Текст книги "Философия зла и философия преступности"

Другим периодом радикальных реформ в истории нашей страны стало время царствования Петра I (1689-1725), политика которого носила явно насильственные черты и оказала значительное влияние на отчуждение общества от права. Реформы Петра, решительные и широкие, после осторожной и медлительной политики московского правительства произвели, по утверждению С. Ф. Платонова, страшное впечатление на русское общество. Современникам царя, присутствовавшим при бесчисленных нововведениях, казалось, что Петр перевернул вверх дном всю старую жизнь, не оставил камня на камне от старого порядка. В обществе слышался ропот на жестокости, на новшества, на иностранцев, сбивших царя с пути. На голос общественного неудовольствия Петр отвечал репрессиями: он жил сам и других заставлял жить по-новому[403]403
  Платонов С. Ф. Полный курс лекций по русской истории. СПб., 2000. С. 550, 606.


[Закрыть].

Вместе с тем «сорванные с другого склада понятий и нравов» новые учреждения, по словам В. О. Ключевского, «не находили себе сродного питания на чуждой почве, в атмосфере произвола и насилия»[404]404
  Ключевский В. О. Русская история. М.; СПб., 2009. С. 730.


[Закрыть]. Как замечает историк, против произвольных и неумелых правителей у управляемых оставалось два средства самообороны: обман и насилие. Указы строжайше предписывали разыскивать беглых, а они открыто жили целыми слободами на просторных дворах сильных господ в Москве. Другим убежищем беглых был лес, и современные Петру известия говорят о небывалом развитии разбоя. Разбойничьи шайки, возглавляемые беглыми солдатами, соединялись в хорошо вооруженные конные отряды и уничтожали многолюдные села, останавливали казенные сборы, врывались в города. «Разбоями низ отвечал на произвол верха: это была молчаливая круговая порука беззакония и неспособности здесь и безрасчетного отчаяния там. Столичный приказный, проезжий генерал, захолустный дворянин выбрасывали за окно указы грозного преобразователя и вместе с лесными разбойниками мало беспокоились тем, что в столицах действуют полудержавный Сенат и девять, а потом десять по-шведски устроенных коллегий с систематически разграниченными ведомствами. Внушительными законодательными фасадами прикрывалось общее безнарядье»[405]405
  Там же.


[Закрыть].

Государство во время царствования Петра I имело ярко выраженную полицейскую направленность, а чиновничий произвол переходил все дозволенные рамки. Каждый, кому по служебной обязанности предоставлялось брать что-нибудь в казну с обывателей, полагал, что «он теперь и для себя может высасывать бедных людей до костей и на их разорении устраивать себе выгоды»[406]406
  Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях… С. 682.


[Закрыть]. В итоге наблюдалось резкое падение моральных устоев общества, которое, в свою очередь, с неизбежностью влекло рост преступности[407]407
  Иванов Н. Г. Нравственность, безопасность, преступность // Государство и право. 1994. № 4. С. 23.


[Закрыть].

В дальнейшей истории России заметных улучшений в отношении общества к праву не произошло. Репрессивное законодательство сформировало в сознании индивида понимание права исключительно как приказа государственной власти[408]408
  Хойман С. Е. Взгляд на правовую культуру предреволюционной России // Советское государство и право. 1991. № 1. С. 121-123.


[Закрыть].

Сказывалось также несовершенство судебной системы. Население видело беспомощность государства в выполнении одной из главных функций – отправлении правосудия. До второй половины XIX столетия в России сохраняла свою силу система формальных доказательств. Из-за этого уголовный процесс тех лет получил такую оценку: «Последствия теории законных доказательств крайне неудовлетворительны. Весьма часто, несмотря на всю достоверность вины подсудимого и на полное убеждение, суд, не имея в виду такого доказательства, которое закон признает совершенным, должен ограничиться оставлением явного преступника только в подозрении. <…> Случается, что сами полицейские чиновники советуют обиженным не начинать дела, объясняя, что при нашем порядке судопроизводства без свидетелей ничего нельзя сделать против запирающегося преступника. <…> Теория доказательств, основанная лишь на их формальности, имеет не только тот недостаток, что от правосудия ускользают опытные и искусные злодеи: она, вместе с тем, не предотвращает и несправедливых осуждений»[409]409
  Мотивы к Уставу уголовного судопроизводства 20 ноября 1864 г. (цит. по: Владимиров Л. Е. Учение об уголовных доказательствах. Тула, 2000. С. 122-123).


[Закрыть].

Реформы императора Александра II, в том числе Судебная реформа 1864 г., были нацелены на совершенствование законодательства, преобразование общественно-политической жизни государства, водворение новой судебной власти – суда «скорого, правого, милостивого и равного для всех подданных», повышение правовой культуры общества. Великое значение осуществленных реформ нельзя приуменьшать, не случайно прославленный адвокат Ф. Н.Плевако в одну из годовщин принятия Судебных уставов сказал: «Уставы созданы не для карьеры судей и прокуроров, не для довольства и роскоши адвокатов; они – для водворения правды на Руси»[410]410
  Плевако Ф. Н. Избранные речи. М., 1993. С. 5.


[Закрыть]. Благодаря реформированию судебная власть в России получила самостоятельность; была образована единая для всех слоев общества система судов; произошел почти полный отказ от сословных судов; учреждался суд присяжных; малозначительные уголовные дела из ведения полиции передали мировой юстиции; начала активно формироваться адвокатура. Уголовный процесс принял смешанную форму с разделением судопроизводства на предварительное и окончательное; и если для первого оставались характерными почти полное отсутствие гласности, ограничение возможности обвиняемого защищаться, письменность производства, то второе, напротив, основывалось на началах гласности, устности, состязательности и равноправия сторон.

Однако, несмотря на лучшие ожидания, реформы (вскоре, к тому же, сменившиеся контрреформами) не внесли существенных перемен в сознание общества.

Может быть, отчасти это объясняется тем, что само общество оказалось не готово к столь радикальным демократическим изменениям своих устоев. Так, А. Ф. Кони писал о непонимании в обществе последствий одной из наиболее важных реформ 1860-х годов – реформы уголовно-процессуального права: «И до сих пор знание, а тем более понимание уголовного процесса очень многим из нашего общества совершенно чуждо. <…> После одного из громких процессов, очень волновавшего петербургское общество, мне пришлось услышать, как один сановник, занимавший в высоком учреждении руководящее положение, негодовал перед светской публикой, собравшейся в гостиной, восклицая: “А? Как вам это нравится? Подсудимая созналась, а председатель ставит присяжным вопрос: ‘Виновна ли она?’ А? Виновна ли?! Вот до чего у нас дошло!”»[411]411
  Кони А. Ф. Присяжные заседатели // Суд присяжных в России: громкие уголовные процессы 1864-1917 гг. / сост. С. М. Казанцев. Л., 1991. С. 34.


[Закрыть]. Этот, казалось бы, частный случай, на наш взгляд, весьма показателен для общей картины того, как общество оценивало проводившиеся в стране реформы.

Пренебрежительное отношение к праву демонстрировали и видные представители идейных течений общественной мысли конца XIX – начала XX в., что, в свою очередь, не могло не повлиять на аналогичное отношение к нему общества. Так, невысокую оценку существовавшему в России правопорядку дал А. И. Герцен, заявив: «Правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школой. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им, как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы звания он ни был, обходит и нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же поступает правительство»[412]412
  Герцен А. И. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 7. М., 1956. С. 231.


[Закрыть]. Резко негативное отношение к закону и праву в целом характерно для теоретических взглядов Л. Н. Толстого, утверждавшего: «В суеверии и обмане “права” нет ничего, кроме самого гадкого мошенничества, желания не только скрыть от людей сознаваемую всеми нравственно-религиозную истину, но извратить ее, выдать за истину самые жестокие и противные нравственности поступки: грабежи, насилия, убийства»[413]413
  Толстой Л. Н. Письмо к студенту о праве // Толстой Л. Н. Закон насилия и закон любви: о пути, об истине, о жизни / сост. и предисл. О. А. Дорофеева. М., 2004. С. 896.


[Закрыть].

Октябрьская революция 1917 г., став знаковым и трагическим событием в истории нашей страны, расколола общество на красных и белых и повлекла за собой глубокий разрыв в отечественной правовой традиции. Прежнее законодательство отменялось в той мере, в какой оно противоречило революционному правосознанию. Большевики, понимая сложность положения, в котором оказалась Россия, занялись поиском решительных и эффективных мер защиты новой власти. В подобных условиях сразу после революции и в первые годы советской власти наибольшим признанием у них пользовались те меры, которые предусматривали силовые приемы, максимально упрощавшие применение репрессий к врагам нового режима – как к уголовникам, так и к политическим противникам. В. И. Ленин прямо подчеркивал: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть»[414]414
  Ленин В. И. Полное собрание сочинений: в 55 т. 5-е изд. Т. 33. М., 1969. С. 99.


[Закрыть]. Появилось понятие «революционная законность», т. е. формальное установление правового порядка. Вместо права провозглашалось усмотрение, обеспечивавшее подавление инакомыслящих и противников формируемого режима любыми средствами.

Для признания человека виновным и его наказания достаточно было указать на то, что он представляет определенную социальную опасность. «Не ищите на следствии материала или доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против Советской[415]415
  Здесь и далее в цитатах сохраняются языковые особенности цитируемого текста, исправляются только очевидные ошибки.


[Закрыть] власти. Первый вопрос: к какому классу он принадлежит. Этот вопрос и должен определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора», – писал член коллегии ВЧК М. Лацис в журнале «Красный террор»[416]416
  Цит. по: Радзинский Э. Три смерти. М., 2007. С. 138.


[Закрыть].

Разумеется, тот период характеризовался доминированием в общественном сознании отрицательного отношения к правовым установкам: аморальные действия и последствия «юридического» террора не могли не сказаться отрицательно на нравственном сознании общества. По оценкам исследователей, к концу революционных преобразований деградация общества достигла невероятных по своим масштабам размеров[417]417
  Сергеев В. Тигр в болоте // Знание – сила. 1988. № 7. С. 73-74.


[Закрыть]. В стране наблюдался очевидный и глубочайший кризис нравственности.

Сама генеральная идея, лежавшая в основе совершенной большевиками революции, была, по нашему убеждению, очень светлой и правильной: сделать всех людей счастливыми, равными, сытыми и радостными, добиться всеобщего мира и благополучия на земле. Однако средства достижения этой цели выбирались откровенно преступные, что не только создало обратный – резко отрицательный – эффект, но и, к сожалению, во многом скомпрометировало саму идею.

Уместно привести здесь слова американского писателя Т. Драйзера: «Само возникновение СССР и даже первые трудные годы его существования положили начало весьма убедительному и не вызывающему возражений доводу, ныне ставшему несокрушимым. На мировой арене появилась нация, обоснованно утверждающая: наша система дает не собственнику капитала, а его производителю справедливо и удобно построенную жизнь и все блага, которые способны изобрести гений, искусство, наука и силы человеческого разума. Этот светоч неизбежно стал не только маяком для России, но и могучим прожектором, безжалостно вскрывающим и разоблачающим махинации, лживость, порожденные жадностью конфликты, темные предрассудки и мусор капиталистической системы»[418]418
  Цит. по: Бастрыкин А. И. Теория государства и права. С. 20-22.


[Закрыть]. Вторит американцу и французский писатель А. Барбюс: «Когда освобожденное человечество будет отмечать даты своего освобождения, то с наибольшим энтузиазмом оно станет праздновать день 25 октября 1917 г., день, когда родилось советское государство, одним из первых декретов которого был Декрет о мире!»[419]419
  Цит. по: Там же. С. 22.


[Закрыть]

Вдумчивую, а не популистскую оценку произошедшим тогда событиям дал А. И. Бастрыкин, подчеркнувший: Октябрьская революция 1917 г. для России тех лет была явлением далеко не случайным. С одной стороны, ее породили духовные факторы развития русского народа: вечные поиски правды, смысла жизни, цели развития русской души, многовековая вера в то, что идеал социальной справедливости может быть найден только в коллективных формах существования. С другой стороны, «ее обусловили бессилие и паралич новой демократической власти, возглавившей Россию после Февральской революции. После четырех лет безумной и бесславной бойни “за Босфор и Дарданеллы” с целями чуждыми и непонятными многомиллионному крестьянству, составлявшему основу русской армии и к 1917 г. уже не желавшему продолжения этой бойни; после февральской революционной “буржуазно-демократической” анархии и фактического многомесячного безвластия, беспомощности, смуты, разброда и шатания, по сути дела разрушающих русское общество, последнее очень быстро возжелало появления сильной руки, прихода сильной власти. Брошенные этой властью народу обещания мира, а главное “земли и воли”, этой вековой мечты российского крестьянства в крестьянской России, вполне естественно пали на благодатную почву и вскоре принесли свои закономерные жестокие плоды»[420]420
  Там же. С. 89-90.


[Закрыть].

С течением времени советский режим начал превращаться в репрессивноавторитарный. Государство возглавил И. В. Сталин, с именем которого связана новая эпоха перелома нравственных ценностей. Действовавшая командно-административная система не только не боролась с правовым нигилизмом, а наоборот, даже опиралась на него. Как отметил В. А. Туманов, чиновники высшего и среднего уровня были уверены в своем праве корректировать закон, «откладывать в сторону» те или другие нормы, а чиновники нижестоящих звеньев привыкли следовать не закону, а идущим сверху инструкциям и указаниям[421]421
  Туманов В. А. Что сегодня? // Пульс реформ: юристы и политологи размышляют. М., 1989. С. 145.


[Закрыть].

Гражданин, выражавший протест против методов осуществления власти, мог быть признан «врагом народа» и приговорен к расстрелу. По утверждению П. А. Кабанова, массовые умышленные убийства невинных людей широко использовались органами власти советского государства в целях устрашения не только политических противников, но и всех остальных советских граждан[422]422
  Кабанов П.А. Тоталитарная преступность должностных лиц советского государства // Власть: Криминологические и правовые проблемы. М., 2000. С. 354.


[Закрыть].

В специальной литературе отмечается частая необъективность следователей ОГПУ (НКВД), остававшаяся без внимания как со стороны центрального аппарата этих органов, так и со стороны надзирающих прокуроров. Среди наиболее серьезных нарушений называются массовое привлечение лиц к ответственности без достаточных оснований, меры психологического и физического воздействия на арестованных, проведение многочасовых изматывающих допросов, не прекращавшихся в ночное время, субъективность следователей в оценке действий или бездействия того или иного лица, когда просчеты или неосмотрительные высказывания трактовались как «контрреволюция» или «вредительство»[423]423
  Верой и правдой: ФСБ. Страницы истории / председ. ред. совета А. А. Котельников. Ярославль, 2001. С. 219.


[Закрыть].

Наиболее характерным для политики тех лет стал тезис: «Цель оправдывает средства». Считалось, что массовые репрессии оправдываются высшими принципами, на которых строится новый общественный уклад, той целью, к которой стремится социалистическое общество. Показательна следующая оценка состояния государственного строя того периода, данная М. А. Красновым: «Облик социализма был искажен до неузнаваемости, когда так и не исчезнувшая патерналистская модель политического режима в нашей стране начала приобретать наиболее уродливые формы: деспотичная и абсолютная власть одного лица, нетерпимость к инакомыслию, тотальная подозрительность, полное пренебрежение к общественному мнению (которого, впрочем, как политического института уже и не могло существовать), широчайшая дискреционная деятельность партийного аппарата, наконец, закономерно вытекающие из этого массовые репрессии и полное уничтожение законности»[424]424
  Краснов М. А. «Отцы» и «Дети» (Может ли народ отвечать за судьбы общества?) // Пульс реформ: юристы и политологи размышляют. М., 1989. С. 200.


[Закрыть]. Государство создавало систему управления общественным сознанием, которая заставляла покорно воспринимать все, что исходит от власти, убеждая в бессмысленности состязания с ней.

Смерть Сталина и последовавшее за ней развенчание культа личности «вождя народов» хотя и стали важными политическими событиями в жизни нашей страны, однако не повлекли за собой отказа власти от тотального централизованного контроля номенклатуры, не привели к замене жесткой государственной идеологии на государственно-правовую демократическую идеологию. Политика репрессий и всеобщего запугивания прекратила свое существование, однако система управления общественным сознанием продолжала действовать. Общество, как и прежде, пребывало в состоянии апатии. Власть усиленно насаждала одномерность политических взглядов, образа жизни, а коррупция, правовой нигилизм, организованная преступность укрепляли свои позиции.

Постепенно тоталитарный режим начал изменяться, и на смену периоду застоя пришла перестройка. Процесс перестройки, по наблюдению В. А. Туманова, сопровождался в нашей стране «войной законов», национальными конфликтами, падением государственной дисциплины, противостоянием исполнительной и представительной властей и т. д. Переоценка ценностей привела к тому, что место высокоразвитой в духовном плане личности заняла личность глубоко предприимчивая и прагматичная, для которой не существовало нравственных запретов в достижении поставленных перед собой целей. В результате, как только государство отказалось от авторитарных методов неправового управления и попыталось встать на путь формирования правового государства, сразу же дали знать о себе низкий уровень правовой культуры общества, десятилетиями царившее в нем пренебрежение к праву[425]425
  Туманов В. А. Правовой нигилизм в историко-идеологическом ракурсе // Государство и право. 1993. № 8. С. 52-53.


[Закрыть].

Слабая правовая защищенность личности от преступных посягательств привела к тому, что государство не могло в полной мере обеспечить порядок в обществе. Обращая внимание на состояние правосознания и отношение общества к праву в данный период, Н. И.Матузов заметил: «Правовой нигилизм приобрел качественно новые свойства, которыми он не обладал ранее. Он заполнил все поры общества, принял оголтелый, повальный, неистовый характер. Сложилась крайне неблагоприятная социальная среда, постоянно воспроизводящая и стимулирующая антиправовые устремления субъектов»[426]426
  Матузов Н. И. Правовой нигилизм и правовой идеализм… С. 9.


[Закрыть]. Способствовало этому и неудовлетворительное состояние самого законодательства, переполненного устаревшими и просто несовершенными правовыми нормами. В результате субъекты правовых отношений не соотносили свое поведение с требованиями правовых норм, стремясь действовать согласно своим правилам. На смену предписаниям закона пришли преступные «понятия». К середине 1990-х годов нравственный авторитет власти упал в стране окончательно. Правовой нигилизм начал перерастать в деструкцию не только правовых ценностей, но и религиозных, культурно-идеологических, политических и др.

Специалисты приходят к неутешительным выводам: «Пожалуй, одним из наиболее очевидных и вместе с тем удручающих признаков, характеризующих сегодня российское общественное бытие, является чрезмерно высокая степень отчуждения государства, а в более общем плане – всей властвующей элиты, включая, разумеется, и так называемых олигархов, от народа, который в этой связи испытывает к ней сильнейшее чувство недоверия»[427]427
  Керимов А. Д. Современное государство: вопросы теории. С. 130.


[Закрыть].

Поскольку каждый индивид, пусть не всегда сознательно, в зависимости от уровня общей и правовой культуры, решает для себя вопрос о соблюдении закона, примеряя нормы правовой системы к собственным моральным установкам и интересам, важную роль в принятии такого решения играет его субъективное отношение к правоустанавливающему институту – государству. Лишь в высокой степени сознательные индивиды, отличающиеся незаурядным уровнем общей и правовой культуры, способны соблюдать закон, абстрагируясь от своего отношения к установившему его государству. Таким людям удается отделять деятельность некомпетентных, недобросовестных или коррумпированных государственных чиновников от государства как такового. Для большинства же субъектов условия социальной жизни, заданные государством (состояние экономики, определяющее занятость населения в производстве, уровень и своевременность оплаты труда, степень добросовестности государственных чиновников, отождествляемых с самим государственным институтом), выступают как условия некой сделки между государством и гражданином о законопослушании последнего. Человек ставит законопослушание, т. е. выполнение собственной обязанности перед государством соблюдать закон, в прямую зависимость от выполнения государством действительных или мнимых его обязанностей перед человеком. В случае нарушения, по мнению индивида, государством своих обязательств перед гражданами индивид психологически получает определенный карт-бланш на несоблюдение своих обязанностей, в том числе обязанности соблюдать законы.

Сказанное можно проиллюстрировать примером, знакомым в нашей стране любому автомобилисту. Во время движения по трассе водители, двигающиеся во встречном направлении, предупреждают друг друга о близости инспектора ГИБДД миганием света фар. При этом предупреждающий водитель не задумывается о том, что предупреждаемый им автомобилист, мчащийся навстречу, – это правонарушитель, превышающий предписанную скорость и тем самым создающий серьезную опасность для всех остальных участников дорожного движения, в том числе для него самого. И что правильным было бы не то что не предупреждать его о близости инспектора, а наоборот – инициативно сообщить инспектору о замеченном правонарушении (именно так поступили бы граждане многих стран Запада). Вместо этого наш водитель в качестве врага воспринимает как раз сотрудника дорожной инспекции, пытающегося выявить правонарушителя и привлечь его к заслуженной ответственности. Видимо, это в значительной степени объясняется общим неуважительным отношением к представителям государства, основанным на прежнем личном опыте общения с коррумпированными «стражами порядка».

Поэтому скандалы, в которых оказываются замешанными те или иные высшие должностные лица государства, а также сотрудники правоохранительных органов любого уровня, не только вредят их собственному имиджу, но и в значительной степени подрывают уважение к государству, его институтам. В конечном счете это приводит к снижению уровня правосознания граждан, которым исторически навязано восприятие поведения представителей власти как эталонного.

Между тем в западных странах, по оценкам исследователей, органы правопорядка широко полагаются на традиционные настроения общественности, не приемлющей нарушений закона. Абсолютное большинство населения, никак не отождествляя себя с преступным миром, относится в целом одобрительно или нейтрально к использованию специальных методов расследования уполномоченными на то органами (полемика касается в основном определения рамок их применения, а также форм контроля, исключающих возможные злоупотребления). Здесь сказываются, по свидетельству Ю. Н. Адашкевича, традиционная законопослушность граждан, довольно высокий уровень общественного правосознания. Имеются

и вполне реальные исторические корни. Так, в Британии, еще до создания постоянной полицейской системы, с начала XVIII в. действовала система «Do it yourself», согласно которой каждый гражданин мог самостоятельно передать правосудию преступника, рассчитывая на часть возвращенных ценностей или иную награду. Врожденное уважение к закону большинства граждан позволяет и сегодня широко использовать такие полицейские программы, как, например, канадские «Соседский догляд» или «Схвати за руку». Схема действия последней такова. Любой житель Оттавы, заметив чьи-либо подозрительные действия, может позвонить в полицию и рассказать о своих наблюдениях. Если подозрения окажутся верными и приведут к аресту преступника, лицо – источник информации получит материальное вознаграждение. При этом гарантируется полная анонимность, что снимает опасения относительно возможной мести преступника: причитающуюся сумму можно востребовать в банке, назвав индивидуальный номер, который выдается звонящему в полицию. В Японии дисциплина, конформизм и глубоко укоренившиеся в обществе корпоративные традиции позволяют полиции и спецслужбам твердо рассчитывать на конфиденциальное информационное содействие практически любого гражданина. В нашей же стране исторически куда более характерна традиция сокрытия от властей воров и лихих людей, сочувствия и помощи арестантам[428]428
  Приводится по: Организованная преступность-2 / под. ред. А. И. Долговой, C. B. Дьякова. М., 1993. С. 209-210.


[Закрыть].

В современной России правовой нигилизм широко распространен. Многие привыкли жить не по закону и нравственным заповедям, а по неписаным нормам общественной безнравственности. Это соответствует картине, представленной Э. А. Поздняковым: с одной стороны – государство как некий независимый, автономно от общества работающий механизм, а с другой – разобщенное и атомизированное население, лишь формально прилепленное к этому механизму. Причем государство и его властные структуры слишком далеки от непосредственных нужд индивидов и поневоле отрываются от них, увеличивая и без того изначально существующую между ними естественную отчужденность. В подобных условиях, подчеркивает ученый, «преступность становится совершенно обыденным явлением и нормой жизни. Общество относится к ней вполне равнодушно, государственный механизм, в свою очередь, столь же равнодушно “борется” с ней чисто по долгу чиновничьей службы. Активная сторона во всем этом странном “содружестве” – преступность»[429]429
  Поздняков Э. А. Философия преступления. М., 2001. С. 558.


[Закрыть].

Нерадужна и оценка состояния дел, данная председателем Конституционного суда РФ В. Д. Зорькиным: «Криминал подрывает основы нашей хрупкой правовой системы, основы нашей социальной, политической и экономической жизни. Он посягает на все социальные скрепы. Он разлагает ткань нашего весьма незрелого гражданского общества. А порою – что греха таить – и выступает в качестве соискателя на роль социального начала, подменяющего собой гражданское общество»[430]430
  Зорькин В. Конституция против криминала // Российская газета. 2010. 10 дек.


[Закрыть].

Как известно, в любом обществе существуют криминальный и антикриминальный, деструктивный и конструктивный векторы развития культуры. При этом источники импульса деструктивной культурной тенденции могут быть как внутренними, так и внешними. Нельзя забывать, что в постперестроечный период в культурной среде России проявилось сразу нескольких негативных тенденций, среди которых не только завоевание новых позиций криминальной культурой, но и навязчивая экспансия худших вариантов западной культуры.

Является ли падение уровня правосознания населения чисто российской негативной тенденцией, или подобная тенденция в той или иной степени характерна сегодня и для других стран? В поисках ответа на этот вопрос обратимся к исследованию В.В.Лунеева, который, размышляя о будущем, замечает: человечество живет надеждой, обоснованно полагая, что с развитием социума происходит его гармонизация, сопровождаемая научно-техническим, экономическим, социальным, нравственным и правовым совершенствованием. И это, с точки зрения криминолога, верно: «Вряд ли у кого вызовут сомнения научно-технические, экономические и даже социальные успехи. <…> Но можно ли с той же долей оптимизма говорить о столь же позитивных тенденциях в нравственном и правовом поведении людей, в борьбе с преступностью и иными правонарушениями? Если даже на минуту принять лженаучное ломброзианское объяснение преступности хотя бы отчасти верным, то фактические тенденции преступности дают основание полагать, что значительная часть человечества, в том числе из элитарных кругов, последовательно движется к своему исходному состоянию»[431]431
  Лунеев В. В. Преступность ХХ века: мировые, региональные и российские тенденции. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2005. С. 24.


[Закрыть].

Развивая затронутую тему, В. В. Лунеев констатирует, что пик золотого века морали, чести, совести и стыда, скорее всего, давно прошел, хотя вера в эти нравственные категории, сдерживающие совершение преступлений, не ослабевает. Человечество, по утверждению ученого, «прилагает огромные усилия в плане гуманистического и нравственного развития. Но всепоглощающий индивидуализм, гедонизм, корысть, личная выгода, обман, насилие, жестокость, цинизм, несусветное и неправедное богатство единиц и глубочайшая нищета миллионов, замена исходной потребности в любви, в продолжении рода техникой секса и сексуальными извращениями побеждают»[432]432
  Там же.


[Закрыть]. По мнению В. В. Лунеева, сказанное не означает, что перечисленные мотиваторы поведения не играли заметной роли в далеком прошлом. Криминолог приводит в качестве исторического примера время правления древнеримского императора Калигулы, все царствование которого проходило на фоне массового и немыслимого разврата, и предполагает: «Может быть, именно подобные нравственные тупики ускорили выработку необходимых норм и правил достойного человеческого поведения. Примерно в эти же годы были собраны воедино в окончательном варианте тексты Нового завета и стали вырабатываться нравственные внутренние пределы и нормы»[433]433
  Там же. С. 24-25.


[Закрыть].

Теперь приведем оценку нравственного развития современного человечества, данную А. И. Солженициным. Выступая в 1993 г. в Международной академии философии, писатель с горечью подчеркнул: надежды человечества на то, что прогресс, основанный на экономическом развитии, приведет к общему смягчению нравов, не оправдались: «Прогресс – да, идет! И даже ошеломительно превосходя ожидания, – да только идет-то он в одной технологической цивилизации (с особыми успехами в устройстве быта и военных изобретений)… Нравы наши не смягчились с Прогрессом, как было обещано. От этого всего судорожного темпа технологического Прогресса и от океана поверхностной информации и низкопробных зрелищ душа человеческая не растет, только мельчает, духовная жизнь снижается; соответственно беднеет и блекнет наша культура, как ни старается перекричать свое падение опустошительными новинками. Все больше комфорта – и все ниже духовное развитие на среднем уровне. Все интересы – не упустить интересы, все борьба за материальные вещи, а чувство глухо подсказывает нам, что потеряно нечто чистое, высокое, хрупкое. Мы перестали видеть цель. Давайте же признаемся, хоть шепотом и сами себе: в этой суетливой и бешеной по темпу жизни – ради чего мы живем?.. За ХХ век не произошло в человечестве нарастания нравственности. А вот уничтожения совершались много массовей, и культура резко упала, и духовность обеднилась»[434]434
  Цит по: Там же. С. 26-27.


[Закрыть].

А. Д. Керимов также соглашается с пугающим выводом о том, что развитие науки и техники, все более широкое распространение образования, увеличение благосостояния не влекут за собой позитивных сдвигов, желаемых последствий в сфере морали, не приводят автоматически к нравственному совершенствованию и возвышению личности: «Действительно, нет никаких оснований полагать, что люди от столетия к столетию становятся все добрее и великодушнее, сострадательнее, милосерднее и отзывчивее, порядочнее, честнее и совестливее, терпимее, ответственнее и т.п., иными словами, лучше с точки зрения их душевных и духовно-нравственных качеств. Факты неумолимо свидетельствуют о том, что в современном мире не меньше злобы, жестокости и агрессии, подлости и предательства, лести и низкопоклонства, алчности, своекорыстия, безответственности, безразличия, анархического своеволия, и т.д., чем, к примеру, в периоды Средневековья или Античности. Однако нет необходимости доказывать, что именно сегодня, при достигнутом высочайшем уровне развития науки и техники, названные и другие пороки и недостатки человеческой натуры становятся чрезвычайно опасными, угрожая самым прямым и непосредственным образом счастью и благополучию, здоровью, наконец, самой жизни отдельных индивидов, целых социумов и даже всего человечества. Ведь достижения научно-технического прогресса могут с равной степенью эффективности использоваться как во благо, так и во вред людям. Все зависит от того, каково морально-нравственное существо тех, которые выступают субъектами этого использования»[435]435
  Керимов А. Д. Современное государство: вопросы теории. С. 128-129.


[Закрыть].