Текст книги "История России в рассказах для детей (том 1)"

Опричники и слобода Александровская
1560—1569 годы

Мы дошли теперь до ужасного места в истории нашей, милые читатели. До сих пор вы видели, что государи русские всегда любили народ свой, всегда заботились о нем с отеческой нежностью, и если в старину, во времена междоусобий, были в числе их князья жестокие, безжалостно разорявшие свои области, это были князья враги между собою, которые мстили за сделанные им обиды и, примирясь друг с другом, старались вознаградить народ за несчастья, причиненные их несогласием. Но теперь бедные предки наши видели перед собой государя, который был жесток не к врагам, а к верным подданным своим, который с удовольствием мог смотреть на мучения умирающих, который иногда даже собственными руками отрезал в шутку уши у любимцев своих или убивал их за одно неосторожное слово. Вы пугаетесь, друзья мои, и, конечно, едва верите тому, что я рассказываю. Нам трудно поверить жестокостям прошлого времени, даже и предки наши, видевшие их собственными глазами, едва верили им и говорили, что они происходят не от сердца царя, а по воле Божией, наказующей их за грехи. Эта мысль помогала им переносить без малейшего ропота страдания свои, а нам поможет выслушать рассказ об ужасных делах Иоанна IV, еще так недавно доброго и великого.

Вы помните совет, какой дал молодому государю старый епископ Вассиан. Этот совет причинил первое зло: он отдалил от сердца Иоанна тех людей, усердию и добродетелям которых он обязан был своею славой, – священника Сильвестра и Алексея Адашева. Возвратясь из Кириллова монастыря, он уже не любил их, но еще уважал их заслуги и при жизни ангела-хранителя своего – доброй Анастасии – еще мог удерживать дурные склонности и злые помышления свои. Но с тех пор как ее не стало, все переменилось: пылкая душа Иоанна, потеряв милое и единственное существо, имевшее власть над нею, увлекаемая льстецами, раздражаемая людьми злыми, пришла снова в то состояние, в каком была за тринадцать лет перед тем, и еще хуже: ожесточилась так, что Иоанна уже не могли умолить никакие просьбы, не могли смягчить никакие слезы. Как только государыня скончалась, враги Сильвестра и Адашева распустили слух, что она отравлена ими. Иоанн в безотрадной тоске по умершей поверил ложному слуху, не хотел выслушать оправданий обвиняемых и по решению несправедливого суда наказал их: Сильвестра сослал на дикий остров Белого моря, в монастырь Соловецкий, Адашева – в город Дерпт, где через два месяца этот добродетельный друг царя, названный в истории красою века и человечества, умер в темнице.

После этих двух первых жертв несправедливости Иоанна начались страдания друзей и приверженцев их: все они были или сосланы, или казнены. Любимцами Иоанна сделались теперь люди, отличавшиеся не храбростью, не благородством, не добротой души, а злостью, клеветой, низкими доносами; только они могли жить спокойно, добрые же бояре каждую минуту боялись смерти или опалы, т. е. гнева царского. Многие из них от страха уходили в Литву и Польшу. В числе таких изменников был, к сожалению всех русских, и знаменитый герой, участвовавший в завоеваниях Казани и Ливонии, прежний любимец царя князь Андрей Курбский. Хотя он с чрезвычайной горестью решился на эту измену, но тем не менее она покрыла имя его вечным стыдом и заставила совесть его испытывать вечные мучения. С какой невыразимой грустью слушал он рассказы о верности других бояр Иоанна, как завидовал той твердости, с которой они, несмотря на все лестные предложения короля польского, не изменили чести и терпеливо переносили жестокость Иоанна как наказание, посланное им от Бога. Но это терпение и покорность не умилостивили жестокое сердце: довольно было одного подозрения, чтобы рассердить Иоанна, а он подозревал каждого! Все вельможи казались ему тайными злодеями, друзьями Курбского.

Находясь в таком беспокойном состоянии, выдумал он новое средство для своей безопасности. Послушайте, друзья мои, и подивитесь, до чего может дойти человек – это прекрасное создание Божие, когда даст волю своим порокам.

В конце 1564 года Иоанн вдруг собрался ехать куда-то со всем своим семейством, приближенными, любимцами, со всем богатством и деньгами из дворцов и даже из церквей придворных. Бояре и народ с удивлением смотрели на этот таинственный отъезд и в страхе ожидали чего-нибудь чрезвычайного. Вскоре услышали, что царь со всем двором остановился в слободе Александровской[56]56
  Теперь город Александров Владимирской губернии, в 156 верстах от Москвы. Слобода Александровская была любимым местом Иоанна IV.


[Закрыть].

Прошел месяц. Все было в прежней унылой тишине ожидания. Вдруг 3 января 1565 года митрополит получает письмо от государя. Иоанн описывал в нем беззакония бояр, разорявших Россию во время его малолетства, говорил, что дух их до сих пор не переменился, что они все еще злодействуют, а если государь вздумает наказывать их, то митрополит и все духовенство вступаются за виновных. (Это правда, что служители Божии осмеливались иногда умолять грозного царя за несчастных, осужденных на казнь.) «И потому, – продолжал Иоанн, – не желая терпеть ваших измен, мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог покажет нам путь!»

Этого было довольно, чтобы встревожить весь народ, которому безначалие казалось страшнее всех жестокостей. «Государь оставляет нас! – кричали с горестью верные москвитяне. – Мы погибаем! Кто будет нашим защитником от чужеземцев? Кто будет начальником царства нашего?» И в эту минуту отчаяния все пороки, все злодейства Иоанна исчезли из глаз доброго народа: он видел в нем только царя своего и умолял митрополита умилостивить Иоанна. Духовенство, бояре и все чиновники со слезами просили о том же и все в один голос говорили: «Пусть царь казнит своих злодеев, но царство без царя быть не может. Мы все едем за тобою бить челом государю и плакаться!»

Они исполнили это и в тот же день отправились в слободу Александровскую. Иоанн ожидал их: он знал народ свой, знал его пламенную, беспредельную привязанность к царям своим, и мнимое отречение от государства было только хитростью. Как будто против воли и только по просьбе митрополита согласился он опять быть государем России, но с тем условием, чтобы никто из духовенства никогда не вмешивался в дела его и не просил за виновных, которых он найдет достойными казни.

2 февраля царь въехал в Москву и на другой же день созвал к себе духовенство, бояр и знатнейших чиновников. Но как же удивились все, увидев Иоанна! Наружность его, прежде привлекательная, так переменилась, что верные подданные едва узнавали его. Светлые, проницательные, полные огня глаза были теперь мрачны и дики, все черты прежнего миловидного лица сделались безобразны, а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса. И все это произошло оттого, что он беспрестанно предавался сильному гневу и жестокости!

Иоанн объявил собравшимся боярам, что он намерен для своей и государственной безопасности учредить новых телохранителей. Сначала никто не удивился этой новости, потому что все знали боязливость его с тех пор, как он перестал быть добродетельным, но когда выяснилось, какие это будут телохранители, все ужаснулись!

Иоанн объявил своею собственностью девятнадцать городов с разными волостями, выбрал 6 тысяч человек из князей, дворян и детей боярских и дал им поместья в этих городах, а тамошних владельцев перевел в другие места; в самой Москве взял себе также несколько улиц, откуда должны были выехать все не записанные в царские телохранители; назначил себе особенных чиновников для услуг: дворецкого, казначеев, ключников, даже поваров, хлебников и других ремесленников – и, не желая жить во дворце своих предков, приказал строить себе новый, за речкой Неглинной. Вот эта часть России и Москвы, эта шеститысячная дружина телохранителей, этот новый двор, не имевший другого начальника, кроме самого царя, были названы опричниной, а все остальное, т. е. все государство, – земщиной, которую Иоанн поручил боярам земским, велев им решать все дела с прежними чиновниками, а в важных случаях относиться к нему.

Новые ужасы начались вместе с новым порядком в правлении и особенно вместе со страшной опричниной. В нее выбраны были молодые люди, отличные не достоинствами, а удальством и дерзкой готовностью на все. Царь взял с них присягу служить ему верой и правдой, доносить на изменников, не дружить с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать отца и матери, знать одного государя. За такую совершенную преданность Иоанн отдал в жертву своим опричникам всю Россию: они делали все, что хотели, и были всегда правы в судах. Опричник мог безо всякого страха притеснять своего соседа, а если он пожалуется – брать пеню за бесчестье. После этого подумайте, милые читатели, чего не могли делать эти своевольные телохранители немилосердного Иоанна! Доносы их на людей земских, т. е. на всех, не принадлежавших к их ужасной дружине, были бесконечны, злодейства – бесчисленны, ненависть к ним всего народа – неописуема. Но они не огорчались этой ненавистью: чем сильнее ненавидели их, тем более доверия имел к ним Иоанн. Он дал им достойное отличие: опричники ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам в знак того, что они грызут злодеев царских и метут Россию. О, как радовались этому отличию бедные жители московские, проходившие по улицам! По крайней мере, благодаря ему они с первого взгляда узнавали злодеев и спешили скрыться от них, так что иногда многолюдные прежде улицы столицы были пусты, как в каком-нибудь необитаемом городе. Уныние и пустота Москвы еще приметнее сделались с тех пор, как государь разлюбил ее и, не считая себя в безопасности даже в новом, крепком дворце своем, жил по большей части в слободе Александровской. С того времени она сделалась городом и украсилась каменными церквами, домами и лавками. Царь жил в палатах, обведенных рвом и валом. Здесь Иоанн проводил почти все время. Набожность его была так велика, что дворец походил на монастырь. Любимцев своих он называл монахами, себя – игумном; все они ходили в скуфейках и черных рясах, под которыми носили богатые, золотом шитые кафтаны с собольими опушками. В четыре часа утра Иоанн ходил на колокольню с первым любимцем и другом своим Малютой Скуратовым, благовестил к заутрене, потом сам же пел, читал и молился так усердно, что на лбу всегда оставались у него знаки земных поклонов. В восемь часов опять собирались к обедне, вечером – к вечерне.

В прекрасной трагедии Пушкина «Борис Годунов» есть рассказ одного старца-монаха о тогдашней жизни Иоанна:

 
Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал:
Кромешники в тафьях и власяницах
Послушными являлись чернецами,
А грозный царь игумном богомольным.
Я видел здесь – вот в этой самой келье
(В ней жил тогда Кирилл многострадальный,
Муж праведный. Тогда уж и меня
Сподобил Бог уразуметь ничтожность
Мирских сует), здесь видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней
Задумчив, тих сидел меж нами Грозный,
Мы перед ним недвижимо стояли,
И тихо он беседу с нами вел.
Он говорил игумну и всей братье:
«Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья,
Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,
Вы все – обет примите мой духовный:
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася —
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе, страдающей и бурной.
 

Но напрасно молились они: характер Иоанна не исправлялся. Может быть, в наше время искусство врачей открыло бы, что причиной необыкновенной жестокости его была какая-нибудь болезнь тела или расстройство души, слишком сильно пораженной невозвратной потерей нежно любимой супруги; но тогда не думали этого, тогда никто не воображал, чтобы сильная горесть могла иметь какое-нибудь чрезвычайное влияние на здоровье человека, и потому, вовсе не подозревая никакой болезни в Иоанне, предки наши присоединяли его к числу тех ужасных правителей, которых иногда Бог посылает для наказания народов и какими у римлян были Калигула и Нерон, у французов – Людовик XI. И римляне и французы ужасались имени этих государей, но не таково было чувство русских к Иоанну: когда победы храбрых войск его раздавались и в Ливонии, и в Литве, и в Крыму, когда умными распоряжениями его торговля русская цвела не только в Москве, Астрахани и Казани, но даже в Германии и Англии, когда он торжественно приезжал в Москву и с обыкновенным своим великолепием принимал знаменитых послов иностранных, когда они со всеми знаками глубочайшего уважения стояли перед ним и слушали остроумные разговоры его о важных делах государственных, – добрый народ забывал свои страдания, забывал слободу Александровскую со всеми ее ужасами и, гордясь величием России, помнил только, что Иоанн – царь его! Это имя, священное для русских, производило в такие минуты свое чудесное действие над сердцами их: им казалось, что они любили Иоанна.

Слабость России
1569—1582 годы

Но величие России не могло быть продолжительно при таком государе и при таких происшествиях в государстве. Иоанн, истребляя иногда целые поколения князей и бояр, не щадил и тех из них, которые отличались великими заслугами своими в делах военных или гражданских: он казнил их наравне с обыкновенными преступниками, и оттого число умных и знаменитых советников царских беспрестанно уменьшалось, так что вскоре Иоанн остался почти один со своими недостойными любимцами, со своей ужасной дружиной опричников и со своими глупыми шутами и забавниками.

Враги, окружавшие Россию и с завистью смотревшие на ее могущество, обрадовались такой перемене и спешили воспользоваться ею. Тогда-то узнал жестокий Иоанн свою ошибку, тогда-то почувствовал он сам отвращение к ненавистным опричникам, лишившим его клеветами своими лучших вельмож и полководцев. Но напрасны были все сожаления его: сделанного переменить было невозможно. В первом пылу досады и гнева он уничтожил опричнину. Это случилось спустя семь лет после ее учреждения. Однако зло не поправилось: убитые князья Горбатый-Шуйский, Серебряный, Одоевский, Куракин не воскресли, а между тем враги нападали со всех сторон на бедное отечество наше.

Первым из них был крымский хан Девлет-Гирей. Набрав более ста тысяч войска, он неожиданно подошел к городу Серпухову, где находился сам Иоанн. Вместо того чтобы оказать решительное сопротивление, царь – уже не прежний мужественный, великий Иоанн, окруженный героями, а слабый, не надеявшийся не только на искусство, но даже и на усердие своих полководцев, – бежал в Коломну, потом в слободу Александровскую, наконец в Ярославль, а хан между тем пробрался прямо в Москву и разорил и сжег ее так, что из всех зданий остался один Кремль. Девлет-Гирей не хотел осаждать его и на другой день, посмотрев с Воробьевых гор на опустошенную столицу, отправился назад, испугавшись ложного слуха, что многочисленное войско идет на помощь к русским. Так бедная Москва еще раз побывала в руках варваров! Возвратившийся государь не скоро смог поправить ее разрушенные стены, населить ее опустевшие улицы. Прежде чем он успел заняться этим, новые враги уже спешили в Россию. Это были поляки. Но прежде чем мы будем говорить о них маленьким читателям, надобно узнать о главной причине ссор их с русскими – о земле Ливонской.

Вы, верно, не забыли, в какое жалкое положение привели победы Иоанна эту несчастную страну еще в 1560 году. С того времени русские не переставали разорять ее, и в 1561 году рыцари ливонские уже не существовали более: орден их уничтожился, и ливонцы признали государем своим польского короля Августа, который, получив в свое владение всю южную Ливонию, обещал не изменять ни веры, ни законов ее. Последний магистр – Кетлер, сложив с себя это достоинство, получил от короля звание наследственного герцога Курляндии. Прочие земли орденские разделились еще на три части: Нарва, Дерпт и все места, соседние с Россией, были завоеваны Иоанном; Гаррия, Ревель и половина Вирландии – шведами; Эзель принадлежал датскому принцу Магнусу. Все эти различные владетели беспрестанно ссорились между собой, желая вытеснить один другого.

Пока знаменитые полководцы Иоанна IV еще жили и начальствовали войском его, русские были везде победителями и города Ливонии один за другим покорялись оружию, но когда в 1577 году Иоанн казнил последнего из героев, прославившихся при взятии Казани, – князя Михаила Воротынского, счастье, как будто желая справедливо наказать Иоанна, совершенно оставило его и войско русское, лучше нежели когда-нибудь устроенное, но под начальством новых, неискусных предводителей, забыло, как надо побеждать, и после каждого сражения должно было стыдиться то шведов, то поляков. Особенно последние славились в это время своими успехами и обязаны были этой славой новому, знаменитому в истории королю своему Стефану Баторию.

Еще в 1573 году умер слабый Сигизмунд-Август, не оставив после себя наследников. Поляки долго не знали, кого выбрать государем своим. Многие из них, чтобы обезопасить отечество свое от врагов, окружавших его, – турок и австрийцев, желали видеть на престоле своем сильного царя русского или одного из сыновей его и даже посылали для того вельмож своих в Москву. Другие, прослышав о жестокостях Иоанна, боялись быть под властью его и спорили со своими соотечественниками, приверженными России. Сам Иоанн, не предвидя больших для себя выгод от соединения России с Польшей, которой надобно было беспрестанно помогать в ее войнах с Турцией, Австрией и Крымом, не слишком желал быть королем поляков или сделать им своего сына и предложил послам такие затруднительные условия, что они безо всякого успеха возвратились в Варшаву. Тогда народ польский в угоду самому опасному из врагов своих – турецкому султану Селиму – избрал королем друга его – князя семиградского[57]57
  Великое княжество Семиградское называется теперь Трансильванией и составляет часть Венгерского королевства.


[Закрыть] Стефана Батория. Впрочем, слух о достоинствах Стефана давно уже достиг Польши: все знали, что он получил свое княжество по выбору народа семиградского, который, удивляясь его уму, учености, красноречию, отличной храбрости, надеялся быть счастливым под его правлением – и не обманулся в своей надежде. Видя это, и поляки с радостью назвали его королем своим. Благодарный за такое доверие, Баторий спешил исполнить ожидания новых подданных своих и, зная, что более всего он может угодить им унижением России, обратил на нее свое внимание. Прежде всего он обещал полякам возвратить все области, некогда отнятые Россией у Польши и Литвы.

Но для войны с Иоанном надобно было запастись союзниками. Баторий скоро нашел их в королях шведском и датском и в хане крымском. Кроме того, к нему пришли из Трансильвании и земли немецкой опытные наемные воины, прежде служившие ему; его уверяли в своем дружестве султан турецкий и сам Папа. Одним словом, все, казалось, соединилось на погибель отечества нашего, все угрожало ему нападением, и некому было думать о защите его, несмотря на то что 80 крепостей наших были наполнены воинами и всеми нужными снарядами, что один, особенный царский полк насчитывал 40 тысяч дворян, детей боярских, стрельцов и казаков, что кроме русских готовы были сражаться за Россию и князья черкесские, шевкалские, мордовские, ногайские и царевичи и мурзы старинной Золотой Орды, Казанской и Астраханской.

Читая это, вы, верно, с трудом можете поверить, что при таком многочисленном войске некому было думать о защите отечества? Но, к несчастью, это была правда! Что значит самое пламенное усердие народа, если государь не ободряет его примером своим? Что значит самое храброе войско без храбрых и умных начальников? В таком случае и народ, и войско часто совсем погибают. Так едва не случилось и с Россией во время войны с Баторием. При известии о первых победах его Иоанн уже потерял бодрость, предоставил начальство над войском воеводам и сам не участвовал ни в одном сражении. В начале войны жил он некоторое время во Пскове, а потом уехал в слободу Александровскую и оттуда вот как писал главным воеводам: «Промышляйте делом государевым, как Всевышний вразумит вас и как лучше для безопасности России. Всю надежду мою возлагаю на Бога и на ваше усердие». Воеводы, видя несмелость царя, сами делались робкими, и, несмотря на храбрость, всегда неразлучную с русскими, города наши один за другим сдавались Баторию. Прежде всего он взял Полоцк, потом еще девять городов, в числе которых и Старую Руссу. В Ливонии войска Стефана опустошили все города, так недавно еще завоеванные русскими, и Бог знает, до какого унижения доведено было бы отечество наше этой несчастной войной, если бы наконец гордость Батория не смирилась у стен древнего города Ольги – Пскова. Здесь были еще воеводы надежные, поклявшиеся умереть, но не сдаться неприятелю. Первыми из них были князья Шуйские – Иван Петрович и Василий Федорович Скопин-Шуйский. Они-то вместе с храбрыми псковитянами поддержали честь имени русского и спасли Россию от величайшей опасности: если бы Псков сдался, то Баторий взял бы Смоленск и всю землю Северскую, а может быть, даже и Новгород. Но они своею неустрашимостью остановили его посреди самых блестящих побед и после четырехмесячной осады заставили наконец согласиться на десятилетнее перемирие с Иоанном. Правда, условия этого перемирия были тягостны: русские должны были отказаться от всей Ливонии – и прежней, принадлежавшей еще старинным государям русским, и вновь завоеванной Иоанном – и уступить Польше Полоцк и Велиж, но зато Стефан возвратил нам все взятые им города Псковской области.

Русские успокоились, но еще были унылы: им грустно было видеть необыкновенную слабость своего милого отечества, им грустно было слушать рассказы о той горести, с которой русские отдавали родные города свои литовцам и полякам. Но вдруг новое несчастье превратило тихую печаль их в ужас и горькие слезы.

После смерти царицы Анастасии Иоанн Васильевич был несколько раз женат и имел многих детей, но более всех любил он Иоанна, старшего сына первой супруги своей. Никогда не разлучаясь с отцом, молодой царевич был во всем похож на него. Однако, несмотря на чрезвычайную жестокость своего нрава, он показывал иногда чувствительность к несчастьям отечества и во время последних переговоров о мире с Баторием, досадуя на уступчивость отца, просил, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля и освободить от стыда имя русское. Иоанн ужасно рассердился и закричал: «И ты вместе с боярами хочешь свергнуть меня с престола?» В жестоком гневе своем он даже ударил тростью по голове любимого сына. В ту же минуту несчастный царевич упал, обливаясь кровью, и через четыре дня, 19 ноября 1582 года, скончался.

Ужасно было отчаяние Иоанна! Никто не думал тогда, чтобы печальный государь, в немой горести сидевший над телом милого сына, был тот же грозный Иоанн, перед которым дрожали и подданные, и чужеземцы. Неумолимое сердце его готово было в то ужасное для него время прощать и миловать всех, готово было даже отдать собственную жизнь, чтобы только воскресить драгоценное дитя свое. Но ни раскаянье, ни слезы не помогали: надобно было покориться воле Божией! Иоанн чувствовал, что это ужасное несчастье послано на него с небес как страшное наказание за бесчисленные жестокости его, и был так глубоко поражен им, предавался такому горестному отчаянию, что не только все добрые подданные, но даже и те, которые еще ненавидели его за вынесенные страдания, не могли без слез смотреть на его горесть. Иногда мучения совести внушали виновному Иоанну обеты покаяния, и тогда любимою мыслью его было кончить жизнь в монастыре. Такая мысль казалась новым несчастьем для верного народа, еще так недавно испытавшего слабость своего отечества. Огорченная и встревоженная Россия давно уже не была в таком несчастном положении, но, благодаря Богу, оно было непродолжительно, и вскоре новое завоевание воскресило надежды ее и рассеяло несколько ужасную тоску царя.