Текст книги "Я оставлю свет включенным"

– Бойца на койку, рану обработать, перевязать, затем полный покой и наблюдение, – скомандовал незнакомец.

– Я отвезу его в больницу, спасибо вам, – забормотала Глафира, бестолково кружась возле молча плачущего Мити, но мужчина потеснил ее. Легко подхватив мальчика на руки он, направился с ним куда-то в глубь бора.

– Куда вы? Ему нужно в больницу, – забеспокоилась Глафира, семеня за ними.

– Доверься мне, женщина, я знаю, что делаю. Уж первую помощь оказывал много раз. Пока до больницы довезем, заражение схлопотать может. А у меня тут дом неподалеку, там все необходимое есть. Не бойся, солдат ребенка не обидит.

Глафире было страшно идти в дом с незнакомым мужчиной, но оставаться один на один с раненым Митей было еще страшнее. Немного поколебавшись, она все же направилась вслед за незнакомцем, шагающим уверенным шагом. Он производил впечатление человека, который знает, что делает.

Знакомыми тропами мужчина пересек бор и вышел к холму, на вершине которого возвышался большой дом. Митя продолжал всхлипывать, и незнакомец, чтобы отвлечь мальчонку от страданий, принялся разговаривать с ним как с равным.

– Болит? – сочувственно поинтересовался он.

– Болит, – прохлюпал Митя.

– Понимаю, – с такой уверенностью кивнул мужчина, что даже у Глафиры не осталось ни малейшего сомнения – он чувствует боль мальчика.

– Знаешь, боец, мой отец был военным и мой дед был военным, поэтому меня воспитывали очень строго, можно сказать, сурово. «Мальчики не плачут», «настоящий мужчина никогда не показывает, что ему больно» и так далее. И знаешь, что я хочу тебе сказать?

– Что? – заинтересованно спросил Митя, и Глафира отметила, что мальчик перестал всхлипывать.

– Ерунда все это. Слезы, они идут от сердца. А у настоящего мужчины всегда большое сердце.

Остаток пути они проделали в молчании. Дорога шла в гору, и мужчина хотел сберечь силы. Кованые ворота, за ними извилистая дорога. Глафира догадалась, что это, должно быть, та самая «Усадьба», о которой много раз говорил ей Антоныч. Впрочем, как и о том, что никто толком не знает, кому она принадлежит.

– Боец, ты умеешь хранить тайны? – заговорщическим шепотом поинтересовался незнакомец, толкая ворота и ступая на дорогу, ведущую к дому.

– Да, сэр, – автоматически ответил Митя, и Глафира затаила дыхание.

– Сэр? – удивленно вскинул брови мужчина. – А ты хорошо воспитан, боец. Мама постаралась. – Он кинул быстрый взгляд на Глафиру, та отвела глаза.

– Ты никому не должен говорить, что я живу в этом доме, – уже громче, обращаясь как бы к Мите, но на самом деле адресуя свои слова женщине, сказал мужчина.

– Почему? – удивился Митя.

Они быстро прошли по дороге и подошли к огромному дому, вероятно стоившему кучу денег. Светлый облицовочный кирпич, мраморные ступени, дубовые двери, кованые решетки на окнах, новенькие деревянные рамы. Было видно, что дому уже очень много лет, но дизайнеры, трудившиеся над его восстановлением, сделали все возможное, чтобы сохранить атмосферу и спасти ее от тлена с помощью современных технологий.

– Потому что я не хочу, чтобы люди относились ко мне как к человеку из этого дома. Они должны относиться ко мне просто как к человеку. Понятно?

Митя нахмурился, напряженно обдумывая то, что ему только что сказали, а мужчина мельком взглянул на Глафиру. Та кивнула:

– Чего уж непонятного, на мой счет можете не переживать. Я умею хранить тайны, – заверила она мужчину.

Как никто другой.

Незнакомец открыл входную дверь, и они очутились в просторном холле, отделанном светлым мрамором. Идеальная чистота.

Мужчина свернул направо и толкнул дверь, за которой скрывался кабинет. Массивные дубовые книжные шкафы, огромный стол, кожаное кресло и старомодный кожаный диван, на который Генрих положил Митю.

– Тебя как зовут, боец? – поинтересовался он.

– Ди… Митя, – запнувшись, ответил мальчик и быстро посмотрел на тетку.

– А меня Генрих Карлович. Карты читать умеешь? – деловито поинтересовался мужчина, открывая один из шкафов и доставая из него аптечку. – Ты присядь, милая, в ногах правды нет, – предложил он Глафире, открывая аптечку и доставая из нее все необходимое для оказания первой помощи.

Та, присев в глубокое кожаное кресло, начала с интересом оглядываться. Ее внимание привлекли многочисленные фотографии. Мальчик. Вот он совсем маленький где-то на море с родителями. Вот уже серьезный первоклашка укоризненно смотрит с протокольной фотографии. А вот он в форме курсанта, рядом сияет как начищенный самовар новый знакомец.

– Ваш сын? – спросила она.

– Да, – кивнул тот, приближаясь к столу и беря с него свернутую карту.

Он протянул ее Мите:

– Читай. Потом расскажешь мне, что прочел.

Пока Митя погрузился в изучение карты, Генрих с помощью пинцета начал осторожно вытаскивать из его раны кусочки опилок и травы.

– Симпатичный у вас сын, – искренне заметила Глафира.

– Симпатичный. – Генрих даже расправил плечи и стал немного выше. Похвала сыну была как елей на раны.

– Чем он занимается? – решила поинтересоваться Глафира. Не то, чтобы ее это сильно заботило, но ей отчего-то захотелось сделать приятно человеку, пришедшему им на помощь. Она посмотрела, как Генрих, аккуратно очистив рану, принялся обрабатывать место вокруг нее перекисью водорода.

– Может, зеленкой помазать? – предложила она, а Генрих поморщился.

– Вот же ж молодежь! – проворчал он. – Нельзя зеленкой, ожог будет.

Он встал, налил в стакан, стоящий на столе, воду и кинул туда желтую таблетку. Затем обмакнул в получившуюся жидкость марлю и вернувшись к Мите стал аккуратно промывать рану.

– Фурацилин, – ответил он на молчаливый Глафирин вопрос, – заведи дома, очень полезная штука. А сын мой тоже пошел по военной линии, – после краткого раздумья пояснил он, профессионально накладывая повязку на ногу мальчика, полностью погруженного в изучение карты.

– Ясно, – кивнула Глафира. Меньше всего парень на фотографии походил на военного.

– Ну, боец, карту прочитал? – поинтересовался Генрих Карлович, закончив манипуляции и складывая все назад в аптечку.

Митя сел на диване и, нахмурившись, посмотрел на Генриха.

– Мне кажется, это какое-то подземелье, – неуверенно предположил он.

– Ого, а ты молодец, боец, – искренне удивился тот, – большинство бы и не догадались.

– Здесь есть катакомбы? – зажглись глаза Мити.

– Пока нет, – покачал головой Генрих, возвращая аптечку на место, – но скоро будут.

– Катакомбы? – удивилась Глафира, ее взгляд снова помимо воли вернулся к фотографии сына. Тот улыбался и смотрел так мягко и вкрадчиво, будто бы заглядывал в душу.

– Именно, – кивнул Генрих и обратился к Мите. – И мне будут нужны помощники в их планировке и строительстве. Мне кажется, ты вполне подходящая кандидатура, что скажешь, боец?

Глафира затаила дыхание и повернулась к мальчику. Сам того не подозревая, Генрих задал вопрос, который мог решить их дальнейшую судьбу. Если Митя согласится остаться, то все будет хорошо. Он был самым сильным из детей, и все остальные слушались его беспрекословно, даже Кейт. Но если он все-таки решит вернуться в Англию, то все полетит к чертям.

– Настоящие катакомбы? – уточнил Митя. – Как под Парижем?

– Ну, немного скромнее, но тем не менее, – кивнул Генрих.

– А зачем они?

– На случай третьей мировой надо будет спасать людей. А один, как известно, в поле не воин.

Митя задумчивым взглядом обвел кабинет, затем обернулся к тетке. Несколько минут внимательно смотрел ей в глаза. Затем взгляд снова метнулся к карте.

Он протянул руку мужчине и серьезно ответил:

– Я с вами!

– Генрих Карлович, – представился тот.

– Ди… Дмитрий.

Два года спустя

Он взял отгулы на работе и закрылся дома на четыре дня. Логическое завершение двух лет, посвященных погоне за призраками. По личному приказу министра ему пришлось оставить все громкие расследования, исчезнуть с радаров прессы, растерять большую часть популярности и сосредоточиться на одном-единственном деле – афере Эндрю Карлссона.

Он бился об это дело как рыба о лед и с каждым ударом все отчетливее видел перед собой министра, решившего обломать крылья слишком ретивому молодому сотруднику.

Сомневаться не приходилось: министр был по уши в этом замешан. Он ведь не сомневался, что Марк потерпит сокрушительное фиаско. Поэтому и бросил этот вызов.

Все стены модного лофта Ювелира, оформленного в стиле гранж – бетон, стекло и сто оттенков серого, – были увешаны схемами, распечатками, фотографиями и напоминали логово огромного паука. Марк соединил сотни листов в одном ему понятном порядке, рисовал жирные линии и стрелки, ведущие от одного документа к другому и, как ему казалось, находился буквально в нескольких шагах от решения головоломки. Не хватало одной детали, сущего пустяка, чтобы все части пазла встали на место. Он поскреб отросшую щетину и тут же запустил руку в густые волосы.

Сволочь. Министр решил его просто подставить, будучи уверенным, что один человек не сможет взломать код всей системы. Но он ошибся. Ювелиру это удалось, и теперь он обдумывал, как лучше поступить, чтобы не подставиться на последнем этапе. Ему не хватало доказательств. Одного небольшого признания, способного пробить брешь в непотопляемом лайнере.

Дело перешло из плоскости уголовного розыска в плоскость политическую, в которой Марк чувствовал себя менее уверенно.

Он раскрыл цепочку преступлений, понял, кто стоит за всеми биржевыми выигрышами, а также кто их прикрывает. Осталось лишь одно «как»?

Как преступник смог подобраться так близко ко всем этим людям? Ладно, допустим, с одним человеком он потенциально мог свести дружбу. Может быть, даже с двумя (если дельцы были дружны друг с другом и решили провернуть обман через подставное лицо). Возможно, это был даже целый сговор топ-менеджмента мировых компаний, решившего слить инсайдерскую информацию одному человеку и использовать его, заплатив большие отступные. Но почему именно этот человек?

Может быть, их всех шантажировали и заставляли сливать информацию человеку, называвшему себя Эндрю Карлссоном? Тогда кто за ним стоит? Сам министр? Вся наша разведка? Возможно, иностранная разведка?

Марк схватил пузатую бутылку, стоявшую на столе, и хотел было сделать глоток, когда обнаружил, что бутылка пуста. Он пил крайне редко, но в моменты умственного напряжения ему требовалось средство, способное немного затуманить разум и дать возможность посмотреть на все под другим углом.

И так, что он имеет. Он установил настоящее имя Эндрю Карлссона. Никакой он не американец из Колорадо, а действительно соотечественник Марка – Данила Мамонтов.

– Данилу вырастил отец – Генрих Карлович Мамонтов, ныне генерал-майор в отставке. Логично было бы предположить, что сын пойдет по стопам отца и продолжит военную линию, но нет. Несколько приводов в милицию в подростковом возрасте, отчисление из университета, а дальше следы Данилы терялись. Сменив несколько имен и стран, он в конце концов всплыл в Америке под именем Эндрю Карлссона и сорвал куш в триста пятьдесят миллионов на бирже, а затем просто растворился в воздухе. Последнее, кстати, было проще простого – подкуп какого-нибудь сотрудника, который помог ему выбраться из здания, и очередная смена документов.

Про Эндрю-Данилу было мало что известно кроме того, что он увлекается современной техникой и его очень любят женщины. Не женат, семьи нет, испытывает привязанность лишь к отцу и собаке. Других слабых мест нет.

Марк откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Вывел на внутренний монитор всю ту информацию, которую ему удалось раздобыть, и принялся размышлять.

То, что Эндрю-Данила работал под мощным прикрытием, яснее ясного. Вопрос лишь в том, кто именно его прикрывает. И как он смог добраться до боссов, сливших ему информацию? Как только он получит ответы на эти вопросы, дело будет раскрыто. Можно будет напрямую сообщить об этом иностранным коллегам, и сам министр не сможет остановить запущенную машину.

Но единственным человеком, способным ответить на все вопросы, был сам Данила. Который в очередной раз растворился в воздухе. Впрочем, Марк и не такую рыбу ловил в мутной воде. Охота на живца всегда была его коньком.

Ювелир улыбнулся. Он знал, что нужно сделать.

* * *

С утра Татьяна хлопотала на кухне, окутанная радостным, каким-то детским предвкушением праздника. Позавчера пришел приказ о ее назначении директором школы, и она взяла на себя смелость и пригласила в гости двух коллег, которые, как ей казалось, были наиболее к ней расположены. Учительницу труда Нину Семеновну и завуча по воспитательной работе Валентину Ивановну.

После несчастного случая они с Эдуардом совсем перестали приглашать гостей. Точнее, нет, не так – гости сами перестали к ним приходить. Чужая беда никому не нужна. Люди чувствовали себя неловко, отводили глаза, заходили все реже, а потом даже перестали звонить. Должно быть, внутри каждого человека встроен особый радар, который считывает отсутствие счастья в другом человеке и заставляет его сторониться.

Они с мужем остались одни посреди выжженного поля. Впрочем, Татьяна сама виновата. Дело было в ней, а не в Эдуарде. Тот гораздо быстрее жены смирился со своим новым статусом и продолжил жить, уверяя Татьяну, что, кроме нее, ему никто не нужен. Дело было в ней. Бесплодие разрушало ее. Каждый месяц, прислушиваясь к оглушающему тиканью биологических часов, она медленно умирала. Жизнь утекала по капле. И как она ни старалась, она не могла вернуть ее в свои вены.

Признать беду и научиться жить дальше. В конце концов, детьми жизнь не ограничивается, твердили ей психологи и даже психотерапевты, к которым она в отчаянии обратилась. Но никто из них на самом деле не представлял, что это значит.

Она погрузилась в работу с головой, брала на себя инициативу, лишние часы, никогда не отказывалась заменить коллег, и награда не заставила себя ждать. Старенькая директор вышла на пенсию и порекомендовала Татьяну на свое место. В облоно с этим не стали спорить, и вскоре она получила приказ о назначении. И теперь собиралась это отпраздновать. Возможно, новая должность и ответственность вернет радость жизни? Займет ее мысли, заставит не думать о своей беде.

Утром она сбегала на рынок, купила свежие яйца, молоко, масло, птицу и овощи. Поставила запекаться курицу и взбила бисквит. Она не очень хорошо готовила, но о том, чтобы купить готовое, даже не мыслила: коллеги бы этого не поняли.

– Танечка, мне кажется, пахнет чем-то горелым, – крикнул из комнаты Эдуард, отрываясь от разговора по скайпу с японцами, с которыми активно сотрудничал в последнее время.

Спохватившись, Татьяна бросилась к духовке и, открыв ее, увидела чересчур румяную курицу. Чертыхнувшись, достала форму и распахнула окно, чтобы прогнать дым из кухни. За всеми этими манипуляциями она не услышала звонка телефона и лишь позже, взглянув на время, обнаружила пропущенный вызов – Валентина Ивановна. Она перезвонила коллеге, а та, извиняясь, сообщила, что не сможет прийти: внук захворал, а дочке срочно уехать надо, придется ей пойти на няньки.

Настроение упало, но Татьяна постаралась сдержать себя: ничего, бывает, посидят с Ниной Семеновной. Но не прошло и пятнадцати минут, как та тоже объявилась и сказала, что неважно себя чувствует, может быть, в другой раз?

Эдуард заехал на кухню, когда запах сгоревшей выпечки стал невыносимым. Татьяна сидела на стуле и смотрела в окно, не замечая смрада обуглившегося бисквита. Супруг выключил духовку, но открывать ее не стал – пусть немного остынет. Подъехал к Татьяне и ласково положил свою руку на ее.

– Никто не придет, – тихо сказала она. – Они все меня ненавидят.

– Неправда, – слишком быстро возразил муж.

– Правда, – покачала головой Татьяна, – я никому не интересна, и никто не хочет иметь со мной дела.

– Милая, у людей, наверное, что-то случилось…

– Не надо, – Татьяна повернулась к мужу и ласково провела рукой по его лицу, – не надо. Хорошо, что ты у меня есть. А остальные… остальные вовсе не обязаны меня любит. Но уважать себя я их заставлю.

Расправив плечи, Татьяна снова посмотрела в окно. До начала занятий оставалось меньше десяти дней. Она сделает свою школу лучшей в области, чего бы это ей ни стоило. А если кто-то попытается ей помешать – у него ничего не выйдет.

* * *

После четырехдневного отсутствия Ювелир снова появился в офисе. Коллеги, как правило, не осмеливались перешептываться ни в его присутствии, ни за его спиной, но в этот раз явление Марка в офис было сродни второму пришествию. Ведь после того, как он отошел от всех текущих дел, а потом и вовсе впервые за десять лет взял отпуск, все решили, что Ювелиру конец – слишком высоко взлетел и обжег крылья.

Но сегодняшнее его явление дало толчок сплетням и пересудам. Марк не просто появился. Марк был одет в белые брюки и рубашку, что многие восприняли как сигнал вышестоящим – Ювелир вышел из сумрака.

Впрочем, его возвращение было недолгим – он направился в отдел кадров и попытался взять весь причитающийся ему отпуск, едва не доведя начальницу до инфаркта. Не может же он уйти в отпуск на три с половиной года, в самом деле? Два месяца – это максимум, который она может ему предоставить! Начальница приготовилась к длительной и изматывающей схватке, но, на удивление, Марк легко согласился. Подмахнул заявление и, насвистывая, направился к свой кабинет.

Слухи вспыхнули с новой силой. Версии высказывались одна фантастичнее другой: Ювелира шантажируют? Он заболел? Женится?

Последняя особенно не понравилась Нине, посланной два года назад папой в отдел к Марку с целью присмотреть за слишком ретивым следователем, но в итоге окончательно и бесповоротно перешедшей на его сторону.

– Марк Александрович, можно? – Она постучала и, не дожидаясь ответа, ужом проскользнула в огромный кабинет, где провела немало приятных минут.

– Раздевайся, – не поднимая головы от кипы бумаг, равнодушно бросил Ювелир.

Сердце Нины защемило. Что-то унизительное и обидное послышалось в этой дежурной реплике. Марк и раньше отдавал такие приказы, но они были приправлены иронией, страстью, интересом, весельем. А сейчас его голос не выражал ничего. Равнодушие, пустота.

– Я не за этим пришла, – робко возразила Нина, инстинктивно одергивая слишком короткую юбку и откидывая за плечо длинные светлые пряди.

– А для чего? – Марк наконец-то удостоил ее взглядом и, откинувшись на спинку стула, закинул ногу на ногу и равнодушно посмотрел на девушку.

– Хотела узнать, все ли в порядке. Ты пропал, на звонки не отвечал, я даже ездила к тебе домой, – залепетала Нина, чувствуя, как твердый пол под ногами становится вязким, словно болото, и она начинает в него проваливаться.

– Я знаю, – кивнул Марк.

– Знаешь? – бестолково переспросила Нина.

– Да. Я тебя видел.

– Видел? – снова переспросила она, и Марк поморщился.

– Да, я видел, что ты приходила, – медленно повторил он, не желая подсластить пилюлю. Нина была милой девушкой, но это ничто по сравнению с тем, что она дочь врага. Врага, который хотел его, Ювелира, уничтожить. Но у него это не вышло. Он все равно возьмет свое, и никто его не остановит. Хотя девчонку немного жаль.

– Почему же ты не открыл? – совсем растерявшись, прошептала Нина.

– Потому что я не хотел тебя видеть.

Повисла напряженная пауза. Нина безуспешно попыталась скрыть слезы. Развернувшись, она торопливо зацокала к двери.

– Передай привет папе, скажи, что за практику тебе поставили самую высокую оценку, – крикнул ей в спину Марк.

Стоило Нине захлопнуть дверь, как Марк тут же выбросил ее из головы. На самом деле со вчерашнего дня, когда ему удалось выстроить в голове четкий план, его мыслями завладела совсем другая женщина.

Говорят, что первая любовь не ржавеет. Он всегда считал подобные банальные сентенции глупостью, потому что был уверен, что не знает, что такое любовь. Но, как оказалось, ошибся. Когда он понял, что отец Данилы находится в том же месте, где и она, сердце дрогнуло. Он снова ее увидит.

Интересно, она очень изменилась? Он почти потерял ее след, пришлось даже немного повозиться. Последний ее перелет был в Москву, а затем она исчезла. Он проверил все возможные места, где она могла быть: в квартире родителей, у сестры, съемное жилье, гостиницы – нигде ни следа. Оставалось лишь одно место – дом ее бабушки, в котором все и началось.

И хотя Марк не верил ни в какие знаки, он не смог не отметить такого удивительного совпадения. Всю операцию он провернет сам, доложит руководству уже о результатах и сделает так, что министр не сможет отвертеться. Триста пятьдесят миллионов и биржевые аферы – это не кот чихнул. А если вдруг не получится, то он всегда сможет сослаться на то, что уехал устраивать личную жизнь.

Интересно, можно ли войти в ту же реку дважды?

* * *

Сегодня Глафира позволила себе лечь в кровать до того, как старые часы с кукушкой пробьют полночь. Последние семьсот тридцать дней она ложилась за полночь и вставала раньше петухов, чтобы сварить себе крепкий кофе, вдохнуть ночной воздух и начать новый день. Сном это нельзя было назвать. Отключка, забытье, побег из реальности. Закрывая глаза, она проваливалась в черную дыру и выныривала из нее сонной, с замедленной реакцией и притупившимися рефлексами. Только так она могла продолжать свое существование и не кричать каждую ночь от ужаса.

То, что Наталья не приедет, стало понятно где-то месяц спустя. Точнее, месяц спустя она перестала себе лгать и приняла страшную правду: пытаясь спасти единственного человека, которого она по-настоящему любила, она его просто убила. Убила собственную сестру.

Если бы за ней не стояли четыре человека, чья судьба теперь полностью зависела от нее, она бы просто залезла в петлю или утопилась бы в быстрой речке. Наверняка когда-нибудь она так и сделает, но сейчас она не может себе этого позволить. Вначале она должна искупить все грехи.

Став Ташей, Глафира наложила на себя своеобразную епитимью. Она должна сделать все возможное и даже больше для этих детей, а собственного счастья она не заслуживает. Не заслуживает удобства, комфорта, радости. Всего того, чего она лишила Наталью.

Вместе с Григорием Антоновичем им удалось привести дом в относительный порядок. Единственное новшество, на которое она согласилась, было разветвление печного отопления, которое могло бы отапливать детские комнаты. Она постаралась и сделала спальню каждому из детей, впрочем, Маша и Антон (со временем дети перестали откликаться на английские имена) пока что делили одну комнату.

Сама она спала на прохладной веранде, не разрешая себе даже самую малость – теплую уютную постель. Таша (теперь она привыкла даже мысленно называть себя так) вставала затемно и шла к скотине, хотя Григорий Антонович всячески просил этого не делать и дать старику, как он сам себя величал, спокойно заниматься делом.

Весной под его руководством она разбила грядки, высадила растения и даже соорудила теплицу для рассады. Все эти действия вызывали одобрение со стороны соседей – сельских жителей, не приемлющих праздности.

Светлана Фоминична, тосковавшая по дочери и внучке, жившим в городе, частенько забегала к Таше на огонек и учила бестолковую соседку домашним премудростям. Освоив азы кулинарной науки, Таша не остановилась на этом и пошла дальше: она должна научиться готовить безупречно, чтобы ее дети ели все самое лучшее и никогда не смогли упрекнуть ее в том, что она плохая хозяйка.

Она отдалась детям без остатка. Сама занялась их обучением. Выписала учебники из Британии и озаботилась чтением разнообразных книг. Эти дети должны вырасти достойными людьми, чтобы со временем правильно понять мотивы ее поступка. А это станет возможным, только если они будут разбираться в широчайшей палитре человеческих чувств и действий, описанной классиками.

Когда быт был налажен (на это ушло около года), Таше понадобилось новое занятие, которое удерживало бы ее ото сна каждую ночь. Она научилась ткать, красить ткань и шить одежду. Затем привлекла к этому занятию детей, которые все с большим энтузиазмом вовлекались в то, что предлагал мир за стенами частной британской школы.

Митя почти целый год пропадал у Генриха Карловича, строящего катакомбы. Таша не понимала этой прихоти, но не возражала против общения. Наоборот, была очень благодарна старику за все, что он делал для мальчика. Тот когда-то сухо обронил, что с удовольствием повторил бы детство своего сына, на которого ему, равно овдовевшему, вечно не хватало времени. Возможно, Митя – это его второй шанс.

Генрих соорудил для мальчика дом на старом дубе, снабжал его приключенческой литературой и частенько муштровал на плацу, что приводило энергичного Митю в полный восторг.

Таша была благодарна окружавшим ее людям за бескорыстную помощь. Тогда она еще не понимала, что делают они это вовсе не для нее и детей, а в первую очередь для себя. И это они должны быть благодарны ей за такую возможность. Но ей очень хотелось сказать «спасибо».

Так и родилась идея чаепитий.

Однажды она накрыла стол в саду и позвала Антоныча, Светлану Фоминичну и Генриха Карловича на пятичасовой чай. Идея привела в восторг детей, напомнив им о собственных корнях. Таша расстаралась: напекла пирогов и кексов, заварила свежий чай, который ради такого случая приобрела в городе. Дети вовлеклись в праздник, сделали «приглашения» и даже сами испекли шарлотку.

Чаепитие получился столь теплым и душевным, что она сама в первый раз за два года сумела расслабиться и… на следующий день все повторила. К большой радости всех приглашенных.

Так пятичасовые чаепития стали традицией. Таша и сама не заметила, как вместе с соседями на них пришли несколько гостей из «Особняка». Но она обрадовалась им, ей было приятно порадовать покинутых стариков. Неожиданно появилось чувство, что, отдавая другим, она сама получает несоизмеримо больше. Затем подтянулись еще желающие и любопытствующие, а к концу лета на пятичасовой чай у Таши собирался почти весь поселок.

В атмосфере добродушия и добрососедства она расслабилась. Ей показалось, что призраки отступили, и спустя некоторое время она решила дать себе возможность выспаться.

Завершив все дела пораньше и уложив детей, она улеглась в свое аскетическое ложе. Но едва голова коснулась подушки, вместо привычной черной бесконечности перед глазами появились кольца дыма и безумная пляска огня. А затем крик. Женский крик.

Больше в ту ночь она так и не уснула. Сидела на стеклянной веранде, глядя в темноту. Таша зажгла толстую свечу, которую сама сделала с детьми, и ее слабый огонек стал единственным намеком на свет в кромешной тьме, которая ее окружала и не желала отступать ни при каких условиях.

* * *

Перед тем как толкнуть калитку, Татьяна замешкалась. Сквозь открытые окна небольшого домика, куда лежал ее путь, звонкой мелодией лились детские голоса. Перекрикивают друг друга, захлебываются, ноты смеха звенят и создают причудливую симфонию. Счастья ли? Возможно. Скорее всего. Несчастные дети так не смеются. Впрочем, что она действительно знает о детях? И о счастье?

От ощущения собственной неполноценности спазм сдавил горло, и в глазах защипало. Татьяна рассердилась. Чего нюни распустила? Ты официальное лицо, вот и веди себя подобающе! Впрочем, к роли «официального лица» ей предстояло привыкнуть. Она толком не знала, как полагается себя вести. С одной стороны, ей хотелось, чтобы в ней признавали представителя власти, а с другой… С другой – ей отчаянно хотелось, чтобы ее любили. Дети, взрослые, неважно, кто-нибудь.

Татьяна толкнула калитку – та была не заперта, и она невольно думала, что в этом доме наверняка никогда не закрывают дверей. Она шагнула в сад, укутанный жужжанием пчел, щебетом птах и шорохом бабочек, в невообразимом количестве порхавших над цветущими розами, астрами, клематисами, флоксами, гладиолусами и другими цветами, названий которых Татьяна и не знала – садовник из нее был так себе.

В первый год после свадьбы она посадила на даче Эдуарда фруктовые деревья, мечтая о том, как будет вместе с детьми обрывать черные черешни и брызжущие соком яблоки, но растения не прижились. Впрочем, детей она тоже не родила. Да и на дачу она сейчас не ездит. Надо бы ее продать, чего стоит зря. Такого дома, как у этой женщины, у нее все равно, наверное, никогда уже не будет.

Прямо от калитки одна за другой рядом шли арки, густо оплетенные розами. Проходя под их сенью, Татьяна медленно направилась к небольшому домику, стараясь не задавать себе в миллионный раз один и тот же вопрос: как хозяйке дома все удается? Где она черпает время, силы, энергию на четырех детей, хозяйство и сад? Возможно, она что-то скрывает? Может быть, под покровом ночи в ее дом приходят специально обученные люди и делают за нее всю работу? Татьяна фыркнула от нелепости этой мысли. Нет же, такие женщины действительно существуют. На их фоне особенно остро чувствуешь собственную неполноценность.

На несколько секунд Татьяна остановилась возле пышного куста гортензии и вдохнула вязкий аромат. Кустарник в полтора человеческих роста свесил до земли тяжелые грозди цвета ванильно-клубничного десерта и надежно укрыл незваную гостью, давая той возможность рассмотреть происходящее в доме сквозь широко распахнутые окна.

Таша, таким странным именем называла себя хозяйка дома, и ее дети сидели прямо на полу, образовав плотный полукруг. Перед ними на низком столике стоял макет нового кукольного домика.

Больше полугода назад, когда белоснежные зимние хлопья накрыли почерневшие осенние листья, Таша нашла новое занятие – кукольные домики. Первый вышел немного неуклюжим, зато второй с охотой купили на ярмарке мастеров, и с того момента ее поделки вошли в моду. Поговаривали, что некоторые сумасшедшие мамашки платили за них космические суммы. Домики никогда не повторяли друг друга и делались под индивидуальный заказ. Узнай Татьяна, что заказы у Таши уже расписаны на два года вперед, она бы точно решила, что мир сошел с ума.

Новый домик был похож на замок, стоящий в лесу, и собравшиеся вокруг него дети отчаянно спорили.

– Мы должны сделать мост! – запальчиво говорил восьмилетний Митя, отрастивший волосы и ставший похожим на хозяйственного домовенка из старого мультфильма.

Длинные космы лезут в глаза – не стрижет она их, что ли? Холщовая рубаха ярко-голубого цвета, так удачно оттеняющая Митины васильковые глаза, подпоясана чем-то наподобие тонкого каната. Серые льняные брюки и босые ноги – мальчишка сидел, подогнув их под себя по-турецки и, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства и не замечал сквозняка, наверняка струящегося по полу: двери в старом доме были расшатаны и полны щелей.