Текст книги "Мой дневник. 1919. Пути верных"

1919 год

1–2 июля (Царицын). Уже четвертый день как я хожу на службу с температурой, подходящей к 39-ти, наконец сегодня доктор штаба сказал, что у меня почти без сомнения тиф и, вероятно, что сыпной.

Мне хочется написать несколько слов, пользуясь уходом Таты¹¹⁶, пока я еще в памяти – ведь потом я ее потеряю.

От сыпного тифа не все выздоравливают. Так в эту минуту я хочу поблагодарить Тату за все те радости жизни, что мне дал брак с ней и наша совместная двенадцатилетняя жизнь вместе. Я был счастлив безгранично и, если мне не суждено выздороветь, я умру, благословляя ее и завещая ей сделать из Жени¹¹⁷ такого же человека, как она сама, – большего я ничего не могу пожелать.

За всю мою жизнь я любил и люблю только одну Тату, а в недавнем прошедшем только еще ярче подчеркнул это.

Да благословит же Господь Тату на ее нелегкую жизнь без опоры с маленькой Женюшкой, которую я люблю всем сердцем как часть Таты и которую благословляю на всю жизнь.

Что касается нового брака Таты, то мой завет – пусть это будет человек, который также ее полюбит как я, а Женю и сама Тата в обиду не даст.

Я устал писать, мне очень трудно сейчас писать – не хотел беспокоить Тату, думал пройдет.

Мне кажется, в этих торопливых словах для себя я написал все – ничего больше я сказать не могу – вся жизнь моя была полна только одной Татой и только в ней одной я видел свет и радость.

Храни Вас Бог, мои дорогие, – как тяжело сознавать, что я могу оставить Вас без имущества, без средств к жизни – этим я буду мучиться весь период болезни.

Ну а может, все пройдет, когда мы с Татой вернулись к прежнему – мне жить хочется.

3–19 июля (Царицын). Тиф, к счастью, брюшной, а не сыпной, выяснилось это 6.VII (мне минуло 34 года), свалил меня основательно.

Сегодня 21-й день моей болезни, и я впервые решаюсь взяться за карандаш.

Лишь вкратце могу записать промелькнувшие мимо меня события – наши крайние фланги заняли Камышин и Полтаву. При этом первая операция велась из рук вон скверно засевшим в Царицыне и не желавшим ехать на фронт Врангелем. За Полтаву я боюсь – слишком далеко мы растягиваемся, да и путь Полтава – Москва дискредитирован русской историей. К чему нам так далеко тянуться.

Говорят, части Добровольческой армии пополняются добровольцами настолько, что полки уже разворачиваются в бригады – дай Бог, но растяжка все же опасна, тем более что по совершенно неизвестным причинам Колчак, признанный союзниками за главу России, ушел, оставив красным Екатеринбург и даже Челябинск. Не разложение ли у него?

Наша Ставка перешла в Таганрог, наконец расставшись с самостийным Екатеринодаром.

Благодаря Плющевскому, ставшему на точку зрения сохранения старшинства при назначениях, и пассивному отношению к этому вопросу Врангеля и Шатилова – я не буду назначен Генерал-Квартирмейстером Кавказской армии, что делает мое положение здесь нелепым и заставляет думать о необходимости перехода куда-либо или ухода в резерв на спасение гибнущей от Левицкого «Великой России»¹¹⁸ – хотя в общем мне не хочется уходить с военной службы – неловко как-то.

Я решил не рисковать своим здоровьем ради неблагодарных «Главковерхов» и не только лечиться не торопясь, но и использовать 1½ месяца отпуска, который дается для поправки после тифа.

За это время я посмотрю, что мне делать. Сейчас я лежу уже 17-й день, а болею 21-й. Апатия полная, аппетита никакого, есть мешают еще и раны в горле – «стомотид», как называет их доктор, кстати сказать, из числа оставшихся в Царицыне после большевиков, несмотря на полученный им приказ: «застрелиться или эвакуироваться».

Тата ходит за мной день и ночь и вся стала зеленая, ее еще угнетает здоровье Женюшки, которая находится у С.И.¹¹⁹, глупый режим которой грозит совершенно расстроить желудок ребенку. Раскаиваемся, что ее там оставили, но поздно – сейчас не съездишь – числа 1 августа думаю сам уже поехать в отпуск на поправку.

Пока еще не знаю, куда отправиться – думаю, в Таганрог в Ставку, а потом в Новороссийск.

По газетным слухам, Семеновский полк¹²⁰, давно будировавший в Петрограде против советской власти, перешел в полном составе на сторону Юденича, причем душой предприятия был В. Зайцов.

Все это очень хорошо, но заставляет нас терять последнюю надежду на сохранение нашей обстановки, находящейся во флигеле полка (кв. 35) – несомненно, что флигель с семьями «изменивших» офицеров пострадал, едва ли спасемся и мы, т. к. установить мое наличие в Добрармии, я полагаю, что Главному Штабу не сложно.

Обидно, если имея столько родных в Петрограде, мы лишимся всего – очень обидно, как-то не хочется об этом и думать.

Одна надежда на Мельницких¹²¹ и немного на Чернова.

20 июля (Царицын). Сегодня адмирал Бубнов рассказывал о подвигах Сводно-Горской дивизии, бегающей от конницы Буденного – в деревне, где живет семья Бубнова, за одну ночь оказалось изнасилованными «освободителями» 14 девушек, одна из них убита. Хорошо для репутации Добрармии. Их исправить совершенно невозможно, да и к тому же и Начдив Гревс слишком слаб. Необходимо расформировать этих мерзавцев, иначе они дискредитируют всю армию.

Сегодня наши Главковерхи едут в Торговую встречать Донского атамана, а затем едут в Камышин – по-видимому, Шатилов так и предпочтет удрать, не показавшись мне на глаза. Оно и вернее после того, что он мне наговорил, что он все же убежден в моем утверждении, о котором решительно никто не хлопочет, что будет охранять мое самолюбие в случае неуспеха и т. п.

Теперь, по-видимому, он просто предпочитает удалиться без всяких разговоров.

Болезнь (22-й день) идет прилично. Сегодня доктор даже позволил мне на час встать, что не вывело из апатии меня, но очень обрадовало Тату. Ну и слава Богу.

На место Кочержевского старшим адъютантом разведывательного отделения предложен… Мельницкий. Вот так совпадение! Его таки значит выкуривают из Ставки.

Появился у нас В.В. Шульгин в форме прапорщика инженерных войск – не успел еще разузнать, в чем дело, жду его.

Махров умчался за семьей в Полтаву, Фалеев уехал за семьей в Крым – друзей поубавилось.

Пора и нам в длительный отпуск, но куда?

По телеграмме Агапеева в харьковском сейфе у меня пропали деньги (там было 900 р. % [процентных. – Примеч. ред.] бумаг, 5 р. золотом и 4 талера серебром), вещи почти все целы.

% бумаги – это наследство Михаила Васильевича – не судьба!

Интересно знать, что же именно из вещей взято – там были наиболее дорогие: Вовины запонки, Татин браслет, мой полковой жетон и ордена. Жаль, если это все забрали. Хотя в общем на то, что сейф уцелел, я почти не рассчитывал, слава Богу, что осталось хоть что-либо.

Евгения Васильевна перенесла сыпной тиф. Интересная подробность – сегодня еще доктора спорили надо мной, что со мной было – брюшной или сыпной (без сыпи) тиф. Умудрился заболеть в первый раз в жизни, да и то никто понять болезни не может – ловко!

21 июля (Царицын). Привожу выдержки из газет за мою болезнь (к сожалению, потопление немцами флота и сожжение знамен прошло для меня из-за болезни бесследно).

Врангель вчера показался вовсю – к Мамонову, начальнику 3-й Кубанской дивизии, оперирующему в районе Владимировки (на левом берегу Волги), явился партизанский разъезд уральцев, которые сейчас всюду отходят.

Ничего нового тот разъезд не дал, но в 7 часов утра Врангель сам вызвал своего Дрейера и приказал ему сообщить о «соединении с Колчаком» в самом пышном тоне во все газеты. Удивительное стремление к саморекламе и самой грубой!

Сегодня был у меня В.В. Шульгин, сделавшийся из членов Особого Совещания… рулевым стационера № 1-й, отряда, собирающегося на Астрахань. Ему Врангель развивал идею ту же, что и мне, что впереди решение судьбы России командующими генералами (с давлением на выборы в Учредительное собрание) и что пресса уже сейчас должна поддерживать (и рекламировать!) этих людей.

А п о к а… именно он так и говорил оба раза «п о к а» он является исполнителем воли Деникина!

Хорош. Недурно честолюбие!

В.В. сообщил мне о будущем союзе газет «Киевлянин», «Таганрогский вестник», «Великая Россия», «Россия» в Курске и Воронеже, «Русская жизнь» в Харькове и наша «Неделимая Россия». В центре редакционный комитет, общий для всех. Савенко, Шульгин и Львов, по хозяйственной части Кокорев, Иозефи и еще кто-то.

Статьи наши – общие для всех газет. Словом, это не безнадежная вещь. Заклинал его найти кого-либо вместо Левицкого – говорит, что людей нет, радовался возможности моего возвращения.

22 июля (Царицын). Шатилов, которому я, ввиду его отъезда на фронт написал записку по вопросу о моем будущем отпуске, отчасти с целью напомнить о себе и его полуобещаниях, не нашел возможным зайти на минутку ко мне, по-видимому, он предпочитает скрыться без слов откровенному разговору о своем бессилии. Типично!

Сегодня 39 по Реомюру в тени и 43 на солнце – дышать нечем.

Доктор нашел у меня в левом легком начало процесса. Вот уж я был прав – начал лежать и одна болезнь за другой – тиф, горло, легкое.

Во всяком случае, мне разрешают уже вставать, разрешают переход на человеческую пищу – я на пути к выздоровлению. Думаю, что в первых числах августа, направив Тату, сильно со мной намучившуюся, в Харьков, я поеду немного отдохнуть в Новороссийск у Кардашенко вместе с Женюшкой.

Жаль мне Тату, она очень аккуратно ходит за мной и сильно истомилась, а тут еще необходимость поездки в Харьков – устанет еще больше, а в Новороссийске отдохнуть у С.И. нельзя – скверное положение и одни нервы.

Дальнейшую свою судьбу я не решил, но едва ли пойду в резерв – неловко участвовать в возрождении России лишь «редактором» – но меньше штаба армии я служить не хочу, т. к. хочу жить с семьей – во всяком случае мой разговор с Плющевским вместе с руганью с ним будет и решением дальнейших вопросов.

23 июля (Царицын). Вчера днем раздалась в городе орудийная стрельба. Возникла паника. Оказывается, взорвался склад негодных снарядов – пока не выяснено, возможно и злоумышление. У меня было впечатление стрельбы нашей артиллерии (разрывов слышно не было) по прорвавшимся пароходам большевиков. Неприятно в такую минуту беспомощно лежать в кровати.

24 июля (Царицын). Чувствую себя довольно прилично, хотя вчера это совершенно неожиданно разразилось сильным сердечным припадком, чуть не свалившим меня с ног. Это для меня ново. По-видимому, тиф основательно раскачал весь мой организм и еще немало времени придется мне считаться с его последствиями.

Сегодня в «Неделимой России» вышло мое «Пожелание», хочу еще писать ответ на письмо Ив<ана>. Наживина к русским офицерам, очень мне не понравилось место, где он великодушно предлагает офицерству руку понявшей свои заблуждения интеллигенции. Не мало ли это – две руки с просьбой о прощении, – это другое дело.

Окончательно не знаю, что делается на белом свете. Веду дневник чисто принципиально и только.

Наши Главковерхи отбыли на фронт – в оставленном здесь штабе наступила тишина и благодать. Надо сознаться, что комбинация: Врангель – Шатилов не из удачных.

Очень хочу первого августа уже уехать отсюда – силы мои восстанавливаются заметно. Я получил от Кардашенко из Новороссийска любезное приглашение пожить у него и думаю этим воспользоваться – так хорошо, мы с Женюшкой подождем там бедную Тату, которая поедет в Харьков – очень мне за нее страшно – устала она со мной. А тут еще поездка!

25 июля (Царицын). Вчера вечером вдруг ни с того ни с сего температура прыгнула на 38, чего у меня не было уже 10 дней – совершенно непонятно, в чем дело. Хочется мне уехать к 1 августа – давит меня Царицын, хочется к морю. Кардашенко прислал приглашение.

За этот месяц я получаю порядочно денег: казенное жалованье 2400 р., «Великая Россия» – 2300 р. и «Неделимая Россия» – 2400 р. = 7100 руб. – это, пожалуй, и по нынешним ценам деньги не малые – ну значит, будет на отпуск.

Сегодня получена телеграмма Кусонского из Харькова с запросом, как мое здоровье, когда я могу работать и остаюсь ли в Кавармии¹²², ответил, что работать смогу в половине августа, а из Кавармии хочу уйти. Не знаю, с какой целью дана эта телеграмма, но в одном штабе с П.А¹²³. я больше служить не буду, пусть, если он желает исправить все то, во что он меня втравил – это по справедливости ему и надо сделать.

Чувствую себя очень прилично.

26 июля (Царицын). Мой кругозор все больше и больше суживается в пределах моей комнаты. Температура, прыгнувшая вчера на 39, питание, лекарство – вот все, что заполняет мой день.

Сегодня в «Неделимой России» напечатан мой «Ответ». На этом, я думаю, что кончаю работу в этой газете – если в начале августа удастся уехать – то едва ли я что-нибудь пришлю сюда.

По сведениям Шатилов говорил Деженарму¹²⁴, что я не буду Генквармом и останусь в оперативном – постараюсь все сделать, чтобы этого не было – надо было Шатилову лучше думать о последствиях, или, по его мнению, самолюбие начинается только с генеральского чина? Наивно!

27 июля (Царицын). Болезнь опять осложнилась – не то рецидив тифа, не то недоразумение с легкими – словом, я опять лежу и вечером у меня 39,4.

28 июля (Царицын). Сегодня у меня после кивков на легкие, печень и желудок обнаружен «редкий случай» – рецидив брюшного тифа – это приковывает меня к кровати и выбрасывает из жизни еще недели на две.

Совершенно не знаю, что делается во внешнем мире, – все интересы погрязают в «кривой температуры».

Жду ночью Махрова из Полтавы – буду просить у него вагон до Новороссийска – раньше уеду.

Сегодня получена телеграмма, что в Камышине осужден военно-полевым судом и ликвидирован Командующий ХІ советской армией Крузе (был такой штаб-офицер в 23-й п<ехотной>. дивизии, не он ли?).

Этот нахал остался в Камышине жить «частным человеком». Неподражаемая наглость!

Пришло сведение, что наши Главковерхи на днях собираются обратно в Царицын – не выдержали – следовательно, я буду иметь сомнительную честь их видеть перед отъездом.

Генквармом наконец согласился быть генерал Зигель, командовавший корпусом до войны. Про него мне говорил Шатилов, что его он ни в коем случае не возьмет. Суров, но отходчив наш 2-й Главковерх!

29 июля (Царицын). Сегодня месяц моей болезни и еще впереди недели две. Тяжело и нудно.

Как-то нежнее стал относиться к Тате, как-то чаще стал вспоминать о детке, видеть которую я потерял уже надежду, – как-то все мрачнее и мрачнее мысли и все безнадежнее и безнадежнее кажется восстановление здоровья. Ведь и от брюшного умирают!

Не стоит продолжать, это результат бессонницы – уж очень тяжело.

30 июля (Царицын). Сегодня масса новостей – Кусонский прислал нам письма из Харькова, в числе которых оказались письма от А.В. Дренякиной – мало в них утешительного – наше имущество перенесли в сарай и оттуда расхищают. Скверно, едва ли что уцелело. Неужели же Вера¹²⁵ и Николай¹²⁶ не сделают всего, что возможно, для спасения вещей, – я бы сделал.

К тему же у них были и мои деньги – было на что предпринять что-либо. Очень горько и грустно терять наши вещи, собранные упорным трудом, – очень бы мне хотелось сохранить ящики с мелочами, книгами, фарфором и т. д. Это основа всего, все остальное можно восстановить.

Ну да что же делать. Если судьба, то мы уже нищие – письмо от 2 февраля 1919 г.

А сам Дренякин на советской службе и должен был идти на фронт, но отделался по болезни – вот беспринципные они люди, а ведь мы могли с ним повстречаться.

Получил письмо от А.И. Чернова, но от… 25 августа 1918 года, т. е. в день, когда я представлялся Алексееву. Спичка в письме оговаривает, что допускает возможность моего отъезда из Харькова. Куда? Осторожность мешает ему писать.

Получил письма и от моего Пахоменко от января 1919 г., он пишет, что сдал мои вещи Вере, а кровать осталась у Кампера – вот кто первый большевик, начавший грабеж моих вещей. А Пахоменко остался верен себе, славный он человек.

Осталась верна себе, как это ни удивительно, и Олечка – получил от нее два страшно нежных письма.

31 июля (Царицын). Мне лучше сегодня, температура опустилась на 36,4.

Невольно раздумался о нашей судьбе – несомненно, наши вещи погибли, погибли в городе, где своевременно развезенные по одному, по родным корзины и сундуки были бы легко спасены.

Воображаю, как обращались «товарищи» с вещами при переноске их в сарай. Ведь шкаф, буфет, письменный стол и т. д. – все было полно вещами, как все это ломалось, как пропадали при переноске не только мелочи, но и крупные вещи. Ведь у нас и в нормальное время укладчики умудрялись воровать.

Таким образом все попало в сарай, по-видимому без ведома Веры и Николая, которые и потом не дали себе труда сведения сообщить. Дренякина пишет уже Тате. Словом, надо решить, что у нас пожар и все вещи сгорели дотла. Но как трудно это, как обидно. Вера, Николай и спичка ничего не могли сделать. Обидно, но сейчас я бессилен, если меры не были приняты – все уже погибло и с моими вещами погибли и вещи В.М. Мельницкого.

Обидно до крайности. Н. Мельницкий сидит в Совдепии, между тем А. Чернов служит в ученом комитете, В. Ермоленко в Иностранном управлении или что-то в этом роде, когда закончится гражданская война, «когда мы возродим Россию» – все они может и лишатся, а может и не лишатся и останутся со своим имуществом, а я за то что я не признал и не подчинялся Советской власти, за то что всем сердцем отдался борьбе за Россию, сразу, без рассуждений, я останусь нищим, без дома, всего, что всю жизнь было дорого. Разве это справедливо, разве не надо что-либо сделать. А что же сделает наше несчастное и измученное государство и его будущее правительство, ведь нас все больше и больше и как нас всех удовлетворить?

По-видимому, мне остается «моральное удовлетворение» и нищета. А как жалко, до боли жалко всех дорогих вещей, попавших в руки красных хамов. Не взять ли полк – все душу отведешь. Может, как сделал Штейфон и Витковский – может, что и выйдет.

Все же хочется мстить.

У нас в армии плохо. Конница Буденного, которая по словам экстренного сообщения, вышедшего из-под пера Главковерха, настолько нас потрепала, что на военный совет были собраны командиры корпусов, было решено, что армия дальше наступать не может, необходимо подкрепить 6-й дивизией (собранной) из тыла и ждать пополнений. В таком духе Врангель послал телеграмму Деникину, и сегодня или вчера вечером должен вернуться сюда. В частности, 4-й конный корпус совершенно небоеспособен, Сводно-Горская дивизия слишком «впечатлительна», а 1-я конная имеет 500 сабель.

Астраханское направление съедает у нас целых две дивизии – Астраханскую Савельева и 3<-ю> Кубанскую Мамонова – я считаю, что Астрахань надо ликвидировать во чтобы то ни стало и тогда, перебросив наши силы через Волгу, совместно с уральцами идти на север, также все равно ничего не выйдет. Военное искусство даже в гражданскую имеет свои неизменные законы.

* * *

Возвращаясь к старому. Я немного жалею, что получил известия о вещах, да еще в общем неопределенное по смыслу отношения Николая и Веры. Это испортит, и быть может, напрасно, мое доброе и сердечное отношение к ним.

Я все жду Веру. Во время болезни я не раз как бы слышал ее голос, все ждал.

Ну, ставлю крест на вопросе о вещах – тысячи людей потеряли имевшиеся, надо терпеть.

1 августа (Царицын). Я безусловно поправляюсь – температура с утра 36,4, а вчера вечером дошла только до 37,2. Если с даты «очень редкого случая», со мной был просто «редкий случай» третьей вспышки, то надо полагать, что числа 10-го мы уедем в Новороссийск, очень хочется поскорее повидать Женюшку. Обрадуется ли она? Купил ей шоколаду, которого здесь почему то такая масса, что продают на улицах шоколад швейцарский, вот и пойми, откуда он.

По вечерам теперь, слава Богу, Тата ходит на воздух, отсидев у меня бессменно 31 сутки. Дежурит у меня сестра Козловская, вдова поручика, умершего всего только 30 июля от комбинаций с мозговой болезнью, бывшей у него, как у летчика, после тифа. Бедная женщина, жаль ее, очень тоскует, всю войну была с мужем на фронте, не видала 2 года дочь, которая находится в Петрограде.

Какой припадок безумной тоски, злобы и ярости был у меня вечером за мои вещи – я вспомнил нашу квартиру на Лиговке, и думал, что скорее успокоюсь. Тате не говорил, может, она переживает тоже, тогда лучше бы сказать и потосковать вместе, если она успокоилась раньше меня – тогда я поступил правильно.

2 августа (Царицын). 35-й день болезни, 31-й лежа в кровати. Брр… Как надоело.

Впечатлений никаких, жизнь проходит как-то около, касаясь лишь небольшим краешком в виде нерегулярного чтения газет, из которых я продолжаю делать интересующие меня вырезки¹²⁷. Между ними есть небезынтересные, как, например, «Основные положения ген. Деникина».

В ней видно ясно, почему Деникин вопреки своему Особому совещанию признал Колчака. Сейчас все валится на его голову – «Я тут не начальство, моя хата с краю».

Это типично для людей… со слабой волей.

Но, в общем, считаясь с фактами, а главное личностями, это можно приветствовать. По-моему, с Корниловым было бы тяжелее, и мы давно, находясь под флагом старой Учредиловщины, были бы подобно Уфимской директории, пережить государственный переворот. Но с характером Корнилова и ввиду отсутствия людей, равных ему по характеру, все бы положение сильно осложнилось.

Судьба знает, что делает. Может быть, отдав судьбы армии в руки слабовольного, но безусловно прямого и честного Деникина – он приведет нас к успеху. Пока в общем надо признать, что его позиция всегда оказывалась правильной.

3 августа (Царицын – все еще он). Надоедает ежедневный ритуал, надоедает все относящееся к болезни, когда же наконец заключение?

Все сильнее и сильнее ходят слухи о создании отдельной Кубанской армии, но во главе с Улагаем, а не с Врангелем. Последний едет в Екатеринодар и собирается там выступить в Раде, и это очень скверно, т. к. я не сомневаюсь, что он будет говорить не решительно и твердо, обличая безумие самостийников, как бы то следовало, а на тему «с одной стороны нельзя не признаться и т. д.» А вдруг Армия бyдет и он не будет ею командовать, ведь это нож острый!

Крутит он, это несомненно.

А между тем Покровский смело и открыто заявил, что Кубанская армия – это ерунда, т. к. никаких технических сил у нее нет, а я добавлю «и управления», что есть только казаки и лошади, да и то первых самостийники сбивают с толку – значит остаются одни лошади. Да это и верно. Подражая Дону, Кубань забывает, что там людей больше и там стонут от недостатка офицерства, а высший командный состав (Наштарм¹²⁸ Келчевский) приходится брать извне.

Я страшно жалею, что я не Генкварм – скандал был бы больше. Как только будет создана Кубанская армия, я подаю рапорт следующего содержания: «Ввиду переименования Кавказской армии в Кубанскую, я прошу об отчислении меня от должности С.А., т. к. не считаю возможным служить в армии, подчиняющейся не только нашему Главнокомандующему, но Атаману и Правительству, авторитет которого для меня не существует.

Я считаю для себя возможным продолжать службу только в армии Русской, синонимом которой для меня является армия Добровольческая и ранее армия Кавказская.

По этим причинам я в свое время не соблазнился весьма лестными предложениями, привлекавшими меня в армию Украинскую, хотя это был период, когда Гетман и его Правительство, прикрываясь лозунгами, призывавшими к возрождению Единой Великой России, чего даже и не трудится делать теперь Правительство Кубани, от которого будет зависеть армия Кубанская».

Конечно, это обратит на себя внимание, но… лучше бы я был Генквармом, скандал был бы больше.

Во всяком случае поживем – увидим, время покажет, обольшевилась ли уже Кубань или нет – сильно похоже, что тыл уже готов.

4 августа (Царицын). Вчера вдруг у меня появился Шатилов. Говорил много и довольно оживленно – о Генквармстве ни слова.

Интересную вещь он мне рассказал:

В Екатеринодаре было заседание: Романовский (за Главкома), Плющевский (как наштаверх), Филимонов – атаман, Науменко – походный атаман и Врангель.

Предметом обсуждения было создание Кубанской армии. В ответ на требование Врангеля дать Кавказской армии пополнение и хлеб (мы на довольствии у Кубани) Науменко отвечал, что необходимо бросить кость Раде – дать ей игрушку в виде отдельной Кубанской армии. Никто существенно не возражал.

Тогда Романовский говорит Филимонову, что необходим генерал, кандидат на должность Командарма, вполне подготовленный и подходящий.

Филимонов говорит, что конечно может командовать Походный Атаман (Науменко честно заявляет, что он не подготовлен и никогда армией командовать не будет), но у них у всех намечен один кандидат – Врангель, который теперь почитается коренным казаком.

Все взоры обращаются на Врангеля – он заявляет, что командовал Кубанской дивизией, Кубанским корпусом; командует армией, где большинство кубанцев, и рад всегда ими командовать, но до сего времени он знал только стратегию и не знал политики, а при создании отдельной Кубанской армии ему придется иметь дело с Правительством и Радой и как бы входить в кабинет, а тогда, учитывая политику, ему придется подать своим войскам команду: налево кругом и разогнать самому ту сволочь, которая сидит в далеком тылу.

Картина…

Как компромисс решили, что Филимонов пошлет Врангелю и всем крупным начальникам письма о целесообразности создания отдельной Кубанской армии и ответы послужат ему материалом для Рады.

Все ответы посланы, все высказались отрицательно!

Да эти нелепые самостийники могут думать о своей армии, не имея ни материальной части, ни технических войск, ни органов управления. А офицеров Генерального штаба у них, кажется, человек 5 – это желание подражать Дону, более богатому людьми, но все же страдающему от недостатка в офицерстве.

5 августа (Царицын). В общем я поправляюсь, но настроение мое кошмарное – апатия полная. Раньше пользовался разрешением доктора встать в ту же минуту – теперь еле к обеду меня вытянула Тата.

Ни вставать, ни есть – ничего не хочу. Изредка как бы пробуждается желание уехать отсюда, да и то как-то слабо и апатично.

Сам себе становлюсь противным – не могу взять себя в руки. Исхудал сильно, еле хожу, совсем перестал быть человеком.

Надоело все.

6 августа (Царицын). Вспоминаются былые дни, праздник Преображенцев¹²⁹, парад в Красном… как все это далеко, как невозвратимо все прошло и кануло в вечность… Неважно мы выбрали, надо сознаться, время, чтобы жить, немногим поколениям за все существование мира выпал на долю такой период для жизни. И не рад этому «преимуществу».

* * *

Итальянцы ударились в литературу – Габриель д’Анунцио назначен главным начальником авиации.

Правительство Венгрии после низвержения советского правительства Бела Кун (бывшего русского военнопленного) назначен Эрцгерцог Иосиф – это очень знаменательно – вновь схватились за коронованных особ – по-видимому, без этого не обойтись. Хорошо.

Сейчас получил телеграмму от Левицкого – 2/VIII кончается издание «Великой России в Екатеринодаре» и начинается в Ростове.

Наше издательство: Львов, Васильев и Я перестало существовать.

Таким образом, закончился екатеринодарский, боевой период «России» – новый, ростовский, меня интересует меньше.

Со старым я был органически связан то должностью редактора, то номинальным званием издателя, а здесь я самое большее буду только сотрудником, да и то благодаря Н.Н. Львову.

Все же как-то жалко. Как будто окончился один период жизни – я сам своим уходом, казалось, закончил его в мае, но все же сейчас как-то это остро переживается – ведь в екатеринодарскую «Россию» много было нервов вложено.

С материальной стороны это событие может дать мне единовременно и ударить по карману ежемесячно – ну да по этому поводу еще посмотрим – во всяком случае я хочу всех повидать и в Новороссийск поеду обязательно через Ростов.

Сегодня последний день для третьей вспышки тифа. Еще не вечер, конечно, но пока нет оснований ее бояться – думаю, что она меня минует и я числа 11–12-го выеду отсюда без сожалений с безумным желанием скорей добраться до Женюшки, по которой мы оба изрядно соскучились.

7 августа (Царицын). Сегодня я решил, что я здоров, и отправился к Шатилову (за один квартал, но на второй этаж) и получил от него разрешение на отдельный вагон до Новороссийска, что для меня, совершенно обессиленного, очень важно.

На фронте у нас плохо. Началась эвакуация Царицына, большевики перешли в наступление как на нашем фронте, так и вдоль ж.д. Воронеж – Ростов, что надо считать совершенно правильным, т. к. направление это решающее и переброска с Восточного фронта невозможна.

Теперь слово за Колчаком.

Кстати говоря, он потребовал к себе 300 офицеров, в том числе и офицеров Генерального штаба, которых иногда поименно (Базаревич, мл. Махров) требует появившийся в Сибири Головин.

Сегодня здесь «день Кавармии» – сбор.

8 августа (Царицын). Получено известие от Кардашенко, начинающееся словами «Здоровье корнета (Жени) не внушает никаких опасений», что повергло нас в беспокойство, т. к. в этом есть намек, что опасения были… дай Бог, чтобы это была только фраза. Страшно тянет нас обоих к Жене, стараемся всеми силами ускорить наш отъезд из ненавистного Царицына.

Кардашенко получил Черноморский полк – кров для меня в Новороссийске потерян, я подумал и дал телеграмму Плющевскому, прося назначить меня Наштагубом¹³⁰ в Новороссийск. Думаю, что месяца на 4 я там сяду хорошо, т. к. я здесь оставаться не хочу. Одно – поздно написал – наверное, уже есть кандидаты – едва ли пройдет.

Сегодня 41-й день болезни, завтра 6 недель, кажется, конец.

* * *

На фронте нехорошо. По рассказу, правда, пессимиста Максимовича, наши части столпились у Камышина и образовался разрыв с донцами верст в 50, пропустив разъезды красных глубоко в тыл Камышину.

Донцы с танками и бронепоездами безуспешно возятся у Балашова и возможен момент прорыва конницы Буденного между Кавказской и Донской армиями. Нехорошо.

На фронте наступление противника, ему удалось занять Валуйки, т. е. принять угрожающее положение в районе к с<еверу> от Харькова. Правда, и тыл красных таким образом под угрозой, я все жду удара: Коренево – Курск – Воронеж. По-моему, Киевское направление надо бросить, смешно стремиться туда до назначения Драгомирова Главноначальствующим включительно – пусть Киев берет Петлюра и еще немного поукраинизирует его – тогда, отразив натиск на нашем и донском фронте – мы будем желанными гостями в Киеве, где даже большевиков встречали как освободителей от ненавистной украинизации. Надо выждать – направление на Валуйки – Ростов важное.