Текст книги "На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 1"

На войне быстро взрослеют

В ожесточенных и изнурительных схватках иссякали и вражеские силы; удары противника ослабевали. Окончательно обескровленные и измотанные атаками наших подразделений, фашистские войска выдыхались. Тяжелые потери вынуждали немецкое командование прекратить контрнаступление. Но отказываться от планов овладеть Киевом противник не собирался, он настойчиво готовился к новому прорыву. Так, к концу ноября, после продолжительных и ожесточенных боев фронт постепенно стабилизировался. Армии Первого Украинского фронта нуждались в пополнении резервами, требовалось создать запасы горючего, боеприпасов, продовольствия. Двадцать восьмого ноября в войска дивизии пришел приказ: «Занять жесткую оборону с задачей: не дать возможности противнику прорыва нашего оборонительного рубежа».

За короткий период линия нашей обороны заметно укрепилась, представляя собой траншеи полного профиля. Пулеметные и стрелковые окопы были связаны между собой ходами сообщений, которые в свою очередь соединялись с опорными пунктами. Боевые порядки умело располагались на местности и были хорошо замаскированы.

Здесь, на передовой, во втором батальоне служил теперь уже малость поднаторевший в сложной фронтовой науке рядовой Анатолий Дружинин. Всему за двенадцать дней боев обучиться невозможно, но, как гласит пословица: «Век живи – век учись». Хотя этого времени хватило, чтобы Дружинин по звуку мог определить, какое оружие врага ведет огонь по их позициям и куда может угодить снаряд или мина. Всех тонкостей, что пришлось познать и чему еще предстоит обучиться, конечно, не описать. Но самое главное, теперь это был не тот необстрелянный в боях новобранец, который чуть больше десяти дней тому назад мало понимал, что ему нужно делать и зачем его сюда привезли. Перенеся на своей шкуре несколько штурмовых атак, артналетов и контратак противника, незаметно для себя Дружинин стал другим человеком. Он научился управлять своими чувствами и держать над собой контроль. Так на фронте формировались характер и воля. Теперь это был заметно возмужавший боец и, как говорится, стреляный воробей. На войне быстро всему учатся и быстро взрослеют.

 
                                       * * *
 

В напарниках с Лопатиным Анатолий дежурил на посту уже несколько дней подряд. За этот короткий период они успели привыкнуть друг к другу и подружиться.

Стефан Васильевич Лопатин – худощавый человек среднего роста с сединой на висках и внешностью настоящего воина. Он был на год старше матери Анатолия, потому и отношения у бойцов сложились как у заботливого отца с сыном. Родного отца, трагически погибшего в далеком тридцать первом году, Анатолий смутно, но помнил. Помнил и его похороны, а вот уточнять мелкие детали гибели всегда боялся, опасаясь услышать что-то страшное. Эту жуткую историю во всех подробностях он услышал от матери незадолго до своего отбытия в Тоцкие лагеря. В тот вечер вся семья уже улеглась спать. На улице шел проливной дождь, гремела пугающими раскатами гроза, а извилистые линии ярких молний периодически освещали темное помещение маленькой землянки. Спать совсем не хотелось, и они, лежа в постели, переговаривались между собой, вспоминая различные истории. Вот тогда Анатолий и попросил мать рассказать о том, как и при каких обстоятельствах погиб отец. А дело обстояло так…

После начатой в Казакской АССР коллективизации, дед Сергей испытывать судьбу своей многочисленной семьи не стал. Избегая раскулачивания, он в двадцать девятом году распродал свое немалое хозяйство и большую часть многочисленного скота, распределив запасы продовольствия между сыновьями. Оставив хутор в предместьях Акобы брошенным, он переехал в свой дом, расположенный в Джаныбеке.

Добротный бревенчатый дом с полуподвалом и большим приусадебным участком достался ему, как младшему сыну, от родителей. Перезимовав в доме деда, ранней весной родители Анатолия перебрались на постоянное место жительства в Эльтон. Своего жилья не было, семья вынуждена была снимать две комнаты и ряд хозяйских построек у Козловых. Дом у Козловых был большой, дети их давно разъехались, а хозяйство старики хоть и держали, но не крупное. Катухи и сараи стояли свободные. На подворье у молодой семьи Дружининых были куры, бараны, досталась от раздела крепкого хозяйства деда и молоденькая телочка. Имея при себе оборудование и кузнечный инструмент, отец без особого труда устроился на работу в колхоз, где самостоятельно организовал кузнечный цех. Его в только что образовавшемся коллективном хозяйстве попросту не было. Работы было много; кроме колхозных нужд отец выполнял и частные заказы, имея от этого ремесла дополнительный доход. Не зря говорят: «У кузнеца – что стукнул молотом, то копейка». Семья была достаточно большой: пятеро детей, – но родители справлялись. Уже следующей весной стельная телушка отелилась, и теперь, чтобы излишки молока не портились, требовалась их переработка.

– Ну што, Мари Ванна, почитай, цельный год мы с тобой в Эльтоне прожили́. Уже вон и тёлка наша коровкой стала́. Тяперяча и молочко своё есть. Што, так и будем до соседей бегать молоко сепарировать? Самим, наверное, сепаратор приобретать надыть, ты сама-то как думаешь? – задал вопрос Степан, понимая, что для производства сливок и масла нужен столь необходимый в домашнем хозяйстве аппарат.

– Да, Стяпан Сяргеич, надыть… Всего молока нам не продать, а значит, оно пропадать будет. Жарко уже на дворе, – согласилась с мужем Мария Ивановна, хлопоча возле посуды с молочной продукцией. – Можно, конечно, и у соседей через их сепаратор своё молочко пропущать, вот как сёдня. Так за енто дело тожеть сливки им отдавать надыть. Бесплатно нихто табе инструмент свой использовать не разрешит, – рассуждала по-хозяйски жена, прислушиваясь, не проснулась ли Валентина; самой младшей дочери в семье едва исполнилось два года. Сегодня девчушка что-то раскапризничалась и улеглась спать намного раньше обычного.

– Што ж, тады надыть в Жанбек ехать да покупать. Деньжонок я вроде поднакопил, на сепаратор должно хватить. Заодно можно на базар с собой сметану прихватить да яиц пару десятков. Глядишь, там и детишкам сладенького на енти деньги прикупить можно будет, а то и поменять яйца аль сметану на конфеты да пряники. Пущай детвора порадуется.

– И кады ты ехать тяперяча собрался́?

– Так, завтра у нас суббота?! Как раз базарный день! Вот завтра и надыть ехать. А чаво дело в долгий ящик откладывать? – твердо решил Степан, планируя скорую поездку.

– Ну раз завтра, так завтра, – согласилась супруга. В хозяйских делах она мужу никогда не перечила.

– Тока, пожалуй, схожу я, предупрежу Василя Михалыча, што на субботу мене отлучиться надыть. Тады можно будет и в путь-дорогу, – добавил Степан и, поправив фуражку, вышел во двор. Вечерело. На улице, как обычно, слышалась вечерняя суета села, не умолкал крик и визг играющей детворы, мычал и блеял скот, гремели у колодцев ведра, из хозяйских подворий доносился людской гомон. Теплый воздух весны наполнялся запахами отцветающей сирени, парного молока, дымом горящего кизяка и ароматом вкусно приготовленной пищи. Тихий майский день подходил к концу. Выйдя за двор, Степан поприветствовал соседа, закрыл калитку и направился к заведующему мастерскими отпроситься у него с работы на завтрашний день.

Дома Мария Ивановна принялась собирать мужа в дорогу. Сборы были не особо долгими: в трехлитровый бидончик она переложила сметану и поставила его в оцинкованное ведерко. Пустое пространство в ведре заполнила двумя десятками куриных яиц, аккуратно обвернув их двумя старенькими полотенцами. На базар все-таки муж едет. Приготовить надо все на завтра заранее. Чтобы продукция не испортилась, она опустила ее на веревке в колодец.

Утро в доме было ранним. Встали с постели еще до рассвета. Необходимо на хозяйстве управиться, да еще вовремя успеть на поезд: он стоит на станции всего пару-тройку минут, опоздаешь – можешь поездку отложить.

– Штой-то мене, Мари Ванна, на душе больно тяжко, – вздохнув через силу, неожиданно заявил муж. Опершись рукой на край стола, он, как это делают по обычаю старики, устало присел на лавку. – Вот прямо так тяжко, што аж ехать расхотелось. Да и сон, как назло, поганый приснился́, – поникшим голосом, сконфуженно добавил Степан.

Бросив свои женские хлопоты, Мария Ивановна подошла к мужу. Выглядел он неважно. Лицо бледное как полотно, обычно горящие огоньками озорные глаза мутны и тоскливы. Таким своего супруга ей видеть еще не приходилось.

– Да ты, Стяпан Сяргеич, никак захворал, на табе прямо лица нету. Сидишь вон как молоко белый, и глаза мутные, как с похмелья, – забеспокоилась Мария Ивановна, глядя на мужа. – Может, ты вчерась простудился на своёй кузне? Там скрозь сквозняки гуляют, а ты возля горна сваво потный день-деньской крутишься. Вот, может, тебе там и продуло?

– Да будя табе!.. Ничаво мене не продуло. Здоровый я! – запротестовал Степан. – Говорю же, на душе паскудно, да и сон нехороший приснился́.

– А што за сон? – озабоченно поинтересовалась супруга.

– Та-а-а так… Ерунда какая-то, – махнув рукой, слабым голосом протянул Степан. – Снится мене, енто уже под утро, што я с Михал Тимафеичем Сушилиным еду вдвоем с Агубы в Жанбек. А едем мы с нём скрозь лиман, – начал свой рассказ Степан, – смотрю я, а лиман-то наш… весь воды до краёв полный! Так нет штоб объехать, а я чрез ево пешим-то напрямик и пошёл. И вот прямо на середине ентова лимана я тонуть начал да водой захлёбываться. Ногами-то пытаюсь дна достать, а его и нету! Тады я стал кричать Михал Тимафеичу: помоги, мол, тону, плыть сил совсем нету! А он, самое главное, руки-то вроде бы как и тянет, а сам всё дальше и дальше от мене отходит. Барахтаюсь я, значит, в воде, захлёбываюсь и чую: хто-то мене ишо и ноги щипает. Глядь вниз-то… А под водой лебеди белые мене за ноги щиплют. Та так больно щиплют! Прям вот до сих пор ногам больно!.. – эмоционально рассказывал Степан, а сам изображал руками, как птицы ему во сне ноги клевали.

Послушала его рассказ Мария Ивановна, и ей самой не по себе стало. Вздохнув, она почувствовала, как по телу пробежала мелкая неприятная дрожь.

– Нехороший сон табе, Стяпан Сяргеич, приснился́, нехороший, – нахмурив брови, произнесла Мария Ивановна. В ее голосе почувствовалась тревога. – Может, ну её, енту затею с сепаратором? Будем пока пропущать своё молочко у соседей, как и раньше, а сепаратор потом, в другой раз съездишь да купишь. Чаво спешку-то пороть? А?! – не на шутку заволновалась она за своего супруга: уж очень скверным показался ей рассказанный им сон.

– Та ладно, чаво там. Енто просто хандра, да всё тута. Пошто тяперяча дела откладывать на потом? Мало ли чаво приснится магёт. Молотобойца вчерась у нас на работе не было́, мене само́му пришлось кувалдой помахать пуще прежнего, вот с непривычки тело и заболело. Видимо, от ентова и погано мене. А сон – енто так… – пренебрежительно махнул рукой Степан. – Ничаво, расхожусь, да оно и полегшает. Вроде бы оно и неохота ехать-то, но раз надумал – то надыть, – окончательно решил он и, хлопнув по коленям, поднялся с деревянной скамьи.

Всю свою мужскую работу по хозяйству Степан выполнил в полном объеме, как бы плохо он себя ни чувствовал. Потом умылся, переоделся в одежду на выход и, уже облаченный в чистый костюм, сел перед дальней дорогой перекусить. Вот только завтракал он без обычного аппетита да и без настроения. Марию Ивановну это обстоятельство еще больше стало тяготить.

– Может, всё-таки не поедешь, Стяпан Сяргеич? А? – еще раз на всякий случай переспросила она, беспокоясь о муже, когда тот закончил трапезу. Сердце ее за это утро изнылось. Никогда ранее ей не было так тревожно за супруга, как сейчас, да и дурные мысли одолевать стали.

– Нет, Мари Ванна, взялся за гуж – не говори, што не дюж. Раз решил вчерась ехать, так надыть сполнять своё решение. Поеду я, – твердо сказал Степан и в знак подтверждения своих слов легонько стукнул по столу кулаком. Потом он аккуратно смел хлебные крошки в ладонь и высыпал их в глубокую тарелку из-под каши.

Поднявшись из-за стола, Степан уверенно направился к двери. Хотел сразу перед выходом из дома надеть на голову фуражку с высокими бортами, но потом передумал, повесил ее обратно на широкую вешалку. Повернувшись, крепко обнял жену, расцеловал ее и только потом, поправив прическу, надел свой фасонистый головной убор. Мария Ивановна как привязанная крутилась вокруг мужа, ни на минуту не отходя от него. То поправляя ему одежду, то смахивая с него пылинки, она все это время старалась быть рядом. С поклажей в руках, в сопровождении верной супруги Степан вышел за калитку и ровным шагом направился к станции, куда через несколько минут должен был прибыть пассажирский поезд. Со щемящей болью в сердце провожала Мария Ивановна своего мужа в дорогу. Выйдя за калитку на улицу, она долго смотрела на его удаляющуюся фигуру. Так хотелось помахать ему вслед, когда он обернется, но Степан, уходя, так и не повернул головы, чтобы увидеть супругу, так на этот раз разволновавшуюся перед его отъездом.

На рынок в Джаныбеке Степан поспел вовремя. Соответственно, и место ему досталось удачное – бойкое. Долго расторговывать свою продукцию не пришлось, раскупили ее быстро, потому и времени для покупки сепаратора осталось предостаточно. Приобрел он его тоже удачно, без проволочек; как раз в хозмаге последний экземпляр остался. Не забыл Степан и детишкам сладостей прикупить; денег хватило и на подарки: жене с матерью купил красивые платки. Довольный удавшимся днем, он с ведром, бидончиком с подарками и новым сепаратором быстрым шагом направился к дому родителей. Надо повидать папашу с мамашей, подарить матери платок, похвастаться покупками и успеть до отъезда зайти к сестре Евгении. С ее мужем, Михаилом Сушилиным, они были хорошими друзьями. С зятем не мешало бы поговорить о делах насущных да и самогоночки выпить – она у него отменная, из пророщенной пшеницы. Такой целебный напиток да при хорошей закуске грех не употребить.

Слабость тела и духа прошла быстро, настроение было отличным; Степан, забыв о своей тревоге по поводу дурного сновидения, сидел за столом в доме родителей за самоваром, ведя с отцом и матерью беседы про перемены в стране и нынешнюю жизнь жителей села. Родители делами детей были довольны. Хозяйство у них хоть и небольшое, но было, есть работа, внуки и сами дети сыты, одеты и обуты. А то, что еще нет собственного жилья, так это дело наживное. Они еще молоды, полны сил, есть руки, ноги, голова на плечах, значит, жилье себе смогут построить. Чаепитие в камнатке (неотапливаемом помещении в доме) было долгим, беседы – размеренными и душевными.

Во второй половине дня, как Степан и планировал, он отправился навестить Сушилиных. Встретились родственники с радостными объятиями, оно и понятно, более двух месяцев не виделись. Как положено после приветствий, хозяин повел гостя на огород показать результат хозяйской деятельности, а только потом к столу. Времени до вечернего поезда было вполне достаточно, застолье за четвертной бутылью было долгим, разговоры – жаркими, до споров, но все в рамках приличий. Забыв про свое утреннее угнетенное состояние, в этот раз уже со смехом Степан рассказал зятю про свой сон, в котором они ехали из Акобы в Джаныбек. Вместе они пошутили, посмеялись над дурным сновидением. Не обошлось душевное мероприятие и без песни:

 
– Хулиганы все носят фуражки,
На фуражках у них ремешки,
Они носят пальто нараспашку,
А в карманах стальные ножи…
 

С задором и залихватски тянул первым голосом Степан; не отставал, подпевая ему хулиганскую песню, и Михаил. Встреча шурина проходила чинно, при хорошей выпивке и приличной закуске. Стоящий на краю большого стола самовар пыхтел горячим паром, несколько раз пополнялся водой и приготовленными заранее мелкими дровами. Долгожданная встреча родственников удалась на славу. Но за душевными разговорами, песнями и чаепитием время пролетело быстро. День уже приближался к вечеру, гостя требовалось по обычаю проводить до вокзала и посадить на поезд. Попрощавшись с сестрой и племянниками, Степан в сопровождении зятя отправился на железнодорожную станцию.

До вокзала они добрались быстро, настроение у родственников было отличным. Но вот известие о том, что поезд задерживается прибытием на один час, Степана совсем не обрадовало.

– Енто што, мене тута цельный час куковать надыть? – возмутился он, узнав неприятную для себя новость от сотрудников станции.

– Ну ничаво, подождём, – утешая шурина, промолвил Михаил, – спешить нам некуды, – заверил он, размеренными движениями скручивая цигарку.

– Так через час уже и темно будет! Вот вечно у нас всё не слава богу!.. – продолжал негодовать Степан. Он все это время крутился вокруг Михаила, как будто не находил себе места. – Вот кады я тяперяча домой приеду? А ишо и со скотиной управиться успеть надыть, – беспокоился он, не переставая суетиться.

– Та ладно табе, Стяпан!.. А то Мари Ванна твоя со скотиной сама не справится?! Тожеть, канителишься тута, как будто у тебе дома цельная отара овец да ишо лошадей табун. Не смеши мене. Супружница твоя и без тебе всё как надыть сделает, – как мог старался успокоить его Михаил.

В это самое время, натужно пыхтя, с пронзительным сигнальным свистом, со скрипом и скрежетом в направлении на Астрахань со второго пути станции стал трогаться товарный состав. Окутанный белым паром и черным угольным дымом паровоз с надрывом тянул за собой не особо длинную цепь грузовых платформ, испачканных нефтью цистерн и ряд кургузых коричневых теплушек. Степан, глядя на трогающийся состав, успокоился и замолк. Он стоял молча, провожая взглядом каждый проезжающий мимо вагон. И когда уже поезд стал набирать ход и удаляться, он вдруг неожиданно крикнул:

– Я на ём поеду!

Михаил и опомниться не успел, как шурин подхватил с земли ведро и тяжелый сепаратор, рванул к набирающему скорость составу. На стремительный бег Степана сразу обратили внимание все ожидающие прибытия поезда пассажиры и провожающие, собравшиеся на привокзальной площади.

– Обай-ай, сен, балам не iстеп жатырсың? Мулдем басын жоғалтты! (Ой-ей-ей! Ты что, сынок, делаешь? Совсем голову потерял!) – крикнул ему вслед пожилой казах.

– Ты куды, Стяпан?! Енто же опасно! Сто-о-ой!!! – так же отчаянно кричал Михаил, пытаясь угомонить и остановить своего родственника и друга.

Но Степан, не слыша вразумительных слов, изо всех сил пытался догнать предпоследнюю в составе теплушку. Он уже миновал высокую водонапорную башню из красного кирпича, приближаясь к старой деревянной мельнице, расположенной на левой стороне железной дороги. Ноги скользили по сыпучей щебенке, замедлял бег вес тяжелого сепаратора, мешало в правой руке ведро с бидончиком и подарками, а он, выбиваясь из сил, все равно пытался выровняться с краем вагона. Задыхаясь от бега, Степан уже поравнялся с тамбуром теплушки, закинул в него ведро и, цепляясь правой рукой за поручни, попытался запрыгнуть на подножку. Но состав все набирал и набирал ход. Вагоны жутко качало и трясло, земля из-под ног куда-то быстро бежала, а сил, чтобы подтянуться и поставить ногу на металлическую подножку тамбура, уже не было: слишком тяжелым был сепаратор, который тянул его обратно к земле. Вагон в очередной раз резко качнуло, и пальцы рук, уставшие от напряжения, разжались. По инерции Степана сильно мотнуло, закинув в пространство между вагонами. Осознавая возможные последствия, он в самый последний момент успел откинуть в сторону свою недавнюю покупку; приобретенный сепаратор, разрывая о щебень упаковку, полетел вниз по насыпи. Степана спиной сильно ударило о буфера вагонов и тут же откинуло вниз, на отшлифовано-блестящие стальные рельсы. За грохотом и стуком не было слышно хруста бедренных костей, которые как гильотиной отсекли тяжелые колеса вагона.

Степан в горячке даже и не почувствовал боли. Только когда он перевернулся на спину и его тело без ног стало скатываться вниз, а кровь, фонтанируя из отрезанных конечностей, стала окрашивать насыпь, он понял, что с ним произошло. Тридцать лет жизни пронеслись перед глазами в сотые доли секунды. Жуткая боль осознания, что это конец, как молнией ударила по голове. «Моя семья… детки… Мари Ванна! Как им жить без мене?! А папаша с мамашей, братья, сёстры?!» – мелькали мысли в его голове, когда звуки удаляющегося вдаль состава стали стихать. Он по-прежнему не чувствовал боли физической, но боль души и муки сознания конца своей жизни давили так, что он ничего не слышал и не видел, что происходило вокруг. А в это самое время со стороны вокзала с громкими возгласами и женскими истерическими криками к нему бежала огромная толпа людей. Обгоняя бегущих, сюда неслись несколько конных повозок. С перекошенным от страха лицом впереди всех бежал его зять Михаил. Распаленное от бега лицо еще больше исказилось от той картины, что пришлось ему увидеть.

– Стяпа-а-ан!!! – душераздирающе крикнул Михаил. Он не поверил своим глазам. Ведь всего несколько минут назад они сидели вместе за столом, смеялись, пели песни. А что теперь?! Истекая кровью, на насыпи лежало куцее тело еще живого шурина, а его ноги, отрезанные под самые бедра, как отдельные части тела лежали между двумя рельсами бесконечного железнодорожного полотна. Увиденное привело Михаила в ужас. Со всех ног он бежал к Степану, чтобы оказать помощь, а прибежав, обомлел, был совершенно растерян и разбит. Михаил даже не знал, чем теперь можно ему помочь. Картина была невыносимо страшной. Только теперь он вспомнил дурной сон Степана, про который тот рассказал недавно. Трудно поверить в такое совпадение, но в тот момент они вместе над этим смеялись.

– Ой-ей-ей!.. Господи боже мой!.. Какой ужас!.. Не приведи боже!.. – слышались отчаянные возгласы прибывших на место происшествия людей. Не все, кто прибежал на помощь, смогли стойко выдержать это жуткое зрелище – многих тут же стало тошнить. Отворачиваясь и отходя в сторону, люди опустошали свои желудки. Только пожилой мужчина-казах, подоспевший к месту трагедии на подводе, одним из первых оказался способным совладать собой. Не теряя выдержки, он без промедления смог сообразить, какие меры в таком случае необходимо принять в первую очередь.

– Мǝсссаған! Обай-ай, Алла сақтасын! (Ничего себе! Ой-ей-ей! Господи помоги!) – ужаснулся Жумагалий, увидев покалеченного Степана. – Кiмде белбеу бар?! Маған жылдам белбеу немесе жiп керек! Оның аяғын байлау керек, канды тоутату ушiн! – крикнул он на казахском и, тут же сообразив, что не все его поймут, перешел на русский язык: – У кого есть ремень?! Дайте мне быстро ремень или веревку! Ноги ему надо перевязать, чтобы кровь остановить!

Присев на колени возле раненого, мужчина как мог пытался пальцами зажать ему разорванные сосуды отрезанных конечностей, из которых хлестала кровь. Михаил второпях стал снимать с брюк свой поясной ремень, кто-то из прибывших сюда на тарантасе подал Жумагалию длинный кожаный кнут. Сосед отчаянного старика, также приехавший с ним на вокзал на конной подводе, спотыкаясь, принес ему из своего тарантаса ремни от конской упряжи.

– Мiне, Жумагалий, ал (На вот, Жумагалий, возьми), – протянул он старику принесенные вожжи. Окровавленными руками Жумагалий изо всех сил старался остановить кровотечение, но проделать такую процедуру оказалось достаточно сложно: слишком обширной была рана. Жумагалий сделал перетяжку, как смог, и тут же распорядился погрузить пострадавшего на повозку, чтобы доставить его как можно быстрей в районную больницу.

От большой потери крови и болевого шока Степан терял сознание. Ощущая жуткий пронизывающий холод, он перестал узнавать лица знакомых ему односельчан, в сумрачном тускнеющем свете ему вокруг казались только чужие люди и слышались совсем незнакомые голоса. Боясь остаться неопознанным, он без конца твердил одни и те же слова:

– Я Дружинин Стяпан, сын Сяргея Афанасича Дружинина… Он здеся, в Жанбеке живёт. Сообщите яму и жане моёй Мари Ванне сообщите, она в Эльтоне у мене осталась с детками. – Но вскоре голос его ослаб, он совсем перестал говорить, а тяжелые веки стали закрывать глаза.

Стараниями местных жителей и хирурга, прибывшего через некоторое время в больницу, жизнь Степану спасти не удалось. Тут же, на операционном столе, он и умер…

Тяжелым и драматичным оказался рассказ матери. Закончив его, она замолкла. Молчали и дети. Тишину комнаты нарушали мелкие капли дождя, бьющие по стеклам маленьких окон, да редкие раскаты удаляющейся грозы. В этой сумрачной тишине Анатолий слышал тихие всхлипывания сестер. Горько и больно было слышать, в каких страданиях и муках принял смерть родной человек, хотя отца девчата совсем не помнили – слишком они были малы. Анатолию самому в тот год было всего шесть лет. Но лицо отца он еще помнил, помнил, как тот учил его весной «выливать» сусликов, как они вместе ездили на подводе в степь, косили сено, пасли скот. Много лет прошло с того времени, и в каждой трудной ситуации Анатолий чувствовал, как ему не хватало мудрого совета отца. А вот здесь, в траншеях передовой, пришлось встретиться со Стефаном Васильевичем, который своими манерами и поведением почему-то напомнил ему родного человека. Он настолько проникся к нему чувствами, что готов был постоянно быть рядом и без принуждения слушать его назидания.

– Ты башку-то из окопа понапрасну не высовывай, – советовал Анатолию Стефан Васильевич, когда над их головами в очередной раз засвистели пули вражеского пулемета. – Немец, он ни патронов, ни мин для нашего брата не жалеет, стреляет по всему, что движется. Это нам боеприпасы приказано экономить, вечно у нас их мало. Бывало и такое, что по окопам подбирать приходилось. Ну это в начале войны, конечно. Сейчас уже намного лучше. А вот у немчуры этого добра с избытком. Потому они и палят почем зря, могут и минометами, и даже из пушек по одиночной цели стрелять. А у нас, понимаешь, лимит, особенно когда в обороне стоим. Я, Анатолий, не первый день на фронте; приходилось и от истребителя немецкого в чистом поле убегать. Вот спроси: на кой черт немецкому летчику на одного бойца патроны тратить?! Так нет, он один хрен на меня как на целую колонну стал пикировать, обстреливая так, как будто я один целого батальона стою. Так что ты имей это в виду и не думай, что фашист на тебя одного боеприпасы расходовать не будет, – обучал Стефан Васильевич еще не набравшегося боевого опыта Дружинина. У закаленного в боях старшего товарища было чему поучиться. Лопатин показал Анатолию, как опытные связисты закрепляют бинтом на ухе телефонную трубку, чтобы не держать ее постоянно рукой.

– Гудок ты при обстреле можешь и не услышать, постоянно возле уха трубку держать рука устает, а так бинтом ее за ухо через голову закрепил – и сиди себе покуривай. А самое главное, таким способом ты экономишь расход питания батарей, который уходит на сигнал зуммера. Так что учись, Анатолий, премудростям бойца-связиста, – подмигивая, объяснял старый солдат, привязывая при этом бинт к телефонной трубке Дружинина. – Вот наблюдаю я, как ты на ликвидацию обрыва отправляешься. Так ведь ты туда бежишь так, будто за смертью своей гонишься! Ты ж перед своим носом ничего не видишь. Вот что нужно в бою солдату?.. Нужна военная хитрость – смекалка. Твоя жизнь на фронте, так сказать, на волоске от этой самой смерти висит. И ты ее, косую, перехитрить должен. Нужно, Толя, каждую воронку, каждую канаву, каждый бугорок на своем пути запоминать. Ведь при обстреле или бомбежке они тебе жизнь могут спасти. Зная, где такая ямка или канава есть, запрыгнул в нее – и жизнь твоя драгоценная спасена. Про это в уставе не написано, такую премудрость надо в бою приобрести. Так сказать, на собственной шкуре все испытать и научиться. Но тут, конечно, еще и удача тебе должна сопутствовать. Так сказать, солдатское счастье, чтобы в живых остаться. А жизнь, Толя, у нас с тобой одна. Правильно?

– Правильно.

– Вот видишь! Значит, ее беречь надо. На-ка вот, держи и пользуйся ей, как я тебе сказал, – протягивал ему Лопатин телефонную трубку с примотанным к ней бинтом.

За этот короткий период напарники привыкли друг к другу так, что им казалось, что они знакомы всю жизнь.

Дневная сырость по вечерам сменялась ночными заморозками; к наступающим холодам солдат стали обеспечивать теплым зимним обмундированием. Штаб, где нужно было получить теплые вещи, находился в населенном пункте Строевка, за окраинами которого и располагались позиции стрелкового батальона.

Сегодня наряд находился на первой линии обороны. Вот отсюда, с самой передовой, и нужно было сбегать в штаб, чтобы получить обмундирование. Лопатин снисходительно решил отправить своего младшего сослуживца в первую очередь, а самому не торопясь сходить потом. Уж очень он привязался к этому мальчишке, которого терпеливо и без нареканий обучал тонкостям солдатской науки.

– Ну что, Толя… иди получай теплое бельишко, дабы не околеть нам от наступающих заморозков. Сегодня наша очередь. Ты у нас молодой боец, значит, тебе первым и идти. «Молодым везде у нас дорога». А я, по-стариковски, потом схожу, – распорядился Стефан Васильевич, облизывая после завтрака ложку. Улыбаясь, Лопатин заботливо осмотрел Анатолия с ног до головы, как будто что-то еще хотел сказать, но потом, вздохнув, махнул рукой: – Ладно, придешь – тогда скажу, – он потряс ложкой перед лицом, а затем небрежно бросил ее в свой котелок.

– Тогда я пошел, – согласился Дружинин, бросая взгляд на запачканные грязью ботинки.

– Не торопись там в штабе, если возможность будет, посиди в теплом месте возле печки, погрейся да портянки посуши. Вспомни, что такое натопленный дом, печка, а то когда еще придется в тепле посидеть? – советовал Лопатин, осматривая внешний вид молодого напарника.

– Хорошо! – Анатолий еще раз посветил фонариком на свои перепачканные башмаки.

– Что, грязные ботинки тебе покоя не дают? – подметил напарник.

– Да, Стефан Васильевич, ботинки надо чем-нибудь почистить. Не куда-нибудь, а в штаб батальона все-таки иду, – беспокоился Анатолий.

– А!.. Так это мы тебе мигом организуем, – быстро сообразил Лопатин. Он выдернул из бруствера кусок чьей-то шинели и протянул Дружинину.

Тот несколько смутился. Это все, что осталось от бойца после взрыва… Лопатин сразу заметил замешательство в глазах Анатолия.

– Не заморачивайся. Ему это уже ни к чему, – сказал Стефан Васильевич и сунул в руки Анатолия кусок шерстяной полы.

Отбросив сентиментальность, Дружинин, переставляя по очередности на приступок ноги, стал тщательно очищать свои ботинки от окопной грязи. Закончив с обувью, Анатолий еще раз поправил обмундирование и кинул взгляд на Лопатина. Стефан Васильевич продолжал смотреть на него с улыбкой.