Текст книги "История России в рассказах для детей (том 1)"

Новая столица, новые крепости и гавани
1703—1708 годы

Знаете ли вы, милые друзья мои, как называется та часть нашего Петербурга, которая лежит на правом берегу Невы, в семи верстах от ее устья, против самого монастыря Смольного? Охта! Вы не ошиблись. Но знаете ли вы, что было в 1703 году на месте этой Охты? На этот второй вопрос, конечно, нельзя ответить так быстро, как на первый: прошло уже более 140 лет. Итак, придется мне сказать вам, что там была тогда шведская крепость Ниеншанц[93]93
  Ниен – старинное название реки Невы, а шанц, или Schanze, значит окоп. Стало быть, точное значение слова «Ниеншанц» есть «Невский окоп». Следы его в виде невысокого вала еще теперь слегка приметны между Большой и Малой Охтой.


[Закрыть].

Посмотрев на большую карту России, где перед глазами вашими стелется наша величественная Нева, вы, верно, согласитесь, друзья мои, что если Шлиссельбург мог называться ключом Балтийского моря, то Ниеншанцу по всем правам могло принадлежать имя ворот его. Стало быть, для великих намерений Петра необходимо было завоевание и этой крепости. Вот 20 тысяч войска под начальством инженер-генерала Ламберта окружают Ниеншанц, стреляют в него десять часов сряду из 20 пушек и 12 мортир, и после этой страшной стрельбы, продолжавшейся целую ночь, крепость выставляет белое знамя, т. е. сдается. Это было утром 1 мая. Семьдесят пушек и множество разных припасов были наградой победителям.

На другой же день они заметили около устья Невы несколько шведских военных судов, которые могли быть опасны для вновь завоеванной крепости, и потому надобно было непременно расстроить намерения шведов и отогнать их от берегов, уже принадлежавших России. «Кому же надежнее всего поручить это важное дело? – думал адмирал Головин. – Искуснейшему из моряков – бомбардир-капитану Петру Михайлову!» А ведь вы знаете, милые читатели, кто был этот Петр Михайлов? С величайшей радостью поспешил он исполнить лестное для него поручение и, посадив несколько сотен гвардейских солдат в тридцать небольших лодок, отправился с ними вдоль нынешнего Васильевского острова[94]94
  Здесь кстати сказать, отчего этот остров получил название Васильевского. Вскоре после основания Петербурга на нем построены были для защиты против неприятельских кораблей две батареи. Ими командовал инженерный офицер Василий Корчмин. Часто получал он письменные приказания от царя, на конверте которых надписывалось: «Василию на острове». С тех пор привыкли называть этот остров Васильевским.


[Закрыть] прямо к взморью. Там разъезжали корабли шведские, там окружили их мелкие суда русские, и через несколько часов знаменитый капитан уже доносил адмиралу, что в плен взяты два больших неприятельских судна, а остальные разогнаны.

Главными помощниками Петра в этой важной морской победе были бомбардирские поручики Меншиков и Головкин. Все трое получили от адмирала в награду за свою храбрость и искусство ордена Святого Апостола Андрея. Читатели мои, верно, удивятся, что Петр, учредитель этого ордена, принял его из рук своего подданного. Да, скромность этого государя была так велика, что, несмотря на все свои бесчисленные заслуги, он счел себя достойным этого важнейшего у нас знака отличия только после такого дела, где он был главным распорядителем и начальником. Не забудьте, что во всех других сражениях он участвовал как подчиненный офицер.

Теперь-то, когда уже вся Нева – от начала ее при Шлиссельбурге до конца при Финском заливе – принадлежит России, когда светлые волны ее, сливаясь с водами Балтийского моря, уже разбивают белую пену свою о берега русские и как будто приглашают корабли чужеземные везти к новым владетелям своим искусства и науки народов образованных, теперь-то настало время сказать вам о той мечте, которая занимала Петра тогда, когда он ездил в маленькой шлюпке своей по водам амстердамской гавани! Но теперь эта мечта уже так ясно развивается перед глазами нашими, что, верно, все вы в один голос скажете: она была Петербург! Так точно, Петербург, наш прекрасный, несравненный Петербург, как будто вышедший со всеми своими прелестями из волн Финского залива! Но остановим восторг, который возбуждается в душе нашей при имени Петербурга, закроем глаза на весь нынешний блеск, можно сказать – на всю нынешнюю чудесность этого великого творения Петра и представим себе то время, когда на месте этого великолепно-стройного города были пустынные леса и болота. Для этого лучше всего вообразите себе, что мы в Ниеншанце и с таким же любопытством, как и все окружавшие Петра, смотрим на разъезды его по завоеванным водам.

О, с пылким воображением можно очень живо перенестись в то время, так давно прошедшее! Мне кажется, что я собственными глазами вижу, как от пристани ниеншанцской отъезжает царская яхта. Государь едет смотреть новые владения свои и выбрать наконец то место, где должна исполниться великая мечта его, где должен явиться перед Ним его собственный Амстердам. Величественно прекрасный рост с первого взгляда отличает Петра от всех его спутников. Он стоит у самого руля. Темно-русые волосы его развевает тихий ветерок, быстрыми взорами он окидывает широкую Неву и красивые берега ее, покрытые густыми лесами. Особенно любуется он правой стороной реки и внимательно рассматривает ее, начиная от деревянных стен и земляных валов Ниеншанца до самого окончания Васильевского острова на взморье. Здесь должно быть место соединения русских с европейцами, здесь должна быть столица их образованности, их будущей славы! В каком же именно месте основать ее? Всего легче в Ниеншанце: там есть уже начало города и крепости. Но Петр не думает о том, что легче: для него всего важнее выгоды народа, для которого он готов переносить бесчисленные труды. Ниеншанц далеко от моря, а новая столица русская должна быть непременно приморская, должна быть непременно портом, куда приходили бы иностранные корабли. Между Васильевским островом и нынешней Выборгской стороной есть еще остров, который шведы называли Луст-Эйланд99. На него падает выбор Петра, на него слетает светлая мечта его и в первый раз является перед глазами русских. Они узнают намерения царя иметь близ моря Балтийского столицу: на острове Луст-Эйланд будет крепость ее, на конце Васильевского острова – гавань.

Объявив все это приближенным своим, Петр принимается за исполнение великого плана. Собственными руками его сделан чертеж новой крепости, 16 мая она начата и названа по заложенной там церкви апостолов Петра и Павла Петропавловской. Это было первое строение новой столицы. Стало быть, читатели мои могут смело называть Петербургскую сторону колыбелью нашего славного Петербурга. Можно сказать, что здесь он родился, здесь взлелеян и укреплен был заботливой рукой основателя. В дополнение к этому небольшому описанию кстати будет прибавить другое – прекрасное описание той торжественной минуты, когда в воображении Петра создавался великий город его:

 
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася, бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел. И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно.
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
 

Это начало Петербурга. Теперь взгляните на него спустя целое столетие от его рождения:

 
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво,
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхий невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Главой склонилася Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
 

Так описывает новую столицу нашу Пушкин.

Для строительства нового города выписано было из разных областей более 20 тысяч работников. Надзор за ними имели люди, самые близкие к Петру, – Меншиков, Нарышкин, Трубецкой, Головкин и Зотов. Кроме того, и сам царь был беспрестанно с ними, и, чтобы как можно ближе видеть исполнение пламенного желания своего, он приказал построить для себя тут же, подле крепости, деревянный домик. Он походил на тот, в котором царь жил в Саандаме, и состоял только из двух комнат, кухни и сеней. Вы можете и теперь видеть это скромное жилище величайшего из государей. Это тот самый дворец Петра на берегу Невы[95]95
  Императрица Екатерина I, супруга Петра Великого, чтобы сохранить для потомства этот домик, приказала обнести его каменными стенами.


[Закрыть], где, верно, многие из петербургских читателей моих уже бывали, те же, кто еще не был, сделают это теперь, потому что редкое чувство может быть приятнее того, какое наполняет душу нашу в том месте, где некогда жил великий человек. Войдите в этот домик Петра, милые друзья мои, и вы увидите, как все там будет для вас дорого и священно, какими величественными и прекрасными покажутся вам эти маленькие комнатки! С каким невольным благоговением станете вы на колени перед тем образом Спасителя, которому молился Петр. Этот образ составляет теперь главную и священную драгоценность маленького дворца.

Но от нынешнего состояния этого домика перейдем к тому, в каком он был при начале своего существования. Как все в нем и около него было тогда шумно, живо, деятельно! В четыре, а иногда и в три часа государь уже вставал и часто еще в домашнем платье своем, которое было белый холстинный камзол с костяными пуговицами, выходил смотреть на работы в крепости. После того удивительно ли, что в четыре месяца они были окончены? С благодарностью обнимал восхищенный Петр своих усердных сотрудников и приказал вырезать имена их на стенах пяти больверков, ими построенных, шестой был под его собственным надзором. Вскоре после крепости начали показываться другие городские строения. Так, на Васильевском острове через некоторое время появилось великолепное здание – дом Меншикова, в котором теперь 1-й Кадетский корпус.

Противоположная сторона Невы – теперь главная часть города – не пользовалась в то время этой славой: она позже начала застраиваться, и Петр в 1703 году заложил на ней только Адмиралтейство и корабельную верфь. От этого она и называется до сих пор Адмиралтейской стороной, которая разделилась впоследствии на четыре Адмиралтейские части.

Пока новорожденная столица как будто каким-то волшебством является среди болот и лесов невских, Петр думает о безопасности своей любимицы, заботится о спокойствии и выгодах ее. Крепость Петропавловская не может защитить ее от нападении с моря, гавань Васильевского острова по причине мелководья не может принять ни больших кораблей военных, ни тяжело груженных судов купеческих. Но Петр знал это прежде, чем положил основание нового города, и уже давно приготовил то и другое вот где. В 25 верстах от Петербурга, посреди волн Финского залива лежал довольно большой, но необитаемый остров, который финны называли Ретусари, а русские – Котлин. Этот остров отделялся узким, но глубоким пространством воды, как будто узким проливом, от довольно значительной песчаной мели. Увидев это в первый раз и измерив глубокое место пролива, которое у моряков называется фарватером[96]96
  Это шведское слово. Оно значит водяной путь, и только по этому пути можно плыть морем в Петербург.


[Закрыть], Петр с восхищением и благодарностью поднял взоры свои к небу. Казалось, что сам Бог заботился о защите новой столицы русских пролив был единственным местом, где могли проходить корабли всякой величины и тяжести, все же другие места Финского залива от Котлина до Петербурга были мелки и проходимы только для маленьких судов. Стало быть, для безопасности столицы стоило только не допустить неприятеля проехать по фарватеру. Для этого нужно было, чтобы по обоим берегам, между которыми он находится, русские сторожили своих неприятелей с пушками и другими огнестрельными орудиями.

И вот на песчаной мели против Котлина появляется через несколько месяцев крепость Кроншлот. Берег Котлина острова укрепляется также плотными стенами, здесь также устанавливаются пушки, и, таким образом, страшный гром и неминуемая гибель грозят с этих двух берегов каждому кораблю, которому вздумалось бы как неприятелю пробраться к Петербургу. Вскоре на Котлине была уже не одна стена с укреплениями, но за стеною две гавани – военная и купеческая, а подле них и город Кронштадт, до которого мы так скоро доезжаем летом на пароходе, а зимой на лошадях, по гладкому льду Финского залива.

Если это путешествие возможно для вас, то постарайтесь совершить его летом. Редкое удовольствие может сравниться с тем, какое можно чувствовать, несясь – почти так же скоро, как птички, – по синему морю при ясной погоде, когда лучи яркого солнца играют со светлыми волнами, а свежий ветерок – с белыми парусами. Переезд от Петербурга до Кронштадта имеет тем более прелестей для русского, что здесь все напоминает о великом Петре. Не успеешь потерять из вида Петербургскую крепость и гавань Васильевского острова, как уже вдали показываются крепости Кронштадта и мачты кораблей, всегда наполняющих его гавани. А сколько воспоминаний об этом незабвенном государе в самом Кронштадте! Почти на каждом шагу вы встретите что-нибудь из его великих учреждений. Когда же взглянешь на грозные укрепления, которыми он так могущественно защитил нас от всех нападений неприятелей, то душа так и желала бы вызвать с небес великий гений его, чтобы выразить ему свою благодарность! О, мы можем быть покойны в нашем Петербурге! До тех пор пока существуют Кронштадт и Кроншлот, ни один неприятельский корабль не дойдет до нас! Это знают все иностранные государи, и, верно, никто из них никогда не пошлет кораблей своих на явную погибель к фарватеру Кронштадта.

Но как же удивились, узнав об этом, тогдашние государи европейские! Некоторым из них не только удивительно, но даже досадно было слушать рассказы о новой столице, новых крепостях и гаванях русских. Более всех занимало это шведов: они как будто начинали чувствовать, что с могуществом России кончится власть их над Балтийским морем. Испуганные такою мыслью, они вместе с англичанами старались всеми силами вразумить гордого Карла XII, что уже прошло время презирать русских, что надобно остановить завоевания их, казавшиеся сначала ничтожными, а теперь уже опасные для Европы. Но все представления их были напрасны: Карл и думать не хотел, чтобы русские что-нибудь значили после Нарвского сражения, и, равнодушно получая известия о взятии ими нескольких – по мнению его, неважных – местечек Ингерманландии, старался только скорее исполнить главное желание свое – отнять польский престол у короля Августа Петр пользовался безрассудным упрямством и ветреностью Карла и, продолжая вести войну со шведскими генералами, скоро завладел всей Ингерманландией и взятием Нарвы отомстил за поражение, которое некогда претерпел при этом городе. Так исполнилось предвещание Петра, что русские отплатят шведам за уроки их в военном искусстве. Лучшими генералами царя в этих счастливых походах были фельдмаршал Шереметев и Меншиков, бывший уже князем и получивший чин фельдмаршальский после важной победы, одержанной им над шведами при Калише, в 1706 году. Фельдмаршальский жезл, присланный ему государем, был украшен алмазами и стоил около 3 тысяч рублей.

Такие успехи русских заставили наконец Карла XII подумать об опасном сопернике, который готовился для него в Петре: он мог теперь опасаться его, тем более что дело с Августом II было уже кончено и этот несчастный и слабый государь, несмотря на все пособие, какое подавала ему усердная помощница его – Россия и отечество его – Саксония, несмотря на множество приверженцев своих в Польше, должен был уступить непреодолимому могуществу Карла и принять от него самый унизительный мир, заключенный в Альтранштадте. По условиям этого мира Август должен был отказаться от польской короны и остаться по-прежнему курфюрстом саксонским, должен был нарушить союз с царем русским, должен был поздравить с восшествием на престол нового короля польского Станислава Лещинского, избранного по желанию Карла. Эти три условия, хотя очень тягостные для жалкого Августа, были еще лучше четвертого, которое принесло стыд и тому, кто предложил его, и тому, кто его принял Грустно рассказывать об этом случае, друзья мои, но что делать! История неумолима: она не утаивает дурное, а точно так же рассказывает о нем, как и обо всем хорошем, и потому вы узнаете, как несправедливы, как безжалостны были Карл и Август!

Вы читали уже, что Швеция владела Лифляндией как своим завоеванием. При короле Карле XI эта несчастная земля терпела такие жестокие притеснения от завоевателей, что лифляндское дворянство решило наконец отправить в Стокгольм с несколькими избранниками своими просьбу к королю о защите против несправедливостей правительства. Главным из них был двадцатилетний капитан Иоганн Рейнгольд Паткуль, происходивший из древней лифляндской фамилии. Это был пылкий, умный, образованный молодой человек, пламенно любивший свою родину. С жаром защищал он ее перед королем и тем вызвал его негодование: просьбу дворянства лифляндского нашли дерзкой и Паткуля, как сочинителя этой бумаги, приговорили к смерти.

Несчастный спасся от казни бегством, заложил все свое имение и, проживая то в Германии, то в Швейцарии, старался доказать невиновность свою и Карлу XI, и потом наследнику его – Карлу XI I. Старания его были напрасны: тот и другой ненавидели смелого лифляндца. Наскучив праздной жизнью, Паткуль по приглашению тогдашнего короля Августа с радостью вступил в польскую службу. Но служба при таком государе, каким всегда был Август, не могла нравиться деятельному Паткулю, и он скоро оставил ее. Бесприютный изгнанник, не имевший дозволения возвратиться в отечество, готов был и в чужой земле жертвовать всем для пользы и счастья людей, но такие высокие чувства мог оценить только тот, кто сумел бы понять их, мог оценить только такой государь, который, как Петр, и сам жертвовал всем для счастья подданных. И судьба хотела, чтобы эти две прекрасные души встретились: Паткуль узнал Петра и с тех пор не хотел служить никому другому. Здесь только, у государя, вокруг которого все кипело жизнью, можно было сказать, что Паткуль был на своем месте. Неутомимая деятельность его беспрестанно находила себе занятие: он был полезен, был нужен России, и потому вы можете судить, любил ли его Петр.

Счастливый этой драгоценной любовью, Паткуль начинал забывать свои прежние бедствия и, пламенно желая освобождения родины своей от шведского владычества, молил Бога, чтобы победителем в Северной войне был не безрассудный Карл, а великодушный, беспримерный царь России. Чтобы отнять силы у шведского короля, нужно было сколько возможно поддерживать Августа, и Петр делал это, посылая ему и войско, и деньги. Начальником этого войска и в то же время посланником русским в Польше в 1705 году был Паткуль. Август, неблагодарный к той помощи, какую оказывали ему русские, так бессовестно обходился с ними, что войско их терпело недостаток даже в пище. Это жестоко оскорбляло человеколюбивое сердце Паткуля: он заговорил, и слова его в таком дурном виде представлены были Августу, что он, забыв священное звание посланника и генерала своего союзника, приказал арестовать его. Несчастный Паткуль безо всякой вины томился в темнице потому, что этого желал непримиримый враг его Карл XII, возненавидевший благородного лифляндца еще более с тех пор, как он сделался усердным подданным соперника его – Петра. Карл желал не только того, чтобы Паткуль был в темнице, но даже и того, чтобы он был выдан ему как преступник, уже давно приговоренный к смерти шведским правительством. И он предложил это Августу! И Август не постыдился принять это жестокое предложение! Вот оно-то было четвертым условием того унизительного Альтранштадтского мира, о котором я говорила вам, милые читатели. Оно исполнилось 28 марта 1707 года: в этот день Паткуль был выдан Карлу XII. Ужасна была судьба невинного страдальца! Казалось, Карл хотел отомстить ему и за ропот Лифляндии, и за успехи Петра. Никакие просьбы государей, которых царь русский умолял вступиться за посланника его, не смягчили непреклонного короля Швеции, и в сентябре того же 1707 года несчастный Паткуль был казнен.

Такая несправедливость, такая неслыханная участь посланника явно показывала ненависть к государю его. Петр мог также видеть в этом бесчеловечном поступке желание Карла продолжать войну, которая должна сделаться теперь гораздо важнее: твердое, обдуманное мужество Петра пылало новым жаром при мысли о горестной кончине одного из благороднейших любимцев его. Гордая, необузданная храбрость Карла готовилась одним ударом уничтожить всю неожиданную им славу великого государя и все прекрасные начинания его. Европа с любопытством смотрела на спор знаменитых соперников. Русские с нетерпением ожидали известия о том, с которой стороны нападет на них страшный для всех Карл.