Текст книги "Швейцарские горки. Испанский сапог (сборник)"

Глава 28
Urbi defuit orbis
Где замыкается круг

Следователь самостоятельно принимает все решения о направлении следствия и несет полную ответственность за проведение следственных действий.

А в Москве уже шел снег.

Его крупные хлопья метались, гонимые порывами ветра, между застывшими прямо на промерзающей земле скульптурами у скверика на Тишинке. И все эти владыки и страдальцы, поэты и узники, мыслители и красавицы, клоуны и чудовища покорно подставляли себя накрывающему их снегу.

– Вот, собственно, и все, – сказал Ледников.

Георгий Олегович Альмезов молча кивнул. Было трудно понять, стало ли для него все, что рассказал Ледников новостью. А может, он все уже знал по своим каналам, от того же Гриба, например?

– Что стало с Сухоцким, я точно не знаю. Но уверен – ничего хорошего. Бежать ему некуда. Может быть, его тело найдут где-нибудь… со временем…

– Или уже не найдут никогда, – негромко сказал Альмезов, явно думая о чем-то другом.

Может быть, он думал об оставшихся в стороне Грюнвальд и Безумном изобретателе? Но спрашивать его об этом Ледников не стал – захочет, скажет.

– Спасибо, – решительно, словно что-то уяснив про себя, сказал Альмезов.

Ледников зябко передернул плечами.

– Да, вот флэшка, которую вы мне давали. Я переписал на нее признания Сухоцкого. Может, вам понадобится.

Альмезов молча кивнул.

– Ну, мне пора, – сказал Ледников.

Альмезов ничего не ответил. Но когда Ледников уже собрался уходить, вдруг доброжелательно осведомился:

– Валентин Константинович, а вам не кажется, что вы чересчур доверчиво отнеслись к откровениям господина Сухоцкого?

Ледников посмотрел на него вопросительно:

– Что вы имеете в виду?

– То, что роль сего господина в случившемся куда значительнее… Уверяю вас, он вовсе не был только послушным орудием в руках того же Доусона.

Нельзя сказать, что Ледникова очень удивили слова Альмезова. Во-первых, он вовсе не принял откровения Сухоцкого за истину в последней инстанции. А во-вторых, он прекрасно понимал, что у Альмезова есть свои заключения на сей счет. Причем основанные на информации, которой он пока делиться не спешил.

– У вас есть серьезные основания так считать? – задумчиво спросил Ледников.

– Есть.

– Любопытно, – сказал Ледников.

Он думал о том, что слова Альмезова лишь подтверждали его давние подозрения, что он был вовсе не единственным действующем лицом в Бернской операции. Любопытно все-таки, какую именно роль ему, Ледникову, отвели Альмезов и другие уполномоченные товарищи, умеющие разыгрывать длинные партии? Кем он был в их хитроумных схемах и диспозициях? Подсадной уткой? Болваном, которого используют втемную? Просто случайным партнером, которому нельзя доверить многое?

Дело тут было не в обиде. Отец с самого начала предупредил его, с кем он имеет дело, и у него не было оснований заблуждаться на сей счет. Интересно все-таки, что они с Немцем не разгадали там, в Берне?

– Вы считаете, что Сухоцкий вел игру? Принимал решения? – спросил Ледников.

Альмезову надо было подыграть. Теперь Ледников ясно видел – Альмезову нужно продемонстрировать, что он сделал не меньше Ледникова, а может, и больше. Что отомстил за смерть Разумовской именно он. И сознавать это, как видел Ледников, было для него особенно важно. Необходимо.

– Но ведь операция против Абрамова началась еще несколько лет назад, причем именно с ареста Сухоцкого? Он что, и арест свой подстроил сам?

– Нет, разумеется. Тогдашнее дело с арестом было придумано, чтобы попридержать министра Абрамова, развившего слишком бурную деятельность в ядерной отрасли, которую американцы уже считали практически разрушенной и готовились взять под свою плотную опеку. В тюрьме Сухоцкого завербовал Доусон именно с прицелом на министра Абрамова. Правда, когда Абрамов быть министром перестал, интерес к нему у американцев быстро угас… Так что идея выманить его из страны и экстрадировать в США, чтобы добиться нужных показаний, пришла в голову именно Сухоцкого. Он предложил ее Доусону. Тот лишь ухватился за нее в расчете, что показания Абрамова могут стать козырной картой в подготовке нападения на Иран.

– Значит, Сухоцкий просто выслуживался перед Доусоном?

– Да нет. Сей господин умеет мыслить системно. Конечно, он планировал таким образом заполучить объект своей давней страсти – Женю Абрамову. Ведь она, разумеется, последовала бы за отцом… В Америке Сухоцкий намеревался стать ее единственной надеждой и опорой. Со всеми вытекающими последствиями. Однако страсть эта была вовсе не бескорыстной. Заполучив Женю, он планировал стать практически владельцем фирм, которые они создавали с Абрамовым.

– А может быть, Доусону нужны были показания Абрамова, которые снимали бы подозрения с Винеров, скандал с которыми до сих пор продолжается.

– Возможно. Хотя провал Винеров как двойных агентов в последнее время уже не очень заботил Доусона – их досье уничтожено, скандал потихоньку затих. А вот нужный рассказ русского экс-министра о ядерной программе Ирана – это уже серьезно. Это товар, за который дорого заплатила бы не только Америка, но и Израиль. Тут у Доусона открывались весьма интересные перспективы…

Альмезов говорил увлеченно, как говорят настоящие профессионалы своего дела, все в нем знающие, понимающие, умеющие.

– Но откуда у Сухоцкого связи с албанскими бандитами? Это уж совсем не его епархия.

– Его вывел на них Доусон. В последнее время они очень практикуют такую тактику. Чтобы не рисковать своими агентами, не подставлять их, они нанимают частное вооруженное формирование. Это может быть и вполне серьезная фирма, как британская Erinys или американская Blackwater, в которых служат тысячи человек со всего мира, в том числе и из России. А может быть и, что называется, бандформирование, сколоченное по этническому принципу… Этих албанцев Доусон использовал и раньше.

– У вас есть доказательства, что команды им отдавал именно Сухоцкий?

Альмезов кивнул:

– Удалось проследить цепочку, по которой он переводил деньги на счета командира группы.

– Значит, Доусон был просто наблюдателем?

– Разумеется, нет. Организовать историю с арестом Абрамова и его экстрадицией Сухоцкий не мог. Здесь действовал Доусон.

– Но он не мог себе представить, что Абрамов покончит с собой…

– Да. В таких случаях они всегда жалуются, что от этих русских не знаешь чего ждать.

Снег заметно густел, уже глушил звуки огромного города. Ледников искоса глянул на Альмезова. У того было напряженное лицо. Ну, что ж, пусть как булгаковский Пилат утешается мыслью, что он что-то сделал, дабы отомстить. Может быть, это поможет ему преодолеть гложущее чувство вины перед памятью Разумовской, которую он мог удержать от поездки в Берн… Мог, но не удержал.

– Всего доброго, – сказал Ледников.

Он сказал это совершенно искренне, потому что видел перед собой страдающего человека.

Альмезов чуть помедлил и протянул ему руку. Ледников пожал ее и направился к машине.

– Валентин Константинович!

Ледников обернулся.

– Если мне потребуется что-то… уточнить, я могу с вами связаться?

– Да, конечно.

– Кстати, передайте привет Жене, – вдруг сказал Альмезов.

Снег уже густо покрывал его голову и плечи, и он вдруг стал странно похож на статуи, застывшие неподалеку.

Ледников шел к машине и думал, что не может представить себе, что предпримет Альмезов теперь. Да и захочет ли предпринять. Но если захочет, то он действительно готов ему помочь. А сам он пока займется тем, чего от него хотела Разумовская, – он напишет книгу о том, что произошло. Ему есть что сказать. Пока это все, что он может сделать. А там посмотрим…

– Он постарел, – сказала Женя, дожидавшаяся его в машине.

Они вместе решили, что лучше ей с Альмезовым сейчас не встречаться. Зачем? Что она может сказать ему? Что объяснить? Как выясняется, он и так многое знал про них. Но только многое, потому что все, что случилось между ними, не знали до сих пор и они сами.

Снег валил все гуще, залепляя стекла машины. Уже через минуту они оказались словно отъединены от всего мира. И будто не было никого вокруг, кроме них двоих.

И тут раздался тягучий и глухой в снежной мгле удар колокола, потом другой.

Они выехали на Садовое кольцо и наглухо застряли в приводящей в отчаяние московской пробке. Ледников автоматически включил радио. Нагнетающий тревогу женский голос передавал новости.

Эксперты американской разведки подозревают Иран в намерении производить ядерное оружие… Согласно последним оценкам ЦРУ, Иран может обзавестись ядерным арсеналом в срок от трех до десяти лет… Однако израильские специалисты считают, что Тегеран гораздо ближе к обладанию атомным оружием…

«Если бы Абрамов все-таки оказался там, подумал Ледников, все могло быть еще хуже. Гораздо хуже».

Женя положила ладонь на руку Ледникова и чуть сжала пальцы. Она смотрела на него спокойно, понимая, что с ним происходит, и готовая быть рядом, что бы ни произошло. Это был тот взгляд женщины, которого всегда ждет мужчина.

Испанский сапог

Глава 1
El diablo sacudio su poncho[3]3
  В названиях глав использованы испанские идиомы (присущие только данному языку обороты речи) и фразеологизмы (устойчивые словосочетания) разных эпох.


[Закрыть]
Дьявол сбросил свою накидку (все выплыло на свет божий)

И тут ему показалось, что вот такие часы, когда ты беспечно и бездумно валяешься на тихом пляже на испанском курорте, под солнцем, которое никогда не скрывается за облаками, как бы не засчитываются в срок твоей жизни. Они, эти часы и дни, словно идут помимо нее, своим отдельным чередом, и если бы можно было так валяться сколь угодно долго, то и жить можно было бы столько же, потому что невозможно в таком состоянии ни заболеть, ни состариться…

Мысль была вполне себе пляжная, глупая и бесполезная. Ее даже лениво вертеть в голове не хотелось. Но она все равно назойливо лезла в башку и очень раздражала…

В Испанию они прибыли все семьей, чего еще недавно Ледников не мог себе представить.

Потому как несколько лет назад семейство Ледниковых ни с того ни с сего слиняло. Слиняло в три дня, как Русь в революцию, словно пришел ей некий роковой срок. И казалось, от него тоже ничего не осталось и возврата уже быть не может…

А было это так. Позвонила мать и попросила срочно заехать. Обязательно. Ледников заехал днем, отца дома не было. Мать не выглядела взволнованной, разве что чуть напряженной. Сказала, что уезжает в Братиславу. Там уже несколько лет жила ее подруга с мужем, они преподавали в местном университете, и мать несколько раз ездила к ним в гости.

– Надолго? – рассеянно поинтересовался Ледников.

– Я подписала контракт с университетом – буду преподавать историю искусств. Пока на год, – легко, как о чем-то неважном и давно известном сообщила она. – А если все пойдет нормально, то с продлением еще на три года.

После естественной паузы Ледников недоуменно спросил:

– И как прикажешь это понимать?

Она улыбнулась:

– Просто принять к сведению. Согласись, от моего отъезда в твоей жизни теперь мало что изменится. Практически ничего.

– А отец? Он уже знает?

– Теперь уже знает, – все так же рассеянно, как о чем-то несущественном сказала она.

Ледников помолчал, а потом все-таки спросил:

– У тебя кто-то появился?

«Господи, мог ли он когда-нибудь представить, что спросит об этом свою мать!»

– Да нет, дело совсем не в этом, – засмеялась она. – Не придумывай шекспировских страстей, мой милый Гамлет! Просто мы с твоим отцом давно уже живем как-то врозь… Ну, теперь будем жить врозь в разных странах. Только и всего.

Вечером Ледников позвонил отцу, и тот нарочито будничным голосом поведал, что ничего страшного не случилось, мама просто хочет сменить обстановку, а еще ей давно хочется преподавать, заниматься со студентами и вообще Братислава рядом, а год это не срок.

Вот так у них, Ледниковых, было принято объясняться между собой даже в самых трудных ситуациях. Главное – не нагружать и не напрягать других.

Мать уехала, а через месяц отец ушел в отставку и перестал быть заместителем Генерального прокурора. Как-то неожиданно и стремительно у отца развилась болезнь суставов правой ноги, ему стало трудно ходить. Все чаще он стал прибегать к палке. На самом деле это была шикарная трость с серебряным набалдашником, купленная в антикварном магазине.

Теперь он пишет книги – история прокуратуры, российских прокуроров, разные интересные дела из прошлого, облекая их в форму небольших остросюжетных романов и повестей. Когда Ледников, уйдя из следственных органов, работал в газете, они вместе вели рубрику, в которой рассказывали всякие старые криминальные истории советских времен. Отец описывал сюжеты, а Ледников вводил их в литературное русло. Руководству газеты материалы нравились, потому что там вроде бы разоблачалось советское карательное и телефонное право. Хотя на самом-то деле и тогда все было гораздо сложнее, и многое проистекало не из тоталитарного устройства государства, а из обычных человеческих страстей, слабостей и заблуждений…

Прошло три года. Ледников навещал несколько раз мать в Братиславе, она выглядела вполне довольной своей жизнью, а потом ему вдруг позвонил отец и как-то вскользь, разумеется, как бы между делом, сообщил, что мать возвращается, командировка ее закончилась…

Вот так все просто и буднично. Опять же совершенно по-ледниковски. Будто ничего и не было и ничего не произошло. Жизнь вернулась в привычную колею, и, как это было заведено в их семействе, больше они этой темы не касались – Ледниковы никогда не лезли в души друг другу.

А зимой Ледникову пришла мысль съездить вместе, так сказать, всей семьей на отдых в Испанию. Родители неожиданно легко согласились. Ехать решили в мае, когда еще на Пиренеи не текла с раскаленного неба оглушающая жара, которую отцу уже было трудно переносить.

Отец с матерью поселились в отеле, а Ледников устроился в небольшом коттедже с крохотным двориком неподалеку, принадлежавшем его московскому приятелю-художнику. Тот с большой охотой вручил Ледникову ключи от пустовавшего большую часть года жилища.

В семействе Ледниковых, кроме всего прочего, было не принято чрезмерно докучать друг другу. Поэтому в Испании встречались они в основном за ужином, говорили все больше об испанских нравах и запутанной истории этой страны, сравнивали ее с российской. Тут было о чем порассуждать – только семь веков существования с маврами чего стоили… Даже рядом с монгольским игом это был срок.

Ледников отвлекся от мыслей о вечной молодости и решил пропустить бокал ледяной сангрии – смеси сухого вина, фруктов и специй, этакой «винной окрошки», рецепт которой в Испании можно варьировать бесконечно.

Устроившись в крохотном баре с холоднющим и мокрым бокалом за столиком, Ледников вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он обернулся. Это была молодая женщина в больших черных очках и белом козырьке, надвинутом на лоб. Лица ее практически не было видно, и тем не менее Ледников узнал ее сразу. Да и мудрено было забыть ее.

Лера, а точнее, Валерия Олеговна Согдеева, была дочерью компаньона знаменитого олигарха Муромского. Когда началась катавасия с перестройкой и революцией, Олег Согдеев и Муромский прошли вместе весь привычный путь «лихих 90-х» – кооперативы, первые большие деньги, нефть, банк… Муромский всегда был главным в их паре. В натуре Олега Согдеева не оказалось необходимых для очень крупного бизнеса качеств – честолюбия, агрессии и жестокости, он просто хотел жить по-человечески. Он не считал, что жизнь – это экспансия, что размер прибыли важнее всего, что в бизнесе всегда нужно кого-то жрать, чтобы не сожрали тебя. Он был просто умный. И потому в мире бизнеса оказался чужим. Он начал страдать от регулярных приступов тоски и депрессии. Кончилось тем, что он отправил дочь Леру учиться в Лондон, а сам выбросился из окна во время отдыха в Сочи. По поводу того, что он выбросился сам, существовали большие сомнения, но доказательств обратного сразу не нашли, а потом дело забылось.

Все деньги и акции Согдеева остались жене, которой казалось, что она сильно недополучила в молодости радостей жизни, и хотела получить солидную компенсацию за годы, прожитые в нужде и обидах. Она тут же завела себе молодых любовников, причем нескольких сразу. Они ободрали ее как липку, втянули в безнадежные аферы. В общем, все, что заработал Согдеев перед тем, как выброситься из окна, вдруг куда-то пропало, испарилось.

Лера, к счастью, успела уже окончить университет в Лондоне и вернулась в Москву. Ее мать к этому времени просто свихнулась от наркотиков и распутства. Лера рассчитывала, что со своим британским образованием и с помощью Муромского, который всегда говорил, что память о его друге для него свята, она сделает карьеру и заработает хорошие деньги.

Муромский действительно взял ее к себе на работу. Она стала то ли референтом, то ли советником. Он сказал, что со временем, когда она осмотрится и поймет, что такое бизнес в России, он поможет ей открыть свое дело, а пока… А пока она стала его любовницей, хотя никакого желания на сей счет у нее не было. Она была вынуждена согласиться. Вот и все.

Шло время, открытие собственного дела все время откладывалось, к тому же очень много денег уходило на мать, которая вдруг пристрастилась к походам в казино. Потом господин Муромский пришел к выводу, что держать любовницу в своем офисе – неудобно. На самом же деле там появилась другая девица, посвежее. И он предложил Лере отправиться в Лондон, чтобы наблюдать за его сыном Рафаэлем, вести его хозяйственные дела. Мать тогда после очередного проигрыша разбилась в машине вместе с новым молодым другом, и теперь Лера уже сама захотела уехать из Москвы, надеясь там, в туманном Альбионе, побыстрее абстрагироваться от всей этой московской чехарды, успокоить нервы и решить как ей жить дальше.

В Лондоне она оказалась один на один с Рафаэлем Муромским. Несколько экзотическое для российских просторов имя сего господина объяснялось просто – его мать была испанкой и носила гордое имя Франциска. А еще они очень не любили друг друга. Вернее, люто ненавидели. Франциска, которая много лет назад вышла замуж за бедного московского фарцовщика Муромского, со временем жутко растолстела и свихнулась от обилия денег, свалившихся на ее мужа. А Рафаэль вырос самым настоящим мерзавцем и подонком.

Вот так они и жили, ненавидя друг друга, пока однажды Муромского-старшего не нашли в бассейне своей виллы под Мадридом, плавающим, как бревно, лицом вниз. Официально объявили, что у него случился сердечный приступ, хотя были большие подозрения, что ему помогли отправиться на тот свет. Кто? Претендентов, согласно толкам испанской прессы, было много. Жена, сын, который тогда, как нарочно, оказался в Мадриде, конкуренты, «русская мафия», мифический КГБ… Муромский не оставил завещания, и между Франциской и Рафаэлем, матерью и сыном, началась жуткая свара за многомиллионное наследство.

Лера Согдеева жила тогда в Лондоне в одном доме с Рафаэлем, но не в его апартаментах, а в скромной однокомнатной квартирке на шестом этаже, отведенном под жилье для слуг и обслуживающего персонала. Она следила, чтобы не пустовал холодильник, платила по счетам.

Что же касается их отношений с Рафаэлем, то его любовницей она не стала. Хотя он этого и добивался. Она видела, что его вовсе не секс интересует. Рафаэлю надо было просто поиметь ее. Именно – поиметь. Для удовлетворения каких-то своих тайных желаний и комплексов. Это началось еще в Москве, когда она была любовницей его отца. Рафаэль знал это. И может быть, именно поэтому хотел, чтобы Лера отдалась и ему тоже. Зачем-то ему это было очень нужно – поиметь любовницу своего отца. Для него, скоро поняла она, поиметь кого-то – самое большое удовольствие в жизни, подлинная радость и наслаждение. Причем сделать это предпочтительно надо было так, чтобы еще унизить человека, нагадить ему в душу, чтобы не забывал.

Когда началась схватка между матерью и сыном за наследство, Лера подумала, что толстуха Франциска, которую окружала свора хищных испанских адвокатов, вполне может оставить своего отъявленного негодяя сыночка ни с чем. И она решила вытрясти из Рафаэля хотя бы часть денег, которые незадолго до смерти выделил ему отец на покупку завода в Англии, строившего яхты для богачей.

Для этого она разработала замысловатый и дерзкий план, воплощение которого в жизнь требовало немалых сил, фантазии и организационных талантов. Всем этим Лера была наделена с избытком. К тому же план этот вынашивала давно и приступила к его осуществлению еще в Москве, потому что сначала она хотела вытрясти деньги своего отца из Муромского-старшего. Для этого она провела серьезную исследовательскую работу, дотошно копалась в его прошлом, пока не нашла там сюжет, который можно было раскручивать.

Муромский-старший провел свою юность в затрапезном рабочем поселке Майский, где, как гласила поселковая молва, у него остался сын, матерью которого была местная учительница, тихая и кроткая. Расписаны они не были, документов никаких не осталось. Учительницы к тому времени, как Лера заинтересовалась этим сюжетом, уже не было в живых.

Сам предполагаемый сын, которого звали Леонид Горегляд, оказался сильным, красивым парнем, в прошлом десантником и работником милиции, но потерявшим работу из-за ранения, полученного во время задержания опасного преступника. Пенсию он получал нищенскую, бедствовал. Несмотря на боевое прошлое, характер имел зыбкий, неустойчивый. Он всегда колебался, но колебания эти шли не от ума, не от мысли, а от нетвердости и зыбкости характера. То есть совсем не Гамлет, тут другой вариант, более российский, чувствительный, эмоциональный. Наверное, сказалось детство без отца, он вырос под сильным влиянием матери, которая была человеком безответным и робким, не способным на самозащиту. Единственное, что она умела, – уходить от действительности в себя, в мир книг. И фамилия Горегляд подходила ей как нельзя лучше. В классической литературе это, как известно, называется «говорящая фамилия».

Лера отправилась в Майский, отыскала Леню, но тот предпринимать каких-либо усилий в этом направлении решительно не хотел. Он воевал в горячих точках, был ранен, а в это время настоящими героями страны становились те, кто сделал сказочное состояние на обломках империи. О них трубили газеты, их показывало телевидение, а уж слухи об их богатстве ходили самые фантастические. Среди этих героев был и Муромский. Вот тогда-то город и поселок Майский вспомнили своего блудного сына. Поползли самые дикие слухи о тех временах, когда Муромский химичил в местной типографии, и кто-то вспомнил о его близости со Светой Горегляд, а потом, само собой, сын Светы превратился в сына Муромского.

Слух крепчал и потихоньку стал одной из легенд поселка Майский, спорить с которым было уже бессмысленно. Леня, который уходил в армию уже сиротой, никогда и в мыслях не державший, что некий мужик в Москве по фамилии Муромский имеет к нему отношение, вернувшись, тут же получил прозвище «сын олигарха». Никаких возражений никто и слушать не хотел. Самое же подлое и невыносимое было то, что на Леню перенесли часть той завистливой ненависти, с которой относились к новым богатеям. Можно было подумать, что Леня что-то от богатств Муромского имеет! А он не имел ничего, кроме дурацких слухов и подозрений, будто ему что-то от богатств «отца» перепадает. И постепенно возненавидел он этого «папашу» по-настоящему. И всякое известие о блудном отце вызывало в нем дикое раздражение.

Лере тратить время на уговоры было некогда. Она просто влюбила Горегляда в себя. Сделать это было нетрудно, ибо в поселке Майский таких женщин никогда не бывало. Отдавшись ему, она получила возможность вертеть им как угодно – Горегляд просто потерял голову. Ради Леры он был готов на все. Правда, иногда он мог поинтересоваться:

– А вдруг он, этот Муромский, вообще не отец мне? Если все это слухи и сплетни? Ведь никаких доказательств у меня нет…

– Их нет, потому что ты их не искал, – с улыбкой отвечала Лера. И мысль эта казалась ему неопровержимой, потому что это была уже его собственная мысль. – Я сама слышала, как Муромский, будучи в хорошем подпитии, несколько раз признавался, что у него вполне может быть ребенок… Где-то там, где он был молод… Больше того, в последнее время это становится его навязчивой идеей. А что касается доказательств вашего родства, то они будут. В Москве сделаем генетическую экспертизу с биологическими материалами обоих Муромских – и старшего, и младшего… Они у меня уже припасены. Ошибка тут абсолютно исключена.

Через два дня они были в Москве, где в каком-то серьезном медицинском учреждении Горегляд сдал необходимые анализы и через несколько дней получил официальное заключение. Из заключения следовало, что Муромский-старший и Муромский-младший – близкие родственники.

С этими доказательствами они и отправились в Мадрид, где тогда жил Муромский-старший. Однако им не повезло – олигарха нашли в собственном бассейне, плавающим лицом вниз. Но Леру было уже не остановить. Она придумала новый план. Наезжать на испанскую жену было опасно. Да и плевать она хотела на неведомых детей бывшего мужа, если даже родного сына была готова упрятать куда угодно – хоть за решетку, хоть в сумасшедший дом… Судя по всему, Муромский успел выделить Рафе деньги на сделку по заводу. Пусть делится с братом!

– Придешь к нему, потребуешь долю, – инструктировала Лера. – Ну, этот выродок рода человеческого нормального языка не понимает. Так что придется действовать жестко. Чтобы до него дошло…

Рафа, как она и предупреждала, разговаривать вообще не пожелал, сказал, что детям лейтенанта Шмидта не подает, а в следующий раз вообще сдаст в полицию. Пришлось действовать по жесткому варианту. В театре сыпанули ему азелептин в бокал, когда его повело и он перестал соображать, подхватили под руки, погрузили в машину и отвезли на квартиру, где приковали к батарее. Предлагали подписать документы о переводе денег на счета, которые завела Лера. Но Рафа оказался тем еще перцем – визжал и обделывался от страха, но деньги отдавать не хотел.

Кончилось все более чем печально – сообщника Леры застрелила полиция, а у Рафаэля от пережитого помутился рассудок. Он тем не менее, уже ничего не соображая и подвывая от ужаса, прибрел домой, к Лере…

Ледников знал всю эту историю достаточно подробно, потому что сам в то время был в Лондоне и оказался в нее замешан. Несчастного Горегляда полиция, обнаружившая квартиру, где держали Рафу, пристрелила, когда тот пытался бежать. А с Лерой, хоть на нее не пало никаких подозрений, тогда произошла метаморфоза, на которую может быть способна, наверное, только русская женщина. Она вдруг поняла, что ее долг теперь – спасать свихнувшегося Рафаэля от сумасшедшего дома, заботиться о нем, потому что больше это сделать некому.

Потом уже в Москве Ледников прочел сообщение в газетах:

«Госпожа Валерия Согдеева, доверенное лицо российского бизнесмена Рафаэля Муромского, выступила с заявлением, в котором говорится, что есть все основания бороться за наследство господина Муромского-старшего с его испанской супругой сеньорой Морьентес, проживающей в Мадриде.

Сам Рафаэль Муромский уже долгое время тяжело болен. Болезнь его связана с серьезными психологическими потрясениями и тяжелым нервным истощением. Слухов вокруг причин его болезни ходит множество. Врачи не делают пока никаких прогнозов. Хотя и подтверждают, что бывают моменты просветления, во время которых Рафаэль Муромский вполне дееспособен.

Госпожа Валерия Согдеева заверяет, что она никому не позволит воспользоваться нынешним состоянием господина Муромского и сделает все, чтобы его интересы и права были соблюдены. Борьба между ней и сеньорой Морьентес, у которой весьма сложные отношения со своим сыном, судя по всему, будет долгой и трудной. Предсказать ее итог не представляется возможным».

И вот теперь эта женщина сидела в нескольких шагах от него в испанском баре. Она явно узнала его. Подойти и поздороваться? Зачем? Осведомиться, как здоровье Рафаэля и как там тяжба вокруг наследства? Но на кой ему знать это!

Размышляя так, Ледников вдруг ясно почувствовал, что двое молодых людей с цепями на здоровенных шеях за столиком в углу наблюдают за Лерой. То есть попросту, «пасут» ее. Причем было совершенно очевидно, что два этих бугая, один тонконосый шатен с близко посаженными глазами, а второй натуральный кавказский джигит, их соотечественники, из чего следовало, что Лера опять замешана в какую-то сложную игру. Впрочем, если принять во внимание размеры наследства Муромского, за которое она сражалась, было бы удивительно, если было бы иначе.

Лера встала.

Интересно, подойдет она? Если подойдет, подумал Ледников, эти два бугая сразу заинтересуются, что тут за персонаж объявился. И последствия такого интереса могут быть непредсказуемы…

Лера прошла мимо, но уголки ее губ чуть дернулись вверх, что можно было принять за приветствие. То есть она давала Ледникову понять, что узнала, но подойти не считает нужным или возможным. Значит, ситуация действительно опасная. И поди угадай, какую игру ведет эта незаурядная дама сейчас.

– Ты думаешь, она тебя узнала?

– Уверен.

Они с отцом сидели после ужина на веранде ресторана, попивая кофе и слушая, как волны ритмично набегают на берег.

Дневное пекло спало, с моря тянуло прохладой. В общем, «ночной зефир струил эфир». Мать пожаловалась на головную боль и поднялась в номер. Так что они могли разговаривать открыто, не боясь разволновать ее ненужными подробностями дел давно минувших времен.

– Но подойти не захотела, – задумчиво сказал отец. – Почему?

– Кто ее знает? – пожал плечами Ледников. – Женщина она непростая. Как говорят в Галисии – las Meigas.

– И что сие значит?

– «Ведьма», если речь идет о женщине. Либо человек, имеющий некий магический дар и заключивший сделку с дьяволом. Пожалуй, к ней даже больше подходит второе.

– То есть она опасна?

– Ну, если вспомнить, какую комбинацию она разыграла с Муромскими и до какого состояния довела Рафаэля…

– Но, надеюсь, к тебе это отношения не имеет?

– Я тоже надеюсь.

Отец подозвал официанта, попросил принести счет.

– Ты говоришь, за ней следили?

– Да. Впрочем, если учитывать, в игре на какую сумму она принимает участие, это неудивительно. Сотни миллионов евро – очень большие деньги. Может быть, это была ее охрана…

– Может быть. Но пока эти деньги ей не достались. И неизвестно, достанутся ли вообще. А если и достанутся, то когда… Такие тяжбы вокруг наследства без ясного завещания – а Муромский такого завещания не оставил – длятся годами. Люди разумные идут в таких случаях на мировую, не дожидаясь, пока их разорят адвокаты.

– Мне кажется, ненависть матери и сына достигла такой степени, что мировая уже невозможна.