Текст книги "Отдать душу"

ВСАДНИК

Лес был искорежен и дик. Он был пуст и безжизнен. Не пели птицы, не шебуршились полевки, не жужжали жуки. Не было ни животных, ни насекомых. По земле стелилась странная плесень вместо травы. Запах если и был, то это был не запах леса. Ни солнца, ни тепла, ни жизни. Если что и было в этом лесу, то только страх, боль, смерть. Лес был мертв. Только ветер свистел среди изуродованных, почти голых веток.

Там, где кончался лес и сумасшедший ветер переставал путаться в ветвях, вырывался на простор и безумно, безо всяких ограничений носился взад-вперед, замер всадник. Конь под ним склонил голову, погрузился ногами в мягкую землю, только передняя нога его судорожно била копытом. Конь был непонятного цвета, его черная голова отливала зеленцой, в гриве путался ветер. Поблескивали добрые печальные глаза. Конь был стар, но все еще могуч, он выдерживал вес огромного всадника.

Всадник тоже был немолод, хотя и имел богатырскую фигуру. Его широченные, необъятные плечи стягивала кольчуга, голову покрывал шлем, за плечами плащ, у бедра меч. В общем, ничего удивительного для тех, кто читал русские былины, во внешнем виде этого витязя не было. Витязь замер, вскинул правую руку, указывая на что-то впереди себя. Кому он указывал? Себе? Коню? Еще кому-то? Но больше здесь никого не было. Позеленевшее от старости лицо витязя было спокойным и серьезным. Глаза его видали такое, чего не видал никто, мудрость и грусть веков была в глазах этих. И всадник, и конь, казалось, прожили не один век. При всей могучести и мудрости, которые угадывались в каждой линии фигуры витязя, была в нем и усталость. Всадник смотрел вдаль, туда, куда устремилась его рука.

* * *

Корабль плавно опустился на поляну, замер. Минут пять ничего не происходило, потом бесшумно открылся люк, и на поляну выскочило несколько странных существ. Почему странных? Да просто странных, и все. Не звери, но и не люди. Нелюди! Походка, движения, действия их были осмысленными, более того, взвешенными, рассчитанными на любую неожиданность. Кроме того, они были одеты, вылезли из аппарата, явно созданного развитым умом, но вот внешность… Трудно было сказать, на кого они походили, но не на людей, это точно. Скорее, на каких-то экзотических животных. Существа быстро рассредоточились по поляне, изучили каждый ее сантиметр с помощью каких-то попискивающих приспособлений, снова собрались возле люка. Одно из существ что-то пропищало, просвистело в люк. Из люка в ответ раздалась похожая трель, а после появилось еще одно существо.

* * *

Всадник замер, рука его указывала вперед. Теперь было ясно видно, что показывает она на корабль. Конь, опустив голову, бил копытом. Всадник задумчиво глядел на корабль, не шевелился. Его мрачная фигура не выделялась на фоне мертвого леса.

* * *

Юои высунулся из корабля, но выходить наружу не стал. Снаружи холодно, противно, какая-то слизь под ногами.

– Ну что там? – поинтересовался Юои.

– Мы опоздали, кэп, – сообщил один из пилотов-исследователей.

– Капитан, – поправил Юои.

– Мы опоздали, мой капитан. Планета погибла. Анализ показал, что здесь была ядерная катастрофа.

– Давно?

– Все относительно, мой капитан, – пожал плечами пилот. – Одно могу сказать точно – планета уничтожена.

– Не совсем, – поправил его другой пилот.

Юои повернул голову. Этот пилот-исследователь смотрел на него, выжидая, когда ему дадут слово. Юои подумал, что выскочки ему нравятся меньше, чем такие спокойные, уравновешенные, дисциплинированные, как этот.

– Что вы имеете в виду? – спросил Юои.

– Как вы можете видеть, мой капитан, планета не была уничтожена, и даже жизнь была уничтожена не полностью. Была уничтожена только разумная жизнь, да и то…

– Что?

– Мне кажется, если поискать, то мы, может быть, и найдем маленький оазис жизни. Конечно, этот разум уже деградировал, но… А что касается жизни здесь, то она тоже уже пережила свой упадок и начала развиваться вновь.

– Это как?

– Очень просто, вот эта плесень под ногами и деревья.

– Деревья мертвы.

– Вы ошибаетесь, мой капитан, этих деревьев здесь не было после катастрофы, они выросли позже. Они не мертвы, они искалечены радиацией. Кроме того, мы нашли кое-какие остатки того, что здесь было. Цивилизация была на низком уровне. Удивляюсь, как они вообще додумались до расщепления атома.

– Вы говорите, что здесь может быть разумная жизнь.

– Ну да, может быть, а может и не быть. Трудно сказать, надо исследовать всю планету.

– Ну тогда собирайтесь. Мы выходим на орбиту для исследования планеты.

Пилоты-исследователи завозились, засобирались, засуетились у люка.

– Стойте!

– Что еще? – вздрогнул от неожиданного резкого крика в спину Юои, который уже почти скрылся в недрах корабля.

– Мой капитан, младшего пилота нет среди нас.

Юои выругался себе под нос. Этот молокосос младший пилот возомнил о себе черт знает что, все время с ним какие-то проблемы. Всё подвигов ищет. Какие могут быть подвиги в работе пилотов-исследователей в этой галактике?

– Организовать поиски, прочесать все вокруг в радиусе пяти километров. Дальше он не мог уйти. И поторопитесь!

* * *

Уеэ, младший пилот, шел через лес. Мертвый лес из его детских ночных кошмаров пугал пустотой. Плесень хлюпала под ногами, ветер свистел в ветвях уродливых деревьев. Больше звуков в лесу не было. Поначалу он еще слышал голоса других пилотов-исследователей, но потом они отдалились, растаяли, растворились в свисте ветра и хлюпанье плесени. Уеэ остался один на один с лесом. Было страшно и жутко находиться в этом мертвом лесу, но что-то неумолимо влекло его вперед. Он решил для себя, что это любопытство.

Деревья поредели. Уеэ оглянулся, отсюда был снова виден его корабль. Он заметно успокоился, повернулся, поднял голову. Он вздрогнул от неожиданного зрелища, захотел бежать, но ноги его оказались прикованными к земле. Крик нечеловеческого страха родился в горле Уеэ и вырвался наружу, понесся вместе с ветром к кораблю.

Всадник замер. Он смотрел на корабль и не мог заметить, как к нему подобралось необычное существо. Существо тоже не сразу увидело витязя, а когда увидело, то не закричало, а издало непонятную трель, похожую на трель испуганной птицы. Множество разных звуков раздавалось рядом со всадником за многие века, но никогда ничего подобного.

* * *

Юои вздрогнул, ему показалось, что слышит крик. Нет, не показалось, вон пилоты-исследователи тоже крутят головами. Не могло же послышаться всем сразу?

– Мой капитан, это он. Это Уеэ!

– Слышу, – сердито отозвался Юои. Вылезать из корабля смертельно не хотелось, а все-таки придется. Черт бы побрал этого молокососа!

– Мой капитан, крик оттуда, – пилот указал рукой в сторону, но с места не двинулся, ждал приказа.

Юои тяжело спрыгнул на землю, махнул рукой:

– За мной. – Юои побежал на крик. Пилоты-исследователи бежали следом. Лес остался сбоку, они бежали через поле. Впереди мелькнула фигурка. Чертов молокосос!

Юои подбежал ближе, увидел, замер. Первое, что пришло в голову, было развернуться и бежать. Но он, капитан корабля-исследователя, не мог себе этого позволить. Он замер и стоял, открыв рот. Он знал, что его команда стоит за его спиной тоже с открытыми ртами, но это сейчас было не важно. Важно было другое, то, что было перед ним.

А перед ним замер побледневший, испуганный младший пилот. Над Уеэ возвышался всадник. Странное существо восседало на странном животном. Существо было странно одето, у пояса болталось примитивное оружие. Существо вскинуло руку и держало ее над головой Уеэ. Животное, на котором восседало существо, погрузилось ногами в землю, видимо, оно стояло здесь давно. Все было странно в этом существе, все поражало, но больше всего поражали не размеры гиганта, не внешний вид, а то, что витязь замер навеки. Он окаменел. Хотя нет, он был не из камня, а из какого-то металла. Но он гордо восседал на своем странном животном, и все было в его фигуре, бородатом лице, глазах. Были и гордость, и отвага, и сила, и насмешка, и мудрость веков, и печаль тысячелетий, и совершенно непонятная усталость.

– Одеяния, оружие и это животное, – услышал Юои голос у себя за спиной. – Их цивилизация в техническом плане была даже ниже, чем мы думали. Но как?.. Какая сила способна на такое?

– Никто теперь не узнает, – мрачно заметил Юои. – Но велика была та цивилизация, тот разум, что сумел превратить в камень живое существо.

– Его надо забрать с собой.

– Нет, – покачал головой Юои. – Забрать с собой надо вашего младшего пилота, а его надо оставить на его планете. Мы не вправе распоряжаться тем малым, что здесь осталось. Мы улетаем.

Он долго изучающе смотрел на витязя, любовался и восторгался, удивлялся, поражался и грустил. Потом Юои повернулся, махнул своим пилотам рукой и, зябко поеживаясь, пошел к кораблю.

* * *

Они улетели, увезли с собой и то существо, которое испугалось всадника, застыло в страхе и уже не двигалось. Они увезли с собой незабываемое впечатление. Они еще вернутся сюда, они исследуют эту планету, то, что осталось. Она достойна того. Они вернутся, попытаются понять, хотя вряд ли поймут. Они никогда не знали, что такое скульптура, памятник, монумент. Их разум был не способен дойти до этого. Они развивались только технически.

Они вернутся, но они никогда ничего не возьмут отсюда. Все, что здесь осталось, принадлежит этой планете, пусть даже и мертвой.

Они улетели, а всадник остался. Никто не знал, как уцелел этот памятник, никто не знал, что здесь происходило до катастрофы, что после. Никто не знал, что это вообще памятник. Никто не способен был теперь этого понять, как никто не мог восстановить событий, произошедших на этой планете, восстановить ту цивилизацию, которая здесь была. Никто ничего теперь не знал и не помнил, кроме памятника.

Мощный витязь в кольчуге, шлеме и плаще гордо смотрел вдаль, указывал на что-то увиденное рукой. В его глазах читалась мудрость и печаль. В его фигуре виделась сила. В его посадке, позеленевших чертах, заросших плесенью линиях, чудилась усталость. Конь под ним устало опустил голову, погрузился ногами в землю, но продолжал бить копытом. Темный всадник сливался с мертвым лесом. Он знал все, он как-то пережил все, но он ничего никому не мог рассказать. Он – окаменевший всадник. Он – железный витязь. ОН.

Он – памятник Юрию Долгорукому.

ЖИЗНИ

МИМОЛЕТНОСТИ

Последний

А еще было холодно. Сырой промозглый ветер гнал с севера тяжелые свинцовые тучи. Он чувствовал этот ветер каждой своей прожилкой. Он был стар. Он был мудр. Он был последним.

А ведь это было так недавно. Светило солнце, весна казалась бесконечной. И он – тогда еще зеленый юнец – весело играл с друзьями. Беззаботно, радостно, бездумно.

– Дурак! – выругал он себя. – Сопливый восторженный дурень.

Но внутри что-то больно сдавило, защемило. Да нет, не дурак, просто это было детство. С каждым бывает. Тогда не было ни забот, ни хлопот.

Заботы и хлопоты пришли позже, когда созрел, когда ушла мальчишеская хрупкость, а тело налилось силой. Пришли заботы, а вместе с ними и обыденность, серая текучка, будничная повседневность.

И тогда он был не очень умен. Зато теперь… Теперь у него есть знание, есть мудрость, жизненная мудрость. Но за все надо платить: у него есть сила – знание, но больше у него нет ничего. НИ-ЧЕ-ГО! И никого. Ушли друзья: кто погиб, кто дожил до глубокой старости и скончался, истощив все жизненные силы. Ушли враги, ушли даже те, кого не знал. Ушли все.

Теперь он остался один, совсем один. Так бывает. Бывает всегда, когда умирает мир. Умирает долго и тяжело. Не все сметающая катастрофа, не быстрая смерть, а долгое, бесконечно медленное умирание. Старение, умирание, темнота.

Он ждал этой тьмы и боялся ее, но он знал, что она неизбежно придет. Солнце – это мощное некогда светило – уже не греет. Остывающая звезда, умирающий мир. Все замерзнет, все умрет. Уже умерло…

А он остался, он последний. Это прекрасно и страшно быть последним. Это знание, великое осознание мира, и это паника, испуг, доведенный до фобии. Это тяжело. Трудно смотреть, как умирает твой мир. Мир, который ты так любил.

– Да какой ты к черту мудрец, – вновь и вновь повторял он себе. – Ты даже не можешь помочь… попытаться спасти. Не от немощности, хотя тело уже не то: дряблое, старое, почти безжизненное, озябшее. Ты не можешь ничего сделать от незнания. Все, что тебе осталось, – это корчиться от холода на ветру, разговаривать с самим собой и ждать и бояться той тьмы, которая придет несмотря ни на что, упадет, навалится и проглотит.

Ветер подул сильнее, лютый холод пробрал даже не до костей – прожег каждую клеточку. Вот сейчас, теперь… Не-е-е-е-ет!!!

Он только хотел закричать, но не успел. Тьма свалилась на него, раздавила, захватила в свои холодные лапы.

Его дряблое, пожелтевшее, уже мертвое тело оторвало от ветки. Последний лист понесло по ветру, пошел снег.

Мир умер?

Да нет, просто затих, чтобы накопить сил и вновь сделать очередной энергичный рывок…

…к чему?

Я очень умный

Я очень умный. Не верите? Но это на самом деле так. Я бы даже мог вам это доказать, но это означало бы опуститься до вашего уровня. А опускаться до вашего уровня ниже моего достоинства.

Ну, что пристали? Хотите, чтоб я спорил? Не буду. Ну ладно, ладно, могу аргументировать. Итак, я очень-очень умный. Нет, я не повторяюсь. Нет, и не упиваюсь голословным бредом. Я констатирую. Вот вам аргументы: во-первых, я мог бы с вами спорить, но спорить глупо, а я не спорю, выходит, что я не глуп. Это не аргумент? Это только для вас не аргумент, а для умного… Ну ладно, хорошо, вот вам еще. Ваша пословица (мудрость, между прочим) гласит: молчи, за умного сойдешь. Я молчу? Молчу. Вывод? Да он сам собой напрашивается.

Кроме того, я даже не двигаюсь. Зачем тратить энергию? Энергия нужна, чтобы мыслить. Мысль сжирает энергии больше, чем бесполезное размахивание конечностями. Но я иду еще дальше, я особо не напрягаюсь, даже не мыслю. Или правильно – мышлю? Так вот: я не говорю, не двигаюсь, не мыслю. Я просто стою и умнею на глазах.

Что? Это вы мне? Ну извините, с дураками не спорят. Да, это я вам. А я умный, это даже вы, люди, признаете. Ну, конкретно вы – исключение. Кто признает? Фу-уф! Ну, вы меня уморили. Ну хорошо, послушайте-ка одну историю.

Все началось в магазине сувениров. Нет, ну конечно, совсем все началось значительно раньше, но эта история началась там. Меня привезли туда, поставили на полку и оставили среди всякого безмозглого фуфла. А еще там была девушка, она взяла лист бумаги, где было что-то написано и нарисованы все эти безмозглые и я. Она долго читала, потом подошла ко мне, погладила меня по голове и сказала:

– Вот и ума прибавилось.

И я почувствовал, как «ума прибавилось».

А на следующий день в магазинчик зашла другая девушка. Она долго смотрела на меня, потом попросила:

– Извините, а можно нэцкэ посмотреть?

– Да, конечно. Вам которого?

– Вон того, толстого, – ее пальчик уткнулся в меня.

Это я-то толстый? Я хотел возмутиться, но не успел, меня подняли и быстро перенесли по воздуху, поставили на стол.

– Если его гладить по голове, то ума прибавится.

– Здорово! Беру.

Так меня поменяли на несколько бумажек, завернули в пакетик и сунули во что-то темное и душное.

Когда я снова оказался на свету, вокруг было много людей. Меня отдали какому-то парню, поздравили его с каким-то там днем и сказали, что если меня гладить по голове, то ума прибавится.

Теперь я стою на секретере. Я – нэцкэ, древняя фигурка. Я молчу, не двигаюсь, не мыслю, а только умнею. Если меня гладить по голове, то ума прибавится. Что? У того, кто гладит? Чушь! Ума прибавится у меня. У меня! За последние две недели мне так голову натерли, что я не просто умен, а очень умен. Да я просто гениален.

Опять не верите? Да что с вас взять, вы же… О! Вон он идет, сейчас у него спросим.

Парень вошел в комнату готовым рвать и метать. Внутри полыхала злоба, а еще была обида. Сессия пошла псу под хвост, экзамен завалил, стипендии не предвидится. Все, он больше не верит в весь этот бред о дарующих ум амулетах и прочую лабуду. Парень распахнул секретер.

Упитанная фигурка стояла на полке и отвратительно улыбалась. Эта глумливая улыбка на толстой рожице так взбесила парня, что он схватил фигурку и швырнул ее со всей силы.

Фигурка пролетела через комнату, ударилась в стену. Можно было предположить, что по стене потечет мощный мозг, с трудом умещающийся внутри нэцкэ, но вместо этого раздался щелчок и в стороны полетели осколки.

Самогипноз

– Извините! – Крик остановил его уже у самых дверей гримерки. Он нехотя остановился, оглянулся. Довольно миловидная девушка неслась к нему через коридор. Щеки ее раскраснелись, глаза горели. Девушка подбежала, перевела дыхание и протянула ему какую-то брошюрку. Он кинул на книжонку беглый взгляд, усмехнулся. Это была его книжка «Секреты гипноза».

– Можно у вас автограф попросить?

– Попросить можно, – согласился он.

– А получить? – Она заискивающе улыбалась, смотрела на него снизу вверх с обожанием. Он улыбнулся в ответ, взял книжонку:

– А перо у вас есть?

– Ручка, – протянула она копеечную шариковую ручку. Он раскрыл книжку и с самодовольной улыбкой вывел: «Милой девушке от лучшего гипнотизера и автора», – после начертал витиеватый росчерк и отдал книжку и ручку обратно.

– Спасибо, – выпалила девушка, заглянула в книжку и добавила: – Меня Юлей зовут.

Он только расхохотался и дописал ее имя, получилось: «Милой девушке Юле от лучшего гипнотизера и автора». Он вернул счастливой глупышке ее «реликвию» и вошел наконец в гримерку. Здесь было пусто. Он устало подошел к зеркалу, уселся и задумался. Нет, он не заискивал, не похвалялся. Он действительно лучший. И дело не в популярности: не в этой книге, не в газетных статьях о нем, не в съемках на телевидении, которые только что закончились…

Будто услыхав его мысли, в дверь постучали, не дожидаясь ответа, приоткрыли, и в щелке между дверью и косяком материализовалась аккуратно причесанная голова. Славик – незаменимый человек по части что-нибудь добыть, организовать. Без Славки он наверняка не имел бы той популярности, какую имеет.

– Ну, ты как? – поинтересовалась аккуратно причесанная голова.

– Нормально, только устал как собака.

– Тогда отдыхай, завтра тебе опять перед камерой…

– Опять? Я думал – уже все.

– Ничего подобного. Отсыпайся и завтра снова в бой.

Дверь закрылась, а он подумал, что быть лучшим оказывается очень тяжело. Устал он, вот бы отоспаться недельку, и чтоб никто не трогал. Или самого себя загипнотизировать, ввести в транс. Так как он лучший, придется долго помучиться, чтобы вывести его из того состояния, в которое сам себя введет. Он глянул в зеркало, на свое отражение. А что, это идея. Он даже развеселился. И потом интересно, кто сильнее: он или он?

И он сделал это. Он посмотрел на свое отражение, пробежал взглядом по груди, плечам, гладко выбритому подбородку, остановился на пышных усах, крупноватом картофелеобразном носу, пролетел взглядом мимо зеркал собственной души и долго смотрел на высокий лоб. А потом осторожно проделал то, чего не делал уже очень давно – заглянул в свои глаза. Поразительно, два чистых глубоких омута приковали его взгляд намертво.

Теперь их было двое: он, смотрящий на свое отражение, и он, испытующе глядящий на него из зеркала. Он смотрел в свои собственные глаза, не отрываясь, он внушал, обрушивался шквалом на самого себя и вскоре почувствовал, что разум замутняется и он теряет волю. И тогда он испугался: а вдруг никто не сможет вывести его из транса, ведь он лучший. Он вздрогнул, попытался оторвать взгляд, но не смог. Страх начал перерастать в панику, тело задергалось в бесполезных конвульсиях. Сейчас он убьет сам себя, введет в транс, из которого его никто не вытащит, ведь он лучший. А сам он не выведет себя из этого состояния, ведь он будет в трансе, в глубоком трансе. Замкнутый круг.

Не паниковать! Он взял себя в руки и попытался оттолкнуть отражение, но оно продолжало давить на него, видимо, по инерции. И со злости, уже плохо соображая, что делает, он кинул всю свою волю на свое отражение. То была битва двух титанов и, вместе с тем, борьба с самим собой.

Два почти черных омута по одну сторону стекла и два точно таких же омута по другую сторону. Воздух накалился, казалось, что еще немного, и начнут полыхать молнии. Капельки пота выступили на лбу, набухли, под собственной тяжестью ручейками ринулись вниз. Разум пульсировал вместе с сердцем, то вспыхивая, то затуманиваясь. Оба обливались потом, у того и у другого слипались глаза. Потом у одного из них в глазах потемнело, мысли унесло, будто смыло прибоем. Последним, что уловил затухающий разум, был звук упавшего на пол тела.

Когда разум очистился и глаза его разомкнулись, он готов был орать от радости и рыдать одновременно. Он сидел перед зеркалом, а по ту сторону стекла валялся он, упавший на пол. По странной иронии судьбы отражения у него больше не было.

Как трудно быть сильнейшим, в который раз за этот день подумал он.

Вторая сущность

Что-то со мной происходит. Что-то меняется во мне. Причем уже давно. Но сегодня как-то чересчур резко. Чересчур. Вон лестница. Я знаю, что в ней четырнадцать ступенек. Казалось бы, что в этом такого, ну знаю и знаю. А все дело в том, что я не должен этого знать. Я вообще никогда не смотрел себе под ноги. Лишь единственный раз, когда в детстве по своей природной рассеянности посеял ключи. Да, пожалуй, это был первый и последний раз, когда я бродил по улицам, уткнувшись носом в асфальт.

И я никогда не знал, сколько ступенек у лестницы или сколько шагов от метро до моего дома. Кто-то в задумчивости считает, я – нет. А сегодня… Сегодня я точно знаю, что ступеней, по которым сейчас поднимусь, именно четырнадцать, а не тринадцать или пятнадцать, хотя и не считал. А это идея, может, пересчитать? И сразу станет ясно, что это всего лишь паранойя. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Тьфу ты, черт! Плохо посчитал? Возможно. Ну-ка еще раз: ум… у… му… му-у, угу… у… Вот дьявол! Может, это просто совпадение? Ну да, совпадение, восьмое за день.

Я поднимаюсь по лестнице, открываю дверь. В квартире сумрачно, прохладно и сыро. Последнее время мне нравится такая атмосфера. Хотя прекрасно помню, что еще год назад я любил солнце и жаркое лето. Что со мной?

Я скидываю пыльный мутно-серый плащ, швыряю его на вешалку и прохожу в комнату. Там я меняю полинявший, обесцветившийся костюм на мрачный черный домашний халат. Тоже странность. С самого детства я просто приходил в восторг от ярких, чистых цветов. Что со мной, черт подери, происходит?

Я, не зажигая свет, сажусь в кресло. Сижу долго, наблюдая, как невзрачные сумерки тонут, бесследно тонут в ночном мраке. Огромная всепоглощающая луна безлико смотрит в мое окно. Она тянет меня. Я встаю с кресла, бережно, боясь вспугнуть собственную тень, подхожу к окну. Луна обжигает меня своим мертвенным светом и одновременно манит. В груди что-то больно сжимается, рвется наружу и наконец находит выход в протяжном хриплом вое. Я вою на луну? Что, черт возьми, со мной происходит?

Я иду к зеркалу. Долго смотрю на свое отражение, на такое с детства знакомое лицо. Я заглядываю себе в глаза. Меня трясет. Это уже не я: полные некогда щеки запали, глаза провалились и блестят двумя маленькими злобными огоньками. Что происходит? Ведь я никогда не был злобным, у меня никогда не было, да и не могло быть таких глаз. Не отрываясь от хищного взгляда, я пытаюсь охватить все лицо целиком.

О боже! Щеки покрываются густой грязно-серой шерстью. Это не я, не я, это – он. Во всем теле происходит какая-то метаморфоза, черный халат ненужным грузом падает на пол. Хочется смеяться, а получается только страшный вой.

Беззвучные шаги, хлопок двери. «Любимый город может спать спокойно». Только кто-то ведь может и не проснуться сегодня. И не проснется. Я знаю. Я обещаю.

Я иду…

Дух усадьбы

Первый раз это случилось восемь месяцев назад. Тихим сентябрьским вечером я возвращался с работы. Дорога моя проходила сквозь парк, в дебрях которого притаился ладненький усадебный домик. И этот парк, и эта усадьба принадлежали некогда известным князьям. Теперь же все изменилось. Парк остался парком, но не таился больше в гуще леса, а стал оазисом чистой природы в пыльном шумном городе. Что касается самой усадьбы, то в ней приютилось учреждение, которых в Москве тысячи.

Я неторопливо шел по пустынной аллее, прислушиваясь к накрапывающему дождю. Дождь монотонно барабанил по асфальту, редеющим листьям уставших от летнего зноя деревьев. Барабанил победоносно, ведь он прогнал с лавочек молодежь с пивом и старушек со сплетнями, лишь пьяный мужик сиротливо скрючился на скамейке и деловито похрапывал. И еще дождь не поборол меня: я привычен к дождю, меня дождем не напугаешь.

Я тихо продолжал топать по дорожке, углубляясь в то непередаваемое настроение, которое создавало все вокруг: сереющая в сумерках аллея, ленивый монотонный дождь, тихая музыка, доносящаяся от метро. Особенно музыка. Исполняемая двумя озябшими музыкантами, она птицей уносилась в небо, а потом мягким покрывалом опускалась на парк вместе с дождем. Звуки трубы и аккордеона, густые, насыщенные, грустные и вместе с тем жизнеутверждающие.

Не знаю, что, может, и музыка, но что-то заставило меня тогда остановиться и посмотреть на тающие в туманной дымке деревья. От неожиданности я замер: там, среди деревьев, в десятке шагов от меня стояла девушка в одеждах девятнадцатого века. Девушка заметно нервничала: то всматривалась в завесу дождя, то вдруг начинала мерить шагами расстояние от одного дерева до другого. Но поразило меня не это: девушка была полупрозрачной, как дождь, который виден глазу, но особо не скрывает того, что судорожно пытается загородить. Я продолжал смотреть на нее, сквозь нее, а она, видимо, что-то решив для себя, безнадежно опустила голову, ссутулилась, повернулась ко мне спиной и растаяла в воздухе.

Однако! В привидения я вроде бы не верю, но вывод напрашивался сам собой, причем не двусмысленный. Не успел я прийти в себя, как навалилось новое потрясение: по дороге прямо на меня скакал такой же полупрозрачный гусар. В сотне метров от меня он остановился, выхватил саблю, склонился и рубанул в полумрак. Когда он распрямился и убрал саблю, в руке его была охапка призрачных роз. Всадник всадил коню в бока шпоры, проскакал сквозь меня, прежде чем я успел отпрыгнуть, и тоже растворился в воздухе.

* * *

Прошла слякотная осень, наступила зима. С тех пор я видел их еще несколько раз, но, как и в первый день, они растворялись, так и не встретив друг друга. Я как сейчас помню тот студеный январский вечер. Я намеренно сидел на парковой скамейке, дожидаясь появления призрачной девушки. Собственно, я дожидался ее уже четвертый день подряд и очень надеялся, что не напрасно. А то холодно, знаете ли, январскими вечерами сидеть на белой от снега лавке.

Она все-таки появилась. Появилась из ничего и принялась всматриваться в заснеженную даль. Я не торопился, я ждал. Чего? Да просто интересно было, что произойдет, если они все же встретятся. Поэтому, когда она в который раз безнадежно опустила голову, я вскочил со скамейки и закричал:

– Девушка! Тьфу ты черт… Сударыня, остановитесь! Постойте!

На «сударыню» она повернула голову. Вслушалась, всмотрелась в непроглядную темень. На какое-то мгновение она стала почти осязаемой. А может быть, мне показалось? Но второму призраку хватило и этого мгновения. Он не заставил себя ждать, выскочил из ночной тьмы, не забыв приостановиться, чтобы срезать неизменные розы, и снова рванул коня вперед.

Он скакал ей навстречу, он видел ее, а она увидела его…

К сожалению, это последнее, что увидел я.

* * *

Когда я очнулся, была непроглядная ночь. Вокруг ни души. Я посмотрел на часы, но вместо них увидел свою полупрозрачную руку и серебрящийся в свете фонаря сугроб. Вот после этого потрясения я приходил в себя значительно дольше. Но пришел. Теперь я живу в этом усадебном домике. Покинуть парк я почему-то не могу: как на стену натыкаюсь. Не ем, не сплю, да и не хочется. Призраков больше не вижу, освободил я их, что ли? Меня вообще никто не видит, со мной некому поговорить. Лишь один только раз на меня как-то странно посмотрела уборщица и, не сказав ни слова, брякнулась без сознания.

Мне очень скучно. Единственное, что остается, – это писать. Вот и сейчас я вожу карандашом по клочку бумаги и вижу сквозь свою руку закорючки букв. Быть может, кто-то найдет эти странички и напечатает их где-нибудь, хоть даже и под своим именем. Если книжка с моими рассказами когда-нибудь выйдет, под любой фамилией, – не поленитесь, принесите мне:

Москва, улица Усачева, дом 1/а. «Усадьба Трубецких в Хамовниках».

Без адресата. Просто положите где-нибудь в уголок. Я найду.

Примечание того, кто назвался автором.

Если этот сборник выйдет в свет, очень прошу издателя предоставить мне два авторских экземпляра: один для меня, другой для автора. С уважением, Алексей Гравицкий.