Текст книги "Алла Пугачева. Жизнь и удивительные приключения певицы"

Глава 5

«Робот»

Конфликт с мамой

Первые гастроли

Чужое платье

В начале 1965 года в квартире на втором этаже в Зонточном переулке раздался громкий звонок. Дверь открыла Зинаида Архиповна. На пороге стоял средних лет человек весьма респектабельной наружности, почти иностранец.

…Тут уместно было бы порассуждать о «точках бифуркации». Это понятие из точных наук занесли в историю отдельные энтузиасты-спекулянты. Так они называют засечки на хронологической линейке, моменты, в которые история могла бы пойти по совсем другому пути. Точка бифуркации – это древняя бабочка из канонического рассказа Брэдбери, случайно раздавленная ботинком путешественника во времени. И отсюда все модные нынче теории альтернативной истории. Что было бы, если бы татаро-монголы не остановились и двинулись-таки в Западную Европу? Что было бы, если бы челн Екатерины Великой, которая любила корабельные путешествия по Волге, утонул бы во время внезапного урагана? Что было бы, если бы кружка в мюнхенской пивной не пролетела мимо головы молодого оратора Гитлера, а попала точно в цель?

Да что там Гитлер с его монголами! Возьмем шире. Все мы живем в борхесовском Саду расходящихся тропок, каждый может придумать себе биографию-квест с новым лабиринтом за любой дверью: что было бы, если бы я тогда… или вот тогда… и так до окончательной победы шизофрении.

Лучше вернемся в 1965 год, в прихожую. К нашей точке.

Респектабельный гражданин явился, чтобы уговорить Зинаиду Архиповну отпустить Аллу на гастроли. Звали его Александр Левенбук.

Сатирический дуэт Лившица и Левенбука уже был известен в нашей стране. Чуть позже Лившиц и Левенбук станут звездами передачи для школьников «Радионяня», которая проживет очень долго и чудом удержится в эфире, даже когда Лившиц эмигрирует в Израиль.

А тогда, в начале 1965 года они сделали эстрадную программу в двух отделениях – «Пиф-паф, или сатирические выстрелы по промахам» – и готовились обкатывать ее в провинции. Такие программы были любимы народом не меньше, чем, скажем, концерты Эдиты Пьехи. Причем, если последняя была куда менее доступна, то эстрадные сатирики отличались завидной плодовитостью и мобильностью. Сейчас бы их поездки по стране назвали «чесом»: стадионы они не собирали, но дворцы культуры точно. Чтобы молодое поколение хотя бы в какой-то мере могло представить себе тот умерший жанр, достаточно упомянуть Велюрова, комично-помпезного героя Леонида Броневого в фильме «Покровские ворота», и его сатирические куплеты, которые он распевал на площадке в парке («за гуманизм и дело мира отважно борется сатира…»). Только в нашем случае речь шла о куда более весомом представлении, нежели несколько куплетов. Ни авторы, ни исполнители уже не в силах прорваться сквозь многолетние наслоения памяти и припомнить, какие именно «промахи» тогда обличались. (Конечно же, такие типовые сатирические «шоу» тогда никто и не пытался зафиксировать на пленку – хотя бы потому, что было понятно: завтра же, в соответствии с очередной передовицей «Правды», «Пиф-паф» может решительно поменять цель.) Можно лишь предположить, что обличались хрущевские «загогулины»: ведь Никиту Сергеевича сняли с поста всего за три месяца до этого, и сатирикам было, куда направить свои гибкие копья.

* * *

Для своей программы Лившиц и Левенбук искали какую-нибудь певицу, поскольку затейливый сценарий предусматривал вкрапления между сатирическими миниатюрами нескольких песен, написанных Яном Френкелем на стихи Михаила Танича. Поющие дамы из Москонцерта в ответ на упрашивания сатириков либо просили перезвонить по рабочему телефону через два месяца, либо улыбались: «Ну-у, мальчики, вы же понимаете, что это несерьезный разговор. Ну зачем мне „пиф-пафы“ на Чукотке за такие деньги?» – «Не на Чукотке – на Урале», – оправдывались артисты.

Одна из администраторов Москонцерта случайно услышала про уральские гастроли – не исключено, что это была мама того же Миши Глуза, – и произнесла:

– Ребята, не волнуйтесь! Я попрошу сына найти кого-нибудь у себя в музыкальном училище. Иначе вы никогда не уедете на гастроли.

– Да кто отпустит из училища на целый месяц? – воскликнул Лившиц.

– Пусть найдет, как-нибудь выкрутимся, – махнул рукой Левенбук.

И к ним на прослушивание через два дня пришла Алла Пугачёва. Конечно же, в короткой юбке и, конечно же, со стройными ногами!

Это версия Левенбука.

Сама героиня описывала «точку бифуркации» несколько иначе. Спустя сорок лет на вопрос, какой случай изменил вашу жизнь, Алла Борисовна ответила: «Самый главный случай, когда я в шестнадцать лет пришла с подружкой Кариной Аветисян в Дом учителя. Мы сбежали с лекции смотреть кино, а попали на репетицию двух замечательных юмористов – Лившица и Левенбука, они лично проводили прослушивание. Мне понравились сапоги, в которых все выходили пробоваться – красные, лакированные. И когда они спросили: "Все, больше никого нет по списку?" – я сказала: "Я есть!" – лишь бы только эти сапожки надеть. Я спела в этих сапогах, и им понравилось, они меня взяли и даже эти сапоги подарили. Это круто изменило мою жизнь, потому что после этого песню "Робот" дали на радио и в программе "С добрым утром!". Ну не счастливый ли случай?».

Красные сапоги, вероятно, были, но все остальное в этом рассказе больше похоже на «красное словцо». Пугачёва – хорошая, страстная и убедительная рассказчица. Беда лишь в том, что она не может придерживаться одной легенды (даром что отец разведчик) и в зависимости от настроения колеблется относительно красной линии истинного сюжета.

Поэтому повествование о ней, словно о Марии Антуанетте или той же Екатерине Великой, разумнее всего строить, основываясь на показаниях нескольких «летописцев».

Итак, через пару дней Лившиц и Левенбук стояли у рояля в Доме учителя, где репетировали свою программу, а Алла, глядя в рукописные ноты, играла мелодию одной из песенок. «Аллочка, ты сразу попробуй ее спеть» – «Ой, нет, я должна дома порепетировать. Скажите, а разве роботы уже есть?».

«Робот» – это была одна из песенок новой программы. Написал ее, кстати, не Френкель, а Левон Мерабов, руководивший маленьким ансамблем при дуэте Лившица-Левенбука. Танич сочинил следующие слова:

 
Робот, ты же выдумка века.
Я прошу: ну попробуй, стань опять человеком…
 

Таким образом советские мастера искусств откликнулись на модную тему человекообразных существ с драматической судьбой («почти как мы, только бездушный»). В предыдущем, 1964 году на русском языке был издан знаменитый сборник «Я, робот» Айзека Азимова. Но всерьез говорить об искусственном интеллекте в Советском Союзе тех лет пока еще было не принято. Поэтому в том же 1965-м в Москве поставят радиоспектакль «Верный робот» по шутливой пьесе Станислава Лема (в ролях: Менглет, Вицин, Папанов), а в Таллине (еще с одним «н») снимут мультфильм «Яак и робот». Спустя два года выйдет фильм «Его звали Роберт» с красавцем Стриженовым в роли компьютера с человеческим лицом.

Песенка Танича-Мерабова стала эпиграфом к этим культурным событиям. (Когда автор этих строк общался с Михаилом Таничем двадцать лет назад, тот с явной нежностью вспоминал о песне про робота и юной Пугачёвой. В какой-то момент, прервав течение своих мемуаров, Михаил Исаевич воскликнул: «А через двадцать лет после "Робота" Алла спела песню "Айсберг" на стихи моей супруги Любови Козловой! Там ведь та же тема, что и в "Роботе" – обращение к какому-то холодному существу…».)

Лившиц и Левенбук уже начали волноваться, поскольку голоса Аллы еще ни разу не услышали. Худенькая девочка все сидела и наигрывала, изредка отрывая глаза от нот и бросая взгляд то на одного, то на другого «экзаменатора».

– Аллочка, а кто декан на твоем вокальном отделении? – неестественно бодро спросил вдруг Лившиц, чтобы заполнить музыкальную паузу.

– А я не на вокальном, я на дирижерско-хоровом…

За ее спиной Левенбук беззвучно ударил себя по лбу и закатил глаза.

– Саша, – обратился он через полминуты к коллеге, – пойдем покурим, а Аллочка пока порепетирует.

Едва оба вышли в коридор Дома учителя, где репетировали свою программу, как почти в унисон произнесли вполголоса: «Опять вляпались!». Тут они услышали из-за двери высокий голос Аллочки, тянувший:

 
Чтобы я улыба-алась, ты смешно кукаре-екал,
И живые ромашки доставал из-под снега…
 

В тот же вечер они договорились, что на днях явятся к Зинаиде Архиповне и будут договариваться о творческой командировке Аллы. Уже попрощавшись, она вдруг спросила:

– А я действительно хорошо спела? Вы не передумаете?

– Если бы и захотели передумать, то уже не успеем, – улыбнулся Лившиц.

Когда Алла, промучившись весь вечер, наконец сказала маме, что ее пригласили на гастроли, та охнула:

– Ты что? Какие еще гастроли?

– Ну, на обычные…

Получасовое объяснение закончилось полным разладом. Зинаида Архиповна восклицала в слезах:

– Я тут выкладывалась пятнадцать лет, чтобы тебя музыке научить, Женьке язык дать, и что теперь?

– Мама, ну меня же как музыканта зовут!

– Что?! Алла, это не музыка. Это… эстрада!

– Но я же…

– Никуда ты не поедешь!

Алла накинула пальто и выскочила из квартиры.

Девочка понимала, что сейчас надо привлечь любые силы, хоть небесные, но уговорить маму, убедить. К ней в старый дом явилась судьба – под видом робота и с фамилией Левенбук.

Шанс, который тогда выпал нашей героине, можно в чем-то сравнить с нынешним шоу «Голос». Вчера тебя знала только семья, а завтра – уже вся страна. Даже если проиграешь – ты победил.

Но пока Алла только бежит по заснеженной Москве 1965 года, щурясь от ветра.

Она твердо знала свой путь в тот момент: надо было взять в союзники друзей родителей, чету пожилых артистов оперетты.

Через час они уже утешали Зинаиду Архиповну: «Ну послушай! Ничего страшного не происходит. Мы знаем этих ребят – Левенбука и Лившица – они очень порядочные… И потом, Зиночка, Алла ведь сама заработает денег. Для вас это нелишне, а она узнает, почем копеечка».

– Деньги надо зарабатывать по-другому! – не уступала Зинаида Архиповна.

– Это тоже честный заработок. Ну, в конце концов, она съездит, поймет, что певица из нее никудышная и успокоится.

И тут Зинаида Архиповна возмутилась:

– Что значит никудышная? Нормальная певица… Как пианистка, конечно, лучше, но и поет тоже хорошо. Бог с ней, пусть едет!

Зинаида Архиповна долго выспрашивала гостя, что это за спектакль, какие песни будет петь Аллочка, где она будет жить, кто еще едет в группе, сколько денег ей нужно в дорогу, в каких городах будут гастроли.

– Только вот как быть с училищем? – наконец строго спросила Зинаида Архиповна.

Именно тут все могло и сорваться.

Невидимый Робот ощутимо занервничал.

– Ну, вот это как раз не самое сложное, – махнул рукой Левенбук. – Мы достанем ей справку о каком-нибудь безобидном заболевании и сделаем небольшой академический отпуск.

Левенбук действительно очень быстро разобрался с «безобидным заболеванием», и через две недели Алла с Женей уже тащили чемоданы по платформе Ярославского вокзала. Среди прочих вещей заботливая Зинаида Архиповна упаковала и банку с квашеной капустой собственного засола: мало ли как будут там кормить Алену?

* * *

В Москве у нее было совсем немного времени для репетиций новых песен, и хотя они были вполне бесхитростные, перед каждым выступлением она разыскивала где-нибудь за кулисами рояль и подолгу пела.

Тогда ее голос был нежным и высоким.

Сценическое платье дала жена Левенбука. Зинаиде Архиповне пришлось его ушивать, хотя спина все равно осталась излишне открытой. Потом, во время выступлений Алла всегда будет держаться к залу строго фронтально – чтобы не был виден игривый вырез.

Спустя почти четверть века Александр Семенович Левенбук открывал в Москве еврейский театр «Шалом». Накануне открытия он вдруг сообразил, что неплохо было бы пригласить кого-то из знаменитостей для напутственного слова. «Аллу!» – решил Левенбук, но тут же подумал, что ее наверняка нет в Москве. Да и вообще сомнительно… Однако позвонил. «Хорошо, – ответила Алла Борисовна. – Вечером буду».

«Она приехала, – вспоминал Александр Семенович. – Вышла на сцену и сказала: "Как когда-то Левенбук вывел меня за руку на эстраду, так сегодня я вывожу его на сцену этого театра". Алла действительно взяла меня за руку, подвела к авансцене и произнесла с улыбкой: "Мне кажется, что когда на сцене идет еврейский спектакль, а в зале сидят еврейские зрители – это и есть то самое еврейское счастье"».

На самом деле воспоминания о первых гастролях у Пугачёвой остались не самые ностальгические. Никакого «еврейского счастья» она не испытала. Эстрадная компания с удовольствием подшучивала над рыжей девочкой. Однажды сообщили «по секрету», что в зале сидит сама Эдита Пьеха, и Алла должна очень постараться ей понравиться.

Когда выяснилось, что никакой Пьехи не было, Алла заплакала.

Ее вокальными способностями – внимание! – старшие коллеги тоже были недовольны. И уже в разгар гастролей думали о смене певицы.

А после турне от Пугачёвой потребовали вернуть деньги за «амортизацию» концертного платья – сумму немалую в масштабе ее тогдашних гонораров.

В самом конце гастролей Аллу подозвал один из тогдашних эстрадных мэтров, ездивший с «Пиф-пафом»:

– Скажи-ка мне, а где ты живешь в Москве?

– На Крестьянке… На Крестьянской заставе.

– Э-э, а где это, что там примечательного?

– Первый часовой завод.

– Послушай, девочка, так ты бы и шла на этот… часовой завод и пела бы там в самодеятельности.

И здесь могла бы быть поставлена точка. И не было бы никакой Аллы Пугачёвой в истории государства Российского. Но мы о точке бифуркации.

Вероятно, это «напутствие», помимо воли его автора стало для Аллы сродни тем жестоким приемам, какой используют тираны-режиссеры, чтобы актер взбесился и стал играть выше своих возможностей.

Алла была обижена до слез. Таких обид будет еще очень много. Пугачёвскими слезами можно наполнить до рубиновых кончиков лучей звезду на Спасской башне.

Обиды делали ее злее и сильнее.

Спустя несколько лет упомянутый мэтр, встретив уже окрепшую Аллу за кулисами какого-то концерта, вскричал:

– Я ведь говорил! Говорил, что из тебя получится прекрасная певица!

Тогда она ничего не ответила, кротко улыбнулась. Но обе сцены твердо запомнила. Вплоть до ремарок.

Глава 6

Программа «С добрым утром!»

Шаинский

Скандал Эдуарда Хиля

Первое явление на ТВ

На рассвете принесли телеграмму.

Сонная Алла прочитала вслух: «С добрым утром. Позвоните Трифонову». И номер телефона.

– Шутит кто-то, что ли? – Алла обернулась к маме.

– Может, и шутят, но ты все же позвони.

Алла позвонила. Это был номер редакции радиопрограммы «С добрым утром!»

Она была в те годы популярна не меньше, чем сейчас какой-нибудь «Комеди-клаб» – только юмор там был белым и чистым, как воротнички первоклассниц. Да, телевизоры тогда уже завоевывали свои пьедесталы в квартирах, но они еще совсем не представляли социальной опасности. И развлекательных программ было смехотворно мало, разве что КВН и «Голубой огонек» по праздникам.

Зато радио было этаким родственником-балагур ом в каждой семье. Во многих домах его звук никогда не приглушался (что повелось, видимо, с войны) – к нему привыкали, как соседи по коммуналке к голосам за стеной. А по воскресеньям, в 9:30 утра вся страна вращала резисторные ручки, покрытые кухонным жиром: «В эфире передача "С добрым утром!"». И духовые играли бодрые позывные.

Многие, у кого были магнитофоны – те, катушечные, с большим зеленым глазом-индикатором, – заранее приносили их и пристраивали рядом с радиоприемником микрофон. Ибо в «Добром утре» очень часто передавали песни, которые на следующий день становились общесоветскими шлягерами.

Владимир Трифонов, приславший Алле загадочную телеграмму, славился тем, что фанатично разыскивал новых звезд (правда, слово «звезда» тогда употреблялось в сугубо ироническом смысле). Он работал в тандеме с другим редактором, Дмитрием Ивановым, который хоть и был близким другом Трифонова, но к некоторым его «открытиям» относился скептически.

«Скажу честно, – рассказывал спустя много лет Дмитрий Георгиевич Иванов, – мне эта Пугачёва тогда совершенно не приглянулась. Ну, еще одна певичка. Но Трифонов разглядел в ней нечто, поэтому в дальнейшем "тянул" Аллу, главным образом, он».

Тут необходимо произнести несколько слов о редакторах в «Добром утре». Эти люди не имели строго очерченного круга обязанностей. Они сами писали тексты, разыскивали музыкальный материал, были ведущими, в конце концов. (Кстати, в качестве одного из младших редакторов в то время там трудился Владимир Войнович.) А такие, как Трифонов, еще и пытались открыть новые имена.

Он, конечно же, не имел возможности своевольно пустить в эфир никому не известную девочку. Поэтому сперва он обратился к Козлову – главному редактору редакции сатиры и юмора Всесоюзного радио, в чьем ведении находилась и передача «С добрым утром!».

Валентин Иванович Козлов внимательно слушал Трифонова, когда тот обещал ему, что скоро некая Пугачёва станет знаменитостью.

«Хорошо, – наконец согласился Козлов. – Давай попробуем. Но новые неприятности мы себе заработаем».

Дело в том, что руководство Гостелерадио и мэтры тогдашней эстрады уже много раз обличали репертуар «Доброго утра». Все эти песенки, которые теперь кажутся образцом невинной лирики, тогда именовались «пошлыми, бездуховными и вульгарными». (Включить бы им тогда Шнурова: сразу бы упали в обморок.) Кроме того, исполнителю без высшего музыкального образования там вообще не на что было особенно рассчитывать. Так что и Козлов, и Трифонов изрядно рисковали, когда вводили в свой музыкальный «храм» рыжую студентку.

Забавный факт. Трифонов так торопился записать «Робота», что уговорил прервать работу в студии самого Иосифа Кобзона. И тот действительно уступил место Пугачёвой. «Входит в студию такая… ну чересчур скромная девочка. Такая синюшная, худенькая, бледненькая. В конопушках вся», – написал Кобзон через сорок лет в своей книге.

Когда будут снимать, наконец, художественный сериал про жизнь Пугачёвой (будут-будут, не сомневайтесь!), моменты таких пересечений сделают самыми умилительными. И сценарист наверняка вложит в уста сериального Кобзона пророческую фразу: «Эта девочка станет великой певицей…».

Но в тот момент ни Иосиф Давыдович, ни кто другой не догадывался, что вырастет из этой «синюшной». Пожалуй, только Трифонов что-то предвидел.

Словом, «Робот» был записан и одним прекрасным воскресным утром вышел в эфир.

«И эта песня сразу стала очень популярной, – вспоминал Михаил Танич. – После Аллы ее перепела чуть ли не вся женская часть нашей эстрады. "Робота" исполняли во всех ресторанах, а это всегда было показателем большого успеха».

«Что ж, Алла, – ликовал Трифонов через пару недель после премьеры "Робота", – редакцию завалили письмами: пусть, просят, эта девушка еще чего-нибудь споет. Начальство пока колеблется, как с тобой быть, так что останавливаться нельзя. Тут один молодой композитор свои песни принес, может, попробуешь?».

Композитора звали Владимир Шаинский. Его тогда мало кто знал. Незадолго до этого он окончил консерваторию и вполне искренне намеревался посвятить себя серьезной академической музыке: писал симфонии, струнные квартеты. Но, как ни банально это звучит, нужда заставила его искать возможности легкого и быстрого заработка. Тогда Шаинский и сочинил несколько незатейливых песенок и пришел с ними в «Доброе утро». Первое произведение, которое он представил на худсовет программы, называлось «Как бы мне влюбиться?».

Худсовет не пришел в особый восторг от опытов молодого автора, а кто-то даже с недовольством выговорил ему, что вся эта песня – набор штампов, который оставит слушателей совершенно равнодушными.

«Но потом, – рассказывал Шаинский, – с каким-то трудом песню все-таки приняли. При этом мне сказали, что исполнителя я должен найти сам. И добавили, что он должен быть популярным. Я совершенно не разбирался в эстраде и спросил, кто же сейчас популярен. Мне назвали Муслима Магомаева и дали его телефон. Я позвонил: "Здравствуйте, Муслим Магомедович. Вот у меня есть песня, принятая в "Добром утре". Вы можете ее послушать?" – "Да", – ответил он приятным баритоном. Я прямо по телефону сыграл песню. "Муслим Магомедович, вам понравилась песня?" – "Да". – "Вы сможете ее исполнить?" – "Да". – "А когда?" – "Ну, примерно через полгода".

Полгода я никак не мог ждать и позвонил другому знаменитому певцу – Эдуарду Хилю, – поскольку он был из Ленинграда, то жил здесь в гостинице. Представился, объяснил, зачем звоню. "Ну что ж, приходите ко мне завтра в "Метрополь", тут у меня в номере фортепьяно стоит, сыграете". На следующий день в десять утра я прибегаю в гостиницу. Дверь в номер открыта, какая-то бабуля метет пол: "Что? Какой Хиль? Да он еще вчера вечером уехал…".

Я стал в панике обращаться к знакомым музыкантам и мне порекомендовали одного молодого певца. Мы быстро обо всем договорились, но в передаче мне вдруг сообщили, что программа уже сформирована. И из шести песен, которые в ней должны быть, пять поют мужчины. Нужна была женская песня. "Ну хорошо, – говорю я в отчаянии, – а кого вы посоветуете из женщин?" – "Ну, например, Анну Герман". А я даже не знал, что Герман живет в Польше. Не мог же я ее пригласить в Москву из Варшавы. Я взмолился: "Так что же мне делать? Значит, песня не пойдет?" – "Да, если не найдете певицу, то не пойдет… Правда, тут есть одна из художественной самодеятельности – голосок слабенький, еле поет… Мы несколько раз уже давали ее в эфир… Ну, даже письма приходили. Но вкус-то у народа понятно какой". – "А как ее фамилия?" – "Да зачем вам ее фамилия, она никому неизвестна" – "А все-таки?" – "Ну, Пугачёва…"».

Кто-то из редакторов предложил Шаинскому, чтобы эта самая Пугачёва записала песню без него, чтобы не смущать неопытную девушку: «Ну а если тебе не понравится ее исполнение, то песня не пойдет». Шаинский с горя согласился.

«Через пару дней я зашел на радио заполнить какие-то документы, и секретарша мне говорит: "Хотите увидеть вашу будущую исполнительницу? Вон в углу за роялем сидит". Я посмотрел – действительно сидит, разбирает мои ноты и что-то вполголоса напевает. Автор текста толкнул меня в бок: "Ты посмотри, что нам подсунули, да у нее совсем голоса нет…". – "Ладно, – отвечаю, – посмотрим". Потом, конечно же, не выдержал и явился на запись. Притаился, чтобы она меня не увидела. В студию скоро пришла Алла и начала петь. Вот тут я обалдел…».

* * *

Тогда в «Добром утре» проводился конкурс среди песен – «Мелодия месяца». То есть радиослушатели своими письмами высказывались в поддержку той или иной новой композиции, после чего выявлялся победитель. (Сейчас мы назвали бы подобное мероприятие хит-парадом, но в то время одно употребление такого «буржуазного» выражения повлекло бы за собой закрытие программы.) Песенка «Как бы мне влюбиться» получила грандиозное количество корреспонденции – прочие произведения оказались в явных аутсайдерах.

Трифонов ликовал и при каждой встрече с Козловым торжествующе поднимал вверх указательный палец: «Я вам говорил!». Козлов добродушно взирал на него сквозь стекла очков.

Шаинский тоже был воодушевлен. Он носился с нотами по этажам и вскрикивал своим зычным голосом: «Вот! Я еще одну песню принес! Ее только Алла будет петь!».

Это была песня «Не спорь со мной».

«Она тоже стала победителем конкурса! – смеялся Шаинский. – Скоро мне позвонил кто-то из "Доброго утра" и сказал, что, поскольку я уже второй раз стал победителем конкурса с одной и той же певицей, Союз композиторов выразил протест и обвинил передачу в нечестном подсчете голосов. "А что мы-то с вами можем сделать?" – спрашиваю. "Предлагаю вам такой план: откажитесь от вашего первого места. Мы его дадим другому. А вашу помощь редакции мы никогда не забудем". Я не согласился, а скоро этот конкурс вообще прекратили. Может, отчасти из-за нас с Аллой».

Валентин Иванович Козлов наслушался многого по поводу этой «бездарной девицы». Главный редактор музыкального вещания Калугин, сам композитор, к тому же председатель Ревизионной комиссии Союза композиторов, возмущался: «Сколько раз я приказывал на пушечный выстрел не подпускать к радио самодеятельность!».

Вскоре Козлову пришлось приводить Аллу на записи чуть ли не тайком и едва ли не по ночам. Днем студию занимали серьезные артисты. Зинаида Архиповна негодовала: «Да как же можно девчонку на ночь отпускать? Что это за радио такое? Есть у них там комсомольская организация?».

За каждую запись Козлову удавалось пробивать для Пугачёвой целых две ставки, по пять рублей каждая. Итого червонец – огромные деньги!

Алла очень подружилась с Ивановым и Трифоновым. Они повсюду появлялись вместе и их уже стали называть «неразлучной троицей». Алле льстило знакомство с такими людьми: обоим было уже по тридцать лет, за плечами – институт кинематографии, а сколько всего они знали!

Аллу никак нельзя было назвать девушкой хорошо образованной. Да, она довольно прилежно училась, но вполне довольствовалась программой средней школы. Родители тоже толстыми журналами не зачитывались, к вершинам духа не стремились и детей растили по честной формуле: «чтоб были нормальное здоровье и нормальная работа».

Трифонов и Иванов были людьми из совсем другого мира. Как студенты ВГИКа, они могли ходить на закрытые просмотры, они читали книги, изданные крохотными тиражами, они, в конце концов, одевались совсем не так, как на Крестьянке.

Пугачёва, безусловно, была заворожена ими. На всю жизнь у нее останется восхищение мужчинами-интеллектуалами, уверенными в себе. Просто с годами оно все сильней будет обесцвечиваться под слепящими софитами.

Уже став звездой, Пугачёва будет поражать журналистов, сообщая между делом, что ее любимый писатель – Андрей Платонов, а любимая книга – воспоминания художника Константина Коровина. «Да она интеллектуалка!» – будут восторгаться собеседники.

Скорее всего, почти весь этот интеллектуальный багаж она получила благодаря Трифонову. Он выстроил для нее гармонии, которым она будет еще долго следовать. Может, без них и Пугачёвой бы не получилось никакой. Ведь честолюбие у нее удивительным образом тогда сочеталось с неуверенностью в себе. Еще и совсем недавний малоудачный опыт с «Пиф-пафом» отдавался в ушах. Поэтому она так верила Трифонову, который верил в нее.

Подобно тому, как юная Цветаева поверила взрослому Максимилиану Волошину, который после ее первого же сборника лично явился засвидетельствовать почтение и потом представил девочку видным друзьям-поэтам.

«Мне было так забавно видеть, – говорил Дмитрий Иванов, – как Алла слушает нас, открыв рот. Трифонов же просто за ней ухаживал. Он бывал у нее дома, познакомился с родителями. Правда, Алла не отвечала ему взаимностью. Но и он любил ее, наверно, не столько как женщину, а как какое-то свое творение. Он даже немного учил ее петь. Говорил, например: "Вот здесь не надо обертонов, пой "белым" звуком"».

Троица нередко прогуливалась до Парка культуры, где тогда собирал артистическую публику пивной ресторан «Пльзень». Там всегда разливали не очень дорогое чешское пиво. Трифонов с Ивановым брали по паре запотевших кружек себе – ну, и маленькую для Аллы.

Они подолгу болтали – о будущих передачах, о песнях, даже о политике, но редко, потому что их юная подружка сразу начинала скучать и озираться по сторонам.

Как-то во время одного из таких вечеров Трифонов вдруг торжественно достал из-под стола свой портфель, щелкнул его медными замочками и вытащил маленькую игрушку – резинового морячка.

– Ой, какой смешной! – воскликнула Алла.

– Вот этот бравый юноша, – патетически произнес Трифонов, – теперь будет символом нашей нерушимой дружбы! Вот смотрите!

Тут Трифонов окунул морячка в свою кружку пива и слегка притопил. Тот тут же всплыл в жидкой пене.

– Он никогда не потонет, чтобы ни случилось! Даже в темном пиве – и там не потонет! Бери, Алка, с него пример! А его хранительницей я назначаю тебя!

С этими словам Трифонов вручил девушке игрушку, и пивные капли с него упали ей на платье.

Этот морячок еще долго их забавлял. Все трое дурачились, делая вид, будто тот живой: то не в меру важничает, то строит из себя тихоню. Потом, как-то после шести-семи кружек все решили, что морячка настигла геройская смерть, и закопали его в Нескучном саду. Через несколько дней Алла нашла место погребения и «оживила» любимца.

Жаль, не сохранился. В музее Пугачёвой он был бы экспонат, если перефразировать того же Шнурова.

* * *

Как-то в «Доброе утро» прислал свою новую запись Эдуард Хиль – это была песня под названием «Великаны». Певец педантично приложил к этой записи оркестровую фонограмму, то есть, собственно, один аккомпанемент к песне.

«Поскольку автором песни был наш приятель, – продолжает Дмитрий Иванов, – то мы договорились с ним и смонтировали все таким образом: куплет поет Хиль, куплет – Алла. И, не сообщая Хилю, смело пустили это в эфир. Певец такого сюрприза никак не ожидал и устроил на радио жуткий скандал: "Меня, такого популярного исполнителя – да с какой-то безвестной девчонкой!"».

Узнав об этом, Алла рыдала и говорила: «Я ему еще докажу… Я еще буду популярнее его…».

Многие мэтры решительно отказывались, чтобы рядом с ними в каком бы то ни было качестве находилась эта «нахалка из самодеятельности». Довольно типичный случай произошел однажды в саду «Эрмитаж».

Предприимчивые эстрадные деятели каждое воскресенье устраивали там большие сборные концерты, где всякий доставший билет мог зараз увидеть добрую дюжину знаменитостей. Недолгое время этими представлениями ведал Лев Штейнрайх, артист Театра на Таганке и один из режиссеров «Доброго утра». Благодаря дружбе со Штейнрайхом Трифонов договорился с ним, чтобы в программу поставили его «крестницу», хотя бы с одной песней.

Вот как об этом писал Иванов в журнале «Алла»: «Какой же жуткий скандал разразился, когда об этом узнали корифеи… Ладно уж, не стану называть имен тех, кто заходился в истерике, требуя вышвырнуть за ограду эту… как ее… Пугачёву. Сама она стояла в двух шагах от эпицентра этого позорнейшего урагана с лицом, выражавшим не то "сейчас пойду и повешусь", не то "а пошли вы все". Короче, концерт был под угрозой срыва.

– Ребята, не могу! – сказал нам белый как мел Лёва Штейнрайх. – Мне самому она нравится. Но гляньте на них. Они же меня сожрут заживо!

– А мы? – спросили мы.

Лёва побледнел еще больше, хотя, уже, казалось, некуда, и крикнул страшным фальцетом:

– Пугачёва будет в программе!

Корифеи испуганно отошли в кусты».

А потом на сцену вышла Пугачёва… В те времена не было никаких цветных дымов, лазерных лучей и взбесившегося полуголого балета. Глуховатый рояль и одиноко торчавший микрофон – вот и все дела. И печальная девочка, никак не одетая, никак не выглядевшая… Ладно бы еще она вышла со своим популярным «Роботом», так нет же! Она решилась исполнить песню Бориса Савельева на стихи Инны Кашежевой «Я иду из кино».