Текст книги "Вскормить Скрума"

– Вот значит как? Отлично это у тебя получается. Значит все мы тут занимаемся черт знает чем, и только один ты… – Лобов попытался найти нужного слово, но не нашел его и воспользовался тем, что оказалось под рукой, – выстругиваешь себе разум. Получается мы все дураки, да?

– Ну почему все? Не все. Далеко не все…

– Ладно, умник. Я понял, – старший лейтенант докончил последнюю котлету, встал и, презрительно скривив губы, бросил, – Завтра посмотрим, какой ты умный. Лично я тебе зад прикрывать не буду, – и вышел, не попрощавшись.

Видимо, он что-то не понял. Обиделся. Но зачем он это сказал?

* * *

Витя уснул поздно. Думал о завтрашнем дне. О Нине, о походе в деревню, о лесном чудище, похитившем Гусякина. Когда взглянул на часы, оказалось половина четвертого. Туманная голова клонилась к подушке. Сон наваливался на плечи, предъявляя счет за все тяготы и переживания ушедшей недели. Монотонно гудел во дворе большой трансформатор.

«Посмотрим, какой ты умник…» – кружилась в мозгу последняя фраза Лобова, – «Посмотрим… посмотрим… посмотрим…»

Через открытое окно в комнату проникло серебристое сияние полной Луны. Оно заполнило собой все пространство небольшого помещения, неожиданно свернулось в узкий световой луч и тело слово окаменело. Только широко распахнутые глаза смотрели на темный силуэт большеглазого пришельца, зависшего в проеме распахнутого настежь окна. Он заходил со стороны плаца, следуя по узкой полосе света.

Мухин сразу его узнал. Он выглядел прямо как на кортике. Худой, длинный, серый, большеглазый. Но никакого страха внутри не ощущалось. Наоборот. Огромное облегчение охватило душу. Наконец-то они откликнулись. Наконец-то он получит ответы на все бродившие в голове вопросы.

Пришелец сделал легкий знак длинным и гибким пальцем следовать за ним. Тело сразу приподнялось над койкой и, влекомое неведомой силой, медленно поплыло по световой дороже над полом к звездному небу.

– Тревога! Учебная тревога!

Он рухнул с потолка на матрац и открыл глаза. Инопланетянин исчез. Зато земляне горохом высыпались из казармы на плац.

Учебная тревога!

Судя по всему, ему следовало к ним присоединиться. Контакт не состоялся. Спугнули. Пришлось быстро одеваться.

* * *

Учебная тревога.

Получили оружие, погрузились в грузовики, выехали в лес, высадились.

Весь день пробегали по непролазным лесным завалам, топким, комариным болотам, оврагам и перелескам. Потом вышли на стрельбище и палили по мишеням боевыми патронами. После чего измотанные, грязные, голодные с разбитыми в кровь ногами вернулись обратно в часть и выстроились на плацу за оглашением результатов.

Страшное сборище перемазанных в грязи бойцов предстало перед командиром части. Но оно только порадовало сердце боевого офицера. В целом задача оказалась выполненной успешно. Условный противник загнан в топкое болото и уничтожен.

Лучшим, как всегда показал себя второй взвод спецназа под командованием старшего лейтенанта Лобова. Остальные подразделения в целом поставленную задачу выполнили, продемонстрировали не самое плохое время прохождения маршрута и боевую выучку.

Рядовой состав распустили по казармам и на обед, а офицерам предоставили полчаса на приведение себя в порядок и сбора в актовом зале для дополнительного разбора полетов.

Там то и выяснилось, что в числе худших командиров оказался лейтенант Мухин. Он не только дважды появлялся на линии огня, оказался трижды убит, но и едва фактически не утонул в болоте, оттянув на свое спасение драгоценного временя всего подразделения. Потерял сапог с офицерской фуражкой, порвал на себе казенное обмундирование, разбил об камень дорогостоящую рацию, умудрившись свалиться в овраг при форсировании по широкому стволу поваленного дерева.

– Слишком дорого обходится армии содержание такого офицера, – заявил майор Глумов, – Стоимость разбитой рации будет вычтена из его денежного довольствия, а за неумелые действия, показанные во время учения, лейтенанту Мухину объявляется выговор.

На том и разошлись.

Пообедать времени не оставалось. На плацу снова собрались солдаты. Предстояло вести их в деревню на воскресное увеселение. К началу проповеди опаздывать нельзя. Отец Михаил начнет жаловаться, появится новый повод схлопотать дисциплинарное взыскание от взыскательного руководства, третье по счету. Невольно пришлось пошевеливаться.

Прихватив с собой видеокамеру, получив в столовой сухой поек, а в дежурной части снаряженный боевыми патронами пистолет Макарова и портативную рацию, Мухин направился на выполнение возложенного поручения. Одно придавало ему силы передвигать по дороге разбитые ноги – грядущая встреча с ней, с хрустальной мечтой застоявшегося мужчины.

Глава 4. Заговор

Проснулся Колька позже обычного, около полудня: жена грубо толкнула в бок: вставай, мол, бездельник, бригадир пришел. Обложил мужик ее матом спросонья, как водится, крякнул в подушку, сел на кушетке, взъерошил сальные волосы и вытаращил глазища на светлый мир. Минуту просидел неподвижно, обозревая убогость внутреннего убранства своего жилища и вздрогнул всем телом, обнаружив подле себя некое вертлявое серое существо. Оно радостно порхало вокруг головы и приветливо улыбалось.

– Чего это? – ткнул в него пальцем Треха, – Чего это ты тут развела?

– Чего развела? – моргнула маленькими глазками спутница жизни.

– Это вот, серое. Вертится, – пояснил муж, вращая башкой вслед за полетом непонятного создания, – Видишь? Во, рожу корчит. Видишь?

– Вижу. Чего вижу? Тебя, охламона, вижу. Вот, что я вижу. Больше я ничего не вижу. Больше никто рожи у меня в доме не корчит. Совсем сдурел. Муху не видал, что ли? Одевай, говорю, штаны живо. Бригадир ждет. С ним еще Этот пришел, – махнула неопределенно рукой Клавдия и сердито сдвинула черные брови на круглом белом лице. Из-за ее взлохмаченной головы вынырнуло розовое существо, похожее на первое и тут же скроило мерзопакостную свиную морду, да еще нагло так проулюлюкало, потрясая растопыренными пухлыми ручонками.

– Чего это у тебя на башке? Тоже муха? – выкрикнул Колька и запустил в него слежалой до каменного состояния подушкой. Больше под рукой ничего не оказалось.

Твердая постельная принадлежность мгновенно преодолела три метра отделяющие ее от цели и с мощью артиллерийского снаряда врезалась в голову застигнутой врасплох жертвы. Клавдия только вскрикнула тихо, вскинула вверх ручки и с оглушительным грохотом рухнула на пол.

– Ах ты паразит! – возопила потрясенная женщина, – Ах ты сволочь! – вскочила на ноги, откинула в сторону подушку и хотела было кинуться на обидчика и отколотить как следует, но вспомнила про уважаемых гостей, ожидающих во дворе. – Ну тебе ужо будет, – только выкрикнула она злобно, пригрозив пухлым кулачком, и выбежала из дома, оставив на полу большой черный сгусток тут же свернувшихся в клубок маленьких вертлявых червячков.

«Вот пакость», – плюнул ей в след Треха.

Червячки стали расползаться в разные стороны, но тут сверху, словно коршун, на них налетело некое серое воздушное существо, сгребло пушистыми лапками и растерло в мелкую пыль.

– Привет, – растянулось оно в сладкой улыбке, повиснув в воздухе прямо возле лица, – Здорово я их распустил? Так им и надо.

– Ты еще кто?.., – досадливо сморщился мужик.

– Скрум. Забыл, что ли? – выпятило воздушное создание ротик трубочкой.

– Какой такой хрум? – хлопнул Колька глазенками

– Скрум. Друг. Помнишь? – округлило глазки явление.

– Ты – друг? Врешь. Был у меня друг. Так ты не он, – решительно отрезал Колька, – Отвали, гадина…

– Забыл? Забыл, как вчера на сене сидели? Забыл, как вчера время хорошо провели? Забыл? Ах, как вчера было весело… – промурлыкал Скрум, – Неужели не помнишь?

– Ты? – скривился Треха, явно припоминая прошлое, – Черт. Думал, приснилось. Вот, пакость.

– Вот и не приснилось. Не приснилось. Совсем вовсе даже и не приснилось, – радостно запрыгало в воздухе пушистое существо, – Скурум. Скурм. Скрум. Если видишь, значит существую. Значит, есть на самом деле. Видишь, видишь, видишь. Как это замечательно. Как это хорошо. Как это здорово, что теперь можно ловить друмов на полу. На подступах. На расстоянии. Вот что значит летать. Главное ругаться больше не надо. От этого столько неприятностей. Такие черные мысли. От них такой тяжелый становишься. Летать невозможно. А летать это так здорово.

– Отстань, гад, твою мать… – выругался мужик, треснув себя ладонью по уху, желая выколотить из нее назойливое видение.

– Ну, почему-у?.. – обиженно протянуло странное явление, – Вчера так было хорошо. Вчера так было весело. И никто нам вчера не был нужен. Никто, никто, никто. Не ходи никуда. Скажи, заболел. Давай лучше в лес убежим. Чего они прицепились? Чего приперлись с утра пораньше? Чего им всем надо? Зачем разбудили? Опять будут ругаться. Не хочу, чтобы ругались.

– Все она, сука. Всю жизнь только портит, – запыхтел тяжело Колька, – У нее только одно на уме. Денег ей нужно побольше. Больше ей ничего не нужно. Денег не даешь, так и плевать. Хоть сдохни. Только о себе думает. Нет, чтобы покормить с утра. Нет, чтобы воды дать умыться. Рубаху чистую подать. Нет: давай, вставай, к бригадиру беги. Штаны одевай. Начальник пришел. Выслуживайся перед начальством. Другая прогнала бы со двора вон. Пошел вон, сказала бы, муж спит, не тревожь. Приходи позже, когда проснется. А эта – нет. Сразу в бок. На улицу гнать. Не покормив, не напоив. Сука!

Он почувствовал, как его начинает наполнять темная волна негодования. Подобно нарождающемуся тайфуну она закрутилась внутри самого сердца легким пылевым завихрением, вобрала в себя всю душевную пустоту, вытянулась черным упругим столбом и ударила прямо в голову, накрыв мягкий мозг непроницаемой липкой пленкой. Скатилась вниз до самого пола, разлилась по душе жирным нефтяным пятном, сжалась, затиснутая между ребрами, и вспыхнула ослепительным взрывом, разворотив грудь и окатив тесную комнату колючими брызгами.

И в тот же миг пушистое существо упало на него сверху, накрыв серым мешком пульсирующую струю извергаемого потока.

– Сволочи! Все сволочи! – заколотил мужик кулаками по продавленному топчану, – Отвяжитесь от меня, сволочи! Чего вам всем от меня нужно!? Оставьте меня в покое! – рванул просаленную рубаху, – Не хочу так жить! Не хочу навоз возить. Рыбу хочу ловить. Водки хочу, вашу мать!…

Увидел на груди раздувшийся воздушный пузырь, попытался его сорвать, тщетно. Ни сбить, ни содрать. Походит все сквозь него, как через тень. Ничто не цепляется. Присосался клещом на смерть. Разозлился мужик еще больше. На себя, на него, на весь чертов мир и эту приблуду, свалившуюся на его голову фиг знает откуда. Даже вспотел от негодования.

– Отвали, тварь, твою мать!.. – крикнул на весь дом, нервно передернул плечами, и накрылся с головой одеялом, – Отстань, сука! – прокричал в отчаянии.

– Кто сука? Я сука?! Ты сам сука! Вставай, живо! – раздался над головой голос Клавдии, – Бригадир во дворе час сидит, ждет! Доктор пришел, ждет! Фельдшер пришел, ждет! Сидит тут, скотина поганая! Что накрылся одеялом, паразит! Совсем окосел, что ли? Сидит, боров, черт перекошенный! Вставай! Беги, скорее, пока он добрый.

– Клавка, ты? Воды дай! – простонал мужик, являя из-под одеяла мокрую от пота, взъерошенную голову.

Оказавшись в душной темноте и физически не ощущая на груди постороннего присутствия, он несколько успокоился.

– Вон ведро стоит. Вставай, бери, – сердито кивнула жена в сторону кухни, – Иди, говорю. Люди ждут, – и вышла, победоносно покачивая широкими бедрами, обратно к заждавшимся гостям.

– Никогда так больше не ругайся, – выполз из-под него круглый как шар Скрум, сел рядышком на край топчана и звучно икнул, – Отвратительно ругаешься. Помереть, не встать. Куда вот теперь с таким пузом летать? Нехорошо. Тяжко.

– Отвали. Сволочь, – сдавленно процедил сквозь зубы Колька, через силу поднялся с жесткого лежака и побрел к ведру.

Зачерпнул эмалированной кружкой холодной воды, выпил. Прокатилась живительная влага по истощенному чреву. Окропила оставшиеся жизненные силы. Успокоила взбудораженные нервы. Свернулось негодование в темную пустоту. Упало и выскочило вон вместе со зловонными кишечными газами. На душу сразу опустилось безразличие и опустошенность.

– Летать! Как хорошо снова летать! – промелькнуло над головой пушистое существо, – Какое счастье освободиться от тяжести. Думал, никогда уже не смогу снова летать. Давай, убежим куда-нибудь, пока Он нас не заметил, – нависло над правым глазом.

– Кто? – недоуменно тряхнул головой Треха, – Сгинь!

– Он, – указало пушистой лапкой в сторону окна воздушное создание.

– Кто он?

– Грум, – шепнул прямо в нос и проскользнул за спину, – Очень будь осторожен, – свистнул в самое ухо, – Не говори, что знаешь. Не говори, что видишь. Не чеши левой рукой правую пятку.

– Это почему? – удивился мужик, возвращаясь к своему промятому ложу.

– Иначе Он мысли читать сможет, – пояснило необъяснимое явление, вынырнув из-за правого плеча и зависнув под самым потолком.

– Чего? В башку влезет, чо ли? – усмехнулся Треха, накинул на плечи валявшийся под ногами пиджак и сел на топчан.

– Влезет. Еще как влезет, – перекувырнулся в воздухе через голову Скрум, – Так влезет, что и не заметишь.

– Чего это ты все вертишься? – раздраженно буркнул Колька, натягивая на тощие ноги мятые брюки, – Прекрати. В глазах рябит. И так тошно.

– Боюсь, – призналось пушистое существо.

– Кого?

– Его.

– Не дрейфь. Отвали. Разберемся, – скривился Треха и вышел из дома.

* * *

Деревенский бригадир Тукин сидел на лавке возле дома весь на виду и задумчиво дымил папиросой. Рядом скромно ожидали выхода хозяина дома сельский фельдшер Филипыч, молоденькая медицинская сестра Нина и еще некто.

Возбужденная Клавдия что-то эмоционально на них выплескивала. Изредка Тукин бросал на нее тяжелый взгляд исподлобья и глаза его отливали красным отблеском близко подкатившего раздражения. В ярком солнечном свете человеческие черты лица бригадира сильно размывались отчетливо проступающей через них первобытной обезьяньей мордой. Черный, бородатый, крутолобый, с приплюснутым широким носом, большим ртом и сросшимися бровями он выглядел устрашающим и жестоким. Даже Клавкин скрум боязливо прятался за ее спину, не смея высунуть свою пакостную морду. Жался к плечу Филипыча и его козлиный выкормыш, искоса поглядывая на таинственную черную фигуру высившуюся рядом.

Не сразу Треха различил кто это. Не то солнце отбрасывало с крыши тень, не то еще что-то мешало свету отразиться от лица гостя, только Колька поймал себя на мысли, что ни к чему в такую ясную погоду накрывать голову широким капюшоном. Но, внимательно присмотревшись к темному силуэту, узнал в нем главного врача местного военного профилактория Ивана Павловича Скрючникова, большого специалиста в области лечения хронического алкоголизма, прозванного в народе «Мориарти». Из-под пелены скрывающего лицо черного капюшона отточенным карандашом прорисовывался его тонкий греческий нос, острый подбородок, высокий открытый лоб и две колючие точки глубоко сидящих маленьких глаз. Мороз пробежал по коже острыми ножками, когда Треха различил в нем «доброго» доктора.

Давным-давно еще в эпоху развитого социализма один директор некогда государственного сельскохозяйственного предприятия задумал порадовать высокое начальство быстрыми темпами развития производства и решил построить новую современную ферму. Благо поголовье скота к этому времени значительно прибавилось. С этой целью он заказал типовой проект, пробил фонды, заключил договор с подрядчиком. И только дело дошло до завоза строительных материалов, как вышло грозное распоряжение обкома партии все силы бросить на выполнение плана по заготовке мяса. Исполнительный руководитель взял под козырек, сверхнормативное поголовье пустил под нож, а под уже выделенные фонды попросил перекроить проект на что-нибудь полезное для сельских тружеников.

Кто первым предложил возводить именно оздоровительное учреждение возле деревни Урумы впоследствии вспомнить никто не смог. Многие задавались этим вопросом, но до истины никто так и не докопался. Возможно, захотели угодить кому-нибудь из районного начальства, соорудив в лесу нечто вроде охотничьей заимки или дома тайных свиданий. Возможно, преследовали научно-исследовательские цели, создавая базу для последующего броска вглубь необъятных лесных территорий. Но, скорее всего, просто ошибись местом. Имели в виду одно, а карандашом на карте ткнули в другое. Совершенно очевидно, что в желании создать среди комариных болот очаг цивилизации никого из руководителей в то время уличить невозможно.

Так или иначе, но идея прижилась на месте и получила поддержку на районном уровне. Не покупать же дорогие путевки на море? Чего доброго труженикам понравится в теплых краях нежиться, так и не вернутся. А тут и отпуск проведут возле дома, и здоровье, может быть, поправят научными методами. Тем более, что тема укрепления кадров на селе поражала воображение прогрессивно мыслящих руководителей новизной своего звучания.

Однако дополнительно вкладываться в проектирование никто не захотел. Проектный институт тоже на этом сильно не настаивал, заказчику, мол, виднее. Передел, что смог, рабочую документацию в папочках выдал, и вскоре поплыли по реке баржи с кирпичом и пиломатериалами. Закипело строительство. Шабашники в свой черед также особо не изощрялись в архитектурных улучшениях возводимого объекта, и в результате совместных усилий сооружение в окончательном виде получилось страшное. Нечто вроде сильно укороченного двухэтажного коровника красного кирпича с пристроенной блямбой угольной котельной. Возвышающаяся над двухскатной жестяной крышей металлическая труба придавала зданию зловещий вид казенного заведения, особенно в кровавых отблесках заходящего солнца. В народе его так и окрестили – «Крематорий» и особенно не стремились попасть в число избранных счастливчиков, испытавших на себе все прелести восстановительных процедур, скрывающихся за его недружелюбным фасадом.

Прошли годы. Руководство сменялось одно за другим, пока не настала пора молодых и жадных – грянула приватизация. К этому времени во главе совхоза, объединявшего несколько деревень, включая Урумы, встал сорокалетний Дмитрий Алексеевич Хохлин, человек маленький, толстый, с круглым опрятным лицом радушного хозяина. На должность директора его успел выдвинуть последний секретарь райкома партии. Посадил в мягкое кресло и умер от инфаркта, не выдержав откровений нового времени. А Хохлин остался. Зацепился ручонками за землю, влез в сельское хозяйство обеими ногами, так что после никто и вспомнить не мог пришлый он человек или свой местный.

Первым делом, что сделал Дмитрий Алексеевич, став генеральным директором открытого акционерного общества, сменил главного бухгалтера. На эту должность он назначил свою давнюю знакомую пятидесятилетнюю незамужнюю женщину Ксению Денисовну Иванову, одиноко воспитывающую позднего внебрачного десятилетнего сына. Одни говорили, что между ними что-то когда-то было и ребеночек якобы прижит от него, другие утверждали, что ничего между ними быть не могло, так как жили они до этого в разных городах, третьи вообще намекали на их дальние родственные связи по материнской линии. Так или иначе, но новому финансовому руководителю выделили лучший дом на территории главной усадьбы с земельным участком под огород и положили большой должностной оклад. Затем новый директор разогнал профсоюз. После чего профилакторий в деревне Урумы практически прекратил свою деятельность. Денег на его содержание больше не выделялось. Оздоравливаться в нем никто желания не изъявлял. Путевки выписывать стало некому.

Тогда-то Дмитрий Алексеевич и выставил пустующее здание на торги. Но покупателей не нашлось. Зато со стороны соседней воинской части поступило заманчивое предложение передать им объект в долгосрочную аренду, тем более, что услугами профилактория все эти годы в равной степени с местным населением пользовались и военнослужащие. В результате неких договоренностей Хохлин согласился отдать здание военным в безвозмездное пользование сроком на сорок девять лет и даже принял на себя часть затрат по проведению необходимого косметического ремонта. Поддержал, так сказать, российскую армию в трудное для нее время, проявил патриотизм.

Подписали бумаги, отослали в Москву и вскоре в Урумах появился молодой, энергичный военврач Иван Леонидович Скрючников. По существу он вселился в основательно разоренное своими предшественниками заведение. Бытовое и медицинское оборудование бесследно исчезло. Из кухонной утвари осталась только та, что имела дырки или трещины, и по этой причине не представляла никакой ценности. На десяток четырехместных палат приходилась всего одна целая простынь и три новых отштампованных вафельных полотенца, составлявших неприкосновенный запас вороватого завхоза на случай приезда какого-нибудь высокого начальства. Котельная вообще третий год не работала в виду полного отсутствия топлива.

Однако, Иван Леонидович назначение принял. Несмотря на холодную осень, поселился прямо в здании бывшего профилактория и, пока шло согласование документации, всю долгую зиму сторожил остатки своего хозяйства, проживая в маленьком кабинетике на втором этаже, где, обогреваясь электрическим калорифером, дни и ночи напролет, что-то усердно печатал на стареньком компьютере. Питался скудно, женщин не принимал, водку не пил. Иногда выезжал в район, а может и дальше на день-два, а то и на неделю. Но неизменно возвращался с тяжелым портфелем в руке, и снова долгие ночи напролет горел свет в окне его кабинета.

В народе о нем стали ходить разные слухи. Одни говорили, что он дописывает диссертацию и как только закончит, сразу уедет в столицу. Другие, что пишет любовный роман, складывая его из не отправленных писем, адресуемых своей возлюбленной, живущей в далекой Америке. Третьи полагали, что он готовит жалобы и заявления в различные инстанции по поводу разворованного имущества. Четвертые же вообще считали, что он занимается делом темным, так как ведет скрытный образ жизни.

По весне Иван Леонидович представил командиру части проект комплексного развития профилактория. В виду относительно небольшого наличия необходимого контингента, желающего хоть как-нибудь оздоровиться по научной методике, молодой доктор предложил несколько перепрофилировать учреждение, расширить спектр оказываемых услуг и взять курс на внедрение разработанной новой методике лечения народной русской болезни, именуемой «алкоголизмом», выкосившей не хуже чумы практически все трудоспособное мужское население российской глубинки. Основанной на принципах перекодировки сознания многообещающий курс гарантировал полное выздоровление и возвращение в строй павших товарищей.

Прежнее руководство РЛС, проанализировав аргументацию молодого доктора и сложившуюся ситуацию с кадрами, согласилось поддержать здравое начинание. Тем более, что бесперспективный объект социальной сферы, полученный на халяву прожорливым довеском к основному имуществу, полностью исчерпал своей потенциал, а всеобщий недуг стремительно прокатился не только по близлежащим населенным пунктам, но и по доблестным частям российской армии. Количество потребляемого подчиненными продукта к этому времени зашкаливало все разумные показатели. Иных путей решения острой проблемы просто не виделось, и потому командир части пошел на крайние меры: выбил из Министерства обороны дополнительные средства на проведение профилактических мероприятий и произвел закупку необходимого медицинского оборудования с медикаментами.

Обкатку новой технологии, по договоренности с администрацией соседнего акционерного общества, решили провести на местном населении, и уже через месяц первые два скотника, казавшиеся навсегда потерянными для общества, дружно вышли на работу. Более того, взявшись за вилы, явили небывалый до селе энтузиазм и трудолюбие. На излечение поместили еще троих. Результат получился аналогичным. Дело пошло. Перспектива радовала глаз начальства. Показатели производительности труда росли. Исцеленные работники проявляли чудеса исполнительности и усердия. Правда, сами они после проведенного курса лечения вид имели несколько странноватый, словно их пыльным мешком из-за угла стукнули. Бабы отмечали некоторые изменения в образе домашнего поведения. Но доктор всех успокоил. «Социальная реабилитация процесс длительный, – пояснял он, – Со временем все придет в норму». Такое объяснение некоторых устроило, но многие остались недовольны. Все же не за тем замуж выходили, чтобы они лопатой весь день махали. Для бабы главное, чтобы мужик справный был. Эти же, став трезвыми, оказались какими-то заторможенными и к главному делу совершенно неприступными. Вечером не успевали их раскачать, как они засыпали, совершенно не проявляя интереса к лежащему рядом лицу противоположного пола. Правда поручения по дому выполняли, зарплату полностью отдавали, но больше не улыбались, на ласку не откликались, и весь день выглядели смурными. Однако, народ вынуждено согласился с достигнутым результатом – больше они не пили. И даже больше того – не хотели пить. Их прямо таки тошнило от одного запаха водки. А это уже огромное достижение на фоне всеобщей алкоголизации.

Что делал доктор со своими пациентами, какими потчевал их целебными снадобьями – никто из исцеленных в последствии пояснить толком не мог. Не помнил. Но отвращение к спиртному внедрилось в сознание крепко. Только через год после выхода из Крематория отдельные мужики снова умудрялись вернуться к привычному образу жизни. Но былого бесшабашного веселья никто из них больше не испытывал. Они проводили досуг мрачно, пили словно исподтишка, угрюмо озираясь по сторонам при виде бутылки. Противно с такими за одним столом сидеть. В них напрочь отшибло ощущение медленного погружения в созерцание происходящего в организме процесса, совершенно отсутствовал плавный переход к углубленному осмыслению бытия, пропало задушевное стремление к новому невыразимому словами человеческому единению; в них чувствовалась какая-то искусственность, натянутость, вымученность. Они словно страдали, присутствуя на празднике жизни, как посторонние сами себе, как чужие в своем собственном доме. Таких мужики так и назвали промеж себя – «потерянные души». А «доброго» доктора стали величать не иначе как «Мориарти». Что-то неуловимо пагубное витало вокруг его целительской деятельности, под стать общему образу возглавляемого учреждения.

«Торпеду» в спину не зашьешь, в Крематорий попадешь», – предупреждали ведающие люди и советовали обходить страшное место стороной.

«Там человеков скушивают, – со знающим видом перешептывались старушки, опасливо озираясь: не торчит ли рядом постороннее ухо, – Иного вечером привезут и больше его не видят. Только одежу поутру на помойку выносят. Этот Мориарти человеческой печенкою лечит. Пирожки из нее печет, – и добавляли со знающим видом, – Осуществляет энергоинформационный обмен на межклеточном уровне».

И действительно, что-то странное происходило вокруг этого заведения. Неизвестно откуда в один прекрасный день появился бетонный, двухметровый забор. Затем произвели дорогой евроремонт, завезли новую импортную мебель. В один миг образовался целый штат прилично одетых сотрудников, проживающих за бетонной оградой в специально построенном для них деревянном домике. Ни в клуб, ни в магазин, ни на охоту никто из низ никогда не выходил, с людьми не общался. Все продукты завозились из районного центра в стальном контейнере на специальной машине. Свободный проход на территорию преградила суровая охрана военных из спецназа местного гарнизона. Сам доктор стал разъезжать по лесным дорогам на «Хаммере» черного цвета.

«Неужели на зарплату купил?» – интересовались мужики в Правлении.

«Говорят, богатых алкоголиков лечить начал, – благодушно пояснял Дмитрий Алексеевич особенно любопытствующим, – Известное учреждение стало. Из столицы привозят. Миллионеров. Богема всякая. От того, видно, и деньги. Эх, какое дело упустили…».

«О как… – удивлялись тертые, – Надо же… Чего не бывает…»

«Их-то лечат, а нам с того что?» – спрашивали сильно настырные.

«Погодите. Со временем и нам чего будет, – успокаивал их директор, – Все же, мужики, земля то вокруг наша».

Но ожидания, так и оставались ожиданиями. Хотя сам Хохлин, судя по всему, выторговал себе объемистый кусочек. Пересел с «Волги» на «Лэнд Крузер», отгрохал кирпичный особняк в самом центре главной усадьбы, частенько стал пропадать в столицах и каждое лето отправлял семью отдыхать за море, то на Багамы, то на Таити, то в Сочи. Пока вовсе не переселил ее в Москву, в роскошную, говорят, квартиру.

Мориарти в этом помог или общее положение дел в хозяйстве со временем сильно улучшилось – не известно. Народ мог только гадать и допытываться, всякий раз перемывая его холеные белые косточки, переминаясь с ноги на ногу в очереди за скудной зарплатой.

Главный бухгалтер акционерного хозяйства, как особо доверенное лицо руководства, старалась отмалчиваться, на острые вопросы не отвечала, бумаги прятала. Но долго шила в мешке не утаишь. И вскоре по деревне поползли слухи, что она ведет двойную бухгалтерию, скрывая невероятные доходы от деятельности Мориарти в специальной книжечке синего цвета. Иначе откуда взялось все то, что взялось? Зачем раз в месяц она лично приезжает сверять расчеты с военным хозяйством? Для чего высокий забор и злая охрана в таком месте, где никто даже двери на замок на ночь не запирает? Что скрывает от людей «добрый» доктор? Чужие-то тут не ходят. Стало быть… вот то-то и оно. Скажите военная тайна? Значит – секретная лаборатория. Иначе то что?

Однажды и Трехе довелось ненадолго посетить стены его странного заведения. Правда, еще до того, как там появилась суровая охрана. В то время он целый месяц бессовестно пил и куролесил, чем изрядно, как потом мужики намекнули, досадил строгому бригадиру. Не то стог сена ночью спалил, не то корову в болоте утопил, только очнулся он утром в уютной светлой палате, на белой простыне и весь голый. Глянул в окно и понял, где оказался. В памяти осталось ощущение охватившего ужаса и сильной головной боли. Нестерпимо хотелось пить, но еще больше выпить. Не осознавая, что делает, он выскочил в коридор в чем мать родила и стремительно бросился на улицу, сметая все со своего пути. Как потом рассказывали очевидцы, остановить его никто не посмел. Мужиков рядом не оказалось, а молодую девушку – медсестричку совершенно шокировал вид обнаженного мужчины несущегося по коридору. Когда же персонал опомнился, Треха уже во все лопатки улепетывал по раскисшей после дождя дороге. После этого он неделю отсиживался в шалаше на дальнем озере и вообще не пил, когда же вылез из своего убежища, то как мог усердно работал, не обращая внимания на приколки односельчан и бабские ехидные смешки в спину. Потом, правда, все благополучно забылось и вернулось на круги своя. Но с тех пор Колька старался внимательно относиться к своему поведению после того как употребит лишнего, но особенно не попадаться на глаза «доброму» доктору и не иметь с ним ничего общего.