Текст книги "Стынь неба осеннего"

Зверь, еще надеясь на спасение, бросился в панике с крутого яра в бурлящую речку. Стремительное течение подхватило его и понесло к противоположному берегу Сочура. Вода захлестывала росомаху, срывала со спины зверя, захлестывала глаза. Каждую минуту Росса могла быть сброшенной в воду. Острые когти снова помогли ей. Она намертво впилась в шкуру лося, и теперь только смерть самой Россы могла ослабить их.

Росомаха знала, что обязательно наступит желанная минута, когда лось сделает последний отчаянный рывок перед смертью.

Вот он, шатаясь, выбрел на берег. Мокрый и жалкий, судорожно вздрагивая, сделал слабый прыжок в чащу, упал на колени, а потом беспомощно завалился на бок, пуская из вздутых, судорожно вздрагивающих больших ноздрей кровавые пузыри. Затем он захрипел и засучил ногами.

Росса для надежности в последний раз остервенело рванула лен добычи, и сама в изнеможении упала рядом.

Немного отдохнув, она рванула глотку зверя, пуская кровь. Терпкий запах горячей струи опьянил ее. Голова кружилась и она, уже лежа, пила и не могла напиться парной кровью. Есть мясо Росса уже не хотела.

Росомаха, пошатываясь, отошла немного в сторону и, обнюхав куст багульника, устало умостилась на прошлогодней сухой траве. Легла на бок, блаженно вытянув натруженные лапы. Глубоко вздохнула и быстро задремала сладкой дремой уставшего после нелегкого труда охотника, который наконец вернулся домой, счастливый, с удачей, и может спать спокойно до утра.

Глава VII. На падали

Медвежата, урча, раскапывали муравейник, который, находясь на прогреваемом открытом месте, давно оттаял. Это занятие нравилось им. Малыши с удовольствием раскидывали лапами кучу, высунув языки, с нетерпением ждали, когда суетливые насекомые накопятся на нем – так делала мать.

Бэр от удовольствия жмурился. Муравьи приятно щекотали язык, и это возбуждало его. Они не только умащивались на языке, но и запутавшись в шерсти, доставали до тела. Медвежонок радостно подпрыгивал, катался на сухой траве и снова бесшабашно лез с головой в муравьиную кучу. Мо не отставала от брата. Стараясь опередить его, она быстро работала лапами, тоненько голосила. Фур копал землю у кедра, искал сладкие питательные корешки.

Мать-медведица не спускала глаз с медвежат. Их увлечение было ей по душе. Она радовалась за детей: они были здоровы, подвижны.

Вот Бэр ловко забрался на кедр и, умостившись на суку, стал показывать темно-серый с фиолетовым оттенком язык. Это обидело Зеву, и она уже хотела подняться с лежки, наказать проказника, но передумала. Маленькая Мо, поглядывая снизу на своего брата, стала как мячик подпрыгивать под деревом. Это был первый неуклюжий танец медвежонка. Смешно притопывая задними, полусогнув передние лапы в запястьях, она кружилась на месте, задирая мордашку, мурлыкала. Ее глаза умиленно блестели, и она, видно, очень хотела, чтобы все смотрели на нее.

Бэр не в меру развеселился на дереве. Он уселся на толстый сук и тоже стал подпрыгивать, продолжая показывать язык. Он дразнил сестру и ждал ее на дереве, чтобы вместе затеять игру.

Вдруг рядом громко по дереву застучала желна. Клюэ искала личинки. Барабанная дробь громом ворвалась в утреннюю тишину, эхом полетела за Сочур. Бэр от неожиданности вздрогнул и, не удержавшись на суку, кубарем полетел вниз. Шлепнувшись на землю, медвежонок взвизгнул. К счастью, высота была не опасной, и он не повредился. Но стремительный и неожиданный полет ему не понравился. Он, хныча, жалобно смотрел на мать. Чего, мол, не подсказала? А мать, бросившись к нему, вместо утешения несильно шлепнула его под зад, заставляя успокоиться. Оставив танец, Мо виновато посмотрела на мать. Фур, не понимая, в чем дело, насторожился. Он все время боялся, как бы ему не попало за малышей. Мать строга и неумолима.

Зева страдала от голода. В надежде отыскать хотя бы личинки короедов она вблизи перевернула все полусгнившие коряги. Но их было ничтожно мало. Слабо надеялась на то, что в тайге скоро установится оттепель, а на смену ей придут хорошие утренники. Тогда наст снова будет держать медведицу, и можно смело углубиться дальше в тайгу, поискать удачу. Но пока, кроме нахальной желны Клюэ да старого глухаря Каду, живого в лесу никого не видела.

Как-то вечером медведица решила подкараулить глухаря, который старательно склевывал мелкие камешки на берегу реки. Чуткая птица не подпустила даже на расстояние. Каду, недовольно щелкнув клювом, шумно взмахнул широкими крыльями и умостился на суку сухого дерева, облюбованного им. Сверху с любопытством, смотрел на медведицу, прихорашивая клювом перья. Его гордый вид говорил, что сейчас любой враг бессилен перед ним.

Медведицу раздражало нахальство большой птицы. Она, озадаченная, вернулась к медвежатам, раздраженно фыркала, заставляя их подняться на дерево. Когда медвежата были уже там, Зева, мягко ступая, пошла к реке. Где-то настойчиво стучал дятел. Ветер гнал по реке волны, раскачивая оставшийся лед. Далеко за поворотом реки каркнул одинокий Крэк, а чуть в стороне, галдя наперебой, шумно захлопало крыльями воронье. Медведица поняла, что ворон там было много. Попусту они кричать не станут. Ускорив шаг, Зева поднялась на яр, из глубины разложья несло истошным запахом тлена.

Медведица беспокойно повела носом и, наметив короткий путь, сделала прыжок. Наст ослаб. Он не держал тяжелого зверя. Но в предчувствии поживы медведица не знала усталости. Скоро, миновав темнохвойную тайгу, она опять оказалась на берегу Сочура. Здесь река делала большой поворот. Заросшая прутняком согра уходила вглубь разложья. Снег в низине был еще довольно глубоким, и она стала двигаться быстрыми перебежками. Зева на мгновение замирала, выбирая направление, откуда идет пленительный запах.

Она не раз отступала, падала, кувыркалась, цепляясь лапами за густые кусты, тотчас же вскакивала на ноги и, не задерживаясь, мчалась дальше. Медведица сильно хотела есть, ей надо спасти от голода себя, спасти медвежат.

Еще издали Зева увидела под деревом растерзанного лося. У падали и на ней густо пестрел белый птичий помет. Снег был так утоптан птицами и зверьем, что хорошо держал медведицу.

Мясо лося уже давно тронулось, и от его остатков несло раздирающим нос запахом. Голодная медведица была рада любой удаче, а разлагающее мясо еще больше возбуждало ее.

Зева сходу жадно набросилась на пищу. Вороны черной кучей взмыли вверх, беспрестанно галдели, возмущаясь неслыханной дерзостью зверя. Медведица не обращала внимания. Вороны для нее всегда были ничтожеством. Ухватив толстую шкуру лося, густо обмазанную пометом, с жадностью стала рвать зубами оставшуюся падаль. В азарте она уже не слышала и не видела ничего вокруг себя. Ей надо было скорей заглушить голод.

И вдруг почувствовала чье-то быстрое приближение. Именно почувствовала, а не услышала, и поняла, что это где-то наверху, на деревьях. Но ей не было никакого дела до этого.

В ветвях густой ели спряталась Росса. Она, осмотревшись, сделала стремительный прыжок на спину медведицы, но, не успев вцепиться зубами в холку зверя, как делала не раз, добывая лосей, опрокинулась наземь. Резкий удар медвежьей лапы пришелся по боку. Росса бросилась к спасительному дереву. Буквально сантиметры отделяли ее от смертельной черты. Медведица была уже рядом, когда росомаха спешно карабкалась по стволу.

Росса, удобно умостившись в развилке сучьев, затаилась. А чтобы отомстить коварному врагу, она помочилась сверху.

Свежо и резко пахнуло мочой, запах которой медведица не переносила. Зева была оскорблена поступком дерзкого противника, глухо взревела. Затем, развернувшись, быстро пошла к падали.

Когда медведица вошла во вкус, то боковым зрением снова увидела оскалившуюся росомаху. На этот раз Росса бесстрашно приближалась к врагу. Холка росомахи ощетинилась, всем своим видом она показывала, что без боя ни за что не отдаст свою добычу. В глазах ее светился все тот же пронзительный огонь, который ждет врага перед безжалостной атакой. Это она, Росса, трудно и долго выслеживала зверя. Совсем нелегко ей досталась добыча. А теперь ее надо уступить другому.

Медведица, оскалившись, насторожилась. Ее удивило, что росомаха готовится снова напасть, будто перед ней стоит не всесильная Зева, а ничтожное существо, не способное даже защитить себя.

Росомаха, выпрямив крепкое тело, устойчиво напружинилась на лапах, уверенно двинулась вперед. Она знала, что этот огромный и спокойный сейчас зверь может стать свирепым и стремительным, но жажда мести руководила ею, и она уже не только не боялась медведицы, а сама была готова напасть и растерзать ненавистного врага.

Зева презрительно посмотрела на росомаху и, не найдя в ней достойного соперника, снова принялась за трапезу. Вороны оголтело орали, успевая урвать подвернувшуюся крошку мяса, отлетали в сторону и, снова настороженно подбирались к падали.

Рядом бегал черный с сединой соболь. Он не решался приблизиться. Зверек, озабоченно вертя головой, то поднимался на задних лапах, то опускался и, выбрав безопасное место, с надеждой смотрел на росомаху. Совсем недавно здесь хозяйничала Росса. Пищи хватало всем. Особенно покойно было тогда, когда росомаха отгрызла голову зверя, утащила ее в кусты, и долго не возвращалась. Черный соболь, в белой мантии горностай, нахальные вороны, суетливые синицы, верткий поползень, серые мыши – все уживались на дармовой добыче. Даже вернувшаяся Росса редко показывала зубы. И вот незадача. Незваным пришел огромный тощий зверь, нарушил устоявшийся мир в глухой таежке. Внушительные размеры медведицы, ее злобное урчанье и видимая неимоверная сила, с которой она раздирала падаль, пугали лесных обитателей. Соболь видел, как росомаха, улучив момент, снова приблизилась к медведице. Желто-зеленые глаза ее вспыхнули огнем. Неудержимая злоба переполнила широкую грудь, хриплым урчанием вырвалась наружу.

Новый прыжок росомахи Зева приняла спокойно, лапой небрежно отшвырнула ее в сторону, как ненужную вещь. Настойчивая Росса не испугалась зверя. Быстро оправившись от удара, пришедшего скользом, и изменив намерение, она сделала прыжок в сторону, увернулась, вцепилась медведице в морду. Затем резко отпрыгнула и черным вихрем взметнулась на дерево.

Медведица заревела. Нестерпимая боль обожгла морду. На притоптанный снег закапала кровь.

Зева ревела больше от обиды, что вот такой неказистый зверь обманул ее, переступил таежный закон, напал на сильнейшего. Деревья, казалось, застыли, стояли не шелохнувшись. Тайга замерла. Вороны разлетелись и спрятались в хвое пушистых кедров. Соболь умчался в разложье. Солнце на время прикрыли тучи. Небо нахмурилось, хотя предрассветные сумерки давно рассеялись.

Медведица злобно трясла головой и не могла понять, почему ее правый глаз не видит. Кровь ручейками скатывалась на снег. И она еще больше бесилась, отбивая лапами невидимого врага.

Почувствовав безопасность, Росса блаженно растянулась на толстом суку. Нахально ощетинившись, она смотрела сверху на разъяренную медведицу. Росомаха даже не подозревала, что может нанести матерому зверю такое мучение. Она по праву защищала добычу, принадлежавшую только ей и никому больше.

Очумевшая Зева кинулась к дереву и с лютой ненавистью когтями стала драть уже ослабевшую на солнцепеке кедровую кору. Щепа и длинные извивающиеся ленты луба падали на корни. Медведицу охватила ярость. Она не знала предела. Зева, ухватившись за толстый ствол, попыталась тряхнуть его. Древний кедр не шевельнулся. Покачивая длинными густыми ветвями под напором ветра, он будто дивился причудам зверей.

Росса, не переставая, дразнила медведицу. Она скользнула на нижний сук, оскалив зубы. Как только медведица сделала попытку достать ее лапой, росомаха снова помочилась и, легко перемахнув на склоненную сушину, затем на ель, спрыгнула на землю и скрылась в пихтаче.

Когда росомахи не стало, Зева почувствовала себя победителем. Она знала, что в Кедровой пади равных ей нет. Если она не брала силой, то накопленный годами опыт успешно помогал ей. Но обида и боль, причиненные росомахой, не оставляли ее. С морды капала кровь. Медведица вернулась к добыче.

Чтобы сохранить жалкие остатки падали от лесного ненасытного гнуса, Зева стала прятать их. Она перетащила тухлятину в густой ельник. Ослабевший снег хорошо поддавался сильным лапам. Выкопав огромную яму, бросила туда останки лося. В злобе стала хрястать молодой подрост, ворочать коряги, чтобы завалить ими припрятанный запас пищи.

Опыт прошлых лет научил ее, как спасти добычу. Завал Зева сооружала основательно, надежно.

Когда на месте ямы образовалась внушительная гора чащи, Зева осмотрелась. Никто ей больше не угрожал. Только прожорливые птицы удивленно вертели головами, перелетая с места на место, подхватывали остатки требухи, счастливые взлетали и, обнаружив обман, удрученно умащивались на кедре, проклиная судьбу.

– Крэк-к-к… крэк-к-к, – возмущался огромный черный ворон. Он один не боялся медведицы. Прохаживаясь рядом, недовольно поглядывал на непрошенную гостью, часто открывал и закрывал клюв.

Зева понимала его. Ее глаза говорили: «Что поделаешь! Ты гол как сокол, а меня ждут дети. Есть просят. В грудях молока мало».

Убедившись в надежности завала, медведица медленно обошла вокруг него. Постояла. Затем старым следом направилась по берегу Сочура туда, где ждали ее медвежата. Запах тухлой лосятины еще дурманил голову, манил, звал, не отпускал ее. Но она знала, что надо спешить. Непредсказуемая тайга таит опасность, и может случиться так, что она не увидит живыми своих медвежат.

Глава VIII. Нянька

В поисках пищи и постоянных заботах о медвежатах Зева не заметила, как пришел жаркий июль. Большая часть дней в тайге стояла солнечная, теплая. В разложье Сочура день и ночь суетились верткие птицы, выкармливая, а иные, ставя на крыло прожорливое подрастающее потомство. Радуясь лету, шумели густой листвой принарядившиеся деревья, подтянулись и расцвели травы. Нежная медуница давно отошла, окрепшая черемша затвердела в стебле, лесные съедобные петушки стали горькими. Медведица повела свое жизнерадостное семейство в распадок, где сплошным белым морем плескалась пучка. Ее здесь так много, что если посмотреть на нее сверху, то, казалось, белый ковер с березовыми и осиновыми окрайками безбрежно раскинулся по лесным полянам.

Если кому приходилось почувствовать вдоволь благодатную сенокосную пору с чарующими медовыми запахами, от которых захватывает дух и кружится голова, то он непременно был счастлив от наполняющего душу ощущения, что он живет на этой земле, благоухающей и щедрой.

Среди многообразия трав и растений в глаза покосника сразу же бросается высокая пучка с белой шляпой на мощном стебле. Покосник недовольно бурчит и называет пучку дурман-травой, которая мешает ему вовремя управиться с сенокосом. В затененных местах она просыхает гораздо труднее, чем остальные сенокосные травы, а попадая в стог, портит его, разлагая плесенью. И чаще всего покосник отбрасывает вилами дурман-траву прочь, чтобы не путалась под ногами, не мешала сенокосной страде. Но ни с чем не сравнимый медовый запах пучки довольно долго живет в душе человека и остается тревожной радостью на всю оставшуюся жизнь.

Пчелы, шмели и осы – завсегдатаи дурман-травы. Собирая нектар, они умащиваются на ней и, утопив в соцветии длинные хоботки, не отрываясь, долго вбирают ее соки. К тому же сладкий и сытный стебель молодого растения любят не только животные, но, другой раз, пучкой лакомится человек.

Медведям вовсе по нраву это чудо природы.

Июль – пора цветения пучки. На таежных полянах, покосных полях, в кулигах и на закрайках леса волною качается под ветром белый цвет. Здесь зачастую опытный глаз увидит медвежьи широкие тропы и утрамбованные звериные седалища. В пору бурного цветения дурман-травы медведя не сыскать в тайге – он ушел на поля и поляны, где цветет пучка, поближе к воде.

Солнце озарило макушку леса. На высоком яру слабым ветерком качнуло росистые травы. Искристая лесная полянка, млея от тепла, быстро проснулась, заволновалась. Пискляво гундосили комары.

Зева, растянувшись во весь рост, не спеша, лапой доставала наливающиеся соком пучки, откусывала и отбрасывала ненужные соцветия, с удовольствием сосала еще не окрепшие сладкие стебли.

Рядом столбиком сидел Фур. Он заметно подрос. Ломая пучки, медвежонок изредка умиленно поглядывал на мать, ожидая ее похвалы.

Мо и Бэр, слабо хныча, чуть в стороне отбивались от нарастающего гнуса. Они молотили себя лапами, фыркали, катались в высокой траве. Затем облюбовали на взгорке удобное место и, уткнув в траву чувствительные носы, ненадолго задремали.

У реки резко крикнула сойка. И сразу же ей гортанно ответил ворон:

– Крэк-к-к…

Медвежата давно привыкли к ворону. Если кричит Крэк, то в лесу творится неладное. Так уж устроена жизнь, что в каждом лесу должен быть старый черный ворон, который обязательно предупредит об опасности. Он всегда сидит на самой высокой вершине и внимательно обозревает окрестность.

– Крэк! – басом повторил ворон. Крикнув, он оттопырил крыло, поискал там клювом и, пригладив по бокам перышки, снова посмотрел вниз, недовольно и зычно призвал:

– Крэк!

Его гордая неподвижная поза говорила: «Чего разлеглись? Поднимайтесь. Враг рядом».

На другой стороне Сочура под мягкой лапой осторожно хрустнул сучок.

Бэр первым на отмели увидел медведя. По рыжеватому загривку, блестевшему на солнце от росы, он узнал в нем Пришельца. Бэр отметил и то, что медведь с весны, когда он видел его в первый раз, почти не изменился. Только шире и размашистей раздалась грудь, да спина стала гладкой и блестящей. Не ускользнуло от взора медвежонка и то, что шерсть на боках Пришельца свисала клочьями – у медведей заканчивалась линька.

Пришелец, остановившись у кромки воды, медленно повел лобастой головой, вдохнул влажный воздух. Он прошелся взад-вперед по обрезу берега и снова остановился в раздумье, не переставая водить большим влажным носом.

– Крэк! – настаивал старый ворон.

Зева, неохотно оставив пучки, поднялась и посмотрела в сторону реки. Бэр, привстав на задние лапы, настороженно поглядывал то на мать, то на гостя. Мо с Фуром оказались тоже рядом с братом.

Медведица, прячась в траве, бесшумно направилась к берегу. Медвежата, а вместе с ними и Фур робко подались за ней. Мать, прислушиваясь, дала знак: остаться на месте. Она знала, что здесь пока не может быть никого, кто бы угрожал ей. Но тревога за детей всегда рядом. Привычка вслушиваться и внюхиваться никогда не изменяла ей. Ибо мир насыщен шорохами, звуками, запахами. Их только вовремя надо уловить, разобраться, быстро принять решение. В тайге побеждает тот, кто первым услышит или увидит врага.

Вот и в эту минуту Зева еще не увидела ничего, но уже почувствовала опасность, нависшую над ее детьми.

Медведица все стояла, скрываемая травой, и никак не могла понять, с какой стороны может появиться беда. Ветер перебирал шерсть на ее спине. Пока Зева не могла уловить других запахов, кроме запаха дурман-травы.

Ворон, подлетев ближе к медведям, умостился на высоченной пихте и кричал уже здесь, на этом берегу.

Бэр ослушался мать. Он не спрятался в траву, как это сделали брат с сестрой, а стоял на пригорке и смотрел на пришлого медведя. Осторожная мать вышла на скосок яра и, прислушиваясь, стала всматриваться в тайгу.

Только здесь ее увидел Пришелец. Он с разгона бултыхнулся в воду, резкими толчками переплыл реку и быстро очутился на этом берегу. Отряхнулся. Один сильный прыжок, и он на яру рядом с Зевой. Пришелец бесцеремонно обнюхал медведицу и, положив ей на холку морду, стал ублажать.

Бэр беспрестанно вертел головой. Он хорошо запомнил весну, когда отчаявшаяся мать, защищая их, смело бросилась на врага. И сейчас, ожидая смертельной схватки, настороженно смотрел на Пришельца, но он был мирным. Мать, широко разевая пасть, беззлобно урчала, будто приглашая гостя в дом. Вот она потерлась об его бок и, перевернувшись на спину, стала кататься по траве. Пришелец проделал то же самое, умиротворенно показывая желтые клыки.

Затем мать и гость подошли к медвежатам. Пришелец ни на шаг не отходил от медведицы, заигрывая с ней. Зева, несколько приглушив в себе любовные страсти, внимательно посмотрела на каждого из медвежат, словно прощаясь, и посмотрела на лес. Последнее время ее нестерпимо влекло туда, в бурелом. И вот сегодня, наконец, пришел Он. И Зева, медленно, трепеща телом, в развалку двинулась за ним в непроходимую чащу.

Медвежата бросились за матерью, но Фур, предупредительно загородил дорогу, остановил их. Он знал, что мать, как и в прошлом году, в это время уйдет надолго.

* * *

Медвежата быстро росли и менялись. Мо с рождения была безобидна и спокойна. К ее покладистому характеру привыкли в медвежьей семье. Бэр все сильнее склонялся к пляскам и вывертам, ко всему звенящему и дребезжащему. В лесу изредка встречались порожние консервные банки, пустые бутылки. Бэр подхватывал их, бросал в траву, быстро находил и снова швырял подальше, увлекая за собой Мо. Тешился до тех пор, пока не уставал. Часто его игры приостанавливал вдруг посерьезневший Фур. Медвежонок от обиды орал на весь лес, но получив чувствительный тумак, умолкал. Неугомонный Бэр привык подчиняться матери, но она давно ушла неизвестно куда с Пришельцем, и ему волей-неволей приходилось слушаться старшего брата. И как бы он не хотел этого, сама суровая жизнь в тайге заставляла преклониться перед силой. Как правило, в любой семье всегда есть старший, который сильнее всех и может защитить слабых, дать разумный совет, быть примером.

Пестуну скоро надоело следить за неугомонными малышами. Он озабоченно урчал и недовольно фыркал, исполняя молчаливый наказ матери.

Фур помнил разъяренных сородичей, посягающих на чужую землю. Часто доходило до смертельного исхода. Поэтому он промышлял постоянно в одной местности, на своих угодьях. Это был немалый кус леса, примерно в два ночных перехода до охотничьей избушки и дальше за нее, и поперек столько же. Но больше ему нравился участок поменьше, где была лесная полянка на берегу Сочура, с высокой пучкой в рост взрослого медведя. Это его любимое место. В нестерпимую жару стоило опуститься с крутого яра, и он оказывался в реке. Здесь вдоволь пил холодящую горло воду.

Полянку полукольцом окружали толстые обомшелые ели. Дальше тянулись заболоченные низины, заваленные буреломом и колодником. Здесь же, на небольшой лесной полянке было очень много сладкой сытной пучки. Без животной пищи Фур, конечно, тоже не мог. Оставив на время медвежат, как это делала мать, он брел в самую глухомань, надеясь поймать не оперившегося как следует птенца боровой птицы. Однажды удалось подкараулить отдыхающего лосенка. Тщательно закопав его землей, навалив сверху посильного колодника и хлама, он снова увел медвежат на полянку.

Вернулся к падали вместе с малышами только через неделю. Фур видел, с каким аппетитом уплетали медвежата тронувшееся мясо, урчали и злились, поглядывая на няньку. Фур чувствовал себя старшим и каждый неверный поступок медвежат старался предугадать и предупредить. Иной раз это получалось плохо, но пестун быстро исправлял свою ошибку, старался не повторить ее.

Не всегда приходила удача на охоте. Фур часто возвращался ни с чем. Никто не хочет становиться добычей. Да и делал это пестун неловко. Когда неожиданно из-под носа улетала птица, он каждый раз испытывал недоумение. Как это случилось? Его добыча обманула его и улетела. Тогда он, как суеверный охотник, верующий в сглаз, возвращался на полянку и занимался воспитанием медвежат. А они, увидев его, обрадовано урчали, принимались весело резвиться на траве: бороться, прятаться друг от друга, нападать исподтишка.

Однажды на рассвете старый ворон Крэк предупредил пестуна, что к полянке снова приближается опасность. Вскоре Фур и сам услышал, как изредка потрескивают сухие сучья под тяжелой ногой зверя. Зверь двигался медленно, часто останавливаясь, вслушивался в не проснувшуюся еще таежку. Так, где он проходил, на деревьях шевелились и верещали пичуги.

Фур быстро поднял с подстилки сонных медвежат и заставил их вскарабкаться на дерево. Мо послушно юркнула на ель, затаилась в густой хвое. Своенравный Бэр стал отбиваться от няньки лапами. Он просто хотел спать.

Медвежонок, распустив острые когти, отчаянно сопротивлялся, старался добраться до уязвимого места брата, схватить за нос. В таких случаях ловкий Фур знал, как поступить. Извернувшись, он лапой дал неслуху по загривку и, зацепив его под зад, сильно швырнул к дереву. Обиженный Бэр присмирел. Виновато оглядываясь, неохотно стал карабкаться вверх по стволу. Очутившись на толстом суку, поглядывая вниз, злобно зарычал.

В чаще снова осторожно хрустнула ветка. Скоро из ельника темной горой вывалился громадный зверь. Он постоял немного, поводил ушами, вдохнул настоянный на травах терпкий воздух и смело вышел на открытое место.

Это был Хрип.

Фур еще с прошлого года знал крупного быка-лося. Видел он его и весной по насту. На вид он был добродушным, не причинявшим зла лесным зверям, хотя умел постоять за себя и свою семью. Это был именно он, Хрип, большой и сильный. Только сейчас он был уже с резко очерченными на фоне светлеющего неба широкими рогами. Фур знал, что лось не обидит его, но все же сторонился зверя. Мать-медведица тоже не хотела водить с ним дружбу, но и не трогала Хрипа. Лось всегда невидимкой исчезал в чаще.

Лось стоял так близко, что Фур видел у зверя каждый сильный мускул, играющий под кожей, гладкую мокрую шерсть, острые глаза и большие подрагивающие губы. Фур хотел метнуться к дереву, но было поздно.

Хрип, тяжело ступая, медленно пошел к реке, даже не удостоив вниманием медвежонка. Лось не спеша спустился с яра, стал пить воду. Крупные капли спадали с его громко чмокающих губ. Разъеденное мошкой промежье у задних ног кровоточило. Глазницы тоже покрылись коростами.

Хрип не торопился. Он перешел вброд неглубокую в перекате реку, остановился в заводи, густо заросшей ряской, травой-троелисткой.

Пестун глазами провожал лося, сильно сожалея о том, что рядом нет матери, и все заботы теперь ложатся на него, не окрепшего еще медведя. Он видел, как Хрип утопил в воду большую голову, оставив на поверхности рога, вырвал со дна заводи толстый травянистый корень, стал смачно жевать, изредка переступая ногами. Вода пузырилась и быстро мутнела от поднимавшегося со дна ила. Гладкая шерсть лося лоснилась в ярком свете утра.

В кедровую падь пришел рассвет, ядреный, бодрый.

Теперь лось и медведи жили рядом, не приближаясь друг к другу, но и не пугаясь. Каждый занимался своим делом.

Хрип ранним утром выходил из леса, брел в заводь, богатую лечебными травами, купался и, досыта наевшись, с восходом солнца скрывался в тайге, забираясь там в самую глушь, где меньше назойливого гнуса.

Фур присматривал за медвежатами. Мо была послушной. Бэр с каждым днем становился упрямей, проявляя свой неуживчивый характер.

Один раз Мо немало удивила всех. Она поймала запутавшегося в траве маленького зайчонка. Бэр налетел на сестру. Неожиданно для всех завязалась грызня. Собрав все силы, обиженная Мо подмяла под себя брата. Оба медвежонка рычали. Но тут Бэр внезапно отпрыгнул, словно сдаваясь. И счастливая Мо накинулась на добычу. Бэр, облизываясь, повременил и снова рванул зайчонка. Мо не ожидала от брата такой хитрости, прозевала добычу. Но, недолго думая, вновь набросилась на обидчика. Пришлось вмешаться старшему.

Фур с яростью налетел на малышей. Медвежата взвыли. И уже помирившись, немного позже с виноватым видом возвратились к добыче и, косясь друг на друга, сначала осторожно, а потом дружно принялись рвать мясо, позабыв обиды.

Пестун стоял рядом и все смотрел на медвежат, слушая их урчание. Он был доволен, как была бы довольна мать, когда примирившиеся дети послушны, сыты и веселы, опасность не грозит им.

Фур брал над малышами верх. Его успехи в воспитании объяснялись еще и тем, что рядом не было матери и никто не отвлекал его от тех простых занятий, которым он их обучал. Медвежата уже сами стремились к самостоятельной жизни среди дикого края: находили корм, отыскивали укрытие, оборонялись и в конечном счете самоутверждались как взрослые медведи.

Бэр чаще сестры получал веские тумаки от няньки. Успокаивался лишь тогда, когда чувствовал силу старшего. Недовольство быстро проходило, и он даже пытался нападать на Фура.

Стояло тихое пасмурное утро. Мелко моросил нудный дождь. В тайге примолкли птицы, и, казалось, остановилась надолго сама жизнь. Такую погоду обычно любят медведи. Они, как правило, в самую хмарь выходят на охоту. Мокрая трава делает шаги неслышными, дождь сразу обмывает траву, уносит с собой устойчивые медвежьи запахи.

Фур старательно выкапывал луковицу саранки. Он так увлекся работой, что не заметил, как по траве подобрался к нему Бэр. Пестун из образовавшейся лунки выкинул лапой наверх луковицу и хотел уже подхватить зубами. Бэр неожиданно для него оказался рядом и ударом головы опрокинул няньку на спину. Ловко подхватив луковицу, быстро слопал ее. Фур от боли взвыл. Мо мгновенно поднялась на дыбы, чтобы узнать, что происходит. Фур скоро понял, в чем дело, и задал обидчику такого трепака, что тот долго не мог опомниться, беспрестанно почесывая зад.

В другой раз медвежата во главе с Фуром затеями беззлобные игры. Как дети играют в прятки, так и они, прятались поочередно в высокой траве, отыскивая по следу ли, по запаху ли затаившегося, довольно урчали, катаясь в обнимку. В играх медвежата проявляли тактическую сметку. Когда Фур был в настроении, медвежата потешались и просто издевались над ним. Будто сговорившись, они валили его на землю, не больно царапали, покусывали, не давая ему подняться. Под их натиском Фур был бессилен. Брат с сестрой будто мстили ему за причиненные в свое время обиды. Если бы Фур умел говорить человеческим языком, то обязательно попросил бы у них прощения. Улучшив момент, он, обессиленный и мокрый, вскакивал и со всех ног бросался к дереву, прятался там. Немного передохнув, спускался на землю, с превосходством смотрел на малышей и снова терпеливо принимался за воспитание.