Текст книги "Записки аэронавта (сборник)"

«чумели яблочные полустанки…»

 
чумели яблочные полустанки
империя изнемогала в грязь
под насыпями ссыльные весталки
окучивали гравий матерясь
мельчали козы в паузах поездки
платаны гневно реяли в огне
трибун спросил силен ли я по-гетски
и я признался что уже вполне
 
 
когда настанет страх и время острым
созвездиям пересмотреть года
мне подадут к порогу mare nostrum
о θάλασσα[4]4
  θάλασσα (греч.) – море.


[Закрыть] черна твоя вода
скупа на север смерть второго сорта
куда белеют призраки берез
пусть горькое оно до горизонта
но за него недорог перевоз
 
 
здесь смерть как жизнь и сон об этих сестрах
прочь прошлое как в обморок проем
всей памяти что юлию на рострах
на все четыре ставили втроем
давайте издали прощаться летом
сдавать в казну пожитки в узелке
чем проще жизнь тем вся она об этом
элегия на гетском языке
 
 
еще вина и выпьем за отвагу
обычай учрежденный для мужчин
вброд через ахеронт на стикс в атаку
но есть любовь я лишь любви учил
дороже жреческих жезлов и грамот
пора домой живым земля тесна
всей мудрости здесь amo amas amat
люби легко так я любил всегда
 

диалог судьбы и любви

судьба

 
смотри куда он след себе проел
извилистей чем древоточец древний
как в микросхеме серебро на кремний
но электроды впаяны в пробел
пока не выцвел весен быстрый ситец
и осеням дыханье не свело
он слепо верил в истинность всего
чему участник был и очевидец
где строил дом и дерево сажал
о чем загробно меж родными споры
и сына бесполезного рожал
то есть не он но мертвые бесполы
все решено и ничему не стать
другим на свете вопреки старанью
не развернуть тетраэдр пятой гранью
а дважды два не разумножить вспять
как мухи набело в замерзшем воске
на чипах отпечалены миры
без выбора и червь на терменвоксе
уже завел шопена в mp3
 

любовь

 
взгляни сестра как незаметный клин
твою скалу раскалывает в ливень
он существует потому что был
где кровь распластана лучами линий
сложив живые участи в мешок
и в полночь прочь украдкой конокрада
ты совершила правды на вершок
но без любви нам правда не награда
с той стороны откуда солнце гость
остался дом потомку на поруки
венчанный ясенем и грудь подруги
вдруг опалит когда наполнит горсть
пусть к старости песок струится строже
и серебро по кремнию длинней
он слово дал и возвратится к ней
не тронь его он мой и мертвый тоже
свирелью ясеневой в три ствола
шепчи шопен мазурку или скерцо
все сбудется и правда не твоя
умолкнет мозг но не затмится сердце
 

судьба

 
сестра не жертвуй зрение бельму
ты вслед теленку а за мной все стадо
все станет в точности как я велю
или вернее выразиться стало
сам воду выдумал и сам плыви
но не пеняй что финиш очевиден
печален брассом след его в пыли
кто серебра и правды очернитель
я счет веду из неподвластных мест
где все исчезло
 

любовь

 
amat ergo est[5]5
  amat ergo es, (лат.) – любит – значит существует.


[Закрыть]
 

«не проси у природы примера…»

 
не проси у природы примера
в приоткрытом проломе окна
две загадки однажды имела
не разгадана только одна
 
 
все мерцает как дождь или жемчуг
на траве и в развилке ольхи
косарей расспроси или женщин
ничего не припомнят они
 
 
покружи где прощается ветер
крен к оврагу и лес в разворот
разлюбившие больше не верят
но не с ними теперь разговор
 
 
с высоты все сбылось как хотело
тишина поднимает полки
наша смерть это женское дело
лучше нас понимают они
 
 
птичье беличье дробью по крыше
сердцу вырыта в дерне нора
тормоши мое время потише
не стучи костяная нога
 

«а если я пел тирану как пленный дрозд…»

 
а если я пел тирану как пленный дрозд
в тропическом сне где придворные фрукты зрели
пускай мне покажут землю где выбор прост
я пожил и в курсе какие возможны звери
даритель огня и вращатель тугих турбин
столь многое спас потому что многих убил
в долгу так давай теперь истребит тетради
не скажет неаполь ни мантуя где легли
над нами лимонные корки или плевки
в голодную глину мы и наши тираны
 
 
я верил что город вечен а он мираж
но что остается в грубых руинах раем
уже неизбежно коль вышел такой ménage
à deux[6]6
  ménage à deux (фр.) – семейная пара.


[Закрыть] что на все века серебриться рядом
стремительный воздух в горло вогнал глоток
в наветренном времени прерван тот кровоток
кто в пепельных розах у ростр водружен на козлы
ни царских разъять ни себе царедворских уст
угрюм у дороги в порожних глазницах бюст
а в недрах берцовые накрест допели кости
 
 
напрасно брундизий мой греческий обморок зря
так смерть обессилит что скоро ни встать ни делать
под перечень плача кого заносил в друзья
триоль элевсина и все с геликона девять
у черной царицы сезонные циклы лиц
здесь цезарь узнает месяц он или принц
молчанье течет из гортани чья ночь в печали
но девять прощайте а прелести нежных трех
куда тебе данте и будь ты хоть герман брох
пора в колдуны и луча не затмить свечами
 
 
прими перевозчик латунный обол с языка
хоть выколи тьма но булавочный глаз диода
двоится внизу или лопасть костра высока
я сам раздувал где пылает с тех пор дидона
простимся на пристани здесь присягнем сестре
вся пряжа речей обрывается в этом костре
порожняя тара в обмен на сердца и рассудки
безглазые ляжем в стеклянную пыль и траву
отныне и мне и ему остальную страну
черед населять бесконечные сутки
 

«вот возраст когда постигаешь дрожа…»

 
вот возраст когда постигаешь дрожа
безжалостной жестью примера
что раз красота никому не должна
спасают неправда и вера
 
 
пусть птичкой помечено время с тобой
с кем речь приручали теснимы толпой
в земных казематах казенных
поднимется пламя из недр и трясин
но имя которое в сердце носил
отсутствует в списке спасенных
 
 
поднимется голос но тверже молва
любого любителя петь из горла
полезней молчать и молиться
в кривой перспективе не вечно равны
текущие в город шеренги травы
и рим провожающий китса
 
 
ура с коромыслом к реке на ветру
чуть птичка в графе то и коршун вверху
потрепанный блок над непрядвой
какие там кони и скифы в пизду
гранитные бабы пешком по песку
вся смерть получилась неправдой
 
 
так тяжко намолены эти места
скорее бы стала планета пуста
своим барсукам и косулям
ни эха в горах от позорных острот
лишь мраморных граций безрукий фокстрот
над греческим битым сосудом
 
 
немного осталось вот это и есть
зеленая бронза гремучая жесть
в огне монитор как бумага
короткий пробег без обмана
 

«помнишь цинтия перно на петровке…»

 
помнишь цинтия перно на петровке
где грустили мы ладонями к небу
но пропали с той поры как микробы
о микробах долгой памяти нету
 
 
собирались в трускавец или байи
бурным морем до тартесса и дальше
получилось только в лес за грибами
ночевали на малаховской даче
 
 
или в тушине ждала где привыкли
ревновала к молодым поэтессам
это желуди морские прилипли
к днищу сердца за последним тартессом
 
 
без тебя тут наши вышли в светила
за квадригой на подушке медали
встретил меммия в мундире эдила
в старину-то он не ладил с ментами
 
 
редко локоны впотьмах или губы
душный воздух навевает под старость
вечерами я ловлю тебя в гугле
в википедии найду что осталось
 
 
навещу лишь в годовщину наверно
за померием безлюдно и тесно
ни перно тебе сюда ни фалерна
так квадратно твое цинтия место
 
 
вот и вещи раздаю скоро следом
будем буквами вдвоем и листами
где горели на ветру быстрым светом
и могли бы жить всегда но не стали
 

«был долгий дом напев простой луны…»

 
был долгий дом напев простой луны
свечной нагар за столько лет печали
в потемках губы гнева и любви
так сбивчиво и быстро обещали
 
 
зачем один он был никто из нас
одолженная память просто милость
так воздух восставал так ветер гас
а жить на свете все не приходилось
 
 
родившись раз я поступлю как все
кто целовал и дождь с картинки вытер
пусть это будет девушка в косе
из паспорта который ты не видел
 
 
последний раз заночевать в плену
влюбиться блин вздымая ртуть под сорок
хоть кажется кто эти мы ему
который нам не возникая дорог
 
 
ты знаешь я пойду теперь сгорю
я собственно и раньше жил негласно
тогда возьми и где-нибудь в саду
так пристально под сливами так ясно
 

«какой внутри воспламенится свет…»

 
какой внутри воспламенится свет
какая брызнет красота и слава
когда тому из них кто слева слеп
пририсовать глаза того кто справа
 
 
в количестве не менее чем двух
встречаются и существуют души
чтобы тому кто тщетно сверху глух
того кто снизу приаттачить уши
 
 
покуда воздух вертится бугром
отпущена нога на побегушки
кому в комплекте молния и гром
для детской должности в игрушки
 
 
слова кому я автором слыву
китайские и в сумерках раскосы
давай прижаться к теплому слону
и молча греться слизывая слезы
 
 
все перепуталось и некому обнять
короткую в колготке ногу
все перепуталось и сладко обонять
капуста родина ей-богу
 
 
и ты душа кто вышел посмотреть
на улицу и улыбнуться постно
большим кто прежде жил но это смерть
теперь ее бояться поздно
 

«наутро на смертной постели…»

 
наутро на смертной постели
приснятся в последней стране
красивые листья растений
укромные твари в траве
свинцовым затылком в подушку
следить целиком отболев
как странника сонную тушку
съедает задумчивый лев
недолгая в лютне соната
к луне вековое лицо
такую картину когда-то
рисует художник руссо
 
 
так жалобны кошки и люди
секрет этой жалости прост
у них обагренные руки
мечтательный по ветру хвост
поэтому люди как дети
их совесть стремится к нулю
других бы придумать на свете
но все-таки этих люблю
я сам этот странник усталый
босые ступни без стремян
но стоит расслабить суставы
как тут же с костями съедят
 
 
подбив свои пени и льготы
спасибо светилам втроем
что времени лучшие годы
я может быть кошкой провел
внемлите олень и волчица
что ссориться больше нельзя
нам только любить наловчиться
и будем навеки друзья
допустим природа прекрасна
забудем тревогу и стыд
а камень бессмертен напрасно
хоть сам ни о чем не грустит
 

«они существуют но сбивчиво и тайком…»

 
они существуют но сбивчиво и тайком
во времени где как лазанья мясо слоями
получилось вот что я вышел за табаком
а уже эти четверо в очереди стояли
у ларька разживиться или их вроде шесть
деликатно алели глаза зеленела кожа
рапортую центру жизнь во вселенной есть
но искать не ищите ни на что не похожа
 
 
если верить тому что стряслось я приятно рад
вот качнулся навстречу сам капитан со стаканом
от лица всего старопрамена здравствуй брат
или ты сестра или что там у вас под скафандром
мы сыны кислорода и в образе шерстяном
уроженцы тундр но от космоса аж больные
наберу брюссель заходите все вшестером
или все-таки четверо где же два остальные
 
 
от кита и кентавра виден мой огонек
свет надежды и даже когда лежал простужен
я врачей убеждал что разум не одинок
но грустил не веря что разум кому-то нужен
как тасуются карты или слоится фарш
я обрел у ларька сиреневых и ушастых
просигналим рогликом и к андромеде марш
напролом но чтобы не загреметь в участок
за других на умственном не надорвись труде
старопрамен кругом перегрузки с утра тройные
вызываю центр триколор в трехпалой руке
звездолет за нами на пльзень вперед родные
 

«пой иволга зачем она боится…»

 
пой иволга зачем она боится
что воздух зол и звук не состоится
свисти листву от грусти отвлекая
нам жалобно что желтая такая
как вовремя на перешейке лета
невелика но с крылышками флейта
отвертка тайны в колтунах и кронах
в поля бинокля вписанная птица
за кадром в астматических воронах
где наша жизнь назад не повторится
 
 
вся в желатине в зыбкой протоплазме
зов черных губ и бледная ключица
я прошлое уговорю случиться
но будущее согласится разве
киномеханик в фонаре стрекочет
там голос нем и все движенья мимо
зачем она молчит и петь не хочет
над тишиной подвешена незримо
где в трещинах кому судьба щедра
то иволгу навеет то щегла
 

нож авраама

б. кенжееву

 
с треском осыпалось облако как потолок
еще ни в чей не зачислены каталог
безымянно брызнули звезды в канун восхода
поперек горы вибрирует нить раскола
и смысл умолчания изобличает ложь
словно сельдь в рассол серебристо со дна морского
в зените дрожит занесенный нож
 
 
нелюдские в пустыне искривлены голоса
вся гора горит испаряется в небеса
отсюда ближе к которому кровь по нраву
и в живых держащему жалобных жертв ораву
кто сорвется в крик мигом молнией укорять
райский сад но кара проста за потраву
в кулаке костяная тверда рукоять
 
 
солнце солоно или блестит лицо в поту
весь от веры продрог но в гравий упер пяту
перед тем как по горлу дай рассмотрю насечки
это мы верблюды и чуткие человечки
точно точки тире на недолгих песках пути
наши тщетные женщины белые наши овечки
но по лезвию теперь не пройти
 
 
жизнь почти увенчалась что он в нас изменил
недоединокровный полубрат измаил
не из тех кто гарью на рукояти вышит
горячо надо мной прощальная бронза пышет
бестелесный голос охрип говорить отцу
отпусти покуда живьем а зарежь овцу
и овца подошла но он не слышит
 
 
кашлянул в интервале велящий глотая смех
здесь тропа на треблинку еврей один на всех
инструмент с костяным набором и смерть огромна
деревянная радуга охрой и хромом бревна
мы столкнулись на острие ни осла ни овна
вот овца подошла но и та ни в чем не виновна
ей ведь тоже отняли голос она одна
попусти зодиак застегнуть ожерелье года
так и выкосит бронза весь присмиревший гурт
на окраине мира где меркнет граница горя
звезды наших кибиток наших юрт
 

«я вас любил любовь еще вообще…»

 
я вас любил любовь еще вообще
я к землякам вернусь и к землеройкам
в их сводчатые дачи чернозема
или другое место подберу
как древний богатырь на перепутье
у надписи abort retry ignore
 
 
или не я а кто-нибудь из них
пока пустые проницал сердца я
вас заточил в одну из вечных книг
и умер в ней смеясь и прорицая
 
 
или не вас а грустную вон ту
что прорезью в строке как запятая
о ней уже не спеть когда во рту
отговорила рыбка золотая
 
 
но alt-control-delete и вот обратно
с повадками подводного щегла
летит виляя хвостиком опрятно
такая маленькая и жива
 

«мозг ослаблен силлабическими стихами…»

 
мозг ослаблен силлабическими стихами
играй аллерген если тополя пушисты
у ларька на взводе боевые стаканы
по лицам видно что наши а не фашисты
качнись упасть и ветер подстилает вату
лежи поперек лета впереди недели
кому невмоготу передай стакан брату
он предан делу чтобы ряды не редели
 
 
природа в борьбе ради маковой росинки
вот и глотни все же человек а не робот
пей пока наливают принесут носилки
отвезут сделают укол быстро зароют
для чего пчелы утром покидают улей
для того ларек на углу возводят людям
раз у колькиной людки воробышек умер
за воробышка по глотку и все там будем
 
 
мы стоим у ларька в тополиной метели
летят брызги времени столетия что ли
прежних не узнать чьи черепа облетели
но когда умираем не чувствуем боли
потому что сущее только мнится телом
жизнь лишь подобие инсулиновой комы
а душа воробышка летит за пределом
и мы кажется тоже но не знаем кто мы
 

«обещали всю ночь молотки что на площади плаха…»

 
обещали всю ночь молотки что на площади плаха
любопытные люди пришли в предвкушении страха
 
 
сухопарые матери их постепенные дети
убеленные старцы чьи дочери матери эти
 
 
день покупки воздушных шаров или сахарной ваты
старцам лучше покрепче но дети пока маловаты
 
 
перед тем как с телеги сгрузить кому песенка спета
на помосте прелат в маскарадном и член горсовета
 
 
то-то празднику рады ребята и матери тоже
им возможно и жалко слегка но забава дороже
 
 
каждый житель в толпе понимает похожие чувства
только солнце в глаза только синее небо до хруста
 
 
если брат им по праву терпи и не требуй ответа
это люди такие других не рожали от века
 
 
и не жалко для них приупасть под тесак на колено
если правда потом чтобы больше нигде не болело
 

фауст

 
точней и недоверчивей чем ты
я постигал беды скупые свойства
конструкцию преступной простоты
сквозящую в пазах мироустройства
 
 
в стране где одиночество лютей
но иночества подвиги похожи
я постепенно так простил людей
что стал бы с ними говорить без дрожи
там вызубрив законы волшебства
проверил я сложив слова и числа
как возникает ум из вещества
и мог бы тоже но не видел смысла
мир оставался пуст лишь ты одна
в кривой решетке света из окна
существовала на садовом стуле
навстречу ночи и впотьмах потом
листала книжку патнэма о том
что я не человек а мозг в кастрюле
 
 
там на заре взамен тебя верна
неназванная плакала вина
ничья из нас она жила снаружи
я заклинал всех чисел имена
чтоб лучше спать но бодрствовал все хуже
откроешь кровь и топором в кровать
не жизнь из жил а жиденькая порча
из первых рук и нечего кивать
на патнэма или алонзо чёрча
я воскресал и подходил к окну
где в лунном облачении стояла
и отраженьем падала ко дну
ты у пруда и вся твоя собака
туда текла сознанья полоса
ветвясь на утренние голоса
то в иве иволга то вслед синица
ты в темный ил ступала на носок
и время в пруд бросала как песок
топя совместно прожитый кусок
я понимал что время тоже снится
 
 
теперь пришло в расколотой стране
твое письмо в котором ты писала
что яблоко лежало на столе
которое ты принесла из сада
кругом тесней древесная гурьба
не поразит и судная труба
стекла где с той поры луна повисла
сиять на поле моего труда
на бережные чертежи и числа
 

латынь

 
так поздно лег взахлеб стихи листая
а если спал то шелестел во сне
проперция элегия шестая
вергилий где дидона на костре
 
 
почти парсек переступивший гений
как древний шелест звезд и не пойму
сквозь муравейник тусклых поколений
что мне вергилий или я ему
 
 
дидона ли зачинщица пожара
в слезах что снова к пристани пора
где делия веками провожала
поэта в елисейские поля
 
 
строка не вещество но в грудь кольнула
заря желанных глаз румянец скул
как будто вечный воробей катулла
вчера в ладонях лесбии уснул
 
 
уснул и я проснуться в древнем риме
тень портика и вещий воск в руке
в стране где павший говорит с живыми
на рвущем сердце мертвом языке
 

«зима вздымала лапы над тайгой…»

 
зима вздымала лапы над тайгой
над волчьим волоком по обь в походе
где леденел весь ум не по такой
скупой судьбе не по такой погоде
в стеклянных поймах ворохом ольха
сплошь ненцы в малицах из недр тюлени
короткую страницу из огня
с анамнезом я выхватил в тюмени
или в надыме птицы этих стран
нехороши и существуют мало
и я решил уехать в казахстан
там лето наступало
 
 
стремглав сквозь хриплый воздух иртыша
страна была тогда одна со всеми
в жару несложно если не дыша
но жить в особой солнечной системе
спасала дружба с девушкой тогда
из ссыльных полек с полоумным дедом
кто в самый зной была в руке тверда
на танцплощадке и спала с кастетом
спала со мной кто голоден и гол
ученый червь в чужой на вырост коже
там жил бахыт там расцветет ербол
но это будет позже
 
 
и я спросил которому тогда
все искреннее обнажал геройство
где подлинная родина слона
а он молчал имея это свойство
все пропадом мне без него присущ
скитальчества неизлечимый вирус
я полюбил существовать как плющ
где ветром выбросило там и вырос
вселенная саванна для слона
трава растет и хобот в кольца вьется
до той черты где время как стена
стоит и остается
 

«марко поло долго жил в поднебесной…»

 
Where Alph, the sacred river, ran
Through caverns measureless to man
Down to a sunless sea.
 

S. T. Coleridge[7]7
  Where Alph, the sacred river, ran / Through caverns measureless to man / Down to a sunless sea.. (англ.) – «Где Алф, священная река, / Протекала через безмерные для человека пещеры / К бессолнечному морю», из стихотворения С. Т. Колриджа «Хан Хубилай».


[Закрыть]

 
марко поло долго жил в поднебесной
год в любую сторону если прямо
впал в фавор и стал фигурой известной
всем наместникам от манчу до аннама
а потом в европе военный узник
все не мог решить это смерть или снится
да возьми пособи грамотей французик
описал со слов в генуэзской темнице
как курьерские кони храпят по стойлам
наготове и как на войлоке колком
пировал хубилай в ханбалыке стольном
в тростниковом дворце перешитом шелком
 
 
он теперь на поруках где дом и дожи
но и это и это фантомы тоже
 
 
пролистай наугад хоть до той страницы
где клевреты в сапфирах ползком к помосту
где с речное русло размахом птицы
промышляют слонов на прокорм потомству
там привозят пряжу из уйгурстана
что не вспыхнет в огне за билет бумажный
или вспомни когда погребают хана
кто завидит кортеж погибает каждый
вот лагуна и город по кромке блюдца
как отрывисто время пространство голо
певчий голос в мозгу позовет проснуться
не вернешься умрешь вернись марко поло
 
 
пронеслось словно памяти не касалось
это правда было или казалось
 
 
что ж ты чертова память круги и пятна
распустила нить растеряла годы
неужели можно пройти обратно
в прежний рай миражей по огненной гоби
здесь палатки менял и с макрелью сети
там гроза и милость царского лика
недурна и венеция но на свете
нет столицы блистательней ханбалыка
одолев гангрену и долгий голод
в долг глазам пока глазеть не устали
спозаранку войти в невозможный город
где прозрачны хребты и ручьи хрустальны
 
 
запах смерти но жизнь обжигает ярко
собирайся в путь
возвращайся марко
 

«абеляр элоизе вот что спешу напомнить…»

 
абеляр элоизе вот что спешу напомнить
из пустого ковша порожнего не наполнить
если взять утомленных пеших в зной у колодца
то что было уже к тому и прибавится столько
только тем кто не станет пить вода достается
но умножится жажда тех в ком все пересохло
в честном диспуте праздную спесь одолеет самый
терпеливый и чистому сердцем весь мир отчизна
без труда обойдет капканы универсалий
кто стоит на торной дороге номинализма
ибо истина отпрыск упорства а не каприза
вот что следует помнить дитя мое элоиза
 
 
элоиза в ответ абеляру спасибо отче
я могла бы сама но у вас получилось четче
я вчера у часовни для вас собрала ромашки
потому что другого подарка найти не в силах
жалко мать-аббатисса нашла в рукаве рубашки
раньше было их больше но не таких красивых
и еще я писала по-гречески вам записку
но сестра донесла и велели впредь на латыни
а латынь проста не пристала такому риску
как нас жаль что мы перестали быть молодыми
раньше я гуляла и дальше к ручью и вязу
там теперь собаки с мусорных куч с цепи ли
иногда я плачу но это проходит сразу
ваши мудрые письма меня почти исцелили
если трезво взглянуть пожилые ведь тоже люди
даже если погасли глаза и обвисли груди
даже если рассудок прочь от беды и скуки
почему они что они сделали с нами суки