Текст книги "Стынь неба осеннего"

Глава XIII. Найти друга

Маркелыч носил из поленницы чурки, колол их на мелкие поленья. В десяти метрах от избушки горел яркий костер. На таганах висели закопченные ведра. На избушку, на потемневший лес, на плохо просматриваемое болото все сыпал и сыпал мокрый снег. Коснувшись земли, он таял. Подошла нелегкая та промысловая пора, то беспокойное время, когда заморозки еще не тронули землю. В лесу сыро. На деревьях, кустарниках, жухлой траве висели крупные капли воды.

В такую слякотную пору сидеть бы в избушке, но необъяснимая сила толкает промысловика на охотничью тропу, и он, проклиная судьбу, бредет в тайгу, забирается в самую глушь, ведомый желанием ощутить страсти, задохнуться от азарта. Обувь и одежда быстро намокают, сковывают движения.

Маркелыч вернулся с путика. Одежду хоть выжимай. Он затопил печь. Переоделся. Не теряя времени, развел на улице костер. Кромсая чурки, стал поджидать припозднившихся собак. Он то и дело посматривал по сторонам. Собаки давно ушли за зверем. Охотник предполагал, что они теперь далеко и вряд ли скоро вернуться.

Все бы ладно было, но в разложье Сочура и дальше в гарях объявились волки. Принесло их невесть откуда. Собака бессильна перед волком. Поэтому Маркелыч тревожился за своих помощников. Собаку вырастить полдела, думал он, а, чтобы воспитать, научить тропить зверя, быть выносливой, послушной, скорой на ногу, нужна кропотливая работа, требующая терпения, опыта и умения.

«Вдруг не придут! – сокрушался он. – Как быть? Собирать манатки и домой? Пропал сезон…»

Что готовит завтрашний день? Принесет ли удачу? Нет ответа охотнику. Монотонно шумит тайга. Вечер пасмурный, угрюмый. Настроение охотника такое же, как вечер.

Темень быстро наползала на избушку, наседала на пылающий костер. На улице теплынь. На крыше избушки таял снег, тоненькие ручейки струились на землю. Тайга погружалась в дрему. Но в ней еще слышались слабые шорохи, шелест травы и скрип леса.

«Зачем снова притащился в тайгу? Для чего? – в который раз спрашивал себя удрученный Маркелыч. – Семеро по лавкам?»

Есть притягательная сила у тайги. Есть! Охотником не рождаются, им становятся: с первой лесной тропинки, с первой зорьки, ночевки у костра, с первой удачи.

Маркелыч последние годы не находил себе места. Ему было страшно, когда видел беды тайги. Она гибнет на глазах от самого же человека.

«Спохватятся! Ой, спохватятся, – вздыхал он. – Поздно будет».

Горестны и тревожны раздумья охотника. Что только не придет в голову в пустой избушке, у одиноко мерцающего костра. Что не присниться! Что не почудится!

Маркелыч не заметил, как накромсал гору поленьев. Они, ядреные, загородили вход в сени. Осталось перекидать их сюда, сложить под крышу, чтобы не замело снегом вьюжной зимой, не намочило дождем слякотной осенью. В каждом зимовье у Маркелыча про запас сухие дрова.

Костер стал чахнуть. Густой дым пополз по земле. Болото погружалось во мрак. Снег перешел в моросящий дождь. Собак все не было. Маркелыч сложил дрова в сенях. Снял с таганов ведра и растолок варево для собак. Смахнув со лба пот, он мельком глянул на слабо просматриваемое болото и вдруг на середине его заметил темные точки, приближающиеся к нему.

«Вернулись, бродяги! Домой вернулись!» – екнуло сердце охотника и, чтобы отблагодарить собак, он быстро пошел в избушку за угощением. Прихватив несколько кусочков пиленого сахара и горсть сухарей, вернулся на улицу.

К его удивлению у кромки болота стояли два медвежонка. Они настороженно смотрели на человека. Один из них, маленький и худой, тяжело опустился на мокрый мох под разлапистой пихтой. Другой – пестун – не спускал глаз с охотника. В его взгляде угадывалось недоверие. Мотая головой, он издавал гортанные мягкие звуки, которые с трудом рождались у него в горле. Казалось, медвежонок пытался сказать о чем-то важном.

Маркелыч растерялся. Не спуская с медвежат глаз, он попятился в сени. Там на ощупь нашел на стене карабин, взял его наизготовку. Прицельная мушка и прорезь на планке в сумерках сливались. Маркелыч, не торопясь, по стволу стал выцеливать убойное место зверя: нажать на спусковой крючок, и десять пуль одна за другой полетят в цель, без труда пронзят пестуна.

Чуть позже он не смог объяснить, почему опустил оружие, отказался от выстрела. Видимо, поведение пестуна его насторожило. Зверь стоял как вкопанный, не проявляя злобы. Он то глядел на охотника, то переводил взгляд на медвежонка, беспомощно лежащего под деревом. И охотник понял, что с медвежатами случилась беда: они шли к ярко горящему костру не ради любопытства.

«Убить проще простого, – подумалось таежнику. – А понять!»

Маркелыч научен тайгою: доверяй, но проверяй. Он осмотрелся: в любой момент из темноты может всплыть мать-медведица. Когда она защищает детей, то стремительна и беспощадна. От этой мысли по коже побежали мурашки Он подумал, что надо быстрее отступить в сени и там дождаться матерого зверя. Но он продолжал стоять на месте. К тому же самолюбие не отпускало его. Маркелыч мысленно считал минуты, ожидая опасности. Мчавшиеся над болотом темные низкие тучи закрывали небо. В лесу сгущались сумерки. Нудил дождь.

Пестун, послав охотнику долгий испытывающий взгляд, опустил нижнюю губу и невидимкой растворился в темноте. Под пихтой неподвижно лежал медвежонок, уронив голову на землю. Его впалые бока чуть заметно поднимались и с дрожью опускались. Слышался еле уловимый не то свист, не то стон. Маркелыч не понимал, что происходит. Убить немощного медвежонка – означало убить в себе добрые чувства, покалечить душу. Малыш будет приходить во сне, преследовать на тропе, всюду стоять перед глазами.

– Убирайся, дурачок, – крикнул он, подбадривая себя. – Скоро прибегут собаки. Штаны спустят.

Медвежонок с трудом приподнял голову и снова уронил ее на толстый корень.

– Не дури, брат. Где мать потерял?

И вдруг дерзкая мысль осенила охотника. Все еще держа наизготове карабин, он снова попятился в сени. В избушке, в неразобранном после охоты рюкзаке, отыскал фонарик, засветив его, вернулся. Яркий узкий лучик, скользнув по таежке, высветил раскисшую от дождя землю, выхватил мокрые деревья, уперся в болото, остановился на медвежонке.

Тайга шумела. На смену моросящему дождю опять пришел мокрый снег. Некоторое время охотник еще стоял, не выпуская из рук карабин. Для полной уверенности отступил в темноту, подальше от костра. Затем медленно и бесшумно двинулся к зверю Слух и зрение охотника были напряжены. Он улавливал каждый шорох, чувствовал каждое движение в лесу, направляя туда оружие. Ночью тайга непредсказуема: за каждым деревом, кустиком, колоди-ной таится опасность, готовая в любую минуту обернуться бедой, обрушиться на одинокого человека.

Маркелыч шаг за шагом осторожно приближался к медвежонку. Когда охотник тронул зверя ногой, тот даже не шевельнулся. Сунув руку под мышку малышу, Маркелыч понял, что звереныш болен. Он слаб и худ.

– Вон оно что! Горе ты мое. Где так угораздило? – вздохнул Маркелыч и, не раздумывая, подхватил медвежонка и заторопился в избушку.

Опасные метры, отделяющие кромку болота от зимовья, бежал. Весенний урок встречи с медведицей по насту не прошел даром. Он опасался медведицы и, когда бежал к избушке, будто чувствовал ее спиной.

В зимовье зажег лампу и тяжело опустился на нары. Охотник устал. Пот ручейками катился по лицу, парила энцефалитка. В зимовье было жарко, но охотник не хотел открывать дверь. Решил подождать собак – с ними надежнее.

Лежавший на полу медвежонок пошевелился, приподнял голову. Мутными глазами уставился на охотника. Из пасти, покрытой по краям засохшей кровавой пеной, вырывалось тяжелое дыхание. Он со стоном поднялся и снова упал на пол, закрыв глаза.

Тепло морило охотника, клонило в сон. Но, пересилив себя, он встряхнулся, попил горячего взбадривающего чая и наклонился над медвежонком.

– Что же произошло, дружище?

Звереныш словно понял охотника. Слабо шевельнулся и, застонав, с трудом приподнял голову.

– Не серчай. Все уладится, – приговаривал таежник, осторожно ощупывая бока зверя. Пытаясь найти причину болезни, он переворачивал медвежонка с боку на бок, прощупывая спину и грудь. Густая закатавшаяся шерсть мешала. Где-то внутри у медвежонка булькало так, как будто выливают из бутылки воду, опустив ее горлышком вниз.

На теле не было ни следов насилия, ни царапин.

«Простудился, бедолага», – решил Маркелыч.

Он достал с полки плотно закупоренную бутылку с разжиженным медвежьим салом, плеснул в кружку водки и все это размешал. Потом долго бился, чтобы разжать пасть зверя. Медвежонок свирепо рычал, отбиваясь лапами, но, обессилев, сдался и терпеливо принял лекарство, чихая и отфыркиваясь.

Охотник бросил в угол избушки поношенную фуфайку, перенес туда больного зверя. Налив в чашку воды, поставил перед мордой. Медвежонок стараний человека не признавал. Просверлив его жгучим взглядом, сильным взмахом лапы отшвырнул чашку, затаился под нарами.

– С норовом, – ухмыльнулся таежник. – Голод не тетка, еще просить будешь.

Скоро медвежонок, вздрагивая, засопел, блаженно вытянув лапы. Бэр впервые за время нелегкого пути спокойно спал. Ему снилось овсяное поле, Фур и Мо, долгая тропа в Кедровую падь Он слышал голос матери-медведицы. Она была рядом и все время звала его. Он вздрагивал, пытаясь вскочить. Ему слышались то выстрелы на овсяном поле, то буря в древнем лесу. Тогда в бессилии он начинал метаться, рычать и сучить ногами, пытаясь спрятаться в глубокой берлоге, сделанной пестуном. Болезнь долго не отпускала его, прижимая к полу.

* * *

В маленькое окно зимовья сочился предутренний скупой свет. Маркелыч открыл глаза. Под нарами ровно посапывал медвежонок. Изба за ночь настыла. Охотник пошевелился – оставлять нагретый за ночь спальник не хотелось. Но, пересилив себя, он неохотно поднялся. Затопил печь и, набросив на плечи куртку, вышел на улицу.

В тайгу пришла зима. Всюду лежал снег. Мороз тоже не заставил себя долго ждать. Зимовье окружили хмурые стылые деревья. Среди темнохвойной тайги виднелись редкие березы и осины, давно потерявшие листву. На фоне темного леса они были сиротливы и одиноки.

С вечера приготовленный в ведрах корм для собак подернулся тонкой корочкой льда. У болота шелестела сухая обмерзшая трава. Снегу выпало не так уж много, но за ночь он успел смерзнуться и поскрипывал под мягкими тапочками охотника.

Маркелыч заглянул под навес с дровами, сходил к бане – собак все еще не было. Это огорчило и озадачило его. В лесу копился предутренний свет. Но было еще темно. Поеживаясь от холода, он вернулся в избушку. Жаром тянуло от раскрасневшейся печки. От нагретых стен зимовья пахло смолой, пригоревшим чаем. Схватив рукавицу, Маркелыч быстро сдернул с печки пустой раскаленный чайник. Ни в ведре, ни в умывальнике не оказалось воды. Он вспомнил, что, провозившись с медвежонком, забыл сходить к колодцу.

Надернув на босу ногу сапоги, охотник кинулся к болоту. Он умел ценить короткое световое время в тайге – полчаса, сбереженные утром, понадобятся вечером, чтобы засветло вернуться с пути-ка. Коротать ночь в тайге у костра не любил. Такие ночевки всегда непредсказуемы, опасны болезнями. Холодно и неуютно долгой ночью у костра.

Неглубокий колодец прихватило морозом, привалило снегом. Нащупав ногой крышку, Маркелыч открыл ее. Даже под ней вода затянулась ровным прозрачным льдом, сквозь которое виднелось илистое дно. Он разбил каблуком сапога лед, набрал в ведро воды и пошел к избушке. В окне желтым пятном пиликала лампа. Со стороны путика охотник заметил свежий след. Он тянулся к зимовью и терялся в сенях. И сразу же у прикрытой двери увидел медведя. Пестун стоял и смотрел не на Маркелыча, а в приоткрытую дверь избушки. Он был невозмутим и спокоен.

Маркелыч струхнул немного. Поставив на снег ведро, он нырнул за толстую пихту, под которой вечером подобрал больного медвежонка. Босые ноги в сапогах стали стынуть, и тело знобило.

«Правду говорят знающие люди, что в тайге без ружья даже до ветру сходить нельзя, – запоздало упрекнул он себя. – Что за напасть? Уморят меня звери».

О мысли о медведице его снова передернуло. Стало холодно, но не от мороза, а от невеселых дум. Маркелыч понимал свое незавидное положение. Вспомнились собаки, и опять пожалел, что их не было рядом. Видно, потерялись в лесу. Беда не приходит в одиночку. Обязательно тащит за собой непомерные испытания, которых в тайге и без того хватает.

Минуты ожидания тянулись медленно. Чтобы не выдать себя, Маркелыч не шевелился, стараясь быть незамеченным. Корил себя: нельзя опрометчиво поступать в тайге. Нельзя.

Пестун постоял, потоптался в сенях и, развернувшись, не спеша, прошел мимо охотника, чуть не опрокинув ведро с водой. У свежей проруби остановился, уныло посмотрел в сторону зимовья, пристально уставился на человека. В затуманенных светло-карих глазах зверя была тоска.

И вдруг Маркелыч понял все, что произошло в тайге, чего от него так долго добивается пестун. Зверь не хотел человеку зла – он просил помочь его горю. Он жалился охотнику на свою судьбу, на бродячую и опасную жизнь. И именно в эту минуту человек и зверь поняли друг друга.

Фур искал в глазах охотника одобрения своего поступка, просил защиты от бед, которые разом обрушились на его медвежью семью. Всем своим видом он говорил, что доверяет доброму человеку. В размеренных движениях, спокойных и ласковых глазах охотника Фур видел силу. Она покоряла его.

Маркелыч забыл про избушку и воду, не замечая быстро мчавшегося времени. Он все стоял и смотрел на унылого зверя.

Незаметно пришло яркое утро.

– Шагай, дружок, – тихо сказал охотник. – Торопись… Зима не за горами. Поди, берлоги еще нет? Застынешь… До больших морозов остались считанные дни.

Пестун, качнув головой, насторожился. Но беззлобный тон, тихий голос человека успокоили его. Он переступал с ноги на ногу, так и не решаясь тронуться с места. Фур хотел окончательно убедиться: правильно ли он поступил? Можно ли довериться охотнику?

– Ну-ну… У меня, дружок, дел невпроворот. И не переживай о меньшом. Сохраню… Верь слову таежника. Подстыл он маленько, да и ребра наджабил. Опухоль на боку у него. До свадьбы заживет. Шагай…

Фур глазами пытал охотника: не врешь? Можно верить? Бросив прощальный пронзительный взгляд и, не торопясь, направился по охотничьему путику в сторону Кедровой пади. Он скоро скрылся в ельнике, которым были густо покрыты увалы и разлоги.

* * *

Маркелыч торопился к зимовью. Спотыкаясь и падая, он бежал по тропе. Куртка нараспашку, энцефалитка пропиталась потом. В одной руке он держал мокрую шапку, в другой – ружье. Резиновые сапоги срывались со скользкого колодника, и охотник снова плашмя падал на землю. Сердце гулко колотилось, готовое выпрыгнуть из груди, дыхание сбивалось. Чувство тревоги подстегивало его.

У избушки заливались громким и злобным лаем собаки. Поднявшись на крутой взлобок, Маркелыч отчетливо услышал звон битого стекла, отчаянную брань:

– Не на того нарвался, скотина. Только высуни башку…

Охотник не заметил, как на ходу машинально приставил к дереву ружье, бросил на тропу шапку и, не помня себя, как зверь, почувствовавший опасность, перемахнул загородившую тропу валежину. Последние метры он уже не бежал, а, казалось, летел.

У зимовья матюгался Витюховский. Просунув ружье в окно, он выискивал цель. Не помня себя, Маркелыч подскочил к егерю и, ухватившись за ствол ружья, рванул на себя.

Некоторое время оба сидели на снегу и смотрели друг на друга.

– Спятил? – наконец опомнился Витюховский.

– А тебя просили? – переводя дыхание, выпалил охотник.

Только сейчас он почувствовал в теле слабость. Подниматься не хотелось. Лежать бы вот так на снегу и не о чем не думать, забыться на время. Но собрав остатки сил, Маркелыч поднялся, пошел к сеням и оттуда выдворил озлобленных чужих собак.

На столе поблескивало осколками разбитое стекло. Сквозняком шевелило обвисший из пазов избушки сухой мох. Медвежонок урчал под нарами. Но, увидев Маркелыча, успокоился. Бэр видел, что бородатый охотник как всегда спокоен и внушителен. Он не шумел, как тот пришлый человек, не ругался, не бил в окне стекла, не натравливал на него собак. Притягательная сила сквозила в его улыбке. Бэр чувствовал неподдельную доброту, которая исходила от его ровного голоса, глаз и рук. Поглядывая на охотника, он блаженно жмурился, понимающе мотал головой, выдавливая из глотки отрывистые мягкие звуки.

Медвежонок робко подошел к таежнику, обнюхал его сапоги, на которых таял прилипший снег, поднялся на задние лапы, передние положил ему на колени. Вздохнул. Этот глубокий вздох показался Маркелычу печальным. Он понял, что хотел сказать зверь. Нелегка жизнь в тайге не только для медведя, но и для человека. Кругом несправедливость, и даже здесь, в избушке, она не обходит их стороной.

Чтобы привлечь к себе внимание хозяина, медвежонок вцепился когтями в руку. Стоял неподвижно и смотрел ему в глаза. Потом недовольно засопел, коснулся холодным носом его лица, шершавым языком лизнул щеку.

Услышав голос чужого человека, Бэр сжался. Быстро юркнул под нары, забился в угол.

– Одичал в лесу! – возмутился егерь. Его глаза шарили по углам избушки.

– Закрой дверь, – резко сказал Маркелыч и, помолчав, добавил. – Лучше, с другой стороны.

В избушке холодно. В окно сквозило. Маркелыч поднялся с чурки, затопил печь. Надо заделать окно. На полке нашел целлофановый мешок и, Натянув его на проем, закрепил гвоздями. Когда дрова жарко взялись, охотник стянул сапоги, вынул из них влажные стельки, повесил сушить на гвозди.

Егерь насупился. Засунув в карманы озябшие руки, он искоса поглядывал под нары. Когда в избушке стало тепло, Витюховский вынул из рюкзака объемистую папку с бумагами, развернул ее на столе.

– Лицензия на отстрел медведя есть?

– Откуда ей взяться, – откровенно признался Маркелыч.

– Бумагу будем писать, – решительно сказал егерь, вынимая из папки бланк протокола.

– Зачем такие шутки, Витюховский?

– Я при деле.

– В ситуации разобраться надо. Ты же только вчера сам охотником был.

– Вчера не сегодня. Теперь сам с усам. Понял? – самодовольно похлопал рукой егерь по пухлой папке. – Десять лет по тайге рюкзак начальника носил, чтобы в люди выбиться.

Спрятав лукавые, быстро бегающие глаза, Витюховский взял ручку, повертел ее в руках, занес над протоколом:

– Ничего не поделаешь: служба такая. У тебя управлюсь, к Архипову подамся. У него работы мне хватит на неделю. За вами глаз да глаз нужен.

– Зачем протокол? – возразил Маркелыч.

– Для порядка. Распоясались вы тут. Удержу нет. Не успеваю отчеты стряпать. План довели. Если уж чего не так, то прости, мужик. Обязан… – быстро говорил Витюховский, шаря плутоватыми глазами по полу, полке, стенам избушки, выискивая новые доказательства.

– Всех под одну гребенку чешешь? – пристально поглядел Маркелыч на гостя.

Слова охотника егерь пропустил мимо ушей. Небрежно пригладил рукой темные прямые волосы, стал пытать:

– Откуда медвежонок? Медведицу взял?

Маркелыч презрительно наблюдал за егерем и понимал, для чего он объявился здесь. Ему вспомнились прошлые зимовки в тайге, когда Витюховский под разными предлогами появлялся здесь. Уж так устроила Природа, что участок охотника оказался в окружении многочисленных речек, впадавших в Сочур. Теперь они все именовались бобровыми заказниками. Выбираясь домой, Маркелыч вынужденно, по нескольку раз на лыжах пересекал запрещенные участки. И всякий раз ему приходилось с трудом выбивать в охот-надзоре разрешение, чтобы в определенном месте перейти речку. Сам же Витюховский не признавал законов. Его егерская избушка стояла на высоком берегу Сочура. В разгар охотничьего сезона он появлялся здесь, недолго жил, стреляя зверя и птицу, налаживал ловушки. В своей компании Витюховский хвастался: «Законы писаны для дураков. А умным они на руку».

Маркелыч понимал, что егерь давно мечтает выдворить его с добычливого участка и всякий раз ищет для этого причину, чтобы заполнить нелепостями протокол. Охотнадзор разбираться долго не будет – была бы «бумага». А «бумаги» летели на охотника одна за другой: не там вытропил зверя, капкан поставил не на месте и просто так, лишь бы писалось.

Вся эта мышиная возня Маркелычу изрядно надоела. И он, махнув на все рукой, выполнял трудную работу охотника, как мог, как велела совесть.

Не надеясь найти у егеря сочувствия, он не заметил, как стал увлеченно рассказывать ему о том, как полмесяца назад у избушки появились медвежата. Он не оправдывался, не сетовал на судьбу, а говорил откровенно, часто поглядывая на лежащего под нарами медвежонка.

Бэр внимательно глядел на своего хозяина. Его глаза словно говорили, что на земле было бы совсем плохо, если бы одинокие и обездоленные не могли прийти друг к другу, пожаловаться, попытаться вместе выбраться из нужды.

Витюховский раскатисто, до слез хохотал. Бэр забился в угол.

– Уморил! Сочинитель! Где сужет слямзил?

– Как хочешь, – развел руками охотник.

– У меня тоже случай был. Знаешь же мое зимовье? Так вот за ним, на угоре, медведь берлогу вырыл. Хотел я утром на суп рябчиков пострелять. Прихватил с собой одностволку двадцать восьмого калибра. А тут собаки на берлогу напоролись. Я недолго думал: тэрц-тэрц-терц… Есть! Из мухобойки… Можешь поверить?

– Что поделаешь, коль так случилось, – вздохнул Маркелыч. – Не вышвыривать же зверя! Зима на дворе. Перебьемся вдвоем тут как-нибудь.

Витюховский задумался. Блеснув глазами, ответил:

– Решенье примем. Протокол на вынужденный отстрел зверя сочиним. Это нам наплевать. Подпишешь? Счас уж ночь. Утром займемся медведем. Ошкурить недолго. Желчь счас в цене.

Маркелыч нахмурился, злобно глянул на егеря:

– Тронешь – руки поганые оторву.

Лицо Витюховского побагровело. Руки судорожно дрогнули. Сквозь зубы он процедил:

– Но-но… ерой. Полегче на поворотах. Нэ-э-э… положено в зимовье зверье держать. По Конституции нэ-э-э положено. Меры безопасности требо блюсти. То-то… Много на себя берешь. Как бы хребтина не погнулась.

В избушке тихо. На улице высветилась полная ярко-желтая луна. Ее края мерцали. На небе одна за другой вспыхивали яркие морозные звезды. Они сверкали синим огнем, часто мигали, излучая на землю волшебный свет.

К зимовью незаметно подкралась глубокая ночь, долгая, молчаливая…