Текст книги "Отдать душу"

8

– Чего орешь! Как карточные долги зажимать, так они все горазды, а как в Ничто попадут, так «спасите, помогите».

Меня дернуло, долбануло фонтаном реальных звуков, запахов, а когда раскрыл глаза, еще и образов. Ур-ря, я снова в реальном мире. Не знаю почему, но меня вырвали из того кошмара, что я сотворил. Перед глазами появился надсмотрщик, вот уж кого всегда по одежке узнаешь. Надсмотрщик подошел ближе, потеребил за плечо:

– Давай, узник горемычный, топай отседова. – Он громко сморкнул на пол и снизошел до объяснения: – За тебя залог внесли, так что ты пока свободен. Но берегись, еще раз попадешься, посажу в то же Ничто.

– Спасибо. – Я поднялся и вприпрыжку поскакал отсюда подальше. Больше никогда в тюрьму не попаду.

На улице меня ждала Флори, она увернулась от моих объятий и сообщила, недовольно морща носик:

– Еще раз, и я за тебя залог вносить не буду. Сам выкарабкивайся.

– Спасибо! Спасибо, Флори! – только и смог ответить я. – Больше никогда, честно-честно!

И, верите, до сих пор слово держу.

ГОРОД

Под небом голубым

Есть город золотой

С прозрачными воротами

И яркою звездой…

Из репертуара Б. Гребенщикова

Я шел по улице, не разбирая дороги. Мне было плохо. Почему? Да какая разница. В конце концов, может быть человеку плохо? Плохо, холодно, тоскливо, одиноко, безысходно, беспросветно… Боже, сколько эпитетов! Не в том дело.

Улицы пусты и безлюдны, ни одного человека. Совсем один. Черт, а чего ж я хотел в пять утра в воскресенье. Люди спят, только придурки, типа меня, по улицам шастают.

Небо просветлело, налилось ярким голубым цветом. А я все продолжал свой путь в не известном никому направлении. Перехода я не заметил. Небо осталось тем же голубым, солнце таким же теплым, деревья… Деревья как деревья, самые обычные. Вот только дома исчезли, а вдалеке поблескивало золотом какое-то строение.

Я замер, изменение пейзажа шарахнуло, как канделябром оглоушило. Где я? Как?.. Прошел через что-то. Ворота какие-то невидимые… прозрачные.

Из-за ближайшего дерева мягко, грациозно вышел лев. Во всем его виде была какая-то ярая необузданная сила, неукротимый поток энергии. Лев казался бесшабашным, вечно молодым и вечно веселым. Пышная грива его полыхала жарким огнем. Лев склонился в полупоклоне:

– Здравствуй, путник, – проурчал он, помахивая хвостом. – Ты устал и растерян, проходи, Город ждет тебя.

Надо же, подумалось мне, а кисточка на хвосте у него тоже огненная.

– Я действительно устал, – кивнул я. – Но что за город, о котором ты говоришь?

– Город один. – Мне показалось, или лев действительно усмехнулся в усы. – Вечный Город. Великий Город. Проходи.

И он снова растворился в зелени деревьев. Только тогда я обратил внимание на то, что деревья растут не сами по себе, как бог на душу положит, а аккуратно, заботливо высажены и ухожены каким-то искусным садовником. Садовник, сад… Я в саду.

Путаясь в мыслях и теряясь в догадках, я пошел по аллее. Деревья расступались передо мной, будто вытянувшийся по стойке смирно солдатский строй. Так неспешно я добрел до пруда. По зеркальной глади плавали белоснежные лебеди. На берегу стоял вол и грустными глазами смотрел на воду.

При моем приближении вол поднял рогатую голову и посмотрел мне… Нет, я бы ошибся, если бы сказал, что он посмотрел мне в глаза, он заглянул мне в душу.

– И ты пришел? – полным муки голосом произнес он. – А мне казалось, что ты бодр, весел, живешь шутя и радуешься жизни.

– Так казалось не только тебе, – пробормотал я.

– Да, – задумчиво произнес вол, в его глазах стояли слезы. – Ну что ж, иди. Город примет всех, кто идет к нему. Иди же, он ждет.

И он снова опустил тяжелую голову.

Аллея кончилась. Посыпанная песком дорожка уперлась в лестницу, резво убегающую вверх. Я тяжко вздохнул и побрел туда, куда уводили ступеньки.

Она казалась бесконечной, эта лестница, но, как и все в этом мире, она кончилась. Я вышел на широкую площадь и остановился с раскрытым ртом. На противоположной стороне площади возвышался сказочной красоты дворец. Блестящие золотом шпили беззастенчиво и как-то дерзко упирались в небо. Я загляделся и пропустил тот момент, когда к моим ногам спикировал огромный орел.

– Ну, вот и ты, – размеренно произнес он хриплым голосом. – Идем, я провожу тебя к нему.

Я посмотрел на орла. В нем, в отличие от его предшественников, не было и грамма эмоции. Ни веселья, ни ярости, ни грусти. Только блестело золотистое оперение и глаза. Умные глаза, мудрые. А в несуразной фигуре, что запрыгала вперед по площади, чувствовалась смертельная усталость.

– Стой! – окрикнул я.

Орел повернул голову, стрельнул взглядом.

– Куда ты ведешь меня?

– В Город. Ты шел к нему, и он тебя ждет.

– Какой город?! – не выдержал я.

– А это уже тебе решать, – загадочно произнес пернатый собеседник и взмахнул крылом, указывая мне на широкие двери золотого дворца.

Десять ступенек – десять тяжелых шагов, огромные золоченые двери – неимоверная тяжесть, а дальше…

Коридор уносился куда-то вдаль, разделяясь на сотни переходов, комнат, залов, коридорчиков…

– Я пришел, – сообщил зачем-то я.

– Пришел… – эхом разнеслось под высокими потолками.

– И что дальше? – разозлился я.

– Дальше? – отозвалось эхо пустого дворца.

– Дальше, – подтвердил я.

– Дальше, – прошелестело над головой. – Дальше ты должен найти то, за чем пришел.

От неожиданности я вздрогнул:

– Кто ты?

– У меня много имен, – уклончиво ответил тихий умиротворенный голос. – Всякий, кто здесь появлялся, давал мне новое имя. Особенно писатели, поэты, художники. Даже те, кто не доходил, чувствовал меня инстинктивно или придумывал для себя, давая новое имя.

– Тогда… – Я задумался, вспомнив льва, вола и орла. – Тогда я буду звать тебя Город.

– Хорошо, – в голосе появилась ироничная нотка. – Чего ты хочешь? Спрашивай.

– Ты знаешь, как я сюда попал? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– Так же, как и все другие. Тебе стало невыносимо в твоем мире, и ты пришел ко мне. Тебе нужно успокоение, ты его получишь.

– Откуда вы все знаете, что мне нужно? – вспылил я.

– Ты пришел сюда потому, что тебя…

– Не надо, я знаю, – оборвал я его.

– Прислушайся, – вкрадчиво прошелестел голос. – Я дам тебе совет.

– Не надо!

– Да, но…

– Я сказал – нет. Не желаю я ваших советов. Отчего себе никто не советует, все стремятся посоветовать другому. Легко жить чужой жизнью, только как до своей дело доходит, все дураками оказываются. И выясняется, что хоть на чужих ошибках учиться правильнее, на своих все же легче.

– Зачем ты так? – расстроился Город. – Ну, неприятности у тебя, ну и что. Не отчаивайся. Кто любит, тот любим.

– Кто светел, тот и свят, – продолжил я. – Ты никому этого раньше не говорил?

– Говорил. Ну и что?

– А то, что туфта все это. – В душе вновь заскреблись чувства, от которых я тщетно пытался бежать. – Тот, кто любит, – кретин, никчемный страдалец. Тебе никогда не приходило в голову, что любовь может быть без взаимности. Любовь в одни ворота.

– Ты хочешь сказать, что тебя никто не любит? – зашелестел голос. – А может, ты просто не хочешь этого видеть?

– Какое мне дело до всех, когда она… – начал было я, но осекся.

– Так ты…

– Да…

– Жаль.

– Меня? – я не заметил, как перешел на крик. – Я не просил жалости.

– Да, но тебе ведь хотелось, чтобы тебя пожалели, – заметил голос.

– Возможно, – сердито пробормотал я. – Но я ненавижу, когда меня жалеют. Я не хочу…

– А чего ты хочешь? Не знаешь? Ты устал. Ты просто поистрепался. Присядь, отдохни, подумай. Иногда это необходимо. Располагайся.

Я не стал спорить, просто сил уже не было, рухнул на пол там, где стоял, прислонился к золотой колонне. По залам пронесся ветерок. Теплый, ласковый, нежно потрепал меня по волосам, дохнул горьковатым запахом степной травы, высушил воспаленные глаза. Время потеряло всякий смысл, потерялось…

Я поднялся на ноги. Былой прыти не было, но зато ушла боль, тоска и усталость. Исчезла пустота и холод в душе, наметился какой-то смысл в грядущем бытии.

– Спасибо, – тихо поблагодарил я.

– Не стоит, – отозвался шелестящий голос.

– Я загляну еще, – полувопросительно-полуутвердительно пробормотал я.

– Как знать, – откликнулся Город. – Тебе должно стать очень плохо, чтобы ты снова смог попасть сюда. Так стоит ли? Лучше пусть все будет хорошо. Иди и не хандри так больше.

– До свидания, – по-дружески улыбнулся я.

– Свидания. Свидания… Свидания?..

– Кончай дурачиться, – расстроился я. – Ведь не привиделся же ты мне.

– Виделся…

Эхо умолкло, чтобы больше не возвращаться.

Я вздохнул и вышел в сад. Весело светило солнце, яростно били фонтаны, остервенело щебетали птицы. Среди деревьев мелькнула огненная грива.

– Стой! – крикнул я и побежал за пламенем. – Подожди, я хотел спросить.

Но лев не остановился. Я бежал за ним, не заметив, как пронесся мимо пруд с лебедями, как промелькнула аллея, как выскочил сквозь прозрачные ворота…

Тогда я понял, что потерял найденный было город. Пейзаж вокруг был привычен до невозможности. Я резко обернулся. В воздухе медленно таяла аллея и золотой дворец вдалеке, и три фигуры. Лев – яростная борьба, необузданное веселье, жаркий и такой же кратковременный момент счастья. Вол – невыразимая скорбь, грусть, тоска в глазах, заглядывающих в душу. Орел – золотистый самородок вынесенной мудрости. Вот только почему-то в орле мне запомнился больше не взгляд умных глаз, а устало сгорбившаяся фигура.

Видение растаяло. Чем бы оно ни было, оно справилось со своей задачей. Во мне просыпалась кипучая энергия. Я бодро шел по улице. Я знал, куда я шел, я знал, что мне делать. Солнце бешено светило мне в спину, и весело щебетали птицы. На душе посветлело. Все получится.

Вот только три фигуры не отпускали меня. Лев, вол и орел. Лев, вол и… Лев…

Господи, неужели все начинается по новой?..

ВЕЩИ

Я заметил, что за мной шпионят вещи,

Смотрят так многозначительно и веще,

Будто молча обещают Страшный Суд…

Леонид Филатов

1

– Тащи, проходит.

– Да тащу я, тащу!

– Мать твою, кто ж так тащит? Ты чё, не завтракал? Ты…

Дальше грузчик выдал такую тираду хорошим грузчицким матком, что если б она здесь была приведена, покраснела бы бумага. Грузчиков сейчас было двое. То есть, вообще-то их было четверо, но двое уже куда-то исчезли. Выглядело это очень невинно:

– Валентин Николаевич, я в ларек за сигаретами сбегаю?

И еще через пятнадцать минут:

– Валентин Николаевич, я сбегаю Митьку потороплю?

Теперь их не было, причем не было вот уже полчаса. Грузчиков осталось двое. Один, за сорок, постоянно матерился, другой, лет двадцати, всю эту матерщину выслушивал. Валентину надоело наблюдать, как эти двое выгружают его мебель, особенно ему надоело звуковое оформление, под которое проходила разгрузка. Он оторвался от стены, на которую до того опирался, прошел мимо машины, забежал в подъезд. Лифт гудел, как зверь, но поднимал вверх довольно медленно. На то, чтобы с первого этажа подняться на семнадцатый, у Валентина ушло около минуты. Двери поползли в разные стороны, открывая проход, и он вышел на родной теперь этаж. Двери в межквартирный холл и в квартиру были распахнуты. Валентин прошел в квартиру, закричал с порога:

– Лена! Ленусик, ты тут?

Жена высунулась из кухни почти сразу:

– А, Валечка, иди сюда. Познакомься, это наши новые соседи.

Валентин прошел на кухню и обнаружил там огромного мужика с красной рожей и необъятную бабищу в цветастом халате.

– Здравствуйте, – поздоровался Валентин.

– Здорово! – забасил мужик, обхватывая его ладонь своей огромной потной ручищей. – Меня Борей звать.

– Валентин, очень приятно. Будем знакомы.

– Так за это дело надо… – Мужик мечтательно закатил глаза, явно на что-то намекая. – У?

– Чего? – не понял Валентин.

– Ну обмыть надо, – пояснил мужик.

– А-а, так мы еще только разгружаемся и…

– Так я же не сейчас предлагаю, что я, некультурный – с утра пить? – удивился Боря. – Вечерком отметим.

– Хорошо, а сейчас я пойду, а то там грузчики без меня…

– Правильно, – забасил мужик, – беги. Грузчики – это такое дело, тут без присмотра никак!

Валентин пожал лапу мужику, сказал «до свидания» его жене, подмигнул Лене и побежал вниз. Пришел он как нельзя кстати. Грузчиков по-прежнему было двое, и занимались они не своими прямыми обязанностями, а диспутом. Диспут на тему: куда пойти старушке, которая попросила их не материться на весь двор. Старушка уже побледнела и была готова хлопнуться в обморок.

* * *

Вечером они сидели в новой квартире за импровизированным столом. Кругом был бедлам, валялись еще не распакованные коробки, мебель была расставлена только в первом приближении, но гостей это, кажется, не смущало.

– Ты б хоть показал свои владения, сосед, – загрохотал после очередной рюмки Борис. – А то держишь на кухне, даже как-то неприятно.

– А, эт-пожалуйста, – выдавил из себя захмелевший Валентин. – Леночка, может, ты как хозяйка покажешь?

Лена поднялась, а за ней и остальные выползли из-за стола и пошли блуждать по квартире. Они осмотрели комнату, в которой сидели, кухню, коридор, еще не приведенные в порядок.

– А вторая комната? – поинтересовался Борис. – Квартира ведь двухкомнатная.

– Понимаешь, тут такое дело, – смутилась Лена. – Ну, в общем, после коммуналки мы еще ничем не обзавелись, а мебель из одной комнатушки по двум комнатам не расставить. Там ничего пока и нет.

– Ну, раз такое дело, – добродушно загрохотал Борис, – могу вам диванчик отдать. Он, правда, не новый, но на первое время, так сказать.

– Боря, – чуть ли не впервые за вечер подала голос жена Бориса. – Это для дачи.

– Да ну еще, – отмахнулся Борис. – Дача, дача. Только и слышишь от тебя, что дача. На даче и так барахла хватает, а тут… Давай, сосед, пошли мебеля таскать!

Валентин вышел вслед за Борисом в межквартирный холл. И уже минут через пятнадцать, после осмотра достопримечательностей соседской квартиры, Валентин вместе с Борисом волок диван. Вернее, волок его Борис, а вместе с диваном и Валентина, который только и умудрялся, что пальцы отдавливать в дверных проемах.

Потом долго обмывали диван, потом был какой-то провал в памяти, потом разошлись. Потом Валентин проснулся наутро с головной болью и мерзостным привкусом во рту. Проснулся он на подаренном диване, и диван ему сразу не понравился. Валентин чувствовал напряженные пружины дивана и какую-то его сердитость и обиженность. Ну вот, допился, уже диван сердитым и обиженным кажется. Или не кажется? Валентин хотел встать, но от самого незначительного движения ему сделалось так дурно, что он без сил растекся по дивану и застонал. На стон тут же прибежала Лена.

– Живой? – поинтересовалась она.

– Местами, – слабо отозвался Валентин.

– Погоди, – сказала жена со смесью жалости и раздражения в голосе, – сейчас кефира принесу.

Кефир не оказал того чудодейственного воздействия, какое ему приписывают, и Валентин провалялся на диване до обеда. Единственная мысль, которая все это время не давала ему покоя, была о диване. Диван казался грубым, сердитым ворчуном, обиженным и потому ощетинившимся на него. Валентин не заметил, как начал говорить с диваном, просить его стать чуть помягче, но диван, как нарочно, немилосердно всаживал ему в бока свои напряженные пружины.

Во время обеда Лена поинтересовалась:

– Ну, как спалось?

– Мерзко! – пробормотал Валентин.

– Пить надо меньше, – ехидно отозвалась Лена.

– Да при чем тут пить? Диван омерзительный.

– Ну вот, люди нам диван подарили, а ему, видишь ли, он не нравится. Дареному коню в рот не заглядывают. Ну скажи ты мне на милость, чем тебе диван не угодил?!

– Сердитый он, – пробормотал Валентин.

Лена уронила вилку, посмотрела на мужа ошарашенно, потом во взгляде появилось беспокойство:

– Валь, может, приляжешь, а?

– Спасибо, уже належался. И что ты на меня так смотришь?

– Ну…

– Может, ты думаешь, что я уже допился до чертей? Так нет!

– Да ну! – не удержалась Лена. – А чего тогда у тебя с диваном?

– И вовсе не у меня. Не веришь – иди и посмотри.

– И посмотрю!

– И посмотри!

– Ну ладно!

Разъяренная Лена подскочила с табурета и побежала в комнату, Валентин поплелся за ней. В комнате Лена долго смотрела на диван. Старенький, с углами, обгрызенными собачьими зубами, и непонятно-зеленой обивкой.

– Ну и чем он тебе не нравится?

– Не нравится, и все! Драный и сердитый, – упрямо повторил Валентин. Ему почему-то вспомнилось детство. Он с приятелем рылся у этого приятеля в ящике с игрушками и все время натыкался на мягкую обезьяну. У обезьяны была вырвана пуговица-глаз, и из «глазницы» торчал кусок ваты. Маленького Валю это зрелище приводило в ужас. Вата из драных углов дивана торчала точно так же.

Лена тяжело вздохнула, взяла иголку с ниткой и принялась за работу. В результате ее усилий вата, или чем там был набит этот диван, исчезла, а на месте дыр появились косые уродливые шрамы. Диван от этого менее сердитым не стал, но Валентин побоялся упоминать об этом вслух, а то вдруг и вправду за сумасшедшего примут.

– Так тебя устроит? – отдуваясь, спросила Лена.

– Вполне, – отозвался Валентин, хотя диван ему по-прежнему не нравился.

– Ну, вот и славно. Ты бы помог мне с вещами разобраться, а то валяешься целый день, а работы непочатый край.

2

Валентин стоял на кухне у раскрытого окна, смотрел вниз и курил. Внизу суетились маленькие люди, по периметру крохотного дворика стояли спичечные коробки машин. На разломанной за десять лет детской площадке бегали совсем уж малюсенькие ребячьи фигурки. Валентин затянулся, пустил в окно струю дыма. Десять лет здесь живет, а все удивляется, что с высоты семнадцати этажей мир кажется маленьким, съеживается в десятки раз.

Валентин затянулся в последний раз, затушил окурок и швырнул его в окно. Бычок уменьшался на глазах до тех пор, пока не превратился в точку, исчезнувшую в гуще кустов. Вот это полет! Как быстро и как долго! Чем бы еще швырнуть? Валентин подумал, что у человека, забравшегося высоко наверх, неминуемо появляется желание плюнуть вниз. Он высунулся из окна, воровато огляделся и плюнул. Еще один полет. Интересно, хотя занятие достойно дебилов. Кажется, чем-то подобным занимался слуга господина д'Артаньяна у Дюма.

– Валя! – голос жены оторвал от маразматического занятия. – Принеси мне, пожалуйста, ножницы.

Валентин нехотя закрыл окно и потопал в комнату. В абсолютно пустой некогда комнате помимо дивана теперь стояла небольшая стенка, пара кресел и журнальный столик. На стене над столиком висела картина. Эта картина была единственной в комнате вещью, которая не вызывала у Валентина негативных эмоций. Как это раньше делал диван, так теперь вся комната пугала Валентина. Он не любил сюда заходить, а если и заходил, спешил поскорее уйти.

Валентин залез в ящик стенки, начал копаться в его содержимом, но ножниц не нашел, как ни старался.

– Ты ящик перепутал, милый, – заметил женский непоседливый голосок.

– Спасибо, – поблагодарил Валентин и полез в соседний ящик.

– Валя! С кем ты там разговариваешь? И где ножницы?

Валентин замер, потом резко отшатнулся от ящика. Только теперь до него дошло, что первый раз прозвучал не Ленин голос. Валентин обернулся, но в комнате никого не было. Показалось, послышалось.

– Ни с кем, – закричал он жене. – Сам с собой.

– Значит, я никто? – непоседливый женский голосок звучал теперь обиженно. – Фи, какой ты противный, милый.

Валентин подпрыгнул на месте, обернулся – никого. Повернулся к стенке, потом снова резко обернулся – снова никого. Черт, совсем нервы расшатал.

– Дьявол! – пробурчал он себе под нос.

– Не ругайся, милый, – в голосе все больше сквозила обида.

Валентин завертелся на месте, внутри сидел страх, сердце колотилось, как ненормальное.

– Кто тут? – хрипло прошептал он.

– А кого ты тут видишь кроме меня? – удивленно произнес голос.

– Я тебя не вижу.

– Да вот же я, прямо перед тобой.

– Где? – Валентину показалось, что он сходит с ума, хотя чувствовал он себя как обычно, если не учитывать дикий страх.

– Милый, ты что, совсем ничего не видишь? Ну, тогда давай на ощупь.

Открытый ящик стенки с силой захлопнулся, хотя Валентин к нему не притронулся. Более того, захлопнувшись, он отдавил Валентину пальцы. Валентин закричал, на крик прибежала Лена.

– Валя, что случилось?

Валентин беспомощно открывал и закрывал рот, его колотила дрожь, а ко всему жуткая боль пронзала пальцы. Лена наконец увидела отдавленные фаланги:

– О господи, Валечка! Как тебя угораздило? Господи… Погоди, сейчас.

Лена умчалась на кухню за аптечкой, а Валентин снова услышал женский непоседливый голосок:

– Ну что, теперь ты меня видишь?

Валентин поднял глаза. Из стеклянной дверки посудного отделения стенки на него смотрело милое женское личико. Валентин судорожно развернулся, но в комнате по-прежнему никого не было. Валентин снова взглянул на отражение. Личико преобразилось в ехидной улыбке:

– Ну что, милый, чего пялишься? Нравлюсь?

Лена услышала грохот, стремглав бросилась к мужу. Когда она вбежала в комнату, Валентин валялся на полу без сознания.

3

В течение недели Валентин под любым предлогом избегал страшной комнаты. Лене он ничего не говорил, боялся, что примет за сумасшедшего. А может, он действительно сошел с ума? Нет, не может быть. Он стоял у окна и смотрел на маленький город, это всегда успокаивало его, но не теперь. Внутри него копошились страхи, что-то глодало и не уходило.

– Валя, я в магазин схожу.

Он оторвался от окна, вышел в коридор. Лена надевала сапоги.

– Погоди, я с тобой. – Ему мучительно не хотелось оставаться в квартире одному.

– Лучше пока пельмени свари. Для того чтобы сварить пельмени, обе руки не нужны. Кроме того, твои пальцы заживают, так что не сочти за труд, поставь водичку на плиту, а потом засыпь и вылови. Не так уж и трудно.

– Хорошо, – мертвым голосом отозвался Валентин.

– Не грусти, я скоро вернусь.

Дверь за ней захлопнулась. Валентин остался один. Он отправился на кухню, достал кастрюлю.

– Валюха! – на этот раз голос был мужской. Приятный мужской голос. Это что-то новое.

Валентин дернулся, подскочил к крану, включил воду. Струя с шумом ударилась в дно кастрюли.

– Валюха! Иди, поговорим, – голос звучал издалека. Из дальней комнаты!

Валентин увеличил напор, вода зашумела сильнее.

– Милый, что ты там такое делаешь, что не можешь оторваться?

Кастрюля наполнилась, вода полилась через край.

– Валюха!

– Милый!

– Валентин Николаевич!

Валентин не хотел слышать ничего, кроме шума воды, но голоса стремились переорать.

– Не слышит, – уже тише сообщил грубый бас.

Валентин прислушался, но голосов уже не услышал. Он выключил кран, отлил излишек воды из кастрюли в раковину, вытер дно кастрюли и поставил ее на плиту. Прислушался. Тишина. ТИШИНА! Мать ее так. Валентин, стараясь ступать неслышно, прокрался к двери страшной комнаты, прильнул к ней ухом. Всё то же – тишина. Какое-то нездоровое любопытство проснулось в нем. Он знал, что пожалеет, чувствовал это каким-то шестым чувством, но рука толкнула дверь. Ничего не произошло.

Валентин вошел в комнату. Ничего, тишина и покой. Он развернулся, вздрогнул. Дверь была закрыта. Раздался мерзкий козлиный смешок. Валентин с силой дернул дверь на себя, но она не поддалась. Он нервно повернулся, затравленно забегал глазами по комнате. Дружный хор ударил по ушам:

– Сюрпри-и-из!!!

Валентин заткнул уши руками, со всех сторон несся оглушительный хохот. Потом смех стих. Валентин разжал ладони, опустил руки.

– Милый, ты что, не рад? – знакомый непоседливый голосок.

– А с чего ему радоваться? – приятный мужской голос звучал со стороны столика.

Валентин пригляделся – с полированной поверхности на него смотрело приятное моложавое лицо.

– А почему бы и не радоваться, – воспротивилась стенка.

– А чего радоваться, когда ты ему пальцы отдавила? Будь я на его месте, никогда бы тебе не простил.

– Правильно, – грубый бас со стороны дивана. – Валентин Николаевич, а помните, как вы, нажрамшись, на мне отсыпались? Все бока мне отдавили, япона мама!

– Не выражайтесь, дорогой диван. Манеры у вас, фи! – противный блеющий голос, дверь.

– Не тебе учить меня манерам, – грубо огрызнулся диван. – Я все-таки лет на пятнадцать тебя постарше. А что вы стоите, Валентин Николаевич, присаживайтесь.

– Спасибо, я п-постою, – пролепетал Валентин.

– Ага! – хриплый баритон со стороны кресла. – Что я тебе говорил? Старый скрипучий маразматик! Не фига было пружинам волю давать. А ты молодец, Валь. Помнишь обиду. Но в ногах правды нет, садись.

Кресло сдвинулось с привычного места, Валентин отступил, ломанулся к двери, задергал ручку. Дверь не поддавалась. Послышался мерзкий смех, его подхватили со всех сторон.

– Отпусти его! – вмешалась стенка. Смех оборвался, дверь распахнулась сама по себе. – Иди, милый, иди.

Валентин пулей вылетел из комнаты. Ему вслед донесся женский голосок:

– Ну а вы чего развеселились, дурни? Справились? Э-эх, он же слабенький, а вы…

Валентин, не прислушиваясь, заперся в ванной.

* * *

Он не знал, сколько просидел на краю ванны, глядя на воду, струей падающую вниз, растекающуюся и скрывающуюся в дырке слива. Воду он включил, чтобы ничего не слышать, а кроме того, говорят, что текущая вода успокаивает. Ну конечно, не текущая из-под крана, но… А потом он плохо себе представлял, что может его сейчас успокоить.

В дверь постучали, Валентин не отреагировал, а только увеличил напор воды. Стук возобновился.

– Валя, Валечка, открой! – это был голос Лены, такой родной.

Валентин выключил воду и открыл дверь. Лена бросилась к нему:

– Валя, Валечка, что стряслось, что с тобой?

– Не спрашивай, просто бежим! – диким шепотом заговорил Валентин. Он схватил Лену за руку и потащил к двери.

– Что?

– Бежим, здесь нельзя оставаться.

Лена побледнела и отшатнулась:

– Валя, с тобой все в порядке? Что произошло?

– Вещи!

– Какие вещи?

– Мебель! Вещи! Они живые, они… они… ОНИ!

– Валя, ты что?!

– Леночка, ты что, мне не веришь? – Валентин готов был разрыдаться.

– Валя, ты…

– Нет, это ты!… Впрочем, если хочешь, то пойди и посмотри сама. Только не входи в комнату!

Лена уверенно пошла в сторону страшной комнаты, Валентин посеменил за ней.

– Не входи!

– Поздно, уже вошла! Ну и что? Что здесь такого?

Валентин смотрел на жену, потом взгляд его улетел дальше. Он пригляделся к стеклянной дверке стенки. Женская мордашка весело показывала ему язык.

– Вон! – дико закричал Валентин. – ВОН! Смотри!!!

Лена повернулась, но ничего не увидела, Валентин тоже уже ничего не видел. Лена боязливо пробежала к двери и закрылась в соседней комнате. Валентин прислушался. Лена отрывисто говорила по телефону.

– Что она делает?!

– Санитаров для тебя вызывает, милый, – усмехнулась стенка.

– Заткнись! – Валентин сорвался на крик.

– Валентин Николаич, разве можно так с женщиной?

– Правильно, Валюха, так с бабьем и надо!

Сил больше не было. Ноги подломились, комната пошла кругом. Валентин почувствовал страшный приступ головной боли. Его скрючило, он повалился на пол, последнее, что он слышал, был женский голосок:

– Тебе что, плохо, милый?

4

Лена шла домой, шла по лужам. Было холодно и сыро, но ей было все равно. Валентин умер. Умер в машине скорой помощи, так и не попав в больницу. Потом было вскрытие. У него обнаружили рак головного мозга. Она рассказала про его приступ, про крики о живой мебели. В ответ ей недоуменно пожали плечами. Может быть, раковая опухоль спровоцировала галлюцинации? Врачи снова пожали плечами. Может, он сошел с ума? Может. От чего? А кто его знает?

Лена шла по сырому осеннему городу, и ей было ужасно плохо. Валя умер! А ведь ему не было и сорока! Валя умер! Как же она теперь будет? Одна? ОДНА!!! Ей стало страшно и тоскливо. Валя умер.

Она переступила порог квартиры. Квартира опустела и стала страшной. Она закрыла дверь и заревела. Она выла и обливалась слезами. Валя умер!

Потом Лена кое-как доползла до кровати, зарылась лицом в подушку и затихла. Спать она не могла. Слезы теперь беззвучно стекали в подушку. Валя умер!

5

– Эй, ребята! Вы слыхали, Валюха окочурился! – женский непоседливый голосок.

– Как? – хриплый баритон.

– А у него раковую опухоль головного мозга нашли, – снова женский голосок.

– А это что? – грубый бас.

– Эх ты, не знаешь! Да что с тебя взять, диван он и есть диван! – хриплый баритон.

– Раковая опухоль головного мозга, – снова женский голосок. – Это такая гнусная штука в башке, от которой умирают.

– А вы знаете, что говорят? – мерзкий мужской голос, похожий на козлиное блеяние. – Говорят, что из-за этой опухоли у него чего-то сдвинулось и были галлюцинации. Говорят, что мы и есть эти галлюцинации. Представляете, мы ему мерещились! Ха-ха-ха!

– А теперь мы кому мерещимся? – грубый бас.

– Не знаю.

– Придумала! – женский голосок. – Давайте будем мерещиться Ленке! Ей так грустно сейчас, одиноко. Давайте ее развеселим!

– Давайте, давайте, – приятный мужской голос с садистскими нотками. – Соберемся и дружненько ее доконаем. Доконаем Ленку!

– Доконаем!!!