Текст книги "Под колесами – звезды"

– Не распробовала, – причмокнула бледно-розовыми, почти белыми губами Анюта. – Но вообще-то очень интересный вид энергии.

Егор вдруг подумал о том, что будет, если их идиллию сейчас нарушат, например, местные менты.

Или те же вчерашние, а заодно и сегодняшние поборники чистоты украинской расы и её же, расы, полнейшей независимости от других.

Или просто добропорядочные граждане этого древнего и прекрасного города, решившие зачем-то подышать свежим воздухом именно в этом месте.

И ему стало весело.

– А что смешного? – оглядела себя Анюта. – По-моему, очень даже красиво…

Егор захохотал и сполз спиной на траву.

Он всё еще продолжал смеяться, когда солнце и небо с облаками заслонило от него женское лицо уже не с оранжевыми, а с ярко-жёлтыми кошачьими глазами и полными бледно-розовыми (рассвет на снегу) губами.

– Смеёшься, значит? – шевельнулись губы.

– Э, Анюта, – забеспокоился Егор. – Ты что это… я вовсе не хотел…

Он попытался приподняться, и его правая рука тут же натолкнулась на тяжёлую и тёплую женскую грудь, а ещё через мгновение его губы соприкоснулись с полными и нежными женскими губами… «Не верь глазам своим…» – припомнилась ему совсем недавняя реплика Анюты. Потом пронеслись какие-то обрывки мыслей о Зое, о напряжённой прошедшей ночи, о том, что любить инопланетянку, которая на самом деле имеет вид автомобиля, явное извращение… и это было всё. Потому что так Егора никогда не целовали, несмотря на весь его богатейший в данной области опыт.

Он закрыл глаза, ответил на поцелуй и осторожно притянул к себе нежное женское молодое тело.

Глава двадцатая

Дважды потерять сознание за один день, который, кстати, ещё отнюдь не кончился, – это слишком, подумал Егор, открывая глаза. Или я просто уснул? Ага, уснул, спя, перебрался в машину, где и продолжил спать. И спал до ночи, потому что, если за окном не самая чёрная ночь какую я когда – либо встречал в своей жизни, то тогда я не знаю, что это. Значит, день, всё-таки кончился… Блин с горохом, не так давно подобный казус уже со мной произошёл. А именно, когда в нас попали из десантного гранатомёта РПГ-16 типа «Удар»… Не очень ли часто? Сознание теряю часто, засыпаю где ни попадя и в самых, можно сказать, пикантных ситуациях… Реакция организма? Что-то раньше я за своим организмом подобной реакции не замечал. Нужно было очень много выпить, чтобы он, организм, повёл себя похожим образом. Впрочем, раньше в моей жизни не было Анюты. Да. Анюта. Как-то все неожиданно получилось… Э, да что там неожиданно! Тебя, мой друг, трахнули самым настоящим образом. За рога, можно сказать, и в стойло. Трахнули и фамилии не спросили. Правда, надо признать, что трахнули отменно. Эксклюзивно, прямо скажем, трахнули.

Егор припомнил процесс и непроизвольно облизал губы.

Однако, господа, неплохо бы определиться во времени и пространстве…

Он поднёс руку с часами поближе к лицу и разглядел, что чуть светящиеся стрелки показывают четыре часа. Видимо, ночи, подумал Егор, раз снаружи ночь. И попытался выбраться из машины.

Дверца не открывалась.

Не мудрствуя лукаво, по старой русской привычке Егор крепко двинул её плечом и выругался. Не помогло.

Попытки открыть окна и три остальные дверцы также не дали никакого результата. Точнее, результата был. Даже два. Он отшиб себе плечо и заволновался.

Ну и темень снаружи, однако. Вот уж, действительно, хоть глаз выколи… Но что же происходит и где, спрашивается, недопитая бутылка французского коньяка?

Бутылку, после недолгих поисков, он обнаружил под собой на полу. Отвинтил крышку, сделал пару глотков и включил радио. Тишина на всех частотах…

– – Анюта! – позвал он. – Ты где?

Ни ответа, ни привета.

Егор попробовал завести двигатель. Безрезультатно.

Итак. Двигатель не заводится, двери и окна не открываются, Анюта молчит, как рыба об лёд, а за окнами какая-то совершенно непонятная ночь без малейшего проблеска света. Что, в городе Львове повсеместно кончилось электричество? Тогда где свет от керосиновых ламп и свечей? И звёзды. Где звёзды, господа?

Он подвинулся вплотную к левой дверце, полулёг на сиденье и попытался посмотреть сквозь стекло вверх на небо.

Что-то, кажется, мерцает. Но как-то бледно, тускло и неопределённо. Дымка какая-то мешает, что ли…

И тут он заметил, что непроницаемо чёрная тьма на горизонте чуть-чуть прояснилась.

Значит, это всё-таки была ночь, сообразил Егор, с облегчением закурил и приготовился ждать пока окончательно рассветёт.

Сначала густо-чернильную тьму на востоке как будто кто-то разбавил изрядной порцией воды, и тут же в ещё влажную сиреневую полоску капнули тёмной венозной кровью, и она сразу окрасила алым цветом половину окоёма. Яркие сиреневые сполохи потянулись из-за горизонта к зениту, и окончательно стало ясно то, во что ещё полминуты назад Егор не хотел и не мог поверить: машина и он внутри неё находились не на зелёном холме над красивым городом Львовом, а посреди совершенно незнакомой, каменистой и, судя по всему, безжизненной пустыни.

Это уже слишком, решил Егор, после чего основательно приложился к спасительному коньяку и с сожалением отметил, что чудесной влаги в бутылке осталось не больше, чем на три пальца.

Теперь уже светало стремительно, и Егор, ещё раз пристально оглядев окружающий мир, понял, что машина всё-таки стоит на плоской вершине холма. И даже не холма, а, скорее, целой горы. И даже не горы, а…

Вот, блин, да это же какая-то невероятных размеров пирамида! И он вместе с Анютой торчит как раз на срезанной верхушке этой… этого… сооружения!

И тут на небо, словно граната из руки убитого великана, выкатилось маленькое ослепительно-белое солнце.

– Анюта! – заорал он так, что чуть не оглох сам и с размаху треснул сверху кулаком по панели управления. – … где мы?!!

– Ну чего ты орёшь? – осведомился тихий Анютин голос из радиоприёмника. – Все ещё спят.

– К-кто спит? – испуганно не понял Егор.

– Например, я. Ну и души твоих предков, разумеется.

– Каких ещё, на фиг, предков? Слушай, Анюта, где это мы, а?

– На Марсе.

– Ч… то?

– На Марсе, – терпеливо пояснила Анюта. – Планета такая в вашей… то есть, я хотела сказать…

– Ага! – вскричал Егор и обличающе ткнул указательным пальцем в шкалу настройки приёмника. – Вот ты и попалась. Инопланетянка!

– И вовсе я не инопланетянка, – запротестовала Анюта.

– А мы правда на Марсе?

– Правда, – тихо призналась она.

– С ума сойти. – Егор потрясённо огляделся. – Всю жизнь мечтал побывать на Марсе. Но… Как?!

– Видишь ли, я и сама толком не очень понимаю. Когда я… когда мы… ну… это…

– Ну-ну, – усмехнулся Егор и машинально подкрутил усы. – Смелее.

– В общем, когда мы соединились, и наши эмоции… как бы это выразиться…

– Достигли апогея, – подсказал Егор.

– Как? Да, пожалуй, можно и так сказать. Действительно эмоции и действительно апогея. Понимаешь, для меня это была даже не вершина, не апогей, а… взрыв. Я просто исчезла в этом взрыве. Вернее, я сама этим взрывом и была. Плюс к этому примешались ещё и твои чувства. Очень, надо сказать…э-э… своеобразные и сильные. Я ведь не читаю мысли, но состояние, чувства, эмоции… это я хорошо ощущаю даже на расстоянии. Помнишь, когда тебя били в парке?

– Тебе не кажется, что напоминать мне об этом несколько неэтично?

– А причём здесь этика? – искренне удивилась Анюта.

– Ладно, – махнул рукой Егор. – Проехали. Продолжай.

– Так вот я издалека услышала твои чувства и поняла, что тебе очень плохо. Даже направление и расстояние определила.

– По-моему, мы отвлеклись.

– Да. В общем, когда я несколько пришла в себя, то оказалось, что мы уже на Марсе.

– То есть, ты хочешь сказать, – прищурился Егор, – что мы так с тобой увлеклись, что не заметили, как в мгновение ока преодолели миллионы и миллионы километров?

– Именно.

– Велика же, блин с горохом, сила любви!

– Ты даже представить себе не можешь насколько она велика, – серьёзно подтвердила Анюта.

– А почему я тогда до сих пор жив? – опомнился Егор.

– То есть?

– То есть, на Марсе, насколько мне известно, кислорода недостаточно для того, чтобы человек мог дышать. И давление атмосфетное совсем слабое. И холодно очень, если я правильно помню.

– Всё верно, – вздохнула Анюта. – Очень вы, люди, неприспособленные к жизни существа. Пришлось мне о тебе позаботиться.

– Сама себе противоречишь, – не унимался Егор. – Как же ты могла обо мне позаботиться, когда, как сама говоришь, попала на Марс в полном беспамятстве?

– Вероятно сработал чисто женский инстинкт, – предположила Анюта.

– Это какой? – подозрительно осведомился Егор.

– Оберегать ребёнка и… любимого.

Последнее слово было произнесено с чувством. Но твёрдо. «Приплыл! – вспыхнуло в Егоровом мозгу. – Этого мне только… Но ведь… О,Господи!»

– А почему ты считаешь, что это чисто женский инстинкт? – быстро спросил он, чтобы как-то скрыть охватившее его волнение пополам с самой настоящей паникой. – Мы, мужчины, тоже, знаешь ли, время от времени… это… оберегаем своих детей и любимых.

– Согласна. Но мужчины это делают не на уровне инстинкта, а на уровне разума.

– Это ещё почему?

– Не знаю, почему. Так уж вы устроены.

– А у тебя, значит, тоже есть инстинкты.

– Как и у любого живого существа.

Тем временем солнце, которое было здесь размером с чайное блюдце, а не с тарелку, как на Земле, поднялось довольно высоко, и Егор с восхищением и страхом разглядывал холмистую, цвета светлой охры равнину, раскинувшуюся под ним на километровой (а то и поболе!) глубине.

И иззубренную горную гряду на горизонте. И едва различимые, геометрически правильные остатки кварталов города слева. И чудовищных размеров каменное (?) женское лицо с застывшей на щеке слезой, смотрящее из земли прямо в тёмно-сиреневое небо справа.

Он тут же вспомнил снимки марсианской поверхности, сделанные какой-то американской автоматической станцией, и от волнения у него перехватило горло. На тех снимках, помнится, предположительно тоже была видна пирамида и невероятных размеров каменное женское лицо. И, вроде бы, остатки неких сооружений.

Получается, что он сейчас именно в этом месте?

Сразу, будто прорвав, возведённую временем и горьким опытом взрослой жизни незримую, но чертовски прочную плотину, хлынули в душу несбыточные детские мечты.

Чужие планеты. Погибшие цивилизации. Невообразимо древние, полные опасных и чудесных тайн, города.

– Значит, это правда… – полувопросительно прошептал Егор.

– Что? – с готовностью откликнулась Анюта.

– Что на Марсе была разумная жизнь?

– Да. Это правда. Мало того. Насколько я в курсе, ваша цивилизация – это то ли порождение, то ли продолжение цивилизации марсианской.

– Это как? – не понял Егор.

– Я сама не могу разобраться. Возможно, ваши далёкие предки могли в своё время колонизировать Марс, а потом колония вымерла. Или же колонисты вернулись на Землю. Впрочем, возможно и другое: Земля была заселена марсианами, которые позже полностью здесь ассимилировались, одичали и, в результате, забыли о своей родине. Правда, у этой последней гипотезы шансов на истинность меньше, чем у первой.

– Где-то я обо всём этом читал, – припомнил Егор.

– Не сомневаюсь. Любая, даже самая безумная гипотеза или идея, если она может быть высказана, будет высказана обязательно. И неоднократно. Это закон. Правда, я пользовалась иными, несколько более надёжными источниками информации, нежели ваши книги.

– Какими?

– Видишь ли, всякая, я повторяю – всякая! – информация, она… неуничтожима, понимаешь? Она как бы разлита в неком информационном поле, зачастую находится в нём в совершенно закодированном и недоступном виде, но если уметь этим самым полем пользоваться, если уметь по нему ходить и видеть то, что скрыто для обычного взгляда, то можно узнать многое из того, о чём ты хочешь узнать. Зачастую не всё. Но, повторяю, многое.

– А ты, значит, по этому самому информационному полю ходить умеешь?

– Скорее, ковылять.

– А мы? Мы, люди?

– Вы пока, в лучшем случае, по нему ползаете.

– Опять я тебя поймал! – торжественно заявил Егор.

– На чём это?

– На том, что ты не человек.

– А я никогда этого и не скрывала. Я действительно не гуманоид. И вообще, данный факт, по-моему, заметен невооружённым глазом.

– Как же, как же! Невооружённым… А с кем я тогда занимался самым, что ни на есть, гуманоидным сексом не далее, чем пару часов назад… О, чёрт!

– Что случилось?

– Блин с горохом! Я тут на Марсе, а дома мама, наверное, волнуется! Я же не позвонил ей утром!

– Так позвони. Подумаешь, проблема!

– Издеваешься, да? Вот все вы, инопланетяне-негуманоиды, такие. – Егор чувствовал, что его понесло. – Так и норовите при малейшей возможности показать нам, бедным и невежественным землянам своё интеллектуальное, научное и техническое превосходство.

– А нравственное? – поинтересовалась Анюта.

– Фиг вам! – радостно объявил Егор. – Фиг вам нравственное превосходство! Недаром нас называют гуманоидами, что означает гуманные разумные существа. Гуманные, понимаешь? Нет, куда там тебе, негуманоидке, это понять…

– Болтун, – фыркнула Анюта. – Звони уже маме… гуманоид!

– Погоди… Ты это серьёзно?

– Абсолютно. Диктуй номер, я соединю.

– Постой. Я, конечно, верю, что ты можешь нас соединить. Но ведь до Марса хрен знает сколько миллионов километров, а скорость электрического сигнала ограничена скоростью света. Как же мы будем разговаривать?

– Этой физики ты всё равно не поймёшь. И вообще странно, что ты меня об этом спрашиваешь.

– Почему?

– Потому что ты не спросил, например, о том, как мы попали на Марс.

– А что тут спрашивать? – небрежно пожал плечами Егор. – Обыкновенная телепортация, насколько я понимаю.

– Обыкновенная… Ах ты, поросёнок! По-твоему, значит, телепортация – это в порядке вещей? Ты что, каждый день телепортируешься? И когда, сэр, позвольте спросить, вы занимались этим последний раз?

– Эй, успокойся! Чего ты, в самом деле… Сама приучила меня к тому, что, практически, всесильна, а теперь обижаешься. Откуда мне знать, что ты можешь, а что нет? Ты же не рассказываешь…

– Не рассказываешь… Всего не расскажешь. А телепортация, чтобы ты знал, наиболее сложный способ перемещения в пространстве. Этому не просто нужно долго и трудно учиться. К этому ещё и талант нужно иметь. А я после… В общем, я боялась, что утратила эту способность. И сейчас боюсь.

– Чего?

– Что утратила.

– Способность к телепортации?

– Ага.

– Но… мы ведь попали на Марс именно этим способом?

– Этим. Ну и что? Я ведь тебе говорила, что была в бессознательном состоянии. А нынче моё состояние вполне сознательное, и я не знаю, смогу ли вернуться обратно тем же способом. То есть, я надеюсь, что смогу, но…

– Что «но»? – с нехорошим замиранием сердца осведомился Егор.

– Боюсь пробовать, – вздохнула Анюта. – А вдруг не получится? – и, помолчав, добавила ворчливо. – Ты будешь звонить матери или нет?

– Блин с горохом! – Егор нашарил на полу коньяк и торопливо отхлебнул из горлышка. – Ну и дела… Звонить! А может и звонить не стоит? Может, мы сначала попробуем вернуться, а уж потом я позвоню? А то позвоню, обнадёжу, а сам… Э, Анюта, ты давай меня не пугай!

– Я и не пугаю. Просто стараюсь быть искренней. Ты всё-таки позвони. Если мне удастся вас соединить, то это уже кое-что, понимаешь? Я буду знать, что хотя бы связь могу осуществлять мгновенно. А если могу связь, то, возможно, могу и всё остальное. Да ты не волнуйся. Сюда же мы попали? Попали. Значит, на самом деле я это могу. Надо только окончательно в это поверить.

– Слушай! – Егора вдруг осенило. – А что если нам попробовать… это… ну…

– Смелее! – засмеялась Анюта.

– Ну, ты поняла, да?

– Ты хочешь повторить?

– А почему бы и нет? Тебе разве не понравилось?

– Это было замечательно, – промурлыкала Анюта. – Но здесь повторение невозможно.

– Почему?

– Потому что это Марс, и у меня слишком много энергии уходит на поддержание твоей жизнедеятельности. Я не могу здесь опять принять облик человеческого существа.

– А жаль, – вздохнул Егор.

– И мне. Но не переживай, вот вернёмся на Землю… Ты будешь, блин с горохом, звонить или нет?!

– Давай, барышня, – беспечно махнул рукой Егор и допил коньяк. – Соединяй!

Глава двадцать первая

Связь была замечательная, и Егор, вальяжно развалившись на сиденье (сказывалось действие коньяка), заверил маму в том, что он жив и здоров, что пусть она не волнуется, а сейчас он пока ещё задерживается с друзьями, но скоро обязательно будет дома и, когда совсем соберётся, ещё позвонит. Откуда во Львове друзья? Ты не поверишь, но встретился с ростовчанами прямо на улице. Точнее, с одной ростовчанкой… Выпил? Да, он выпил, но не очень много. Мам, ну что ты в самом деле, я взрослый человек! Нет, не за рулём. Машина на стоянке, не волнуйся. Как только освобожусь, сразу приду. Всё. Целую. Целую. Да. Всё. Пока-пока.

– Уф-ф! – выдохнул Егор, когда мама положила трубку. – Оказывается, материнская забота бывает иногда довольно утомительной. Но вообще-то она права, – пора бы и возвращаться. Хотелось бы, конечно…

– Что?

– Ну… полетать тут, посмотреть поближе на город. Вон, видишь там, внизу?

– Вижу, но, во-первых, это только отсюда, с высоты видно, что там был когда-то город и, если спуститься, то кроме обычной слегка всхолмлённой песчаной равнины, мы ничего не обнаружим, а во-вторых… Понимаешь, я ведь не случайно оказалась именно здесь, на вершине этой пирамиды. Тут место силы. Узел. Точка перехода. В общем, это особое место. Так что лучше нам не рисковать, а прямо сейчас попробовать вернуться.

– Тогда поехали, – согласился Егор. – Чего резину тянуть?

– Пристегнись только, – сказала Анюта. – На всякий случай.

Мир свернулся в чёрную точку бесконечно малой величины и снова возник, как ни в чём не бывало. Это мгновенное сворачивание и разворачивание мира (как окружающего, так и внутреннего) сопровождалось слабым приступом тошноты с последующим лёгким головокружением.

Впрочем, вполне вероятно, что данные симптомы были вызваны вовсе не манипуляциями Анюты с пространством и временем, а излишним количеством выпитого – пусть даже хорошего и французского – коньяка.

Что ж, подумал Егор, спасибо хоть на Земле…

По правую от него руку, за парапетом, сверкала на солнце серо-голубая шкура Атлантического океана.

Он сразу сообразил, что океан именно Атлантический, потому что отсюда, с набережной, ему отлично был виден остров Эллис со знаменитой на весь мир статуей Свободы. Свобода привычным жестом вздымала свой факел к затянутому облаками нью-йоркскому небу и, повернув голову, Егор увидел именно то, что и должен был увидеть: знакомые до оскомины по картинкам и фильмам громады небоскрёбов Большого Яблока.

– Надо же, – смущённо обрадовалась Анюта, – получилось!

– Почти, дорогая. Почти получилось, – не преминул поправить Егор. – Но вообще-то я тебе страшно благодарен, – когда бы ещё довелось побывать в Нью-Йорке?

– Так это Нью-Йорк?

– Ты будешь смеяться, но это таки Нью-Йорк.

– Красиво, – задумчиво констатировала Анюта. – Но меня тревожит мой промах. Это означает, что я ещё отнюдь не в форме. Но почему Нью-Йорк?

– А почему Марс?

– Это я как раз могу объяснить.

– Ну-ка, ну-ка… – Егор опустил стекло, с наслаждением вдохнул пахнущий морем и отработанным бензином воздух и закурил.

Ему было хорошо. Машина стояла у бордюра в разрешённом для стоянке месте (спереди и сзади он видел другие, точно также приткнувшиеся к обочине автомобили, чьи хозяева, облокотившись о парапет, любовались заливом), а вокруг бесчисленными стёклами небоскрёбов сверкала самая настоящая Америка, которая для русского человека всегда казалась не менее загадочной и притягательной, чем тот же Марс.

– Я ведь говорила уже, что твои далёкие предки были, по– видимому, родом с Марса. Так что в самый кульминационный момент нашего…э-э… соединения сработала твоя генная память. А я девушка восприимчивая.

– Слушай, восприимчивая девушка, а мы домой сегодня попадём?

– Сильно хочешь домой?

– А ты что, боишься, что опять промажешь?

– Я вообще мало чего боюсь в этой жизни. Просто ты же сам признался, что никогда не был в Нью-Йорке.

– Точно. Не был. Хочешь сказать, что можешь устроить мне экскурсию?

– Теоретически ничего сложного в этом нет. Правила движения тут такие же, как в России?

– Насколько я знаю, если и отличаются, то не сильно.

– Так в чём проблема? Поехали? Карта у меня уже есть.

– Не вижу препятствий, как говаривал начальник тюрьмы в хорошем польском фильме «Ва-банк-2». О, слушай, раз пошла такая пьянка, то грех не заехать в гости к моему другу Сене! Давай, а?

– Давай. А у тебя адрес есть?

– Где-то он в Бруклине живёт, по-моему… Погоди-ка, – Егор полез в бардачок и после недолгих поисков выудил из его захламлённых недр старую, изрядно потрёпанную записную книжку. – Та-ак, посмотрим… Сеня. Семён Ивашевский. Вот. Адрес и телефон. Давай сначала позвоним, а то вдруг его дома не окажется.

– Какой номер?

Егор продиктовал.

С Сеней Ивашевским Егор познакомился лет десять назад, в те далёкие времена, когда только начинал свою многотрудную деятельность художника-керамиста. Сеня не был ростовчанином. В славный город Ростов-на-Дону его занесло из Москвы в начале девяностых в поисках лучшей доли и в связи с пошатнувшимся здоровьем. Впрочем, и москвичом, по большому счёту, Семён тоже не был. В Москву он в своё время попал из Ленинграда, в Ленинград из Харькова, а в Харьков… откуда Сеня попал в Харьков, Егор уже не помнил. В общем, был Сеня свободным тридцатилетним шалопаем-художником (художником – в широком смысле этого слова), каких тогда довольно много бродило по просторам только что распавшейся великой державы, гражданином мира, человеком талантливым и непоседливым. Талант его проявлялся в том, что Семён замечательно исполнял под гитару песни чужого сочинения и хорошо умел фотографировать. И даже не просто хорошо, а хорошо настолько, что простенький «Зенит» в его руках становился подлинным инструментом художника, Мастера с большой буквы. Снимал Сеня на любую плёнку, любой камерой и любые сюжеты, но больше всего любил работать древней, но безотказной «Москвой» на чёрно-белой широкой плёнке и делать крупнозернистые, как бы подёрнутые патиной времени фотографии старых подъездов, двускатных крыш с высокими кирпичными дымовыми трубами, бродячих собак на пустынных улицах, одиноких камней и деревьев посреди поля. При этом был Семён человеком очень общительным, дружелюбным, бескорыстным и любвеобильным. Природная живость характера, неуёмная энергия и темперамент быстро снискали ему в Танаисе, куда он очень быстро попал по приезде в Ростов, славу записного донжуана, весёлого собутыльника и хорошего товарища.

Именно там, в Танаисе, где вечно собирались художники, поэты и прочие не от мира сего люди, летом 92-го года Егор с Сеней и познакомился.

Как уже было сказано, Сеня попал в Ростов-на-Дону и по причине пошатнувшегося здоровья тоже. А его молодое здоровье (был Сеня Ивашевский маленький и рыжий, но телосложение имел крепкое и здоровье хорошее) пошатнулось из-за многолетнего им, Сеней, употребления внутривенно самопальных наркотиков, приготовляемых из высушенных и размолотых маковых головок. Пристрастился он к этому гиблому делу, как он сам говорил, ещё в Харькове, потом, в мёртвых 80-х, продолжил в Ленинграде и уж совсем вошёл во вкус в Москве.

Крепкий от природы Сенин организм сопротивлялся губительному воздействию этой опиатной гадости долго и очень упорно. То есть настолько упорно, что Семён, в отличие от подавляющего большинства наркоманов, мог много лет вести практически нормальную жизнь: работать, любить женщин, дружить с мужчинами и радоваться окружающему миру. Но всё кончается, и настал момент, когда Сеня понял, что пора завязывать. Совсем и навсегда. Однако в Москве или в Питере, где его со всех сторон окружали такие же конченые любители «кайфа по вене», что и он, сделать ему это не удавалось. Да и не могло бы удаться по определению. Оставалось одно – уехать. И Сеня, чей природный инстинкт самосохранения оказался, к счастью, сильнее его пагубной привычки, уехал. Уехал в Ростов-на-Дону, где у него были старые, ещё по Питеру знакомые друзья-художники. Конечно, алкоголики. Но отнюдь не наркоманы.

Собственно, друзья были на самом деле коренными ростовчанами, а в Питере они просто учились на художников и скульпторов в знаменитой Мухинке, где Сеня как раз тогда подрабатывал натурщиком (телосложением он, как уже было сказано, отличался отменным).

Приняли Сеню радушно. Отпоили хересом, портвейном и водкой с пивом, познакомили с кучей разного полезного народа и в конечном итоге пристроили на лето в Танаис, где директору музея-заповедника Валерию Фёдоровичу Черемше давно был нужен хороший фотограф за небольшие деньги.

Зимой в Ростове, летом в Танаисе – так Семён прожил три с лишним года. За это время он полностью излечился от наркомании (среди ростовской художническо-писательской богемы, с которой Сеня по преимуществу общался, употреблять наркотики было не принято), окреп и стал, что называется, настоящим ростовчанином, чему, впрочем, успешно способствовал его от природы бойкий характер.

Наверное, так бы Семён Ивашевский и остался в Ростове-на-Дону ещё на несколько лет, а, может быть, и на всю жизнь, если бы его мама, родная тётка и двоюродная сестра с мужем не эмигрировали неожиданно из города Харькова в Америку и не позвали его за собой.

Сеня купил пятнадцать бутылок хереса производства Новочеркасского экспериментального винзавода и задумался. Думал он долго – две недели. За это время общее количество купленного и выпитого хереса возросло до сорока бутылок (не считая других горячительных напитков), а весь прогрессивный Ростов успел в подробностях и не единожды обсудить тему эмиграции вообще и Сениной эмиграции в частности.

То ли донской херес так подействовал, то ли неизбывная Сенина тяга к перемене мест и пример родственников, а, скорее всего, все вместе, но кончилось дело тем, что на шестнадцатый день раздумий Семён Ивашевский похмелился крепким чаем, заваренным с добавлением чабреца в родниковой воде, расцеловался с друзьями и любимыми женщинами, сунул в рюкзак свой «Никон», смену белья и чистую рубашку, купил билет и уехал в город Харьков.

А ещё через три с половиной месяца раздался звонок из Нью-Йорка…

Егор курил, смотрел на Статую Свободы и слушал длинные гудки, доносящиеся из динамика радиоприёмника.

Никого нет дома, думал он. Скорее всего, именно так и должно быть. С какой стати ему сидеть дома? А с другой стороны, с какой стати ему дома не сидеть?

И тут гудки прервались, – на другом конце линии кто-то снял трубку.

– Алло, – осторожно сказал Егор и машинально повернул регулятор звука в радиоприёмнике вправо.

В трубку молчали, но Егор отчётливо слышал чьё-то трудное дыхание.

– Сеня, это ты?

– А это кто? – подозрительно осведомился невидимый собеседник Сениным голосом.

– А ты угадай, – весело посоветовал Егор.

В трубке встревожено засопели.

– Слушай, – в голосе Семена зазвучала какая-то совсем не понравившаяся Егору усталая обречённость. – Я же сказал, что не хочу этим заниматься. Отстаньте вы от меня, а? В городе Нью-Йорке полно фотографов и…

– Стоп, – перебил Егор. – Сеня, тормози. Ты с кем говоришь?

– О, господи… Егор?!

– Ну, наконец-то.

– Старик, ты откуда звонишь?!

– Ты не поверишь, – во всю улыбаясь, сообщил Егор, – но я нахожусь на берегу Гудзонова залива. Так что одесную наблюдаю я статую Свободы инженера Эйфеля, ошую же – непосредственно город Нью-Йорк. Впечатляющее зрелище, старик, должен тебе сказать!

– Обалдеть… Между прочим, Эйфель сделал только каркас для статуи Свободы, а скульптор был другой.

– И кто же?

– Не помню, блин! – радостно признался Сеня. – Но это сейчас не важно. Ты на колёсах?

– Ну не на игле же… Шучу. На колёсах, Рыжий, на колёсах. Ещё на каких!

– Охренеть… Приехать сам сможешь или лучше мне подскочить?

– Доберусь, – усмехнулся Егор. – Ты только дорогу до своего Бруклина объясни, а я по карте доеду. Сам же дуй в ближайшую винную лавку и готовься к встрече друзей. Я бы и сам взял да местной географии не знаю.

– Сейчас состоится встреча друзей! – с готовностью процитировал фразу из давней пьесы Л. Петрушевской Семён. – Значит, слушай внимательно… Погоди, ты ведь первый раз в Нью-Йорке. Ты точно уверен, что доберёшься? Видишь ли, этот город…

– Да доберусь я! – засмеялся Егор. – У меня, Сенечка, есть бортовой компьютер и в нём – карта улиц Нью-Йорка. Я введу необходимые данные, и он проложит оптимальный маршрут. И все дела. Но ты все равно расскажи дорогу, потому что машина есть машина, сам понимаешь.

– Фантастика. Ты – и на машине с компьютером… Пока сам не увижу, не поверю. Все, слушай и я действительно побегу в винную лавку, а то в холодильнике и баре пусто, как в осенних гнёздах…

Егор ехал по Нью-Йорку, держа руки на руле только для проформы, – Анюта сама выбирала маршрут и режим передвижения.

Машина двигалась в общем потоке нью-йоркского транспорта, ни чем особенным не выделяясь, – за пять минут Егору на глаза попались три или четыре автомобиля марки «Фольксваген Гольф», отличающихся от теперешнего облика Анюты только цветом кузова.

– Кстати, – поинтересовался Егор, глядя на карту города, светящееся изображение которой Анюта вывела прямо на ветровое стекло, где себя обозначила движущейся ярко-оранжевой точкой. – Я не спрашиваю, каким образом ты выводишь прямо на стекло карту, – говорят, на современных истребителях тоже вся информация выводится прямо на стекло кабины. Но скажи мне, пожалуйста, откуда ты черпаешь такое сумасшедшее количество энергии?

– – Кто, я?!

– Ну не я же. Один нуль-переход с Марса на Землю чего стоит. А все эти твои трансформации? Откуда огонь и дровишки, подруга?

– Какие ещё дровишки? – с подозрением спросила Анюта.

– Ну как же… «Фольксваген Гольф», как мне доподлинно известно, будет побольше «копейки» размером. И наверняка тяжелее. А нас ещё великий дядя Ломоносов научил, что если где-то чего-нибудь убавится, то в другом месте обязательно прибавится. И наоборот. Колись, где взяла материал, чтобы стать «Фольксвагеном»?

– А-а, вот ты о чём… – несколько разочарованно протянула Анюта. – Я уж думала действительно что-то важное. Нет, ниоткуда я дополнительно никакого материала не брала. Просто более рационально использовала тот, что есть.

– А когда в человека превращалась? – не отставал Егор.

– Что, похоже было?

– На самом деле не очень.

– Но ведь тебе понравилось! – возмутилась Анюта.

– Ну и что? Одно другому не мешает. И вообще, может, я в душе извращенец. Ты, давай, не увиливай от ответа.

– Было бы что скрывать… Ну взяла немного прямо из воздуха. Тебе что, воздуха жалко?

– Погоди, погоди… – Егор даже перестал глазеть по сторонам на Нью-Йорк и ньюйоркцев, хотя они как раз ехали по знаменитому Бруклинскому мосту. – Ты хочешь сказать, что можешь взять любое вещество и преобразовать его в то, которое тебе нужно? Грубо говоря, можешь превратить воду в вино, а свинец в золото?