Текст книги "Стынь неба осеннего"

Глава XVIII. Надо выжить…

Ворон Крэк известил тайгу о надвигающейся беде. Он зловеще и надрывно вещал:

– Крэк, крэк…

В густом темном ельнике зашевелилась куча снега и из-под выворотня показалась огромная голова медведя. Зверь от чуткого носа до лап был в снегу. Каждых его тяжелый выдох клубился паром над ним, оседая инеем на низких кедровых ветках. На голове, шее, боках неизвестно чего было больше – снега или инея.

После долгого перехода по глубокому снегу медведь отдыхал на дне ямы, между корней кряжистого дерева. Всякий раз, выбиваясь из сил, он тщательно выбирал укромное место, где был бы незамеченным, но сам мог при любой опасности первым броситься на врага, стремительным прыжком достать его, одним ударом сильной лапы опрокинуть навзничь, растерзать.

Зверь был голоден и озлоблен. Уже более недели ему не везло. Охота не удавалась: мешал снег. Чуткие лоси при малейшей опасности скрывались в тайге, напуганные, тотчас же покидали обжитые места, уходили без остановки далеко на юг. Только большой опыт да великое терпение медведя изредка помогали подкараулить зазевавшегося лося. Но за прошедшую неделю ему, кроме мелочи – двух тощих и больных зайцев ничего не удалось добыть. Накопленный летом жир словно таял. Этому помогали сильные морозы, от которых медведь постоянно мерз. В пустом желудке подсасывало и ему ничего не оставалось делать, как брести неизвестно куда. В каждом перелеске, за каждым деревом ему чудилась добыча, но в лесу было пусто. Лишь росомаха Росса неотступно следовала за ним. Она, то появлялась неожиданно, то ненадолго исчезала. Росса тоже была голодна, но удача изредка сопутствовала ей. Добычу она брала хитростью. Неотступно преследуя медведя, с нетерпением ждала, когда обессиленный зверь уткнется головой в снег. Тогда придет час расправы и великого торжества. Шатун был на редкость вынослив, и это раздражало ее. И они вдвоем, медведь и росомаха, как заклятые враги, коротали голодное время, укладываясь на ночь в густых ельниках, с рассветом поднимались и, накапливая злобу, снова медленно продвигались тайгой вдоль Сочура. Каждый из них ненавидел и раздражал друг друга, ожидая, кто умрет первым.

Росса тоскливо и жадно смотрела на унылого зверя. Она видела, что с каждым днем он тощал. Брел по глубокому снегу, понурив голову. Сама росомаха кашляла и чихала. Так, голодные и обессиленные, они бродили по тайге, подстерегая друг друга.

Как-то Бэру на пути повстречалась охотничья избушка. Он знал, как в ней себя вести, где можно поживиться. Но в последнее время жилье человека стало настораживать его. Увидев избушку, он огляделся, принюхался и, убедившись в полной безопасности, на махе пошел к ней. Открыв дверь, он сразу понял, что здесь давно никто не живет – избушка выстыла, взялась по углам и стенам изморозью.

Здесь Бэр немного утолил голод. Пока он хрустел зачерствелыми сухарями, росомаха стояла у распахнутой двери, пуская слюну, ненавидяще сверкая глазами.

Голодному зверю мешочка сухарей мало. И он, вспомнив былое время, решил проверить все избушки в тайге. Но они были безжизненны – люди ушли из пустой тайги…

– Крэк, крэк… – напомнил ворон.

Предрассветные сумерки рассеялись, и первые лучи багрового зимнего солнца, предвещавшего морозный день, легли на белые сугробы.

Бэр боковым зрением увидел, как рядом на дерево вихрем взметнулась росомаха. И сразу же перед ним появился огромный матерый волк. Старый волк, видимо, вожак стаи, гордо и спокойно смотрел на медведя. В то время, как чуть в стороне метнулись темные тени, полукольцом обступая жертву. Стая голодных волков едва бы решилась на рискованную охоту, но ей, как и медведю, в последнее время тоже не везло. Еще летом, они порезали в Кедровой пади молодых лосей и телят. Участь старых лосей была в руках человека с ружьем и вертолетом. Лишь малая часть сильных зверей уцелела. Оставшиеся лоси ринулись на поиски новых укромных мест, сменили пути миграции.

Жестокая неудержимая злоба переполнила широкую грудь вожака. Желто-зеленые глаза, наполненные гневом, горели. И он, не мигая, смотрел на жертву, еще выжидая, когда послушная и опытная стая займет свои места, свои позиции, чтобы мгновенно, одним порывом, не страшась смерти, напасть на сильного врага, смять его, уничтожить и растерзать. Стая ждала команды. Матерый волк разумно и точно выбирал момент боевой удачи.

Побывавший не один раз в передрягах, медведь сразу оценил обстановку. Расправиться с одним волком, даже матерым, ему не составит особого труда. Но когда окружила стая! И он приготовился к обороне, прижав зад к стволу толстого дерева, напряг мускулы, ожидая смертельной схватки.

Бэру можно было отступить в густолесье, где снег много мельче, и волки там беспомощны перед сильным противником. Но он понимал, что это делать уже поздно. А еще можно было быстро развернуться и вскарабкаться на дерево, как сделала росомаха, как делал это сам не раз. Но стремительному волку хватит секунды, чтобы метнуться в прыжке и острыми когтями развалить полость жертвы…

Волк-вожак, напружинив тело, все стоял, не спуская острых глаз с медведя, искоса наблюдая за действиями стаи. Как предводитель, он всем своим видом, как бы спрашивал подчиненных: все ли заняли свои места? Все ли готовы для боя? А каждый волк стаи, ощетинившись, уже ждал условного знака вожака, хоронясь до поры до времени за деревьями, за сугробами снега.

Бэр видел, как волки окружали его, и понимал, что они ждали приказа. Он не был уверен в безопасности своего тыла и поэтому плотнее прижался к дереву, с любой стороны ожидая нападения.

И в тот самый момент, когда вожак готов был сделать первый сильный прыжок, может, даже решающий для всей стаи, молниеносно рвануть зубами жертву, перед ним объявился большой черный кобель породы лайка.

Прыжка вожака с нетерпением ждала вся стая. Ждала как сигнал, как призыв к нападению. Волки уже ощущали запах теплой крови, видели алую, бьющую на снег струю. Клацая зубами, они нетерпеливо, часто переставляли лапами, чтобы утрамбовать снег, чтобы в решающий момент уверенно оттолкнуться и сделать общее дело, ради которого они так долго выслеживали по следу медведя. Но, к их всеобщему удивлению и разочарованию, этого не произошло. Вожак вовремя не дал отработанный годами сигнал, был упущен тот момент азарта, который в охоте всегда решал исход дела. Намерение стаи расстроились.

Волки стояли в растерянности и не понимали, что произошло. Почему прибившийся к ним три года назад кобель восстал против их признанного сильного вожака. Что случилось? Ведь еще тогда они могли растерзать скитавшуюся по лесу тощую собаку. Остаться в живых ей помог случай. Анчар по старой привычке охоты с человеком облаивал лося. Поставить поставил, а сделать с ним ничего не мог. Лай собаки услышали волки. Они бесшумно и осторожно легким наметом приближались к зверю. Шли они быстро, зная о том, что на сигнал собаки обязательно следом придет человек с ружьем.

Сохатый упорно оборонялся. Окруженный стаей, он не подпускал волков, не давая им зайти сзади, угрожал каждому из них смертоносными копытами. И уже прорвав плотное кольцо нападающих волков, кинулся было в чащу. Путь лосю преградил Анчар, ухватив его за ноздри. Секунды замешательства зверя хватило стае, чтобы расправиться с ним, непокорным и своенравным. Волки мгновенно набросились на жертву, терзали, рвали зубами, наслаждались парной кровью.

Голодный Анчар жадно глотал большие куски мяса. Никто из волков сначала не обратил на него внимания. Но когда трапеза была закончена, и стая улеглась рядом с парившем мясом, волчица-мать увидела чужака. Он лежал около головы зверя, свернувшись в клубок. Волчица лениво поднялась и, злобно оскалившись, подошла к собаке. Стая насторожилась, готовая исполнить волю волчицы.

Волки бы растерзали чужака, но они были сыты. А вожак, загородив собой собаку, заставил вернуться волчицу на прежнее место.

Кобель-чужак не был отвергнут. Волки понимали, что он помог им овладеть добычей. Если вожак не возражает, то стае ничего не остается делать, как подчиниться его воле, его силе, его праву защищать их, находить добычу и управлять их действиями, как он хочет, как подсказывает его опыт.

И вот теперь он, приблудный Анчар, стоял напротив вожака, ощетинившийся, озлобленный, готовый к борьбе с ним, с самым сильным волком во всей округе. Он забыл про неоспоримый закон, по которому вся стая обязана подчиняться вожаку. Действия Анчара были против всяких правил.

Волки не понимали происходящего. Они доверительно смотрели на своего повелителя и внимательно наблюдали за выражением его морды. Он должен подать условный знак, и тогда вся стая набросится не на жертву-медведя, а на не подчинившегося чужака, отвергнувшего законы их стаи, набросятся на любого, даже будь это не собака, а их соплеменник. Тогда они разорвут его в клочья. Покажут каждому волку из стаи, что в лютые голодные дни они всегда должны быть вместе.

Стая – это сила, пища и сама жизнь. Но вожак по-прежнему не подавал знака. Не призывал их. Они еще настороженно, но уже с любопытством смотрели на него: как поведет себя дальше вожак? Сумеет ли справиться с врагом, повергнуть его? И что им делать, когда рядом с ними, прижавшись к дереву, стоит медведь, готовый в любую минуту уничтожить не только вожака с собакой, но и каждого из них, потерявших азарт, растерянных и удивленных. Они не понимали, почему чужак против власти вожака. Вожак и сам не понимал происходящего. Чужак, оскалив клыки, шел на него. Он был уверен в себе: если поколебал решимость стаи, то уж справиться с одним волком у него хватит сноровки и сил.

Однако старый волк, выдержав угрожающий взгляд противника, обнажил в оскале крепкие, чуть желтоватые клыки. Он не тот, кого можно взять на испуг. Многое он видел на своем веку, выдержал не одну схватку. Встав вполоборота, он сделал обманный маневр, чтобы молниеносным броском повергнуть врага. Ему надо быть примером для молодых волков. В тайге только сила, ловкость и коварство дают возможность выжить. Сейчас он обрушится на чужака грудью, вонзит в его загривок клыки, остервенело рванет, и противник рухнет на снег, а из глубоких его ран хлынет дымящаяся кровь. Тогда уже стая налетит на ослушника, жестоко расправиться с ним. И он снова утвердит себя хозяином стаи, ее повелителем.

И в это время под деревом взметнулся снег. Чуть замешкавшийся вожак упал с переломанным позвоночником. Он громко и отчаянно заскулил. Но, попав в лапы медведя, взлетел в воздух, перевернулся и упал под деревом, распластавшись, остался лежать неподвижно.

Анчар успел отскочить в сторону. Обескураженная стая, потеряв вожака, отступала вглубь пихтача. Волки не просто отступали, а при неожиданном повороте дела не в их пользу растерялись, отказавшись от своих намерений.

Анчар приблизился к разгневанному зверю. Он помнил его силу по тем временам, когда они втроем бродили по лесным избушкам в поисках пищи. Давно не стало Лапки, утонувшей в полынье. И сам Анчар теперь не тот, каким был, когда доверялся людям, беспрекословно исполнял их волю. Он стал зверем, как и все дикие звери, бродившие по тайге. Но его отличало от них то, что ему не изменяли пытливый ум, выносливость и небывалая сообразительность. Это было его достоинством, оно помогало выжить, быстрее находить добычу. Волки чувствовали это превосходство и поэтому приняли в стаю. Он давно бы возглавил ее, но непомерный пыл кобеля всякий раз охлаждал опытный вожак. Старый предводитель незаметно учил Анчара, как угадывать действия каждого волка, как вести себя в стае, как управлять ею. Большой черный кобель нравился вожаку. Анчар не раз спасал стаю, уводя ее из-под носа людей, когда они устраивали облаву. Особенно вожаку нравились маневры Анчара, когда над тайгой летал вертолет. В эти минуты разброда и отчаяния стая становилась неуправляемой. Анчар находил выход: прятал волков в пустых избушках, под глубокими выворотнями, и люди улетали ни с чем. Авторитет сильного кобеля возрастал с каждым днем. Волки иногда даже сомневались, кому надо подчиняться: старому вожаку или большому Анчару.

И вот вожака не стало – его разорвал медведь. Шатун с жадностью глотал парившие куски мяса, оставляя лишь мокрые клочья волчьей шерсти. На том месте, где недавно стоял вожак, Анчар увидел утоптанный и густо забрызганный кровью снег.

Изумленная и перепуганная стая торопливо уходила в тайгу, оставляя на снежной целине свой бесконечный след.

Анчар не торопился трогаться с места. Медведь-шатун узнавал и не узнавал его. Он мельком глянул на кобеля и, успокоенный, сыто отрыгая, улегся под выскорью, где его потревожили волки.

Вот он снова поднял большую голову, насторожился. Над лесом кружил ворон, кричал, негодуя, что ему не оставили поживы. Он так старался, ожидая развязки! Никому из победителей не пришло в голову, что Крэк тоже голоден и согласен даже на скудную подачку, оставленную медведем. Но тот не уступил ему даже жалкого кусочка, и ворон, возмущенно хлопая крыльями, надрывно кричал, призывая к возмездию.

Анчар все стоял, вслушиваясь в тайгу. Волки, видно, ушли далеко, не ожидая его приказа. Вольные, они уходили от опасного места, разрушая девственную гладь снегов. Анчар и сам давно почувствовал всю прелесть воли. Нет, он уже никогда не променяет свободу на унижающий его достоинство ошейник. Он свободен, как ветер и вправе распоряжаться собой, своими действиями, поступками, самой жизнью так, как он хочет. День был светел от снегов, от солнца, от безоблачного неба. И Анчар был спокоен: он сделал доброе дело, спас друга от неминуемой смерти.

Медведь-шатун поглядывал на собаку и не верил ей, так, как не верил людям. Его маленькие острые глазки смотрели исподлобья внимательно и вопросительно. Чего ждешь? Беги, пока не поздно. Шумно втягивая воздух, он не проявлял открытой враждебности. Медведь внимательно изучал спасителя.

Анчар улегся на снегу в нескольких метрах от зверя. Волнение еще не прошло, но он знал, что надо спешить за стаей, пока она не ушла далеко, пока волки еще не поняли происшедшего, не сорганизовались, не обвинили его в неудаче. Его тянуло за стаей. Остаться с медведем означало обречь себя на голодную смерть. В его цепкой памяти еще живет то опасное время, когда они с Кешкой-медведем бродили по тайге. Они с Лапкой оставили теплую берлогу и, голодные, рыскали по лесу, отыскивая живность. Того урока было достаточно, чтобы понять, как дальше жить, что делать. Анчар поднялся, влажными ноздрями беспокойно втянул воздух. Из-под увала несло запахом, оставленным волками. Но этот запах был перемешан с другим, влекущим и будоражащим его. Где-то рядом стоял лось.

Кобель нервно вздрогнул. Печальными глазами посмотрел на шатуна, словно прощаясь, и, несмотря на густые заросли, быстро и бесшумно помчался вдоль пихтового колка – совсем не туда, куда устремилась стая, а наперерез ей. Поднявшись на склон, Анчар остановился и печально посмотрел назад.

Большая голова медведя была чуть повернута в сторону, куда ушел кобель. Он нехотя поднялся и, не оглядываясь, по грудь проваливаясь в снег, медленно побрел в другую сторону. Анчар видел, как с дерева живо соскользнула росомаха, осторожно подошла к убоищу и стала жадно хватать оставшуюся окровавленную шерсть, все время озираясь по сторонам.

Анчар снова уловил, что его волновало. Встречный ветер приносил запах лося, который тревожил его. Тонкое чутье Анчара ничуть не уступало обонянию волка. Он знал, что стае, оставшейся без вожака, трудно будет управиться с крупным зверем. Ее действиями нужно управлять, найти точный момент для загона добычи, молниеносного броска, а потом соблюсти порядок при общей трапезе. Все это для Анчара стало привычным, обыкновенной работой в борьбе за выживание. Напружинив тело, он сделал огромный прыжок и помчался навстречу ветру, не выбирая дороги. Глубокий снег недолго сдерживал его бег. Скоро кобель выбрался на волчью тропу, уже прихваченную морозом, и длинными размеренными бросками помчался догонять стаю. Бежал он легко и неутомимо.

* * *

К вечеру подморозило сильнее. Раздвигая мощной грудью глубокий снег, к берегу Сочура брел бурый медведь. Мороз буквально обжигал горло. По берегам реки снег мельче – его выдувало ветрами, там можно надеяться на удачу. Мяса волка ему хватило ненадолго. И теперь снова гонимый голодом шатун был рад любой добыче, пусть даже незначительной, вроде зайца. Морда его закуржавела, вокруг пасти мгновенно нарастал лед, нельзя было облизнуться. Лапам холодно. Шатун знал, что страшный мороз не принесет удачи на охоте, но он шел, не зная куда. Теперь его гнали мороз и голод.

Медведя стряхнул громкий треск сучьев. Он остановился, вжимаясь в снег, готовясь к прыжку и, повернув голову туда, где снова заскрипел снег. Оттуда послышалось отрывистое дыхание большого зверя. Мимо шатуна быстрым галопом бежал лось Хрип. До этого лосиных следов Бэр не видел. Видно, это последний лось, оставшийся на зимовку в Кедровой пади.

Лось бежал, высоко выбрасывая из снега передние ноги, закинув на спину рогатую голову. Из его широко разинутой пасти летели по сторонам клубы пены. Зверь задыхался. Он, казалось, хотел вобрать в легкие весь таежный воздух, чтобы найти силы для спасения. Увидев медведя, Хрип метнулся в чащу и остановился. Часто семеня ногами, он смотрел не на шатуна, а назад. Только чуть позже поглядел на медведя – в нем он будто искал спасение. Шумно вобрав воздух, лось сделал огромный прыжок в сторону и помчался не к реке, где его по льду обязательно настигнут враги, а ломанулся в самую непроходимую чащобу. Острое ощущение гибели придавало сил крупному зверю. Хрип быстро скрылся за густым подростом.

Только спустя полчаса на сосновом склоне появились волки, впереди которых огромными прыжками мчался их вожак, черный большой Анчар.

Шатун быстро оценил обстановку. Он понял, что мудрый Хрип стае не по зубам. Значит, в ближайшее время не будет пира волкам и воронью. И тогда он решил незамеченным скрыться в густолесье, на всякий случай схорониться за огромным выворотнем, попытать удачи – одним мощным ударом лапы прикончить чуть зазевавшегося волка.

Мясо волка противно пахнет потом и псиной, но даже такая ничтожная добыча может на несколько дней продлить жизнь…

Шатун, утопая в глубоких снегах разлога, с трудом выбрался на высокий взлобок, где жалким островком сиротливо возвышались оставшиеся после лесозаготовителей высоченные сосны. Они тревожно шумели, качались из стороны в сторону. Насколько хватало глаз, вокруг сосняка и дальше, распростерлась огромная безжизненная пустыня с поваленными и истерзанными деревьями на ней, грудами сучьев и порубочных остатков, штабелями заброшенного полусгнившего леса.

Медведь посмотрел на запад. Там падал и ломался лес. В морозном воздухе стоял непрерывный гул тракторов. И в этом общем шуме трудно было распознать, где валятся наземь деревья, а где корежит и уродует тайгу тяжелая неуклюжая техника.

Там люди. Медведь их теперь сторонился. Он понимал, что в их делах что-то изменилось: гул моторов, стук топоров, шум бензопил, падающие деревья – все тревожило и волновало его.

Шатун повернул запорошенную снегом большую косматую голову в сторону Сочура. От обреза правого берега реки начинались мертвые гари. Он знал, что обугленные после пожара разгарки тянулись на много десятков километров к востоку. Там, в конце их, почти у самых селений человека, начинаются обширные поля с окрайками березовых колков, где летом кое-где колосилась редкая рожь и пшеница, вызревал хлипкий овес.

Вверх по течению Сочура тоже безжизненная, когда-то хвойная тайга, теперь загубленная шелкопрядом.

В низовьях реки на корню высыхают древние сосновые леса, заброшенные вздымщиками, которые высосали из стволов последние капли ценной жизнедеятельной смолы. Обескровленные сосны будут долго и трудно умирать на корню. И придет то время, когда ветровал устелет ими мшистую землю, образовав непроходимые завалы и преграды. В борах уже не стало ягод. Покинули звери и птицы веками обжитые места.

Куда податься? Куда пойти? В любой стороне родного большого края пустынно, одиноко и голодно…

Урочище глухое

I

Весна в этом году запоздала. Но потом разошлась по полям и лесам – не остановить ее. Хотя темными ночами по колкам и полянам прохаживался двадцатиградусный мороз, растаявшие озера покрывались тонкой коркой льда, сквозили холодные ветры, но все с большей силой, неудержимо боры наполнялись радостной многоголосицей птиц, разбойным журчанием больших и малых ручьев, которые к полудню становились бурными потоками.

Вслед за весной к урочищу Глухому медленно и трудно продвигалась тяжелая лосиха. Шла в родные края, чтобы найти для будущих лосят место поглуше, побезопаснее.

Кочковатые и топкие, не застывавшие даже зимой болота чередовались крутыми подъемами и спусками, глубокими оврагами, перемеживаясь с гарями. Лосиха часто останавливалась, торопливо кормилась молодыми побегами осинника, рябинника, ивняка. Ноги, изрезанные настом, сильно кровоточили. Когда боль становилась невыносимой, она выбирала густой пихтовый колок и ложилась. Отдыхала недолго: надо было спешить.

И снова, пробираясь через высокие заломы, пересекая бесконечно широкие гари, падая и застревая в топких таежных болотах, медленно тянула свою тропу на юг.

Однажды в мутном рассвете утра лосиха остановилась у кромки мшистого болота. Узнавала и не узнавала родные места.

Зорко оглядела далеко просматриваемое болото. Дальше темнел широкий разлив, который разделял густой нетронутый пихтач от высокой сосновой гривы, где она родилась и куда так долго шла темными весенними ночами. Выбрав место посуше, легла в зарослях густого ельника, положив голову на исцарапанный о колючие прутья бок. Устало закрыла глаза, но и сквозь дрему слышала каждый лесной шорох, гомон птиц и мерный перелив воды через вросшую колодину.

Вскоре по медным сосновым стволам пробежали первые солнечные лучики. А через мгновение в лесу все засверкало, запело. Теплом наполнилась тайга. Пришел весенний день.

Еще как следует не отдохнув, лосиха медленно поднялась и, осторожно ступая, побрела вдоль сосновой гривы. Но вот снова остановилась, долго вслушивалась в нарастающий шум весеннего леса. Под ногами на проталинах ломался и хрустел упругий мох-ягель. Где-то рядом задорно чочокал дрозд, настраиваясь, выискивая нужную ноту. Голову кружил хмельной запах распустившейся вербы.

Убедившись в безопасности и надежности глухих мест, лосиха спустилась к ручью, где густо разросся молодой рябинник, подтягивался ивняк. В овраге еще лежал снег. Его со всех сторон подтачивали бойкие весенние воды.

Лосиха с трудом проломала наст, дотянулась до вершинки невысокой тонкой рябинки. Но и пережевывая молодые побеги, она нет-нет, да и вскидывала голову, напружинив тело, долго стояла так, осторожно оглядывая шумную таежку. Так, точно оцепенев, была она еще минуту-другую в неподвижности.

Ее серая фигура сливалась со стволами деревьев и была похожа на большой темный выворотень. Принюхиваясь, она несколько раз втянула в себя влажный воздух, повертела головой, настораживая большие уши, и, не уловив опасности, снова принялась за утреннюю трапезу.