Текст книги "Сказка на ночь (сборник)"

«так наступает простуда…»

 
так наступает простуда
или мигрень иногда
словно повестка оттуда
или путевка туда
 
 
жизнь коротка и ревнива
жалко что быстро отбой
вдруг развернется равнина
прежней земли под тобой
 
 
страсти ее и обманы
в солнечном омуте вниз
вспыхнут лесные поляны
искрами маленьких лис
 
 
в цинковой тусклой обшивке
город кивнет головой
там в дребезжащей машинке
мчит человек трудовой
 
 
сердце разлуке не радо
сердится и не поет
лучше ему бы не надо
в этот последний полет
 
 
заживо были в награду
радости разных систем
только вот смерти взаправду
не было с нами ни с кем
 
 
в нитках серебряных елка
легкие волки в степи
больно еще но недолго
жил а теперь потерпи
 

«угрожает периметром хитрая тьма свету…»

 
угрожает периметром хитрая тьма свету
небу некогда быть и земле возникать тоже
дверь наружу хоть криком кричи ничего нету
и захлопнешь внутри таки кое-что есть все же
над приборной доской будто шкипер в буран в рубке
догорает заря в мониторе но мертв робот
телефон встрепенется вот только щелчки в трубке
и хоть лампа светла никуда не ведет провод
вот из книг убегают ордой муравьев буквы
как прозрачные черви торчат из висков мысли
ткнешься носом в окно а в стекле экстерьер куклы
это зеркало впрочем в котором хоть труп висни
это паста в устах на мочалке ничком мыло
переступит и в кафель пускает труба корни
больше нет ничего а ведь только вчера было
но какое и сколько сегодня поди вспомни
отражение брею и в трудных местах раню
заживет и останется жить за стеклом разум
а с твоей стороны пустота только инь яню
в бесполезных объятьях мигает пустым глазом
 

«лишь начерно речь но уму неуступчив язык…»

 
лишь начерно речь но уму неуступчив язык
он магма внизу чей резон не извергнется сразу
сквозь лживые зубы где звук уязвимо возник
как органы рта ни терзай терпеливую фразу
 
 
умели же прежде которые лучше чем мы
но жало точи и в хандру не впадай переросток
подлеска спуская в потемках слепые челны
случайные речи которым гортань перекресток
 
 
ты раб своей правды и должен стараться как те
сливая слова километрами в макулатуру
пока эта фраза в упругой своей прямоте
не прянет как скальпель сквозь шейную мускулатуру
 
 
пока не сподобишься ясного слова с высот
над их просторечьем над спрятанным в охру и сурик
подлеском такого что каждому башню снесет
хоть даун собой из низов хоть фенилкетонурик
 
 
пусть время кромешно вращает свои жернова
над местом в строке где насквозь прогорела страница
свидетели шрам и ожог что надежда жива
что сбудется правда и древний язык повторится
 

«у фонарного ночью столба…»

 
у фонарного ночью столба
из кромешного мрака
неожиданно сбилась толпа
дтп или драка
 
 
чем им отдых всеобщий не свят
объясни мне бабуля
почему эти люди не спят
скопом кровь карауля
 
 
или смена им выпала в ночь
с перспективой отгула
может загодя вышли помочь
но прознали откуда
 
 
или всякое горе свое
счет слезам и обидам
тянет к горю как в копны жнивье
как опилки магнитом
 
 
я над горем своим не скорблю
над чужим не ликую
я себе среди ваших судьбу
не хочу никакую
 

«дуб шумит века…»

 
дуб шумит века
не пригнется
уплыла река
не вернется
 
 
отчий дом вода
легких капель
все лежит года
ржавый кабель
 
 
из железа жгут
гаек горстка
звезды вечность пьют
из наперстка
 
 
тень теперь легла
на полмили
где была игла
надломили
 
 
где скользила нить
оборвали
будем долго жить
но едва ли
 
 
в небе нет руки
шлющей милость
никакой реки
а приснилась
 

РАПСОДИЯ В УСТУПИТЕЛЬНОМ НАКЛОНЕНИИ

 
мент животное бтр машина
во поле что ни береза то елка
спецприемник святцы где всякий тезка
пейзажисты шишкинского пошиба
утописты толкиновского толка
лабиринты розановского мозга
 
 
то ли запах век не изъять из навоза
то ли крен заложен в дизайн отвеса
отчего чужой и ни внутрь ни прочь я
чья в колючках изгородь ой ты роза
люксембург в цукатах и вся одесса
сорок лет топчусь на опушке леса
все блядь кычет в чаще аж печень в клочья
 
 
не жалею блядь не зову не плачу
по вопросам прежнего недолива
только б впредь почетче считали сдачу
глина б грудь убогую не давила
в печени стрекочет стальная птица
в избу бы с разбега и вдрызг напиться
побузил в сенях заглянуть позвали
лей аленушка в стопарь из копытца
все равно козленочком раз с козлами
 

ПАРК

 
ныряло в пруд неловкое весло
с эстрады трель потрепанной певички
хотя в тот вечер мне с тобой везло
я нервничал страдая по привычке
парк был велик в нем бытовала боль
других времен в дубраве за эстрадой
но я не понимал я был с тобой
хоть вымок весь и с музыкой писклявой
я обещал тебе что не умрешь
соврал как мог но ты конечно знала
и умерла и все пейзажи ложь
за исключеньем парка и вокзала
 
 
вот полоса и всем она тесна
меж зеленью и рельсовым железом
там ширины в касание весла
дрожь искушения с дежурным бесом
возьми чуть вбок я здесь сходил с ума
пока цвело и липы подрастали
на берегу шумерского письма
чья глинопись сочинена дроздами
потом чертог свистка и чугуна
портал из пламени в слоях асбеста
откуда отбывала ты одна
оплаченное человекоместо
 
 
нам больше не доверят жить нигде
у них в запасе нет другого мира
где тоже отражение в воде
твое и лодка весла уронила
коль в кулаке плацкарта у меня
мент в кураже в буфете кофе редок
понять бы кто такая умерла
и на какой из предстоящих веток
сквер изгородь чугунные цветы
их поливали оловом наверно
и постамент на нем должно быть ты
с моим веслом и гипсовая серна
 

«когда под кепкой гулкий купол пуст…»

 
когда под кепкой гулкий купол пуст
вдруг различить в урчании забытом
песка в мозгу и щебня под копытом
отчетливый и симметричный хруст
 
 
ум умер но умолкший голос густ
как кровь живьем по кожаным орбитам
ночная лампочка пока в крови там
но не включить очей увечных уст
 
 
не отпереть и воедино двух
не слить надежда испускает дух
в конце чтоб первой околела память
 
 
где с титульного вся любовь листа
и та которая но нет не та
которая и это не поправить
 

УГОРЩИНА

 
помнишь друже родину в октябре
ветер лют и хмара вверху лохмата
как с ребятами мокро мерз на угре
против стремной рати царя ахмата
у татарина конь быстр крепка тетива
но и наши душ не щадят пищали
день пройдет то ли месяц а то ли два
выпьешь ковш вся масть от цынги прыщами
ночью байки в дозоре с кислой слюной
как в орде черниговский кончил миша
и донской пусть к непрядве силен спиной
но москве устроил месть тохтамыша
мы стоим скоро бросили пить и есть
тыловик донес на руси вверх дном все
терпим друже теперь это наша месть
или снова лажа тогда вернемся
 
 
нас не пнешь от брода как ни бодр урус
если плеть столетий не вразумила
пособляй литва постоят побузят и пусть
день дотерпим до помощи казимира
им самим не сладко поди то ли пес завыл
то ли роздан паек на пасть по редиске
а касимовским крысам объясни кто забыл
как кирдык по-нашему по-ордынски
здесь в улусе раба у хана любая вошь
не погладят беглого по головке
поскреби татарина кого найдешь
врешь урус не того кто в твоей поговорке
предок мир копытом вытоптал и умре
так и мы ни вершка назад не давши
пять веков как вкопанные на угре
свист в ушах история мчится дальше
 

УКОРИЗНЕННОЕ

 
в темнеющих сучьях сова
рабыня привычек
к столу добывает сама
мышей или птичек
не жрет прихотливый хорек
хурму или груши
он многие на смерть обрек
куриные души
пусть верят попы в чудеса
им крестик приманка
но есть ли на свете лиса
вегетарианка
 
 
в шуршанье ночных камышей
на мусорных кучах
мучительно жалко мышей
включая летучих
на улицах наших столиц
меж граждан брезгливых
все меньше приветливых птиц
включая бескрылых
и я в этом редком строю
над божьей коровкой
ей реквием ныне пою
всей жизнью короткой
 
 
но нет и ее не люблю
ей плач мой не нужен
она безответную тлю
имеет на ужин
кого под конец пристыдим
в тех сумерках грустных
когда беспощадно съедим
всех кротких и вкусных
начнем тараканов трясти
срывая обои
здесь совести не обрести
духовной опоры
 
 
вся жизнь твоя голод и ложь
не правда святая
раз ради желудка живешь
животных съедая
настигнет насильника месть
и каждого рядом
чем друга несчастного есть
чем потчевать братом
чем дочери ножик стальной
чем вилку в мозги ей
пусть птицы владеют страной
и свинки морские
 

RUNNING OUT OF MEMORY

 
the pity though is not that he is gone
has been for the last seventeen or so
years yielding them to someone’s separate life
detached from his to an autonomous person
an unacknowledged gift not his to pass
nor ours to keep for seventeen bitter years
turned loose and now entirely self-propelled
 
 
hold on i’ll tell you what the pity is
the time unlived by him is getting far
too long for us to trust the image claiming
our total memory within whose cells
his past unshapes itself there is no past
outside ourselves and what’s inside is ours
there is less room for someone else’s past
are we some fucking gods or what get real
he should have crossed that street with more discretion
 
 
now that i think who of all people is gone
he seldom comes to mind the crowd has grown
the pity is he’s dead again for good
 
 
gods know no sorrow in their blue demesne
being too eternal even to exist
they hardly bother to tell green from orange
come to think of it he was color-blind
leave gods alone we are the only problem
abandoned on the bitter winter pavement
cradling another’s life within our own
 

НА ПРЕДЕЛЕ ПАМЯТИ

 
не в том беда что он покинул нас
семнадцать с чем-то лет тому назад
пожертвовав чужой какой-то жизни
оторванные от своей другому
нежданный дар который он не вправе
дарить а мы принять семнадцать горьких
лет миновавших сами по себе
 
 
постойте я скажу вам в чем беда
пора непрожитая им уже
столь велика что невозможно верить
всей этой памяти в чьих клетках меркнет
минувшее оно не существует
вне нас а что внутри нас это наше
там места нет для прошлого других
ведь мы не боги блядские опомнись
он лучше бы смотрел на светофор
 
 
как вспомнишь всех кого на свете нет
он в их толпе пропал она все гуще
теперь он вправду мертв вот в чем беда
 
 
как беспечальны боги в синем стане
им даже незачем существовать
и отличать от желтого зеленый
вдруг вспоминаешь он же был дальтоник
к чертям богов проблема мы одни
стоящие на мостовой январской
чужую жизнь в объятиях держа
 

«растерянный стою перед лицом собаки…»

 
растерянный стою перед лицом собаки
она не человек черны ее зрачки
здесь люди до сих пор по сторонам стояли
мне скоро третий год я к ним привык почти
 
 
собака на цепи она на взрослых злая
но для меня пока она одна из них
а кто из вас добрей я все равно не знаю
я собственно еще в глаза не видел злых
 
 
заря прозрения не всем известна в детях
сознание искрит в запутанных узлах
мне надо твердо знать кто я теперь из этих
никто не человек пока не подан знак
 
 
как проследить потом и доверять рассудку
когда не отличишь привычки от любви
она берет мой хлеб но тотчас мчится в будку
мне делать нечего я остаюсь с людьми
 
 
четвероногий мир с тех пор под корень вымер
но зла не убыло в пространстве небольшом
мне шестьдесят второй я проверяю выбор
который на бегу был сделан малышом
 

ГРУСТНО НО С НАДЕЖДОЙ

 
скажи мне хоть бард вдохновенный кенжеев
хоть лично сам лев рубинштейн проследи
зачем они дуб удобряют кощеев
растущий долины большой посреди
 
 
оркестр на эстраде мазурку играет
в окрестном тем временем недалеке
то биологический вид вымирает
то двойку сотрет ученик в дневнике
 
 
ведь жил же я в этом отечестве странном
мы все после третьей мечтать хороши
то мир всем народам то землю крестьянам
то в парке палатку снесут алкаши
 
 
напрасно пиджак на писателе твидов
романтика дач левитанова даль
так стыдно за биологических видов
и ученика разумеется жаль
 
 
хоть ты посочувствуй бесстрашный лимонов
лужков долгорукий с кобылы моргни
мы строили счастье для всех миллионов
вот только штаны временами мокры
 
 
быть может я просто устал опасаться
но вера в народ до сих пор велика
ему не под силу сильней обоссаться
чем предкам всегда удавалось пока
 
 
народ не корова дорогу другую
проложит вот истинно вам говорю
кащея казнит и ягу дорогую
под звон колокольный сведет к алтарю
 

ОТБОЙ

 
мы избегали огибать углы
хоть средств к сведенью ссадин не имели
поскольку были смолоду глупы
а к старости отнюдь не поумнели
 
 
в таких костях ни гибкости змеи
ни легкости под облаком орлиной
большой запас зеленки извели
круша очки в боях с кирпичной глиной
 
 
кому окольного пути домой
не предписать сбивались в стаи с теми
кто думает и ходит по прямой
копытами вперед и мордой в стены
 
 
теперь смешно залатывать очки
в анналы вписывать былую схватку
стен не осталось в целости почти
на финишной но ведь и морды всмятку
 
 
пространство стало под уклон ровней
и пульс внутри ценой рубцов наружных
но жизнь прошла недокричаться в ней
увечных от любви уже ненужных
 

ЛОГИКА У КРАЯ ГРОБИКА

 
неужели тебе не противно
что сложение коммутативно
а деление видимо нет
перепуганных предков обычай
сходств на свете искать и различий
проливает на многое свет
 
 
только в воображаемом мире
дважды два ежедневно четыре
есть такое одно дважды два
что в зависимости от погоды
до пяти поднимает доходы
или трех с половиной едва
 
 
по утрам отшвырнув одеяло
неприятно всегда удивляло
бесполезное небо в глаза
сумму матриц или обезьянку
выворачивай хоть наизнанку
только небо и землю нельзя
 
 
этот космос подстроен нарочно
он и прежде держался непрочно
там труха и термиты внутри
цель безумия знаки и числа
отсекать от налипшего смысла
рубль в квадрате без четверти три
 

ПРАВДА

 
в час серебряной ночи в логу соловьином лечь
словно листья в лесу голоса повисают с губ
там русалочьи дочери ночью заводят речь
о сынах человечьих которой который люб
 
 
вот забытыми снами всплывают они со дна
лунной плоти заря за столетье не обагрит
этот будет моим навсегда говорит одна
это суженый мой та что слева ей говорит
 
 
а которая справа молчит но ее глаза
как вода вековая в реке как зыбучий ил
заглядишься в зрачки и уйти никуда нельзя
и которого выберет тот ей и будет мил
 
 
в деревушке за логом сыны человечьи спят
каждый крестик нательный спросонок стиснул в горсти
а в углу где лампада спасительный образ свят
но из спящих ему никого уже не спасти
 
 
потому что серебряный им наколдован вред
потому что любовь у русалочьих дочерей
вековая вода из которой побега нет
горше крови людской человечьей тоски черней
 
 
если солнце взойдет если чары разгонит прочь
в одночасье русалок сразит смертоносный свет
и к которой притронется та умирает дочь
а которая рядом за ней умирает вслед
 
 
но оно не не взойдет и с небес не сиять ему
кто в черненом уснул серебре тот и ай люли
потому что в подводном давно сыновья плену
те кого эти дочери выбрали по любви
 
 
сам свидетелем не был но вам рассказал как мог
если правда то вечное обречено червям
а неправду сказал отведите меня в тот лог
и верните без слова русалочьим дочерям
 

ПОСЛЕ БОГА

 
хрясь ебальником в глину наш сельский бог
мел и уголь облез облупились сурик и охра
всю последнюю сотню лет стоял как мог
но без прежней лютости шибко дохло
мы ли пиво ему не таскали несли еду
танцы в солнцеворот все жопы в саже
чья невеста вестимо первая ночь ему
ну и первенцев тоже без этого как же
у столба собирали траву от сглаза и бед
а теперь хоть всю ночь скачи эффекта нет
 
 
хоть соседка и сука но тут как есть права
если рухнул лежи назад жмура не вроешь
может прежнего нам теперь пустить на дрова
сам от рева ослаб пособи-ка кореш
так и лопается от топора в груди
прикипают к прошлому человеки
тихо плещет жена тоже жопу моет поди
так отмоешь разве за вечные веки
лучше сопли утру и издам по избе приказ
замеси старуха погуще краски
у меня бревно с позапрошлого дня припас
надо ножиком зубки ему и глазки
лучше прежнего встанет у врагов на виду
только косточки коленькины соберу пойду
 

«сентябрь трава по круп нетронутая с лета…»

 
сентябрь трава по круп нетронутая с лета
без ветра взвизгнет дверь на траурных гвоздях
ты молча входишь в дом не зажигая света
но блик былой луны неугасим в глазах
 
 
я все равно не сплю и сослепу что ближе
нашарю зрением стакан и стопку книг
ты у стены а кто другой ведь это ты же
вот только нет луны тогда откуда блик
 
 
все правда и джанкой и пегий пес-приблуда
кипела молодость и жизнь была смешна
но здесь же нет кругом ни тропки ни приюта
там не живет никто откуда ты пришла
 
 
чуть время грянет град от грома до амбара
но пуст в стекле простор всей ночи остальной
что пользы вспоминать что я тебе не пара
не исчезай скажи что ты пришла за мной
 
 
слепа твоя стена лишь блики в ней двоятся
пока не пробил град из налетевших лет
рассказывай уже раз опоздал бояться
мне все равно теперь живая или нет
 

РОДИНА

 
не с цепными кто кычет у миски к утру
где вождя на притворной гимнастке женили
если выпало с теми кто умер умру
чем шептаться с живыми
 
 
мне сирена тревоги с младенческих лет
сладко пела о ненависти и помосте
а у казни в строю даже выживших нет
заманить меня в гости
 
 
видно в метрике выжившим жребий таков
за вождями в трясину возвратных столетий
и в пустыне своей после двух сороков
оставаться на третий
 
 
тем кто любит любовь велика и в аду
если тело в уплату и гибель на сдачу
всю последнюю совесть какую найду
я на гибель истрачу
 
 
ты гори мое гори глазами огня
ниоткуда не видно на горе ответа
много родин теперь на земле у меня
пусть побудет и эта
 
 
обожженные болью увижу края
и прольется как свет в перелетное тело
вся на свете любовь или гибель моя
и твоя
сакартвело
 

«здесь когда-то была страна…»

 
здесь когда-то была страна
а сегодня растет трава
сеет небо мелкую воду
раньше горы торчали вверх
но снесли потому что вред
псам и гусеничному ходу
 
 
стала местность ровна как стол
отовсюду достанет ствол
и до каспия плоско лента
чуть притихнет марш в голове
что промолвит трава траве
гамарджоба мшвидоба тквенда
 
 
голова говорит внутри
текстиля теперь штуки три
всю в шелка разодену шуру
штуку зелени под матрас
и скатерку в зало как раз
как ясон золотую шкуру
 
 
говорит голове трава
видно ты голова права
а неправ кто не вышел ростом
кто в шипах тот и ввысь расти
а кто без тому до кости
на клинке изогнуться остром
 
 
там на родине лес высок
меж евксинской водой мысок
и гирканской висит как хочет
сладок в сумерках соловей
кличет мать к столу сыновей
да клинок над кадушкой точит
 

БРАТ 2

 
чуть полночь с лязгом поползла ограда
надгробье тетрисом на весь погост
мы в августе закапывали брата
а в сентябре там ясень в полный рост
 
 
нашли ничком средь скудной пасторали
все в камеди глаза как монпансье
с попом над свежей ямой постояли
вернулись в дом и выпили на все
 
 
гляжу в упор не зная в чем неправда
бригадой бы с камазом не смогли
мы в августе здесь зарывали брата
а в сентябре он дерево смотри
 
 
все пришлые кого кричать на помощь
им кривотолки воблой не корми
топор проворен по стволу наотмашь
в суставах звон и лезвие в крови
 
 
ни ссадины в стволе и узкий лаков
лист на запястьях узловатых рук
ну ясень да его и звали яков
и тетрисы кровавые вокруг
 
 
жилец полей где за сто лет ни злака
лишь этих листьев жуткие флажки
я знал что ты и ты конечно знала
что знаю я что ты когда нашли
 
 
вернусь к тебе и слов неловких трата
бессмысленна и ясень как свеча
чадит в ночи где погребали брата
весь долгий август заступом стуча
 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 
ни гомона с веранды ни родни
сидели вместе а стоим одни
окна в зигзагах гнойная глазница
к ручью случайно голову нагни
ни дна внизу ни сверху отразиться
 
 
пустые десны щерит створ дверной
где общий стол гудел перед войной
теперь дыра в непоправимых звездах
из разноцветной жизни надувной
здесь без возврата выпускали воздух
 
 
умолк вчерашний плач проглочен смех
старались строили один на всех
и за холмом заветные могилы
но черный луч наставил за ночь вех
где с ними лечь совместно не могли мы
 
 
вчера челны куда любовь текла
сегодня пятна слабого тепла
ненужных дружб разрезанные звенья
луна сквозь наши полые тела
протягивает лапы без зазренья
 
 
колодец сух мертва в кадушке мышь
пространство пущено под пар и лишь
сердцам внутри до финиша короче
ты верно рядом все еще стоишь
а если нет тогда спокойной ночи
 

ПОПЫТКА МАРША

 
станем жить вполсебя а не то нам
не вполне поясняли за что
заливая гортани бетоном
и железное солнце взошло
 
 
голова на размер маловата
но кираса под горлом тверда
к обгоревшим частям агрегата
не подводят теперь провода
 
 
не о всех ли до слез беспокоясь
и в прицеле спрямив перекос
нам полярный полковник по пояс
свежий ягель из тундры привез
 
 
скромный завтрак простую работу
без единого в пясти гвоздя
потому что не выжить народу
если чьи-то не в землю глаза
 
 
чтобы гордость в груди не угасла
озаряя маннгейм и мадрид
наша совесть из нефтеюганска
ослепительным газом горит
 
 
пусть этнически чистое тело
за которым хоть с места к венцу
марширует с кем страстно хотело
маневрирует с ним на плацу
 
 
и крылато на ангельской дудке
семь голов золотая броня
чтоб железное солнце в желудке
из жерла не жалело огня
 

«короткое время они на цепи завели…»

 
короткое время они на цепи завели
то рысью стремглав то садится и воет ужасно
а тело то в воздухе чуть ли не метр от земли
то в землю по самое то что хоть брось где увязло
 
 
добро бы и рыскало если бы речь не ушла
на сверку просроченных дат у полярной параши
голодное время свирепствует из-за угла
где навзничь под камень мослы финишируют наши
 
 
хоть в горькую ночь искричись собирая ребят
к столу из заветных душе не поверженных наземь
но жилы на рожах от прожитой водки рябят
и жизни собачьей сезон умножаемый на семь
 
 
кто помнит трахеей твои вековые клыки
кто крови покорно подмешивал в твиши предтече
надорванной мышцей не держит пожатой руки
конечность увечную за спину прячет при встрече
 
 
в подстеленном воздухе ворвань рывком отстегну
и речь обесточу во рту чтоб мычать не мешала
пусть полуподземное тело пустую страну
червем населяет посмертно беда небольшая
 
 
рубиново вверх напоследок лингамы москвы
ее телеухари в стороны света стоусты
кастрюли на стартах конфорок где наши мослы
и маленький мук порученец с корзиной капусты