Текст книги "Под колесами – звезды"

Глава пятнадцатая

Было время, когда Егор, как, впрочем, и миллионы других граждан, довольно часто пользовался услугами гражданской авиации. Времена изменились вместе с ценами на авиабилеты и теперь, со страхом и восторгом поглядывая на проплывающие далеко внизу огни, он пытался вспомнить, когда летал в последний раз. По всему выходило, что очень давно. Лет десять назад, не меньше.

Но сейчас ему казалось, что он летит в первый раз.

Полёт на современном пассажирском лайнере – это скорее не полёт, а просто перемещение в пространстве.

Вы сидите в салоне вместе с десятками других пассажиров, окружённый со всех сторон скучным гулом двигателей и специфическим, только внутренностям авиалайнера присущим, запахом и не знаете чем занять время. Пейзаж за иллюминатором, конечно, впечатляет, но ненадолго, а если полёт проходит ночью, то в этот самый иллюминатор и вообще таращиться незачем – всё равно ничего не увидишь. Остаётся или читать, или спать, или просто думать (если есть о чём), или, на худой конец, общаться с соседом. Опять же, если сосед (соседка) вам интересны и склонны к общению.

Чаще всего вы просто спите. А когда просыпаетесь, то самолёт уже идёт на посадку и пора думать о предстоящих сугубо земных делах.

Но сейчас… Нет, сейчас всё было совершенно по другому.

В салоне машины слабым зеленоватым светом горела только панель управления и шкала настройки приёмника, и Егор отлично мог наблюдать звёздное небо через лобовое стекло и тёмную землю внизу с редкой россыпью электрических огней через боковое. Опять же, двигатель молчал, и только шипящий свист рассекаемого воздуха заполнял собой тишину.

Интересно, на какой мы высоте и с какой скоростью летим, подумал Егор.

На этот вопрос ответ могла дать только Анюта, но она попросила его не мешать, и Егор не стал спрашивать. Узнаю, когда приземлимся, решил он, после чего настроил приёмник на любимый «Маяк» (передавали старый хороший джаз), откинул в удобное положение спинку кресла, закурил и стал думать об Анюте.

Анюта, Анюта… Несомненно женщина. Или живое существо женского рода. Живое существо женского рода, поселившееся у него в машине. Да нет, пожалуй. Не просто поселившееся в машине, а ставшее машиной. Или это машина стала ею? Каким образом? Стоп. Что есть жизнь? Ничего себе вопросик. Ты, старик, ничего попроще подобрать не мог? Ладно, что, допустим, говорил по этому поводу товарищ Фридрих Энгельс? Правильно. Жизнь есть способ существования белковых тел. Научили когда-то дурака – на всю жизнь запомнил. Запомнить-то запомнил, да что толку… Всё равно других определений не знаю. Для планеты Земля сие определение, впрочем, подходит. А если Анюта не с Земли? Инопланетянка, блин! Нет, всё равно трудно представить. Инопланетяне, как известно, маленькие и зелёные, а эта вообще непонятно как выглядит. То есть понятно, что она выглядит как ВАЗ-2101 и не более того. Чёрт, а может она это… дух? Скажем, неуспокоенный дух какой-нибудь невинно убиенной женщины… или тогда она была бы привидением? М-мда, предположение ничем не лучше первого. Даже, прямо скажем, хуже. Инопланетяне ещё туда-сюда, а вот духи… Как-то я к этому не очень. Хотя, если Бог есть, то должны быть и духи, верно? А Бог есть? Тьфу на тебя! Эдак, пожалуй, можно действительно крышей поехать. Нет, старик, информации у тебя до сих пор маловато, чтобы делать хоть какие-то мало-мальски верные выводы. Тут по другому надо. Представь себе, что это действительно женщина, которую ты просто в данный момент не можешь увидеть. Это женщина явно к тебе относится не без симпатии, да и ты, надо признать…

Егор усиленно стал представлять себе женщину по имени Анюта. Женщину с мягким и чуть низким голосом. Чаще добрую. Но иногда капризную. Игривую. Умную. Чувствительную. Знающую себе цену.

Образ ускользал. Егор, закрыв глаза, тянулся, тянулся, тянулся за ним всё дальше и глубже, и ещё дальше и глубже… И вот уже он, кажется, различает неясный силуэт в проёме двери, за которой ночь, степь и звёзды.

Они ехали бок о бок верхом на лошадях ночью по цветущей весенней степи. Над ними кружилось глубокое звёздное южное небо, и где-то далеко горел костёр. Лошади шли неспешным шагом прямо на этот костёр, но он отчего-то не приближался и не отдалялся – оставался на месте, всё такой же далёкий, колеблющийся язычок живого огня. Впрочем, это их не особенно волновало, потому что они были заняты беседой. Какой-то спокойной, но очень важной беседой. Только вот о чём была эта беседа… То ли о судьбах мира? То ли о них самих? И кто мерно покачивается рядом с ним в седле? Не различить лица – слишком темна степная южная ночь, далеко до рассвета и сегодня не будет луны.

Только силуэт.

Только голос.

Только запах.

Не дорогой шампунь и не французские духи. Просто запах молодой, чистой, здоровой кожи и таких же волос. Этот запах удивительным образом смешивается с запахом цветущих степных трав и лошадиного пота в совершенно одуряющий коктейль, от которого кружится голова, и от которого никогда не бывает похмелья.

А потом он оборачивается и видит, что край маленького облака, ещё с полуночи забытого ветром на востоке, уже заметно порозовел, и это значит, что скоро наступит утро.

Егор открыл глаза и с удивлением обнаружил, что отлично выспался, хотя спал всего каких-то два часа.

Анюта плавно шла на снижение.

Егор с хрустом потянулся и посмотрел назад. На востоке едва-едва намечался рассвет.

– Доброе утро, Анюта! – весело поприветствовал Егор.

– Доброе утро. Мы почти на месте. Я незаметно опущусь на дорогу километрах в двадцати за городом, а дальше поедешь сам, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Полностью с тобой согласен, дорогая.

– Как ты меня назвал?!

– Э-э… а ты что, против того, чтобы быть кому-то дорогой?

– Н-нет, не против, наверное. Просто меня никто так раньше не называл. Я что, вправду тебе дорога?

– Ещё как! – совершенно искренне воскликнул Егор и поспешил перевести разговор на другую тему. – Кстати, ты же просила с тобой не говорить во время полёта, а сама болтаешь.

– Ничего, я уже приспособилась. Поначалу было трудновато, вот я попросила не болтать. Сейчас уже всё нормально.

– Вот и отлично. Однако, гляжу, скоро земля.

– Да. Приготовься.

– Всегда готов, как юный пионер.

Анюта не ответила.

Машина резко сбросила скорость.

Потом ещё.

Егор, глядя вниз, почти ничего не мог различить в пока ещё ночной тьме, тем более, что здесь, у самой земли, было гораздо темнее,чем там, наверху. Он только понял по свету фар изредка проезжающих автомобилей, что прямо под ними дорога.

Анюта зависла в воздухе, потом вдруг провалилась на десяток метров вниз (у Егора желудок прыгнул к горлу и снова встал на место) и мягко, почти без толчка, приземлилась на все четыре колеса.

– С мягкой посадкой вас, Егор Петрович! – весело сказала Анюта.

– Спасибо. – Егор сглотнул слюну. – Лихачка ты, Анюта. Воздушная хулиганка, можно сказать. Кто ж так резко падает? Я уж думал хана нам, сейчас грохнемся. Но ошибся. Сама посадка, надо признать, прошла действительно мягко. Где мы?

– В тридцати двух километрах от Львова на второстепенной дороге. Если ехать прямо, то через четыре километра будет шоссе. Там – направо, и через полчаса неспешной езды мы на месте.

– Здорово, – Егор огляделся.

Тьма серела, и он уже мог различить, что они стоят на самой обочине узкой асфальтированной дороги, а с двух сторон к этой дороге и к ним подступает лес.

– Я сейчас, – сказал Егор и открыл дверцу. – Подожди, ладно?

– Да уж подожду, – хмыкнула Анюта. – Никуда не денусь.

– Ну да, – смущённо улыбнулся Егор. – Действительно. Я и забыл. Хотя ведь ты прекрасно можешь двигаться и без меня, верно?

– Верно. Только куда?

– То есть? – не понял Егор. Он уже стоял снаружи, переминаясь с ноги на ногу и придерживал дверцу рукой, чтобы было лучше слышно.

– Куда мне без тебя двигаться? – терпеливо пояснила Анюта. – Что подумают люди, увидев движущуюся без водителя машину?

– А!

– Глупый ты какой-то иногда бываешь у меня, – вздохнула Анюта. – Ладно, иди. Ты ведь кажется куда-то хотел?

Город Львов открылся внезапно.

Уже совсем рассвело. Егор неторопливо преодолел длинный подъём и увидел внизу город. Он остановился и вылез из машины. Было пять часов утра.

Перед ним предстало удивительное зрелище. Низко стелящийся туман укутывал город как одеяло, пряча под собой дома и улицы. Только колокольни многочисленных церквей и соборов да отдельные крыши наиболее высоких зданий высовывались из этой молочной белизны, и первые лучи солнца окрашивали их в юный розовый цвет.

Красиво, подумал Егор. Очень красиво. Теперь один вопрос: как в этом тумане мне найти улицу Драгоманова с учётом того, что украинского языка я не знаю?

Он наклонился к открытому окну и спросил:

– Анюта, может ты знаешь, как проехать на улицу Драгоманова?

Ответа он не получил. Зато получил вопрос.

– Пробачьте, з кiм ви розмовляете?[2]2
  Извините, с кем вы разговариваете? (пер. с укр. автора)


[Закрыть] – с явно вопросительной интонацией произнёс сзади уверенный мужской голос.

Егор выпрямился и медленно обернулся.

Прямо перед ним стоял невысокого роста молодой мужчина в опрятной форме лейтенанта милиции. В левой руке он держал кожаную папку для бумаг. Хороший мент, с уважением подумал Егор, совсем неслышно подошёл. Профессионал, блин.

– Сам с собой, – как можно дружелюбнее улыбнулся Егор. – Есть у меня такая дурацкая привычка, когда я один, – и добавил. – Здравствуйте.

– Здравствуйте, – сказал милиционер по-русски с сильным акцентом. – Откуда едете?

Начинается, мысленно вздохнул Егор, но решил не нарываться.

– Из Ростова-на-Дону. К маме. Она здесь живёт.

– Во Львове?

– Да Заболела сильно, я приехал навестить. Но дело в том… Понимаете, я никогда раньше не был во Львове. Мама моя живёт на улице Драгоманова, а я не знаю где это и как туда доехать.

– К маме… – взгляд милиционера несколько смягчился. – Если вы меня подвезёте до города, я покажу вам улицу Драгоманова.

– С удовольствием! – обрадовался Егор. – Садитесь!

Через двадцать минут петляния по улицам (в жизни Егор не попадал в такие запутанные города) лейтенант сказал: «Стоп» и они остановились.

– Вот улица Драгоманова, – протянул вперёд руку Егоров спутник. – Вам какой номер дома нужен?

– Э-э… одиннадцатый, – припомнил Егор.

– Это чуть дальше. Метров через двести по левую сторону. А я, с вашего позволения, выйду здесь.

– Спасибо, – сказал Егор. – Без вас бы я эту улицу в жизни не нашёл.

– А как же язык, который до Киева доведёт?

– Так был бы язык, – смущённо улыбнулся Егор. – Я ведь не говорю по украински.

Лейтенант внимательно посмотрел на Егора.

– Вы вообще-то когда-нибудь бывали на Западной Украине? – спросил он.

– Я и на Восточной-то был всего один раз. Проездом в Киеве. Давно.

– Понятно. И, вероятно, считаете, что здесь сплошь все ненавидят москалей и тут же норовят дать в морду при первых звуках русской речи?

– Вообще-то я как-то об этом не задумывался, но…

– Но я читаю газеты и смотрю телевизор, так? – подхватил милиционер.

– Допустим, – нахмурился Егор. Он никак не мог понять, что от него надо его облечённому властью спутнику.

– Да вы не волнуйтесь, – усмехнулся лейтенант. – Просто я хотел сказать, что отнюдь не все в Украине считают русских врагами. Наоборот. Большинство думает прямо противоположное. А уж язык русский на уровне разговорного знают все. Вежливо спросить – вежливо ответят. Конечно, можно случайно нарваться на какого-нибудь дурака-националиста, но такие везде есть. В том числе и у вас.

– Что ж, – улыбнулся Егор, – вы меня успокоили. На самом деле я тоже так думаю.

– Тогда – успехов, – протягивая руку, улыбнулся в ответ лейтенант и сразу стал похож на озорного мальчишку, надевшего баловства ради форму старшего брата,

– Спасибо, – Егор с удовольствием пожал крепкую ладонь. – Вам тоже.

Лейтенант открыл дверцу и уже было выбрался из машины, когда в голову ему пришла ещё одна мысль.

– Мама-то чем больна? – участливо спросил он.

– Рак, – коротко ответил Егор.

– Сочувствую, – присвистнул лейтенант. – И у вас, кроме неё, во Львове никого нет? Ну там друзья, родственники…

Егор молча помотал головой.

– Тогда вот вам моя визитка, – милиционер протянул Егору кусочек картона, который, как Егору показалось, сам собой появился в его руке. – Будут затруднения – звоните. – – Спасибо, – растерянно сказал Егор, беря визитку.

– До свидания.

– До свидания.

– Что ты обо всём этом думаешь, Анюта? – спросил Егор, задумчиво трогаясь с места.

– По-моему, хороший человек

Если бы у Анюты были плечи, она бы сейчас ими пожала, подумал Егор.

– По-моему, тоже, – согласился он. – Даже странно: мент – и хороший человек. Да ещё и украинский мент в придачу… Ладно, будем искать маму.

Он медленно ехал по неширокой, идущей слегка в гору улице, вглядываясь в номера домов. Вот он, номер одиннадцать! Старый четырёхэтажный дом с одним подъездом. Рановато, конечно, но, с другой стороны, не каждый день он приезжает к смертельно больной матери. Нечего ждать. Нужно сразу, как в холодную воду с разбега.

Егор приткнул автомобиль к бордюру, потянул на себя ручной тормоз и выключил двигатель.

– Ну, я пошёл, – сказал он.

– Счастливо, – тихо ответила Анюта.

Егор пересёк улицу, вошёл в подъезд, поднялся на три ступеньки и оказался на лестничной площадке первого этажа.

Высокая дверь с белой цифрой «один» на тёмно-синей металлической овальной бляхе оказалась слева. Тут же, возле двери, имелся и звонок.

Егор помедлил, стараясь унять бешеное биение сердца, потом поднял неожиданно ставшую страшно тяжёлой руку и утопил чёрную пластмассовую кнопку.

Через дверь он услышал, как в глубине квартиры раздался резкий отрывистый звонок.

Он позвонил ещё дважды.

Безрезультатно.

То ли мама крепко спала, то ли… Егор поёжился от нехороших мыслей и собрался было позвонить в четвёртый раз, как тут дверь квартиры напротив отворилась и на площадку вышла полная рыжая женщина средних лет в спортивных штанах и какой-то залихватской ярко-жёлтой футболке с широченными рукавами и непонятной надписью по-английски на груди. Грудь впечатляла. В руке у женщины был поводок, на другом конце которого обнаружилась маленькая тёмно-коричневая лохматая собачонка с лицом обиженной летучей мыши.

– Здравствуйте, – поздоровался Егор и постарался дружелюбно улыбнуться.

– Здравствуйте, – женщина закрыла дверь и воззрилась на Егора с неподдельным интересом.

Собачонка присела в стороне и тоже уставилась на Егора.

– Извините, вы не подскажете, как мне найти Таисию Григорьевну Хорунжую? – спросил Егор.

– А вы, простите, кто ей будете?

– Я её сын.

– Да что вы говорите?! – жёлтая футболка всплеснула рукавами и выронила поводок.

Маленькая тёмно-коричневая собачка, радостно сверкнув чёрными глазками, немедленно воспользовалась ситуацией и рванула по ступенькам на выход. Внизу она энергично налегла всем своим невеликим телом на дверь, проскользнула в образовавшуюся щель и… Егор одним прыжком преодолел все три ступеньки, наклонился и в самый последний момент успел ухватить поводок, конец которого совсем готов был исчезнуть за дверью.

Через пять минут все трое уже прогуливались в расположенном неподалёку городском ботаническом саду, работницей которого оказалась его новая знакомая. Знакомую звали Алина Леонидовна, и она, по её словам, состояла в соседках Таисии Григорьевны последние пятнадцать лет.

– Ах, Егор, мне так жалко Таичку, вы не представляете! – призналась она. – Рак – это ужасно! Это просто ужасно!

– А где мама сейчас? – терпеливо поинтересовался Егор.

– Так в больнице, конечно! – наконец соизволила объяснить Алина Леонидовна. – Где же ей ещё быть? Правда, надо сказать, что в больницу её увезли только вчера утром, а до этого всё время она была дома. Говорила, что дома ей лучше, а на врачей всё одно нет никакой надежды. Но вчера утром стало Таичке совсем плохо и пришлось вызвать скорую.

– А в какую больницу её отвезли, Алина Леонидовна?

– А… – соседка Егоровой мамы в недоумении остановилась. – Ой, а я даже и не знаю… Наверное, туда, где она раньше лежала. В онкологическую.

– А где это?

Алина Леонидовна подробно объяснила Егору, что онкологическая больница находится на улице Броневой, которая, в свою очередь, отходит от улицы Стрыйской уже почти на самом выезде из города.

– Вам нужно сесть на автобус…

– Я на машине.

– Ну тогда ещё лучше. Сейчас спуститесь вниз к площади Ивана Франко и оттуда поедете вверх по Стрыйской. Слева будет наш знаменитый Стрыйский парк, потом пойдёт более менее современная застройка… в общем, когда поймёте, что город кончается, спросите у кого-нибудь где улица Броневая. Только сейчас наверное ещё слишком рано, в такое время вас вряд ли пустят в палату.

– Ничего, – задумчиво сказал Егор, созерцая цветущую магнолию, – пустят. А если совсем уж пускать не будут – подожду на месте. Скажите, Алина Леонидовна, где тут в это время можно выпить кофе?

– С этим в нашем городе вообще-то не проблема, ковярни – кофейни, по-вашему – на каждом углу, – подумав ответила мамина соседка, – но сейчас действительно слишком рано. Так что, если не побрезгуете, то кофе можно выпить у меня. Вы что, всю ночь провели за рулём?

– Немного поспал, – улыбнулся Егор. – Не волнуйтесь, Алина Леонидовна. Всё, что мне нужно – это большая чашка крепкого кофе, а в машине у меня лежат бутерброды с очень хорошей колбасой, которые нужно съесть, чтобы не пропали.

– Значит договорились, – обрадовалась Алина Леонидовна. – Бутерброды ваши, кофе мой.

Глава шестнадцатая

Когда Егор остановил машину на стоянке у городской онкологической больницы, было девять часов тридцать минут утра по московскому времени и восемь тридцать по местному.

Пожалуй, уже можно, подумал Егор и направился ко входу.

Через пятнадцать минут выяснилось, что Хорунжая Таисия Григорьевна находится в реанимации, доступ в которую категорически запрещён всем без исключения родственникам.

– Даже единственному сыну? – без надежды осведомился Егор.

– Даже ему, – безжалостно ответила противного вида тётка из окошка регистратуры.

Егор вздохнул и вышел на улицу покурить и подумать.

Ещё через двадцать минут, пообщавшись с такими же, как и он, но более опытными родственниками больных, он узнал массу полезных вещей.

Во-первых, что реанимация находится на четвёртом этаже.

Во-вторых, что начальника реанимационного отделения зовут Антон Михайлович.

В-третьих, что Антон Михайлович охотно берёт взятки и предпочитает доллары.

В-четвёртых, что он, Антон Михайлович, буквально только что пришёл на работу.

В-пятых, что в больнице совсем нет лекарств, особенно болеутоляющих (вернее, они есть, но только за большие деньги).

А также массу иных полезных вещей.

Пора было действовать.

Он загасил окурок, бросил его в урну, одёрнул куртку и решительно распахнул входную дверь.

На четвёртый этаж удалось попасть беспрепятственно, но дальше начались некоторые трудности.

Так вышло, что за всю свою тридцатипятилетнюю жизнь Егору ни разу не пришлось давать взятку и теперь он чувствовал себя не в своей тарелке. Деваться однако было некуда и, призвав на помощь врождённое и благоприобретённое нахальство коренного ростовчанина, он сунул пять долларов церберше на этаже, после чего получил халат и лично был препровождён к кабинету заведующего реанимационным отделением.

Антон Михайлович, вальяжный, начинающий лысеть со лба, пятидесятилетний мужчина, благосклонно согласился уделить раннему посетителю пять минут своего драгоценного времени.

Егор вкратце рассказал кто он такой (пришлось даже показать паспорт) и аккуратно положил под чью-то историю болезни, лежащую на столе прямо перед Антоном Михайловичем, сто долларовую банкноту.

Заведующий реанимационным отделением издал неопределённый звук, небрежным движением убрал деньги во внутренний карман и сказал:

– Ну что ж, в порядке исключения, думаю, можно вам разрешить посещение прямо сейчас. Тем более, если позволите мне быть откровенным, надежды практически нет никакой. Разве что чудо, но чудеса, как вы сами понимаете, случаются крайне редко. И ещё. У вашей мамы сильные боли, а нас тяжёлое положение с болеутоляющими средствами и…

– Да, именно об этом, Антон Михайлович, я тоже хотел с вами поговорить, – перебил его Егор. – Вот сто долларов. Пожалуйста, введите маме лекарство прямо сейчас. Если нужно, я заплачу ещё.

– М-м… пока этого вполне хватит.

Он снял трубку и отдал распоряжение по телефону, после чего предложил Егору сигареты «Мальборо», пепельницу и зажигалку.

– Спасибо, я курю свои, – ответствовал Егор и в свою очередь предложил заведующему «Донской табак».

Антон Михайлович выразил заинтересованность неведомой ему доселе маркой, и оба закурили.

– Всё равно нужно подождать, пока подействует лекарство, – пояснил заведующий. – А вы, я вижу, не местный?

Они поговорили о былом могуществе Союза Советских Социалистических Республик, посетовали на теперешнюю разобщённость братских народов, нищету, дороговизну, коррупцию властей и пришли к выводу, что Украина равно как и Россия катятся в одну и ту же пропасть, дна которой до сих пор не видно. Пора было идти.

– Пожалуй, не буду вам мешать, – решил Антон Михайлович, проводив Егора до палаты. – Только потом обязательно загляните ко мне, хорошо?

– Хорошо, – кивнул Егор, сделал глубокий вдох и выдох и открыл дверь.

Это была палата на двоих.

Мама – он узнал её сразу – лежала у окна и смотрела на Егора широко распахнутыми серыми глазами, его глазами, в которых Егор увидел изумление и страх.

На деревянных ногах он подошёл к кровати, сел на краешек и, сквозь перехвативший горло спазм, даже не прохрипел, а прокаркал:

– Ма-ма…

– Сынок… Егорушка…

Соседка по палате спала и не видела, как мать и сын плачут, обнявшись, счастливыми и горькими слезами.

А потом что-то неуловимо изменилось и, когда Егор выпрямился, то сквозь пелену слёз увидел, что мама лежит странно и неподвижно с закрытыми глазами и застывшей улыбкой на тонких обескровленных губах.

Никогда на глазах Егора не умирал человек, но он понял, что мама только что умерла.

В последствии Егор и сам удивлялся быстроте и решительности собственных действий. Он как-то сразу сообразил, что звать персонал реанимационного отделения бесполезно, – ему ведь ясно сказали, что больная обречена и спасти её может лишь чудо.

И такое чудо у Егора в запасе имелось.

В два шага он очутился у окна и рывком распахнул настежь створки.

Свежий майский ветерок ворвался в палату, крутнулся по углам и, подхватив застарелые запахи болезни, боли, лекарств и смерти, вышвырнул их наружу.

Егор глянул вниз, увидел на автостоянке свою машину и во всю мощь глотки и лёгких рявкнул так, что с крыши взлетела стая голубей:

– Анюта!! На помощь!!

Целую, длящуюся вечность, секунду ничего не происходило. А потом события попёрли напролом, будто толпа пассажиров в метро в час пик, стараясь непременно влезть в один и тот же очень короткий временной интервал.

Проснулась и испуганно приподнялась на локтях мамина соседка по палате – молодая черноволосая женщина с измождённым лицом, чем-то похожая на певицу Софию Ротару.

Дверь палаты распахнулась, и на пороге, словно ниоткуда, возникла больших размеров дежурная врачиха с гневным выражением лица.

Анюта оторвала колёса от земли и взмыла в воздух.

На площадке перед больницей раздались изумлённые крики невольных зрителей:

– Твою мать!

– Дывысь!!

– Гляди, гляди!

– Ой, мамочки, шо робыться!

– Рятуйтесь, добры люды!!

И прочее в том же духе.

Егор повернулся к кровати, откинул казённое одеяло и взял почти невесомое тело мамы на руки.

– Что вы делаете?! – завопила дежурная врачиха. – Антон Михайлович!!

Анюта уже висела вплотную к окну, и её задняя дверца была распахнута.

Егор ногой пододвинул к окну стоящий неподалёку стул и, воспользовавшись им как ступенькой, взошёл на подоконник. Потом он пригнулся, боком протиснулся внутрь машины, устроил маму, повернулся и крикнул:

– Не волнуйтесь, с ней всё будет в порядке! – и тихо добавил. – Анюта, мы исчезаем.

Анюта плавно рванула с места, заложила крутой вираж и, ускоряясь, пошла в сторону близлежащего леса.

Егор лежал на лесной поляне в высокой густой траве и смотрел в небо. Небо здесь было высокое, какого-то необыкновенно ясного голубого цвета с маленькими плотными белоснежными облаками, неторопливо и причудливо меняющими свою форму и так же неторопливо плывущими с запада на восток, – небо, совсем не похожее на его родное, вечно подёрнутое пылевой дымкой, ростовское небо.

Около четырёх часов назад Анюта опустилась на просёлочную дорогу и отрывистым голосом сообщила:

– Слушай, выполняй и не задавай вопросов. Первое: я сейчас же меняю форму, чтобы нас не узнали. Второе: мы едем на заправку, что тут неподалёку, и ты заливаешь в бак бензин. Третье: если мне удастся спасти твою маму, ты возвращаешься в город на обычной машине, потому что контакт со мной на несколько дней будет прерван.

Егор только кивнул в ответ и выдавил из себя какой-то неопределённый звук, с восторженным испугом наблюдая за трансформацией собственного автомобиля.

Это было похоже на сцену из фантастического фильма. Металл и пластик салона «поплыли». Рулевая колонка, баранка, приборная доска, рычаг переключения передач и рычаг ручного тормоза, сиденья, обивка, дверные ручки и сами дверцы – всё прямо на глазах меняло прежние привычные очертания, перетекая из одной формы в другую.

Поражённый, Егор выскочил из машины и ещё успел заметить последние изменения корпуса и цвета. Секунда, другая… и перед ним стоял новёхонький «Фольксваген Гольф» цвета «мокрый асфальт». Не самой последней модели, но вполне престижный даже по европейским меркам.

Однако времени терять было нельзя, и Егор, как во сне проделал всё то, что приказала ему Анюта: доехал до заправки, залил полный бак бензина (маму пришлось уложить на заднее сиденье и укрыть одеялом от посторонних глаз), вернулся назад, нашёл поляну, загнал на нёё машину так, чтобы её было не видно с просёлочной дороги и принялся ждать.

И это ожидание длилось уже почти четыре часа.

Егор перевернулся на живот, подумал, не закурить ли, но понял, что курить не хочет – за время, проведённое на поляне он и так выкурил чуть ли не пачку сигарет. Хотелось не курить, хотелось есть. Странное существо человек, решил Егор, прямо сейчас, на его глазах, происходит самое, что ни на есть настоящее, чудо, а он думает о хорошо прожаренном куске мяса с отварной картошечкой и… Егор сглотнул слюну и поднялся на ноги. Потянулся, сделал несколько разминочных движений и оглянулся на Анюту

С этого расстояния ему не было видно маму, которая лежала внутри салона на опущенных сиденьях.

Подойти посмотреть…

За последние четыре часа он столько раз подходил посмотреть, что уже потерял этим подходам счёт. И каждый раз он подходил с надеждой и отходил всё с ней же, но и со всё увеличивающейся толикой сомнения и отчаянья – в конце концов Анюта не Господь Бог, а мама действительно умерла.

Но Анюта молчала, молчал и он. Молчал, продолжал ждать и продолжал надеяться.

Нет, всё-таки надо закурить.

Егор полез в пачку и обнаружил, что она пуста. Теперь он имел перед самим собой полное право подойти к машине и взять из бардачка целую пачку сигарет и мимоходом (разумеется, лишь мимоходом!) посмотреть как идут остальные дела.

Так он и сделал. А когда, достав непочатую пачку, осторожно покосился на маму, то обнаружил, что она уже не умерла, а просто спит. Её грудь невысоко и мерно вздымалась и опускалось, лицо порозовело, морщины разгладились и даже волосы, казалось, приобрели какой-то другой – молодой – цвет.

– Слава тебе, Господи, – прошептал Егор, перекрестился и тут же осознал две вещи: первое, что благодарить надо не столько Бога сколько Анюту (то есть, Бога надо благодарить в лучшем случае за то, что он создал Анюту) и второе, что по его лицу текут слёзы.

Ощущая покой и счастье, он вытер мокрые щёки, неторопливо выкурил сигарету, после чего улёгся в теньке прямо на траву и уснул честным сном исполнившего свой долг человека.

Он проснулся от холода, сел, недоуменно озираясь вокруг, и тут же всё вспомнил.

Мама.

Смерть.

Анюта.

Мама… Как она?! Егор вскочил на ноги и подбежал к машине.

Мамы в салоне не было.

Господи, этого ещё не хватало! Где-то сзади раздался характерный треск ветки, на которую наступили ногой. Егор обернулся и увидел выходящую на поляну маму.

– Мама!

– Сынок!

Они долго стояли обнявшись посреди лесной поляны. Мама плакала счастливыми слезами, а Егор гладил её по голове и шептал:

– Ничего мама всё хорошо мама всё теперь будет хорошо ничего, ничего…

А потом они сели в машину и поехали домой.

– Ты мне расскажешь, что произошло? – спросила мама.

– Дома, хорошо? Кстати, у тебя есть ключи от квартиры?

– Они остались в больнице, – виноватым голосом сказала она. – Это плохо, да?

– Ну что ты, всё хорошо. В больницу так и так надо заехать. Во-первых, забрать твои вещи, а во-вторых, мне всё равно нужно побеседовать с этим вашим Антоном Михайловичем.

– Я почему-то боюсь, – она поёжилась и каким-то беспомощным взглядом посмотрела на Егора.

– Ты теперь со мной, – улыбнулся Егор, – и поэтому ничего не бойся. Господи, как хорошо, оказывается, иметь маму, которую можно любить и защищать!

– Я плохая мать, – она покачала головой, и Егор увидел, что её глаза опять наполнились слезами. – Я тебя бросила. Никогда себе не прощу. Но, поверь, не было дня, не было часа, чтобы я…

– Не надо, мама, прошу тебя, – он оторвал правую руку от руля и погладил её по худому плечу. – Теперь всё будет по-другому, правда?

– Да, – она улыбнулась и вытерла ладонями мокрые глаза. – Теперь всё будет по-другому.

В больницу они вошли вместе и вместе поднялись на четвёртый этаж.

– Ты старайся молчать, – сказал маме Егор. – Говорить буду я, – и толкнул дверь кабинета Антона Михайловича.

Заведующий реанимационным отделением оказался на месте. Увидев Егора и свою, ещё несколько часов назад безнадёжно больную пациентку, он резко откинулся в кресле и ухватился пальцами за упитанный подбородок.

– Здравствуйте ещё раз, глубокоуважаемый Антон Михайлович! – весело сказал Егор, поставил напротив начальственного стола два, приткнувшихся у стены стула, усадил на один из них маму, а на втором, свободно закинув ногу за ногу, устроился сам.

– Как видите, – продолжил он, не давая заведующему опомниться, – чудеса всё же случаются. Мне, разумеется, не следовало поступать столь э-э… экстравагантным образом, но, поверьте, в имевшей место ситуации просто ничего другого не оставалось. Как видите, мои безумные надежды полностью оправдались, и теперь моя мама, а ваша бывшая пациентка Таисия Григорьевна Хорунжая, абсолютно здорова. Насколько я знаю, такие случаи в истории медицины бывали. Вспомним, например, чудесное и внезапное излечение от рака писателя Солженицына… так что вы можете не волноваться, а доложить по начальству, что безнадёжная пациентка выздоровела. В чём, несомненно, есть немаловажная заслуга лично вас и вашей больницы. Так что, Антон Михайлович, я и моя мама очень вам благодарны и в знак нашей благодарности, не сочтите за… в общем, примите от чистого сердца.