая страже сопровождать их.

Однажды, запыхавшись от долгой и быстрой езды, они поднялись в горы, откуда можно было увидеть голубую полоску моря и почувствовать легкий средиземноморский ветер. Вукан снял перчатки и будто случайно, рукой, небрежно перекинутой через широкую шею спокойной, благородной кобылы, коснулся ладони Евдокии. Греческая принцесса, его бывшая невестка, не отдернула свою руку и не тронула с места вспотевшего, тяжело дышащего коня. Она спокойно повернула к нему красивую голову и, слегка нахмурясь, посмотрела на него без страха, с вызовом и укоризной и скрытым нетерпением. Вукан потерял дар речи – у него перехватило горло и знакомая боль обожгла сердце. Кровь запульсировала в жилах, забилась толчками на висках. Взгляд стал мутным и жаждущим: Евдокия была перед ним – роскошная, зрелая, с фигурой, которую материнство только украсило. Такая, какую он помнил и которую желал. Именно ему, как и престол, она должна была принадлежать. И именно ее и престола, законного, принадлежащего ему по праву рождения, он был лишен, а ее отдали тому, кто не ценил ни ее, ни престол. И вот сейчас она могла, нет, она должна была стать его. Она не отвела взгляд, увидев на его лице румянец страсти, она высокомерно осознавала всю полноту своей власти над ним, она чувствовала всю силу его желания, смешанного со страхом и нерешительностью. Неуверенные пальцы Вукана, словно все еще боясь отказа и укора, медленно двинулись вверх, поднимаясь от ладони в мягкой кожаной перчатке: сначала он коснулся открытого округлого запястья, скрывающегося под непрочной защитой кружевных лент, затем выше, туда – к запретной плоти.

В голове метались пугающие мысли: он представлял себе православных попов в их черных угрюмых облачениях, представлял их обвинения в том, что он предал веру, наслаждаясь грехом кровосмешения, видел народ, который крестится в неверии и плюет в негодовании, узнав о грехах своего правителя. Рука поднималась все выше, скользя вдоль подкладки аккуратно скроенного широкого рукава, лаская мягкую, белую ухоженную, податливую кожу, приближаясь к локтю. А перед глазами вставал западный сосед – боснийский бай Кулин. Рисовались картины, как переходит он с войском Дрину и грабит земли развенчанного, обвиненного в нехристианской жизни и отступничестве короля Далмации и Дукли, как жестоко мстит он Вукану за его доносы Папе.

Рука коснулась восхитительного нежного локтя, коснулась совершенной бархатной нежной складки, а перед глазами возник венгерский король Имре, который разочарованный в своем союзнике, останавливает армию на сербской границе. Вукан все тяжелее дышит, губы обнажают неровные зубы, представляя, как идет он рядом с изысканной ладной принцессой, как наслаждается, видя зависть и желание в мужских взглядах, когда он ей, своей жене, дочери греческого императора, позволяет принять приветствия иностранных посланников и богатых купцов, которых она очаровательно приветствует на их родных языках.

Евдокия, спокойна, она уверенно удерживает бедрами беспокойную лошадь, не дает ей двигаться, чтобы не прерывать неожиданный момент. Осторожная рука Вукана, ободренная женским молчанием и гордым, но зовущим, не отталкивающим, видом, двигается дальше, лаская такую соблазнительную плоть. Дрожащая мужская рука коснулась скрытого, соблазнительно мягкого плеча и Вукан увидел, как Папа Иннокентий III, испытывая отвращение к протеже, над которым смеется вся Европа, перестает отвечать на его письма и приказывает католическому духовенству, с недавних пор воспарившему и обретшему могущество в стране Вукана, поддержать Стефана, которому шлет сообщения о быстром короновании. Рука Вукана, влажная, горячая дрожит, с силой сжимая плечо Евдокии, и переходит к полной зрелой груди возбужденной женщины, а перед глазами Вукана стоит насмешливое голубоглазое лицо брата, смеющегося, что он подобрал потаскуху брата, коронованного папской короной. Длинную мягкую прядь волос Евдокии, выбившуюся из-под длинной шали, подхватывает ветер и она, эта прядь, задевает лицо Вукана и он отшатывается как от пощечины.

Это его, Стефана пощечина, его смех, это он скачет верхом, окидывая взглядом густые ряды папских войск, принимая знамена и знаки королевского достоинства. Это он смеется, пока на его голову надевают корону и море людей одновременно падает ниц перед первовенчанным королем сербов. Вукан, обожженный этой пощечиной и этим смехом, одергивает руку, неуклюже срывая в движении одну жемчужную пуговицу с женского наряда. Попятившись он отступает и гаснут темные, печальные порочные глаза. Горячими ладонями, пахнущими ароматом женской кожи он мнет свое пылающее лицо, приводя себя в чувство, судорога сжимает желудок, заставляя глубоко резко дернуть узду, пугая коня, шарахнувшегося в сторону.

Заикаясь и обливаясь холодным потом, от говорит, что пора и пытается натянуть перчатки на ставшие непослушными пальцы. Злится. Кидает их в сторону, трогая с места.

Тихая и вроде бы равнодушная Евдокия, поправив рукава, строго сидит в седле – холодная и гордая. На лице – маска. И только в темном взгляде, припорошенном пеплом равнодушного примирения с судьбой, нет – нет, да и полыхнет искорка боли и злости. Вукан пришпорил коня, спеша к городу, убегая от себя и страсти к надежности: к страже, к придворным, к свидетелям. Это было похоже на побег. Трусливый. Неприличный. Он оставил Евдокию далеко позади себя, даже не оглядываясь, едет ли она за ним и что с ней.

В этот же день, учтив и серьезен, в сопровождении сыновей, Вукан в предоставленных ей покоях сообщил, что он больше не имеет права ее задерживать, не имеет права так долго откладывать ее встречу с семьей, которую она, конечно же, ждет с нетерпением. Вукан пожелал ей счастливого пути, попросил поминать его добрым словом и передать его сердечный родственный привет отцу, достопочтимому кир-Алексею, правителю Греческого царства. Затем, прямой и строгий, с губами, опять сложившимися в тонкую линию, он покинул покои, приказав страже проводить бывшую невестку в порт. Сам же вернулся под защиту тройных дверей и начал, обдумывая каждое слово, составлять письма.

В письмах он описывал своего брата как человека нрава буйного и дикого, как пьяницу и развратника, чьи примитивные страсти несут угрозу миру, укладу и порядку в государстве. Увы, его брат – безбожник и развратник, без толики уважения к святому таинству брака, что конечно огорчает его, Вукана – сдержанного, богобоязненного человека, верного мужа и доброго правителя.

Жалкое состояние разделенной страны, о котором также слезно повествовалось в письмах, заинтересовало адресатов – всегда отзывчивых, когда речь идет о слабости соседей: венгерский король Имре, празднующий победу в войне, которую он вел против брата Андраша, наконец, откликнувшись на просьбу Вукана, в 1202 году повел свою армию в поход на Великого жупана Стефана и его страну. Венгерские отряды, под командой опытных командиров, перешли границу и двинулись вперед: грабя, убивая, сжигая, захватывая. С севера надвигалась бронированная конница и тяжелая пехота Имре, а с юга – Вукан, который под своими знаменами собрал мелкую приморскую знать, мечтающую о войне как о способе разбогатеть и получить новый титул.

Для Вукана начало войны было удачным. Надежные и верные люди сообщали, что венгры уверенно и легко идут вперед, заставляя отступать войска Стефана, в рядах которых все – активнее процветет дезертирство. Вукан, которому не терпелось сесть на трон своего отца, тоже наступал стремительно, не жалея ни лошадей, ни людей которые сражались на пределе возможностей. Он гнал армию вперед, жестоко ломая сопротивление и полностью выжигая территорию. Весь в напряжении и возбуждении Вукан не думал ни о безопасности, ни об удобствах – он был первым в верховой езде и сражениях, наконец-то доказав всем, что он достойный сын Стефана Немани. Он не снимал доспехи, которые покрывали многочисленные следы от ударов, нанесенных в битвах, он, ранее болезненно подозрительный, боящийся шпионов и предателей, ныне принимал под свои знамена всех: и перебежчиков, и авантюристов и разный бродячий сброд. Он, высокомерно выпрямившись в седле, обещал им поместья, титулы и богатства. А в знак верности и службы требовал лишь одного – идти вперед, уничтожая все на своем пути.

Стефан, теснимый с двух сторон поспешил укрыться в столице – в укрепленном Расе. С севера лавиной шли венгры, захватывая крепости и города, грабя и уводя народ в рабство. Юг окончательно перешел в руки Вукана, который, освоив территорию, рвался вперед, к столице. Понимая, что еще немного и укрепленный город вместо спасения станет западней, Стефан решил бежать. Он под покровом ночи покинул столицу, оставив ее без защиты. В эту ночь на челе его появилась глубокая вертикальная борозда морщины, изменившая его лицо, и потемнели и запали когда-то насмешливые глаза. Эта ночь была самой тяжелой в жизни Стефана.

Собрав казну и государственную печать, сына Радослава и дочь Комнину он, в окружении нескольких верных друзей, стараясь оторваться от преследовавшей его братской сербской конницы, покинул город, беря направление в сторону болгарской границы. Стефан решил искать помощи у отцовского верного друга и союзника, лютого противника венгров – болгарского царя Калояна.

Упустив брата, Вукан, торжественно вошедший в Рас, где его встречал угрюмый народ, почувствовал, что его обманули: не было ни радости, ни удовольствия. Укрепленный город оказался меньше, чем он помнил, а победа – далась дороже, чем он думал. Мрачная крепость показалась ему грубой и холодной, венгерские военачальники, ехавшие с ним, раздражали его своим самоуверенным видом и тем, что нахально лезли вперед, громко судача на диком своем языке и высмеивая то, что видели. Венгерскому королю Имре он, качестве компенсации и благодарности за помощь в войне, подарил восточные земли. А сам Вукан наконец-то присвоил себе титул Великого жупана, признав при этом верховную власть венгерского короля. Отказываясь подчиниться отцу, отказываясь быть вторым при брате Вукан легко согласился быть вассалом венгерского короля, легко пошел под узду иностранца, обещая ему, что и он, и его наследники останутся ему верными и послушными.

Король Имре с удовольствием добавил к своему титулу еще один – король Рации – так венгры называли Сербию, ставшую теперь частью венгерской кроны. Ограбленная и изуродованная страна стала под управление Великого жупана Вукана Неманича, который, чувствуя себя неуверенно на отнятом троне, пытался найти опору в Православной церкви, но столкнулся с тихим, но решительным сопротивлением младшего брата Растко – ныне влиятельного духовного учителя – монаха Саввы. Ему ничего не оставалось как уповать на поддержку венгерского короля, выполняя приказы и распоряжения чужаков. Он писал Папе бодрые письма, в которых описывал свою блестящую победу и блистательные достижения, высказывал ему уважение, благодарил, предлагал землю, народ и церковь подчинить его власти и закону, просил, чтобы он опять послал способных католических священников – но только сейчас уже с короной для него и епископским паллием для нового церковного главы, которого выберет и пошлет в Сербию Папа. Он хотел жить. И выживал как мог.

Стефан тоже не сидел сложа руки: получив помощь болгарского царя Калояна, он начал совершать ночные вылазки, нападая с небольшими отрядами на войска Вукана и венгров. Летучие отряды появлялись неожиданно, нападали и исчезали, не давая противнику опомниться, не давая возможности предположить, где они появятся в очередной раз и не давая возможности подготовиться. Война шла постоянно: Затяжная как ненастная погода, она разоряла страну: Алчная и ненасытная знать использовала безвластье, затевая междоусобные сражения: богатый и сильный отнимал последнее у бедного и слабого: Даже венгерская армия не было застрахована от разбойников-аристократов, которые дерзко нападали на них, считая своим правом грабить и насиловать, и гнать на север длинные ряды рабов. Их вели для того, чтобы заселить пустынные земли, которые должно давать доход для короля Имре.

Беды, несчастья, голод, болезни. Война. Беспрерывная война. Уже второй год. И кажется, что нет ей ни конца, ни края. Нет и не будет.