Текст книги "Стынь неба осеннего"

Глава IX. На овсах

Этот год был бедственным для сочурской тайги. Лето стояло жаркое. Огромное солнце с утра до вечера беспощадно палило землю. Жухла и увядала трава, высыхали реки, оставляя на месте глубоких омутов темнеющие глинистые отмели, болела обезвоженная тайга. То там, то здесь в лесах полыхали пожары: тайга вспыхивала, как порох, огонь на глазах разрастался, зверел, пожирая огромные площади. Чтобы затушить их, не хватало людей, вертолетов, техники. В пору пожаров работники лесхоза не знали покоя ни днем, ни ночью. Если им неимоверными усилиями удавалось заглушить один пожар, захлестнувший огромную территорию, то совсем в другой стороне неожиданно вспыхивал новый. Леса горели от забытого туристами костра, небрежно брошенной горящей спички, от валяющейся в сосновом бору пустой бутылки, отражающей, как оптикой, косые лучи солнца, да и просто так, неизвестно от чего. Предполагаемых причин было много. Но только никто не мог конкретно сказать, как уберечь тайгу от стихии. Горела уникальная тайга фактории Сым, страдали и без того истерзанные назимовские леса. В Айдаре занялись штабеля леса.

День выдался на редкость пасмурным, сухим и тихим. С утра хмурилось небо, обволакиваемое тучами, к счастью, собирался дождь. Его ждали люди и звери, трава и лес. Но он все никак не мог завернуть в тайгу – задерживался где-то далеко за Сочуром.

Зева отдыхала в густой пихтовой чаще. Стряхнув сон, она громко зевала. Удовлетворив капризы природы, она давно уже вернулась к малышам, терпеливо взялась за воспитание, наверстывая упущенное время. Окунувшись с головой в семейную жизнь, медведица сразу же отметила своенравный характер Бэра. Он стал непослушным, задиристым и неуравновешенным. Бэр свысока поглядывал на Фура, переставая признавать в нем старшего. Мать долго не разбиралась, кто прав, а кто виноват. Попадало и непослушному медвежонку, и Фуру. Пестун молча сносил незаслуженные обиды. А в другой раз она снова добралась до Бэра. Шлепки ее были до того хлесткими и громкими, что даже отчаянный крик медвежонка не мог заглушить их. После поучительного урока Бэр забрался в траву и, потирая больные места, долго плакал навзрыд, как маленький ребенок. Ни за что, ни про что попало от матери и тихой Мо. Причина неуравновешенности была еще в том, что первое время медвежата раздражали мать. Она была еще под впечатлением медвежьей свадьбы. Ласковый и сильный Пришелец был с ней рядом, снился на коротких лежках. И, как неотступное видение, стоял у нее перед глазами. Зева не могла забыть смертельную медвежью схватку своего избранника и большого старого космача, устрашающе рыскавшего по тайге. Пришелец был намного слабее его, но ловчее и хитрее. Он одержал славную победу и стал единственным и любимым ее мужем.

Частыми ссорами медвежата мешали Зеве мечтать, вспоминать прошедшие незабываемые дни, проведенные с Пришельцем. В такие минуты ее охватывало бешенство. Рассудок терялся. Она вскакивала, разъяренно бросалась на малышей и наводила в семье порядок. Медвежата не узнавали мать. И после нескольких дней, проведенных вместе, стали сторониться ее, даже бояться. Успокоившись, она блаженно закрывала глаза в надежде снова увидеть и почувствовать Пришельца.

Она нашла своих медвежат на краю своего участка, где бывала не часто, на крутом берегу Сочура.

Нежась на солнце, Зева смотрела на давно присмиревшую воду реки, на частые тальники. Сосновый чистый бор далеко просматривался и хорошо принимал горячие утренние лучи.

Пахнуло дымом. Запах его медведица почувствовала сразу. Он ее насторожил. С ним были связаны воспоминания о пасеке, но пороховой дым был резким и сиюминутным. Вдруг она услышала повальный шум огня. Стал слышен треск хвои, который нарастал и, казалось, был уже совсем рядом. Зева не знала лесных пожаров, но сразу поняла, что движется страшная беда.

Медведица тревожно посмотрела на другую сторону Сочура. Там висела сизая дымка, заполняя просветы, обволакивая легким туманом тайгу.

Зева увидела, как стремительно выскочили на противоположный берег реки лоси – бык-рогач и корова с маленьким теленком. Не останавливаясь у воды, словно одним прыжком перемахнули реку, ошалело выпучив глаза, в панике устремились вглубь леса. Лось-бык испуганно хрипел. Зева по гривастой холке и широкой груди узнала Хрипа. Следом за ними прыжками неслась хищная росомаха.

Росса торопилась, испуганно оглядываясь. Вскоре у обреза воды появились два щенка. Жалкие и уставшие, они еле волочили ноги. Росомаха, ухватив зубами первого подвернувшегося щенка, потащила его в воду. Быстро миновав реку, спрятала детеныша в траву, вернулась за другим. Тощий щенок нудно верещал, но терпел.

Зева единственным уцелевшим глазом глянула на ненавистницу и хотела уже отомстить за обиду, за свое уродство, нанесенное весной росомахой, но на отмели появился Пришелец. Медведь бежал и ревел, возможно, огонь опалил уже его, и тело жгла нестерпимая боль. Медведицу озадачило то, что даже увидев ее рядом, он не подошел, а быстро исчез в дымной мгле.

Высоко в небе кружил Крэк – громким отрывистым призывным басом вещал надвигающуюся беду.

Зева поняла, что настал тот час, когда надо спасать себя и медвежат. Громко и испуганно рявкнув, направилась за скрывшимися зверями, а потом перешла на бег.

Медвежата не отставали ни на шаг. Медведица двигалась быстрыми перебежками. Часто останавливаясь, на мгновение замирала, выбирая и выискивая направление, где меньше дыма. Когда она услышала треск полыхающего сушняка и хвои, монотонный и сильный гул пламени, со стоном падающие на землю деревья, понеслась, как обезумевшая, уже не выбирая ни дороги, ни направления. Медвежата, задыхаясь от бега и дыма, еле поспевали за ней. Когда они оступались и падали, с разгона налетая на кусты и деревья, мать терпеливо поджидала их. Как только малыши были рядом, Зева с большей силой и энергией мчалась на восток.

Жар сзади стал постепенно слабеть, отставать, но Зева вела семью в прежнем напряжении. Неудержимая беда гнала ее все дальше. Страх овладел ее сердцем, давил сверху, подгонял сзади, хватая душными и дымными когтями за спину, за бока, за ноги, не давая уверенно ступать на землю.

Медведица уже давно оставила позади Кедровую падь и можно было остановиться. Здесь жара не чувствовалась, но ветер приносил еще слабый дым. И она пошла дальше.

Ночь застала Зеву у окрайки большого поля с высокими валами леса и земли на середине его. Она видела, что рядом плещется наливающиеся колосья не то пшеницы, не то овса. Но хотя она сильно была голодна, еда ее пока не интересовала. Забравшись в середину вала, уже густо заросшего прутняком, малинником и кипреем, медведица ничком упала в траву, придавленная усталостью. Медвежата далеко отстали, но скоро, еле волоча ноги, нагнали мать и тоже упали под куст ольшаника, блаженно вытянув лапы.

* * *

Машина, поднимая клубы дыма, мчалась по проселочной дороге. За рулем уазика сидел молодой веселый паренек лет четырнадцати. Рядом развалился, затягиваясь папиросой, посматривая в боковое окно, мужчина средних лет. Его продолговатое лицо с большим носом было озабочено. Это был Петря Архипов.

На колдобинах и яминах машина сильно гремела расхлестанными бортами. Всякий раз при грохоте кузова Архипов с упреком поглядывал на сына, недовольно морщился.

– С вечера тебе говорил, что поедем. Не машине, а тебе надо подкрутить гайки.

– Некогда было, папаня, – оправдывался сын, легко поворачивая руль.

– За девками мышкуй меньше, – упрекнул отец. – Опять утром явился! Дрыхнешь до обеда.

– Охота ведь!

– Разве охота за юбками? Ишь, за бабами увязался. Медведей шустрить кто будет? Ну, даешь… невтерпеж? – упрекнул сына Архипов. – С такими бортами все зверье разбежится к чертовой матери.

– Сам мог посмотреть…

– Сам с усам, Ванька. Поздно вянькать. Давай-ка травки подкосим да расклиним борта. Тормозни здесь.

– Где?

– Ну, вон, в низинке.

– Не вижу травы! – удивленно посмотрел паренек на отца. – Кругом овес.

– Тормозни, говорят. Овес легче косить.

– Колхозники что скажут?

– Обойдутся…

Дорога пролегла по огромному овсяному полю. На середине его, в низине, Ванька остановил машину.

Архипов живо выпрыгнул из кабины, выхватил из кузова литовку, стал пластать наливающийся соком еще зеленый овес. Ванька неохотно вилами сгребал крутые валки, бросал косовицу в кузов.

Архипов, торопясь, выпластав с полгектара вокруг себя, турнул сына:

– Давай наверх, притопчи малеха.

Ванька неохотно забрался в кузов и, скользом глянув в конец поля, обомлел.

– Чо рот раззявил? Принимай, – прикрикнул отец.

– Глянь, папаня!!! Чуда…

Зева, прежде чем выйти на поле, долго стояла в густом березняке, принюхиваясь. Рядом высилась куча прошлогодней полусгнившей соломы. По полю пробежала и скрылась в низине маленькая машина.

С тех пор как медведица с медвежатами поселилась здесь, она часто видела и слышала проезжающие по дороге машины и трактора. Они, как правило, на поле не останавливались, а спешили куда-то дальше, постепенно теряясь. Так они гудели зачастую с утра до позднего вечера. Откуда ей было знать, что колхозники совершенно не интересовались ею – они косили подрастающий клевер, закладывали глубокие силосные ямы. К торопливым машинам и мирным моторным звукам Зева постепенно привыкла.

Овес-зеленец набирал силу.

Каждое утро Зева по натоптанным тропам вела дружное семейство на окраек поля. Корма всем хватало вволю. Медведи не прилагали особого труда, чтобы найти корм. Они, насытившись вдоволь, большее время отдыхали. Медвежата так же как мать ложились на брюхо и лапами лениво доставали колосья, смачно чмокали. С утра нарождалось новое солнце, и медведи здесь же, у поля в березовом колке, перевернувшись на спину, грели животы, спали, сколько хотели. Когда становилось невыносимо жарко, мать-медведица вела детей к холодному ручью, протекающему по разложью. Медведи с ходу бросались в воду и, наслаждаясь прохладой ручья, подолгу купались, играли и подзадоривали друг друга.

Другой раз перепадали дожди. Впрочем, и они не усугубляли и не омрачали счастья медведей. Овсяный колос морился, становился мягким, сочным и необыкновенно вкусным.

В ненастье медведи забывали про звонкий ручей, переваливаясь, неохотно забирались неподалеку от поля в густую траву и, спрятав от гнуса носы, блаженно отдыхали.

Зева для уверенности поводила влажным чувствительным носом. Попутный ветер нес в ее сторону дурманящий запах перестойных трав, пахло собственным медвежьим духом.

Она смело вышла на поле, выбрав непротоптанные злаки, прилегла и стала с наслаждением сосать чуть желтеющие овсяные колосья. Фур и Бэр, позабыв на время драки, уселись чуть в отдалении. Аккуратная Мо последнее время предпочитала быть рядом с матерью. Братья не мешали ей, и она, переполненная чувством свободы, находила у матери понимание и ласку.

Звери вошли во вкус.

– Карабин, – отрывисто скомандовал Архипов, пластом упав в кузове машины на овес. – Не греми, ради Бога. Морду не высовывай…

Парень, пригнувшись, мягко спрыгнул на землю, без скрипа открыл дверцу машины, небрежно сунул отцу оружие.

Архипов стволом карабина долго выслеживал медведицу. Но мушка ускользала от слезившегося глаза, сливалась с просторным полем, и он никак не мог навести ее на убойное место зверя.

Расстояние было приличное. Это еще больше беспокоило и нервировало Архипова. По опыту он знал, что первый выстрел часто решает исход дела. Он, оторвавшись от мушки, спешно смахивал рукавом с глаз слезу, снова принимался выискивать цель. К тому же нервы сдавали и руки не находили места. Он никак не мог успокоить дрожь.

– Дай мне, – не выдержал Ванька.

– Цыц, желторотый… Не ори под руку. Зверя спугнешь.

Выстрел громом ворвался в тихое солнечное утро. Медведица встала на задние лапы и, вертя головой, все никак не могла понять, что вокруг нее происходит. Подслеповатым одним глазом она видела плохо. Ветер уносил запахи за поле, в противоположную сторону от дороги, где стояла машина.

Зева услышала второй выстрел, и вдруг внезапная боль обожгла ей лапу. Медведица испуганно метнулась к лесу, потом от него, подмяв под себя Мо. Фур с Бэром словно по команде бросились в перелесок.

А выстрелы один за другим щелкали вслед, огненными шмелями летели трассирующие пули, ложась рядом со зверями, впиваясь в землю.

Медведица уже ничего не видела. Она и не слышала, как дребезжащим голосом вскрикнула Мо. Она просила помощи. Мать-медведица сейчас сама спасала свою жизнь.

– Мази-и-ила… – разочарованно протянул парень.

– Без оптики, сам знаешь… – оправдываясь, ответил Архипов.

После резких и громких выстрелов, разбудивших утро, вокруг поля наступила гнетущая тишина. Как будто в лесах вовсе не водилось суетливых птиц, ветер приутих, и стремительное солнце застыло, угнездившись на вершинах леса. Листва на деревьях словно потемнела, взгрустнули росистые травы, овсяное поле призадумалось.

Но через некоторое время в березовом колке пошевелилась птица, издавая пронзительный свист. Полевая пчела умостилась на дурман-траве, надеясь на взятку. Взмыл в небо и стал парить над овсами черный коршун. Он небрежно уронил на землю протяжную дребезжащую трель «Ки-ки-ки», словно насмехаясь над охотниками, а потом мелодично свистнул.

– Я те посмеюсь, – глянув на коршуна, потряс карабином в воздухе Архипов.

– Ладно уж… Чего после драки кулаками махать, – издевался над отцом Ванька, забираясь в кабину.

– В другой раз посмотрю на тебя, – резко ответил отец. И вдруг замер: – Ти-и-ише…

Из-под увала, где совсем недавно были медведи, доносился стон. Даже непосвященный в охоту Ванька понял, что стонет не коршун, и даже не умирающий зверь. Что-то неопределенное верещало там, далеко в траве.

– Однако попал, – с дрожью в голосе сказал Архипов. Он почувствовал, что его сердце трепыхнулось.

– Чего ждем! – азартно напомнил Ванька.

– Не суетись, – ответил отец, обдумывая. – Видел я нонче по весне медведицу. Жуть… По коже мурашки побежали. Хотел всадить ей, да Маркелыч не дал.

– Не дал?

– Противный мужик. Рохля… Говорит, мирная. В соседях живет. В гробу я видел таких соседей. Глазом не моргнешь, как фотокарточку испортит. А то и сожрет, не подавится.

– Вишь, стихло. Окочурился, видно… – насторожился парень, вслушиваясь в тишину.

– Притаился… Поворачивайся и дуй сколько мочи на машине по полю, – приказал Архипов.

– Овес потопчем. Жалко…

– Жалко у пчелки… Соображай тыквой. Чую, там зверь. Желчь пропадет. На лимон потянет.

Архипов взобрался в кузов машины и, взяв карабин наизготовку, ладошкой легонько стукнул по кабине, мол, трогай. Парень включил скорость.

Приминая колесами высокий овес, машина, пробуксовывая, поднялась на пригорок, а потом быстро покатилась в сторону леса. Колеса машины безжалостно приминали спелый колос, вдавливая его в грязь.

Ванька первым увидел медвежонка. Выбравшись из густой травы, он смешно ковылял в сторону березового колка. Включив повышенную скорость, парень быстро нагнал раненого зверя, загородив ему путь машиной в сторону леса.

Медвежонок, отступая задом, оскалил зубы. Злобно рычал, сверкая глазами. На левой лапе, чуть выше запястья пятном выступала кровь. Шальная пуля не пощадила.

– Лови, – крикнул отцу парень, умело управляя машиной.

– Ково, лови! Ишь, храбрый, про стерву забыл? – возмутился Архипов. Он был весь внимание. Глаза его неотступно следили за лесом. – Его мама разом схамат. Гони медведя на середину поля.

Машина медленно наступала на медвежонка. А он неуклюже то ковылял, то пятился в просторное поле.

Когда от леса уже было достаточное расстояние, Архипов, не выпуская из рук карабин, спрыгнул на землю. Пока Ванька останавливал машину, медвежонок уже отковылял метров на двадцать в сторону.

– Возьми в машине тесемку, – крикнул Архипов.

Затем он, придавив к земле звереныша, сделал из веревки удавку и накинул ему на шею. Он решил отвести медвежонка к машине. Вести на веревке, как послушного щенка, рядом с собой. Но звереныш рычал, скулил, упирался, подминая под себя густой высокий овес, бороздя лапами землю. Он рвался в петле и хотел убежать, но удавка захлестнула горло, и дышать стало трудно. Тогда смекалистый Ванька кинулся к машине, взял брезентовую куртку, а вернувшись, накинул сверху, придавил медвежонка.

Архипов с карабином в руке с опаской посматривал по сторонам. Ванька, обхватив медвежонка обеими руками, пер его к машине.

Глава X. Причуды старинного города

Зева опомнилась в глухой непроходимой чаще. Напуганная, она не заметила, как отмахала довольно большое расстояние вглубь тайги. Прыжки были огромны и неровны.

Остановилась медведица в темном лесу. Овсяное поле осталось далеко позади. Медвежата не отставали от матери. Задохнувшись от быстрого бега, они потными мордами устало ткнулись в траву. Немного опомнившись и успокоившись, зева посмотрела на медвежат. Подошла, обнюхала их. Не было маленькой Мо. Тогда она пошла обратно по следу, но скоро вернулась назад, замерла, вслушиваясь в тайгу. В вершинах темных елей шумел ветер.

И вдруг Зева вздрогнула. Рядом, на дереве, уставясь на нее, ярким огнем светились два пронзительных глаза. До сих пор она никого не пугалась. Но нервы до того, видно, сдали, что каждый шорох, подозрительная возня на дереве, шум леса, шелест травы напоминал ей овсяное поле, и она не могла управлять собой. Вот и сейчас блестевшие сверху глаза застали ее врасплох – она застыла, насторожилась.

Она знала, что здесь не может быть никого, кто опасен ей. Но от неожиданности растерялась. Первым желанием было мгновенно метнуться вглубь леса, но присмиревшие медвежата и все нарастающее волнение за Мо остановили ее. Привычка прислушиваться и выжидать была неизменным правилом.

Она подняла голову и стала всматриваться в эти неожиданные странные глаза, но они вдруг погасли. И сразу же гулко и резко, будто выстрел на овсяном поле, раскатился крик филина. Глаза снова блеснули в сумраке и вновь погасли. Зева увидела, что большая птица взмахнула крыльями и перелетела на другое дерево, ухая и скребя когтями затвердевшую кору сука.

Раньше бы Зева не обратила внимания на большую птицу, но сейчас она не могла отойти от напряжения, завладевшего ею. А когда за лесом одиноко крикнул ворон, то медведица удивилась. Странно! Спасаясь от пожара, за последние дни она проделала большой путь от Кедровой пади до овсяного поля. Значит, ворон Крэк и филин Уху прилетели за ней, тоже испугались стихии. А может, в новом лесу живут свои вороны и филины? Какое значение это имеет теперь, когда в медвежьей семье нарушен ритм жизни.

– Крэк-к-к… Крэк-к-к, – подтвердил мысль медведицы старый ворон.

Растерянность Зевы быстро сменилась уверенностью в себе. Она знала, что чего бы ей не стоило, она все равно отыщет Мо. А для этого нет ничего лучше ночи – мутной или темной, ветреной, холодной или звездной, когда в мире спит все живое и слышен далеко-далеко каждый звук, каждый шорох родной тайги…

Разгоряченная бегом, гонимая в глушь неожиданным страхом, а теперь немного расслабившаяся Зева почувствовала подступающую тошноту в горле и слабость в теле. От потери крови кружилась голова.

– Пи-и-ить… Пи-и-ить, – крикнул, уходя на покой, сидевший на вершине ели хищный ястреб. Медведица подняла голову, глянула на птицу. Голодный ястреб беспрестанно крутил головой, выискивая в полутемных сплетениях берегового прутняка зазевавшуюся птаху.

Зева осмотрелась, вслушиваясь в бездонную и зовущую тишину вечера. Здесь лес был просторен. Вокруг заболоченной низины стояли темные ельники, заваленные буреломом. Она знала, что и этот незнакомый лес, во всяком случае, накормит и спрячет ее. Пусть даже это чужой лес, но она рада ему, шуму деревьев, журчанию веселого ручейка под угором. И она, осторожно ступая на раненую ногу, сползла с кручи и бросилась в ручей. Медведица пила и не могла напиться холодящей горло воды. Ключевой, не прогреваемой здесь солнцем водой Зева хотела заглушить жар пылающего нутра.

Почувствовав еще большую слабость, она, пошатываясь, выбралась на берег. С трудом вскарабкалась на угор. Отсюда, даже ночью, хорошо просматривался лес. К тому же высокая густая трава скрывала ее.

Зева прилегла. Она хотела расслабиться и подремать, но сон не шел. Тревога за Мо копилась в ней. А сил уже не было на то, чтобы подняться и идти на поиски медвежонка.

Первые сутки и весь следующий день Зева исцелялась собственной желчью. Не переставая, старательно зализывала рану. Только к утру третьего дня она почувствовала облегчение. К счастью, шальная горячая пуля прошлась по мякоти ноги, не задев кость и сухожилие. Появилась надежда на выздоровление.

* * *

Спустя несколько дней Зева вышла из укрытия. Небо хмурилось. Солнце надолго спряталось за темные низкие тучи. В них долго копилась влага, чтобы в одночасье напоить страдающую от зноя землю.

Выждав сумерки, медведица, как всегда, посадила на дерево присмиревших и довольно повзрослевших за последние дни медвежат и, припадая на заднюю лапу, поковыляла по своему следу к овсяному полю. Часто останавливаясь, напружинив тело, она чутко вслушивалась в лес, подслеповатым глазом всматриваясь вдаль. Выбравшись на звериную тропу, пошла дальше – спокойно и мягко, внимая нарастающей тишине осенней ночи. Инстинкт защиты своего детеныша от врага руководил ею.

Медведица долго и осторожно, с короткими остановками шла по лесу. Слушая темноту, старалась различать за ветром, шелестом травы, шумом леса, случайными последними криками засыпающих птиц протяжный слабый голос потерявшегося медвежонка. Раньше она с тихой и волнующей радостью выходила ночами на охоту. И долго, даже не ради добычи, шла во мглу. Медведицу влекла темная ночь, ее разнообразные звуки и медовые запахи разомлевшей на солнце травы. Но теперь это не радовало, а с каждым шагом раздражало. Слух напрягался до предела, нервы, как струны, могли от неожиданности в любую минуту сдать. К тому же от безысходности в ней копилась злоба – отчаяние и гнев могли сокрушить все на ее пути.

Вокруг овсяного поля, по окрайкам неба, высветились сначала бледные светлые полоски, а вскоре они на глазах стали расти, раздаваясь вширь. Потускневшая было луна с трудом вскарабкалась на осветленное небо и зависла над вершинами темного леса, стала ярко-желтой. Засверкали звезды. Смутный круг овсяного поля стал медленно наполняться светом.

Зева, мягко ступая, подошла к полю с подветренной стороны. Подошла не очень близко, чтобы лучше прислушаться, всмотреться. На поле тихо. Медведица незаметно обошла вокруг него и снова остановилась там, где совсем недавно питалась со своим семейством сочными и вкусными молочными зернами овса. Зева дрожала от страха и ярости. Многое случалось в жизни. Бывало и так, что, казалось, нет выхода из создавшегося положения. Но сила выживания у любого живого существа велика. Вот и теперь шла она сюда с огромным желанием отыскать медвежонка, защитить его, спасти, остановить смерть. Медведица устала, была голодна, но поскольку вызревала ночь, торопилась и все же не решалась выйти на поле.

Зева снова двинулась от дерева к дереву, по краю леса, укрываясь за стволами от лунного света, пристально вглядываясь в ночь. Чутко нюхала и слушала тайгу. Наконец, она осторожно ступила на край поля, на то место, где несколько дней назад в страхе забыла про медвежат. Память хранила этот вечер, и она, ведомая материнской любовью, шла навстречу опасности.

На примятых медведями седалищах овса медведица не нашла медвежонка, ни живого, ни мертвого. По подсохнувшим сгусткам крови, по заметному волочищу, по которому люди на веревке тащили бедную Мо, мать дошла до середины поля. Через низину и дальше уходила набитая машинами дорога.

Дождя все не было, и даже ночью под лапами зверя клубилась пыль. Зева осторожно шла по дороге и все надеялась за следующим поворотом ли, березовым колком, в низине, за ручьем ли увидеть медвежонка. Она не заметила, как подошла к колхозной заимке, примостившейся на краю огромного зернового поля, миновала ее лесом и оказалась на широкой пыльной дороге, которая вела на восток…

* * *

Ночь выдалась на редкость спокойной. С вечера один раз зазвонил телефон – пьяный мужик гонял свою бабу, и до утра в дежурной части милиции города Синегорска установилась тишина. Облокотившись на стол, дремал дежурный капитан Сукасян. Его помощник, сержант Серегин, позевывая, с интересом листал красочно оформленный журнал со множеством иллюстраций. Разглядывая порнографию, не выдержал:

– Чего теперь не насмотришься! Что только не придумают!

– Ты, о чем? – спросил спросонья капитан Сукасян.

– Про голых баб, – невозмутимо ответил сержант.

– Я-то думал… Посмотри, посмотри… Пригодится в жизни, – пошевелился дежурный.

– В рыгаловке их любых калибров. Каждый день хоть отбавляй.

– В вытрезвителе одни, а в журнале другие. Фигуристые, поди?

– Красотки… Сколько на твоих натикало?

– Скоро утро, – сдержанно ответил Сукасян, ухмыляясь. – В милиции, брат, не то увидишь. Вся городская грязь у нас. Не успеваем дела стряпать. Не веришь?

– Мне эта служба не стучит, – признался сержант. – Во вневедомственную бы дернуть. Там, говорят, не служба, рай. Помоги перевестись.

– Легкой жизни захотел? Зачем пришел в милицию? – вдруг вспыхнув, строго посмотрел на помощника капитан и безразлично отвернулся.

Сержант от нечего делать продолжал листать журнал. Затем вышел на улицу и, схватив свежего воздуха, вернулся в дежурку.

Капитан Сукасян, откинувшись на диване, уже посапывал. В маленькое окно, выходящее во двор, светила слабая луна. Она час от часа бледнела, медленно двигалась, прячась за здание медвытрезвителя. Скоро сержант потерял ее из виду. Затем, поднявшись, походил взад-вперед по маленькой комнатке дежурной части и, пробежав глазами свежую газету, стал разгадывать ребус.

У сержанта непроизвольно закрывались глаза – сон морил его. Отложив в сторону газету, он устало склонил голову над столом и сладко засопел. Его черные длинные волосы небрежно упали на пульт связи со службами.

Уже на рассвете в дежурную часть милиции, громко стукнув входными тяжелыми дверями, очумело влетел мужчина лет сорока. Импортная куртка нараспашку, мокрые от росы и покрытые зеленью кроссовки расшнурованы. Он был взволнован. В больших серых глазах застыл испуг, руки не находили места.

– Дрыхните тут…

– В чем дело, гражданин? – подняв тяжелую голову, спросил сержант Серегин. – Распустили медведей по городу.

– С луны свалился?

– Чего? – не понял капитан Сукасян, поднимаясь и позевывая.

– Медведи по улицам шастают у вас, – не сдавался мужчина, плотнее закрывая за собой дверь.

– Машина есть, – безразлично спросил капитан.

– Ну и что?! – растерялся посетитель.

– Как что! Грузи и вези сюда. Устроим на ночлег. В рыгаловке свободный номер есть.

– Ме-е-е…

– Знаем мы этих медведей, – перебил дежурный. – Каждый день от автовокзала штабелями вывозим. Сам-то откуда такой выискался? Бабу побил? Паспорт с собой?

– Какой паспорт! – возмутился мужчина. – Им человеческим языком, а они…

– Проснись. У нас сам медведем заревешь, – пообещал сержант. В лице его появилась холодная жестокость.

– Погоди, – остановил его Капитан Сукасян. – Иди, разберись, сержант. Может, и правда…

– Ну, смотри, ежели что, – строго посмотрел на посетителя Серегин. Он напялил на себя бронежилет, неохотно взял автомат, прихватил на всякий случай наручники. – Веди…

* * *

Зева очнулась под утро, когда над городом погасли звезды. Она не могла понять, что с ней происходило в последнее время. В беспамятстве шла туда, куда вела дорога. Вдруг вспомнила оставленных в лесу медвежат и поняла, что делает совсем не то, не так, как надо было бы поступить, и вовсе не там ищет пропавшую Мо. Принюхалась. Запахи все были тревожными. Впереди желтым глазом беспрестанно мигал светофор. Она поняла, что это не ночная звезда, а что-то чужое, отталкивающее, что лес остался далеко позади и надо скорее возвращаться. У себя в тайге Зева могла отыскать нужную тропу, даже невидимую, на ощупь нашла бы в любую погоду Кедровую падь. Это делала без труда, когда возвращалась назад после усмиренного людьми пожара. Но в городе по сторонам широкой улицы стояли пахнущие человеком каменные и деревянные коробки. Перекрестки. Улицы. В надежде найти лес Зева кружила почти на месте, в центре города, в одном и том же квартале.

Очень ломило ногу, хотелось пить. На обочине дороги медведица увидела покрытую зеленью лужу. Вода была отвратительной: пахла гнилью, мазутом, железом и еще чем-то неприятным, совершенно чужим. Но в теле был сильный жар, тошнило, и она через силу стала пить воду. Немного полегчало.

Город спал. Высокие дома темными изваяниями высилась над медведицей. Но Зева знала, что это обманчивая тишина. Там люди. А человеческий запах она распознает из тысячи других. Она искала выход из города и не находила. Теперь ее трясло от ненависти к людям. Но и страх все больше вкрадывался вовнутрь. Но куда бы она ни ковыляла, всюду ее встречал светофор. Он все больше и больше пугал и раздражал ее. Огляделась. Пустынная и длинная, как лесная просека, улица снова открылась перед ней. И Зева свернула к автовокзалу, выискивая выход для длинных рядов деревянных громадин.

Впереди услышала шаги. Они громко отдавались на асфальте и задевали сердце зверя. Медведица замерла. Остановился и человек. Некоторое время они недоуменно смотрели друг на друга, переживая неожиданную встречу каждый по-своему. Человек не выдержал. Он сорвался с места, одним прыжком оказался у высоченного забора и, не задерживаясь, перемахнул через него.

Зеве было не до него. Она снова принялась искать выход в лес. По обочинам улицы стояли и шумели увядающей листвой деревья. Шум леса был ей самым дорогим, желанным. Но Зева скоро поняла, что это был не настоящий лес. Она знала тайгу, и поэтому шум листвы городских тополей еще больше насторожил ее.

В конце улицы Зева увидела приближающиеся к ней два ярких блестящих огня. Она узнала машину. В поле, когда потерялась Мо, была такая же.

И вот возле медведицы, правда, на другой стороне улицы, машина резко затормозила. Опустилось боковое стекло. Зева четко услышала человеческий голос.

– Поливай…

Медведица уже успела увидеть, как в маленьком окне машины появилась черная палка, и из нее харкнуло пламя. Сразу Зева ничего не поняла и боли не почувствовала. Пули, пули… Много пуль. Они, как град, летели в нее, ударялись об асфальт, рикошетили и свистели, улетали в мутный рассвет. А рядом вроде бы был желанный, уже видимый лес, и Зева хотела кинуться туда, но уже не могла.

Взопревший сержант Серегин, не выходя из машины, до боли стиснув зубы, нажимал на спусковой крючок автомата. Не заметил, как кончились патроны. Его передергивало, как паралитика, и зубы клацали. В бешенстве выпучив глаза, крикнул водителю: