Текст книги "История России в рассказах для детей (том 1)"

Нравы и обычаи русских при Василии IV
1523—1533 годы

Приятно знать не только о важных делах тех людей, которых мы любим, например об их походах, победах, завоеваниях, но и о самых обыкновенных – о том, что делали они в домашнем кругу своем, как веселились, как показывали печаль свою, как угощали друзей. Мне бы хотелось знать даже, какое платье они носили, какие кушанья подавали на обедах их, о чем разговаривали они во время этих обедов. О, я вижу, что и маленькие читатели мои точно так же любопытны, как я, и им так же хочется узнать все это. Очень рада, друзья мои, и постараюсь выбрать из истории самые занимательные для вас описания нравов и обычаев наших добрых предков. И как кстати мы остановились теперь на том самом времени, когда Василий IV, уже самодержавный государь России, усмирив внешних и внутренних врагов отечества нашего, праздновал в 1526 году вторую свадьбу свою. Для маленьких охотников до веселостей и всех происшествий, не совсем обыкновенных, верно, всего приятнее будет, если я начну рассказ мой несколькими словами о том великом веселье, какое было тогда на Руси.

Но если вы думаете, милые читатели, что тогдашние свадебные праздники и угощение походили на нынешние, то очень ошибаетесь. Например, сказать ли вам, что разносили гостям на свадьбе Василия Иоанновича вместо наших нынешних, затейливых, можно сказать даже великолепных, конфет? Калачи, перепечу[48]48
  Перепеча – сдобное пирожное особенной формы с гранью, похожей на ананасную.


[Закрыть] и сыры! А вместо шампанского в наших прекрасных бокалах из граненого хрусталя подавали романею[49]49
  Романеей называлось бургундское вино.


[Закрыть], рейнское, но еще более – мед и пиво в больших золотых и серебряных кубках или ковшах.

Хотите ли знать, как одет был государь-жених? На нем был бархатный золотой кожух, или тулуп, на собольем меху – шуба русская соболья, крытая бархатом золотым. Полы этой шубы закинуты были назад, за плечи. Пояс был кованый золотой, шапка – из черных лисиц.

Наряд невесты также вовсе не походил на то платье, какое она надевает у нас теперь. Русские девицы в старину не носили на голове никакого другого убора, кроме широкой повязки. В такой повязке верх головы оставался открытым, а волосы заплетались в косу, которая спускалась по спине. К концу косы старинной княжны, боярышни или простой девушки привязывался косник, или треугольник из картузной бумаги, который обвивался шелковой материей, а у богатых – украшался жемчугом и дорогими каменьями. Косу старались плести так широко, чтобы она закрывала всю шею от самых ушей и постепенно суживалась до косника. У невест косы были распущены, и в церкви, после венчания, им заплетали две косы, надевали кокошник и покрывали фатой. Платье, которое называлось ферязью, или сарафаном, спереди до подола, а также рукава аршина в три и стоячий воротник пальца в три унизывались крупным жемчугом.

Вот как богато одета была невеста Василия IV Елена, молодая княжна Глинская, племянница того Михаила Глинского, который прослыл в истории изменником сперва своему природному государю, потом русскому. Вы помните, милые дети, что за эту последнюю измену он посажен был в темницу и получил окончательное прощение, только когда великий князь сделался супругом его племянницы.

Имея теперь некоторое понятие о праздниках и одежде предков наших, мы поговорим о других обыкновениях их. Все они – и знатные бояре, и бедные дворяне – казалось, были спесивы. К боярам никто не смел въезжать на двор: надобно было оставлять лошадей у ворот. Дворяне стыдились ходить пешком и мало знакомились с мещанами. * Романеей называлось бургундское вино.

Гость, входя в комнату, прежде всего молился образам и потом уже подходил к хозяину, целовался с ним и говорил: «Дай Бог тебе здоровья!» Тут начинались взаимные поклоны, после которых гость и хозяин садились и разговаривали. Когда гость уходил, хозяин провожал его до крыльца, а иногда и до самых ворот.

Молодые женщины почти всегда сидели дома, даже в церковь редко ходили. Главное рукоделие их было прясть и шить, главная забава – качаться на качелях.

С чужеземцами предки наши были гораздо горделивее нас: даже послы их жаловались на ту важность, с которой их принимали в России. Когда иностранный посол объявлял о себе в первом русском городе наместнику государеву, то ему задавали множество вопросов: «Из какой земли? От кого едет? Знатный ли человек? Бывал ли прежде в России? Говорит ли нашим языком?» Заметьте этот последний вопрос, милые дети, он доказывает, что предки наши только по необходимости говорили чужим языком и всегда предпочитали свой собственный всякому другому. Да и как не любить его? Он нам родной! Самые нежные слова делаются еще нежнее на родном языке. Когда русский мальчик или русская девочка, обвив белыми ручками своими шею маменьки, скажет: «Милая маменька!» – мне кажется, что и сердце малютки добрее, и ласки искреннее, и даже самый голос гораздо приятнее, нежели когда он выговаривает: «Chere maman» или «Dear mamma». Прислушайтесь сами к этим трем различным звукам, милые друзья мои, и вы, верно, согласитесь со мною. Любите же родной язык ваш и всегда защищайте его, когда кто-нибудь вздумает осуждать его при вас. Если уже подданные Василия IV, почти не имея никаких писателей, находили его прекрасным, то как же нам не отдать ему справедливости, нам, уже имеющим возможность восхищаться Державиным, Карамзиным, Дмитриевым, Крыловым, Жуковским, Пушкиным? Может быть, вы мало прочли еще из того, что написали эти прекрасные поэты, но басни Крылова? Кто из маленьких моих читателей не знает их? Кто не удивляется в них умным разговорам Львов, Слонов, Орлов, нежности Голубков, хитростям Лисиц, злым делам Волков, добродушию Барашков и Овец, простоте Медведей и Журавлей? Все эти басни писаны таким чистым, таким легким русским языком, что они одни могут доставить ему название прекрасного!

Не подумайте, однако, что предки наши, любя все отечественное, обходились дурно с иностранцами. Нет! Они всегда уважали самых добрых и умных из них, старались перенимать у них все полезные знания, и государи наши даже приглашали многих чужеземных художников и ремесленников переселяться в Москву. Таким образом, у нас были и тогда уже иностранные зодчие, или архитекторы, денежники[50]50
  Люди изготовлявшие деньги.


[Закрыть], слесари и даже живописцы, которые писали портреты. Все они жили весело и богато в нашей гостеприимной Москве и обучали русских тому, что знали сами. Однако надо признаться, что не все иностранцы приносили пользу отечеству нашему, иные вредили ему и не всегда были благодарны России, в которой почти всегда обогащались.

Возвращаясь к описанию нравов предков наших, скажем, что главной чертой их характера была набожность, усердие к вере и привязанность к монашеству. Почти все они желали умереть в ангельском образе – так называли они пострижение и принятие схимы, – и те, которые не успевали постричься за несколько лет до смерти, старались сделать это, по крайней мере, за несколько часов. Это случилось и при кончине великого князя Василия IV, жизнь которого неожиданно прекратилась на 54-м году. Он почти никогда не чувствовал никаких болезней, любил деятельность и движение, был всегда весел и счастлив, особенно со времени рождения сына своего, будущего грозного государя России Иоанна IV.

В 1533 году, 25 сентября, великий князь праздновал день Святого Сергия в Троицкой лавре вместе с супругой и детьми. В то же время он благодарил Бога за избавление от неприятелей, крымских татар, совершивших опять набег на наши владения. В тот же день великий князь ездил на охоту и занемог такою болезнью, которая сначала совсем не казалась опасной: у него сделался веред[51]51
  Нарыв (прим. ред.)


[Закрыть] на левой ноге, но этот веред так разболелся, что через два месяца окончился смертью. 21 ноября въехал он в Москву в санях, на постели, скрытно, чтобы не встревожить народ, горячо любивший его. Когда внесли его в Кремлевский дворец, он тотчас созвал бояр и приказал им писать духовную, в которой объявил трехлетнего сына своего Иоанна наследником государства под опекой матери и бояр до пятнадцатилетнего возраста, назначил удел меньшому сыну Юрию, просил братьев своих Юрия и Андрея не забыть обещания их верно служить племяннику, устроил многие дела государственные и церковные, одним словом – не забыл ничего, что касалось спокойствия его подданных и отечества. Исполнив эту обязанность государя, он послал за супругой и детьми. Малютку Иоанна принес на руках брат матери его, князь Иван Глинский. Умирающий отец благословил его крестом Святого Петра митрополита. Дитя не плакало: оно не понимало еще, кого лишалось! Но зато нельзя было видеть без слез отчаяния великую княгиню: ее вынесли на руках из спальни государя.

Расставшись с супругой, Василий Иоаннович уже ни о чем более не думал, как о Боге и душе своей. Он тотчас сказал духовнику своему протоиерею Алексию: «Не похороните меня в белой одежде: я не останусь в миру, если и выздоровлю». Это значило: постригите меня в монахи. Алексий, митрополит Даниил и все бывшее тут духовенство радовались такому желанию государя, но князья, братья Василия, и некоторые из вельмож противились этому: они говорили, что ни Святой Владимир, ни Димитрий Донской не были монахами, но верно заслужили вечное блаженство. Долго они спорили и шумели; между тем взоры великого князя темнели, язык едва произносил шепотом молитвы, рука не могла сделать креста. Заметив это, огорченные князья забыли спор свой, и митрополит, пользуясь их безмолвною печалью, сам постриг государя, названного в монашестве Варлаамом. Едва успел он кончить этот обряд и положить Евангелие на грудь умирающего – Василий скончался. Все зарыдали, и этот плач семейства и первых вельмож государевых в ту же минуту перешел на дворцовые улицы, где толпился огорченный народ, и тотчас распространился до Красной площади. Василия называли добрым, ласковым государем, и потому неудивительно, что смерть его была так горестна для всех.

Во все двадцатисемилетнее княжение свое он судил и рядил землю, т. е. занимался делами государственными всякое утро до самого обеда, любил сельскую жизнь и почти всегда проводил лето не в Москве, а в окрестностях ее, часто ездил на охоту в Можайск и Волоколамск, но и там даже, не любя терять времени напрасно или на одни веселости, занимался делами и иногда принимал чужеземных послов. Он первый начал ездить на охоту с собаками, прежде русские считали этих животных нечистыми и не любили их.

Василий IV прибавил ко двору своему новых чиновников: оружничего, у которого хранилось оружие; ловчих, заведовавших охотой; крайчего, подававшего при столе питье государю, и рынд. Крайчий значил то же, что теперь обер-шенк, а рынды были оруженосцы, или род пажей. На эту должность отбирали молодых людей, красивых лицом и стройных станом, из знатных фамилий. Они носили белое атласное платье, держали в руках маленькие серебряные топорики и всегда шли впереди великого князя, когда он выходил к народу. Василий любил пышность, когда она была нужна, и особенно показывал ее во время приема чужестранных послов, чтобы они видели богатство и славу государства его. В тот день, когда они представлялись, приказано было запирать все лавки и останавливать все дела и работы. Чиновники выходили навстречу послам; купцы и мещане, ничем не занятые, спешили толпами к Кремлевскому дворцу; войско, которое уже со времен Иоанна III не распускалось по домам, как прежде, стояло в ружье. В приемной комнате все было тихо. Государь сидел на троне; подле него, на стене, висел образ; бояре сидели на скамьях, в платье, вышитом жемчугом, и в высоких шапках из дорогих мехов. Одним словом, все было важно, величественно, пышно, все показывало знаменитость государя, самодержавную власть его над народом, богатство этого народа и беспредельную преданность его своему повелителю. Более всего удивляла послов эта преданность. Пламенное усердие русских к доброму государю, отцу их, казалось так непонятно для хладнокровных сердец чужеземных гостей, что один из посланников, барон Герберштейн, рассказывал об этой преданности как о чуде своим соотечественникам. Послушайте, что он говорил: «Русские уверены, что великий князь есть исполнитель воли небесной. Обыкновенные слова их: "Так угодно Богу и государю; это знает Бог и государь!" Усердие этих людей невероятно. Я видел одного из знатных великокняжеских чиновников, бывшего послом в Испании, седого старика, который, встретив нас при въезде в Москву, скакал верхом, суетился, бегал, как молодой человек, пот градом лил с его лица. Когда я изъявил ему свое удивление, он громко сказал: "Ах, господин барон! Мы служим государю не по-вашему!"»

Не правда ли, милые читатели, вам очень понравился этот прекрасный ответ? Не правда ли, что барон Герберштейн, побывай он в нашем Петербурге, мог бы сказать точно то же и о нас, русских XIX столетия, что он сказал о русских XVI века?

Таблица XXXVIII

Семейство великого князя Василия IV Иоанновича

Супруги:

1. Соломония Юрьевна, дочь дворянина Сабурова

2. Княжна Елена Васильевна Глинская

Сыновья:

1. Иоанн, наследовал престол

2. Юрий

Правительница Елена и князь Телепнев
1533—1538 годы

Никогда Россия не была в таком ненадежном состоянии, как после смерти Василия IV: государем ее был трехлетний ребенок, опекуншей его и правительницей государства – молодая княгиня из семейства Глинских, памятных изменами и непостоянством. Правда, в духовной покойного великого князя ей приказано было управлять государством не одной, а с Думой боярской, т. е. Государственным советом, состоявшим из братьев Василия Иоанновича и двадцати знаменитых бояр. Но так приказано было, однако так не исполнялось. Главным боярином в Думе, несмотря на многих старых и почтенных князей, был молодой князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский, имевший знатный чин конюшего боярина. Его одного слушалась правительница, ему одному позволяла делать все, что он находил нужным для государства. Такую милость и доверенность Телепнев заслужил не отличными достоинствами, не любовью к отечеству, не преданностью государю, но красивой наружностью, привлекательным обращением и искусными ласкательствами и похвалами красоте, уму и сердцу молодой княгини. Он умел говорить так приятно, так убедительно, что Елена, слушая его, верила всем словам и в самом деле считала себя прекраснее, умнее и добрее всех государынь на свете.

Мы обыкновенно любим тех, кто нас хвалит, и в легкомыслии своем не рассуждаем, что истинные друзья никогда не будут хвалить нас с пристрастием и что это делают только те люди, которые имеют какую-нибудь нужду в нас. Так было и с великой княгиней. Она не думала, что хитрый Телепнев хвалил ее и угождал всем ее желаниям для собственных выгод: ему надобно было нравиться ей, чтобы через нее иметь власть над всеми. Желание его исполнилось, и эта власть была так велика, что даже родной дядя Елены князь Михаил Глинский был посажен в темницу и вскоре умерщвлен в ней за то только, что осмелился сказать племяннице, как она дурно исполняет обязанности правительницы и матери государя.

После такой жестокости Елены с ближайшим родственником своим вы можете судить, что было с другими советниками Думы! Они не смели рассуждать сами ни о чем, но должны были только исполнять то, чего желала правительница, а она не имела других желаний, кроме тех, какие приходили в голову молодого князя Телепнева. Так, с самого начала их общего правления ему показался опасным старший дядя маленького государя князь Юрий Иоаннович, и по приказанию Елены бедный князь был посажен в темницу и через некоторое время умер в ней от голода. Так, потом избалованный любимец начал бояться замыслов меньшого брата его князя Андрея Иоанновича и успел погубить и последнего дядю государева. К супруге и сыну этого несчастного князя приставили стражу, а бояр и всех верных слуг его мучили и умерщвляли безо всякой пощады, детей же боярских, числом около тридцати, которые вздумали было защищать Андрея, повесили как изменников на дороге новгородской. Бог знает, до чего дошли бы ужасы правления Елены, если бы оно было продолжительнее, но через четыре года она вдруг совсем неожиданно скончалась в совершенном здоровье и еще цветущей молодости. Многие подозревали, что она умерла не своей смертью. Такое подозрение было неудивительно, судя по жестокостям, обыкновенным в то время. Но, не чувствуя никакой любви к Елене, ни бояре, ни народ не отыскали злодеев, совершивших это преступление, и даже не показали никакой печали при погребении этой слабой и несчастной государыни. Только маленький великий князь и Телепнев неутешно плакали: первый лишался матери, последний предчувствовал, что все счастье его безвозвратно исчезнет с жизнью Елены.

Детство и первая молодость Иоанна IV
1538—1546 годы

Из всех людей, которых вы знаете, милые дети, никто не любит вас так нежно, как ваши родители. С какою заботливостью стараются они сделать вас добрыми, умными, любезными! Как веселят их малейшие успехи ваши! Как огорчают недостатки! Ничем нельзя более обрадовать их, как сказав: «Какие добрые дети у вас! Как они хорошо занимаются ученьем своим! Как хорошо ведут себя во всем! Вы очень, очень счастливы!» Слушая это, все родители чувствуют себя точно счастливыми и вознагражденными за все те бесчисленные попечения и заботы, каких стоит для них воспитание детей. Эти попечения и заботы в самом деле бесчисленны. Вспомните все то, что они делают для вас каждый день, – и вы сами поймете, что чужой человек никогда не догадается и даже никогда не захочет сделать так много. Стало быть, потерять родителей есть такое несчастье для ребенка, которое не может сравниться ни с каким другим. Почти никогда или очень, очень редко встретит он людей, которые бы могли в полной мере заменить его потерю. Иоанн IV даже и на троне не нашел таких. О, как вы пожалеете об этом маленьком государе, когда узнаете, что было с ним после смерти матери!

Правление осталось тогда в руках Думы боярской, или, лучше сказать, в руках тех бояр, которые, будучи смелее других, присвоили себе власть над всеми. Это были князья Шуйские, потомки суздальских князей, всегда ненавидевшие великих князей за уничтожение уделов. Главным из них был князь Василий Васильевич. Склонив на свою сторону разными средствами многих бояр и чиновников, он объявил себя в самый день кончины Елены главным в правлении и через неделю велел схватить князя Телепнева и сестру его боярыню Агриппину, которая была любимой надзирательницей при маленьком Иоанне. Ни просьбы, ни слезы бедного малютки-государя не спасли любимцев его Первого Шуйский уморил голодом в темнице, вторую сослал в небольшой город Каргополь и велел постричь в монахини. Чтобы еще надежнее утвердить власть свою, он постарался сделаться родственником государя и женился на двоюродной сестре его. Но, несмотря на все это, Бог не допустил его долго управлять Россией: через несколько месяцев он занемог и умер, оставив всю власть в руках родного брата своего князя Ивана Васильевича Шуйского.

Бедное отечество наше терпело еще более при этом новом правителе, он не имел никаких хороших качеств и был зол, горд и дерзок не только с боярами, но даже с самим государем, который и в детском возрасте должен быть для подданных предметом священного уважения. Обращение Шуйского совсем не показывало того, во всех поступках его приметно было, что он считал себя гораздо важнее маленького Иоанна Кроме того, он был так жаден, что брал из великокняжеской казны множество золота, приказывал делать из него разную посуду для себя и вырезать на ней имена своих предков Все важные должности и выгодные места он раздавал родственникам и друзьям своим, которые без милосердия разоряли вверенные им области. При таком нраве и при таких распоряжениях главного вельможи и правителя государства читатели могут представить себе, каково было воспитание Иоанна Ни он, ни помощники его – три других Шуйских, Иван и Андрей Михайловичи и Федор Иванович Скопин-Шуйский, – совсем не думали, что счастье всего народа зависит от качества сердца и ума его государя. Напротив, они рассуждали, что всего выгоднее для них было бы, если бы Иоанн и в совершенном возрасте не входил ни в какие дела и предоставил им управлять государством, и для того решились воспитать его так, чтобы он не любил никаких занятий и думал об одних забавах и удовольствиях К тому же, исполняя все детские желания великого князя, они надеялись, что он ни к кому не будет так привязан, как к Шуйским. Итак, эти гордые, самолюбивые, жестокие бояре, думавшие только о себе, а не о своем бедном отечестве, каждый день забавляли маленького государя то новыми играми во дворце, то разного рода охотой в поле.

Охота, во время которой люди с таким весельем убивают невинных животных, располагает сердце к жестокости, и дети, так легко воспринимающие все впечатления и не имеющие еще рассудка взрослых людей, чтобы предохранить себя от дурных, никогда не должны видеть охоту, а не только сами участвовать в ней. Бедный малютка Иоанн, глядя почти каждый день на травлю диких животных, невольно привык к такой жестокости, что уже для него сделалось удовольствием мучить и домашних. Часто, сидя на высоком крыльце Кремлевского дворца, бросал он оттуда на землю комнатных собачек, кошек, кроликов, белок, и, когда несчастные визжали самым жалобным голосом от ушибов, а другие и совсем умирали, жестокий ребенок весело смеялся и радовался их мучениям, и безрассудные бояре говорили: «Пусть державный веселится!»

С таким воспитанием вовсе неудивительно, что жестокость Иоанна постепенно увеличилась, и через несколько лет ему захотелось уже мучить и людей. Для этой забавы он держал медведей, и часто, когда добрый народ сходился на площадь дворцовую, поглядеть на свое Красное Солнышко, надежу-государя, – этот государь приказывал выпускать двух или трех медведей, которые бросались на всех, кто не успевал убежать от них. Так царственное дитя, одаренное от природы редким умом и великими способностями, проводило драгоценное время свое во все правление Шуйских, которые старались отдалять от него всех умных, добродетельных и усердных бояр. Они употребляли к тому всевозможные средства, и многие были сосланы, заключены в темницы, даже лишены жизни. В числе таких жертв властолюбия Шуйских знаменитее, добрее и несчастнее всех был князь Иван Федорович Бельский, родственник государя. По уму и добродетелям он один мог быть достойным воспитателем Иоанна и правителем государства. Шуйские заметили это – и несчастный князь, несмотря на высокое место, занимаемое им в Думе боярской, несмотря на пользу, какую принесли России советы его во время бывшего в 1541 году нашествия на наши области хана крымского и царя казанского, несмотря на близкое родство его с великим князем, был посажен в темницу и вскоре умерщвлен в ней без ведома Иоанна, по одному приказанию Шуйских.

Такое ужасное состояние двора и всего народа продолжалось до тринадцатилетнего возраста государя. В это время два дяди его – князья Глинские, Юрий и Михаил Васильевичи, ненавидевшие Шуйских, – начали говорить племяннику, что уже пора ему отнять власть у жестоких бояр, что пора ему объявить себя настоящим государем и, избавив народ от неслыханных притеснений, наказать главных тиранов. Иоанн, никогда не любивший Шуйских за их дерзкое обращение с ним и за то, что они всегда нападали на любимцев его, охотно выслушал совет дядей. Ничего никому не сказывая, он вдруг 29 декабря 1543 года созвал к себе бояр и объявил им, что, видя, как бессовестно многие из них, пользуясь его молодостью, грабят и убивают его подданных, он решился наказать виновных, и прежде всех князей Шуйских. Бояре были чрезвычайно удивлены смелостью маленького князя, до сих пор думавшего об одних забавах, и прежде нежели успели опомниться – главный из Шуйских уже был выведен на улицу и отдан на волю псарей, которые в свою очередь отдали его зверям на растерзание. Все молчали, и никто из родственников и друзей несчастного не смел показать ни малейшего неудовольствия: так грозен был вид тринадцатилетнего государя и так искусно новые правители – князья Глинские устроили план свой.

В тот же день всех Шуйских и приверженцев их заключили в темницы или сослали в отдаленные места. Народ радовался падению притеснителей своих, воображая, что теперь все будут спокойны и счастливы. Но как жестоко обманулся он! Враги его не исчезли, но только переменили имя – вместо Шуйских сделались Глинские, а государь, входя в возраст, не любил ни в чем противоречий и, с малолетства приученный к жестокости, не имел никакого понятия о сострадании и не жалел никого. Беспрестанно говорили то о гневе великого князя на одного из бояр, то о новом наказании другого, то о ссылке третьего. Так, одному придворному чиновнику за несколько дерзких слов отрезали язык; так, пятидесяти новгородцам отрубили головы за то только, что они осмелились пожаловаться Иоанну на притеснения, какие делали им бояре – любимцы его. Одним словом, несколько лет первой молодости Иоанна IV предвещали столько жестокостей и столько бедствий для его подданных, что только одна беспредельная привязанность русских к государю своему помогла им перенести страдания их. Не смея роптать на того, кто назначен был Богом управлять ими, они усердно просили Господа умилостивить сердце его и послать ему умных и добрых советников, которые бы говорили ему о нуждах народа, а не о забавах и веселостях. Уже четыре года русские молились о том, и Иоанну исполнилось семнадцать лет.