Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

1

 
«Добро, – сказал князь, когда выслушал он
       Улики царьградского мниха, —
Тобою, отец, я теперь убежден;
Виновен, что мужем был стольких я жен,
       Что жил и беспутно и лихо.
 

2

 
Что богом мне был то Перун, то Велес,
       Что силою взял я Рогнеду;
Досель надо мною, знать, тешился бес,
Но мрак ты рассеял – и я в Херсонес
       Креститься в раскаянье еду».
 

3

 
Царьградский философ и мних тому рад,
       Что хочет Владимир креститься;
«Смотри ж, – говорит, – для небесных наград
Чтоб в райский по смерти войти вертоград,
       Ты должен душою смириться».
 

4

 
«Смирюсь, – говорит ему князь, – я готов, —
       Но только смирюсь без урону!
Спустить в Черторой десять сотен стругов;
Коль выкуп добуду с корсунских купцов,
       Я города пальцем не трону!»
 

5

 
Готовы струги, паруса подняты,
       Плывут к Херсонесу варяги;
Поморье, где южные рдеют цветы,
Червленые вскоре покрыли щиты
       И с русскими вранами стяги.
 

6

 
И князь повещает корсунцам: «Я здесь!
       Сдавайтесь, прошу вас смиренно,
Не то, не взыщите, собью вашу спесь
И город по камням размыкаю весь —
       Креститься хочу непременно!»
 

7

 
Увидели греки в заливе суда,
       У стен уж дружина толпится,
Пошли толковать и туда и сюда:
«Настала, как есть, христианам беда:
       Приехал Владимир креститься!
 

8

 
И прений-то с нами не станет держать,
       В риторике он ни бельмеса;
А просто обложит нас русская рать
И будет, пожалуй, три года стоять
       Да грабить края Херсонеса!»
 

9

 
И в мудрости тотчас решает сенат,
       Чтоб русским отверзлись ворота;
Владимир приему радушному рад,
Вступает с дружиной в испуганный град
       И молвит сенату: «Ну, то-то!»
 

10

 
И шлет в Византию послов ко двору:
       «Цари Константин да Василий!
Смиренно я сватаю вашу сестру,
Не то вас обоих дружиной припру,
       Так вступим в родство без насилий!»
 

11

 
И вот императоры держат совет,
       Толкуют в палате престольной;
Им плохо пришлося, им выбора нет,
Владимиру шлют поскорее ответ:
       «Мы очень тобою довольны;
 

12

 
Крестися и к нам приезжай в добрый час,
       Тебя повенчаем мы с Анной!»
Но он к императорам: «Вот тебе раз!
Вы шутите, что ли? Такая от вас
       Мне отповедь кажется странна;
 

13

 
К вам ехать отсюда какая мне стать?
       Чего не видал я в Царьграде?
Царевну намерен я здесь ожидать,
Не то приведу я вам целую рать,
       Коль видеть меня вы так ради!»
 

14

 
Что делать с Владимиром? Вынь да положь!
       Креститься хочу да жениться!
Не лезть же царям, в самом деле, на нож!
Пожали плечами и молвят: «Ну что ж!
       Приходится ехать, сестрица!»
 

15

 
Корабль для нее снаряжают скорей,
       Узорные ладят ветрила,
Со причтом на палубе ждет архирей,
Сверкает на солнце парча стихарей,
       Звенят и дымятся кадила.
 

16

 
В печали великой по всходне крутой
       Царевна взошла молодая,
Прислужницы деву накрыли фатой,
И волны запенил корабль золотой,
       Босфора лазурь рассекая.
 

17

 
Увидел Владимир вдали паруса
       И хмурые брови раздвинул;
Почуялась сердцу невесты краса,
Он гребнем свои расчесал волоса
       И корзно княжое накинул.
 

18

 
На пристань он сходит царевну встречать
       И лик его светел и весел,
За ним вся корсуньская следует знать,
И руку спешит он царевне подать
       И в пояс поклон ей отвесил.
 

19

 
И шествуют рядом друг с другом они,
       В одеждах блестящих и длинных;
Каменья оплечий горят как огни,
Идут под навесом шелковым, в тени,
       К собору, вдоль улиц старинных.
 

20

 
И молвит там голову князь преклоня:
       «Клянуся я в вашем синклите
Дружить Византии от этого дня,
Крестите ж, отцы-иереи, меня,
       Да, чур, по уставу крестите!»
 

21

 
Свершился в соборе крещенья обряд,
       Свершился обряд обвенчанья,
Идет со княгиней Владимир назад
Вдоль улиц старинных до светлых палат,
       Кругом их толпы ликованье.
 

22

 
Сидят за честным они рядом столом,
       И вот, когда звон отзвонили,
Владимир взял чашу с хиосским вином:
«Хочу, чтоб меня поминали добром
       Шурья Константин да Василий!»
 

23

 
«То правда ль, я слышал, замкнули Босфор
       Дружины какого-то Фоки?» —
«Воистину правда!» – ответствует двор.
«Но кто ж этот Фока?» – «Мятежник и вор!» —
       «Отделать его на все боки!»
 

24

 
Отделали русские Фоку как раз;
       Цари Константин и Василий
По целой империи пишут приказ:
«Владимир-де нас от погибели спас,
       Его чтоб все люди честили!»
 

25

 
И князь говорит: «Я построю вам храм
       На память, что здесь я крестился,
А город Корсунь возвращаю я вам
И выкуп обратно всецело отдам,
       Зане я душою смирился!»
 

26

 
Застольный гремит, заливаяся, хор,
       Шипучие пенятся вина,
Веселием блещет Владимира взор,
И строить готовится новый собор
       Крещеная с князем дружина.
 

27

 
Привозится яшма водой и гужом,
       И мрамор привозится белый,
И быстро Господень возносится дом,
И ярко на поле горят золотом
       Иконы мусийского дела.
 

28

 
И взапуски князя синклит, и сенат,
       И сколько там греков ни сталось
Всю зиму пирами честят да честят,
Но молвит Владимир: «Пора мне назад,
       По Киеве мне встосковалось!
 

29

 
Вы, отроки-други, спускайте ладьи,
       Трубите дружине к отбою,
Кленовые весла берите свои;
Уж в Киеве, чаю, поют соловьи
       И в рощах запахло весною!
 

30

 
Весна, мне неведомых полная сил,
       И в сердце моем зеленеет;
Что нудою я и насильем добыл,
Чем сам овладеть я оружием мнил,
       То мною всесильно владеет!
 

31

 
Спускайте ж ладьи, бо и ночью и днем
       Я гласу немолчному внемлю:
Велит он в краю нам не мешкать чужом
Да свет, озаряющий нас, мы внесем
       Торжественно в русскую землю!»
 

1

 
По лону днепровских сияющих вод,
       Где, празднуя жизни отраду,
Весной всё гремит, и цветет, и поет,
Владимир с дружиной обратно плывет
       Ко стольному Киеву-граду.
 

2

 
Всё звонкое птаство летает кругом,
       Ликуючи в тысячу глоток,
А князь многодумным поникнул челом,
Свершился в могучей душе перелом,
       И взор его мирен и кроток.
 

3

 
Забыла княгиня и слезы и страх;
       Одеждой алмазной блистая,
Глядит она с юным весельем в очах,
Как много пестреет цветов в камышах,
       Как плещется лебедей стая,
 

4

 
Как рощи навстречу несутся ладьям,
       Как берег проносится мимо,
И, лик наклоняя к зеркальным водам,
Глядит, как ее отражается там
       Из камней цветных диадима.
 

5

 
Великое слово корсунцам храня,
       Князь не взял с них денег повинных,
Но город поднес ему, в честь того дня,
Из бронзы коринфской четыре коня
       И статуй немало старинных.
 

6

 
И кони, и белые статуи тут,
       Над поездом выся громаду,
Стоймя на ладьях, неподвижны, плывут,
И волны Днепра их, дивуясь, несут
       Ко стольному Киеву-граду.
 

7

 
Плывет и священства и дьяконства хор
       С ладьею Владимира рядом;
Для Киева синий покинув Босфор,
Они оглашают днепровский простор
       Уставным демественным ладом.
 

8

 
Когда ж умолкает священный канон,
       Запев зачинают дружины,
И с разных кругом раздаются сторон
Заветные песни минувших времен
       И дней богатырских былины.
 

9

 
Так вверх по Днепру, по широкой реке,
       Плывут их ладей вереницы,
И вот перед ними, по левой руке,
Всё выше и выше растет вдалеке
       Град Киев с горой Щековицей.
 

10

 
Владимир с княжого седалища встал,
       Прервалось весельщиков пенье,
И миг тишины и молчанья настал,
И князю, в сознании новых начал,
       Открылося новое зренье:
 

11

 
Как сон, вся минувшая жизнь пронеслась,
       Почуялась правда Господня;
И брызнули слезы впервые из глаз,
И мнится Владимиру: в первый он раз
       Свой город увидел сегодня.
 

12

 
Народ, издалёка их поезд узнав,
       Столпился на берег, и много,
Скитавшихся робко без крова и прав,
Пришло христиан из пещер и дубрав
       И славят Спасителя Бога.
 

13

 
И пал на дружину Владимира взор:
       «Вам, други, доселе со мною
Стяжали победы лишь меч да топор,
Но время настало – и мы с этих пор
       Сильны еще силой иною!
 

14

 
Что смутно в душе мне сказалось моей,
       То ясно вы ныне познайте:
Дни правды дороже воинственных дней!
Гребите же, други, гребите сильней,
       На весла дружней налегайте!»
 

15

 
Вскипела, под полозом пенясь, вода,
       Отхлынув, о берег забила,
Стянулася быстро ладей череда,
Передние в пристань вбежали суда,
       И с шумом упали ветрила.
 

16

 
И на берег вышел, душой возрожден,
       Владимир для новой державы,
И в Русь милосердия внес он закон —
Дела стародавних, далеких времен,
       Преданья невянущей славы!
 

март – апрель 1869

1

 
Вкусив елей твоих страниц
И убедившися в их силе,
Перед тобой паду я ниц,
О Феофиле, Феофиле!
 
 
Дорогой двойственной ты шел,
Но ты от Януса отличен;
Как государственный орел,
Ты был двуглав, но не двуличен.
 
 
Твоих столь радужных цветов
Меня обманывала присма,
Но ты возрек – и я готов
Признать тиранство дуалисма;
 
 
Сомкнем же наши мы сердца,
Прости упрек мой близорукий —
И будь от буйного стрельца
Тобой отличен Долгорукий!
 

декабрь 1868

2

Красный Рог, 14 января 1869

 
В твоем письме, о Феофил
(Мне даже стыдно перед миром),
Меня, проказник, ты сравнил
Чуть-чуть не с царственным Шекспиром!
 
 
О Ростислав, такую роль,
Скажи, навязывать мне кстати ль?
Поверь, я понимаю соль
Твоей иронии, предатель!
 
 
Меня насмешливость твоя
Равняет с Лессингом. Ужели
Ты думал, что серьезно я
Поверю этой параллели?
 
 
Ты говоришь, о Феофил,
Что на немецком диалекте
«Лаокоона» он хвалил,
Как я «Феодора» в «Проекте»?
 
 
Увы, не Лессинг я! Зачем,
Глумясь, равнять пригорок с Этной?
Я уступаю место всем,
А паче братии газетной.
 
 
Не мню, что я Лаокоон,
Во змей упершийся руками,
Но скромно зрю, что осажден
Лишь дождевыми червяками!
 
 
Потом – подумать страшно – ах!
Скажи, на что это похоже?
Ты рассуждаешь о властях
Так, что мороз дерет по коже!
 
 
Подумай, ведь письмо твое
(Чего на свете не бывает!)
Могло попасть к m-r Veillot,
Который многое читает.
 
 
Нет, нет, всё это дребедень!
Язык держать привык я строго
И повторяю каждый день:
Нет власти, аще не от Бога!
 
 
Не нам понять высоких мер,
Творцом внушаемых вельможам,
Мы из истории пример
На этот случай выбрать можем:
 
 
Перед Шуваловым свой стяг
Склонял великий Ломоносов —
Я ж друг властей и вечный враг
Так называемых вопросов!
 

14 января 1869

 
Сидит под балдахином
Китаец Цу-Кин-Цын
И молвит мандаринам:
«Я главный мандарин!
 
 
Велел владыко края
Мне ваш спросить совет:
Зачем у нас в Китае
Досель порядка нет?»
 
 
Китайцы все присели,
Задами потрясли,
Гласят: «Затем доселе
Порядка нет в земли,
 
 
Что мы ведь очень млады,
Нам тысяч пять лишь лет;
Затем у нас нет складу,
Затем порядку нет!
 
 
Клянемся разным чаем:
И желтым и простым —
Мы много обещаем
И много совершим!»
 
 
«Мне ваши речи милы,—
Ответил Цу-Кин-Цын,—
Я убеждаюсь силой
Столь явственных причин.
 
 
Подумаешь: пять тысяч,
Пять тысяч только лет!»
И приказал он высечь
Немедля весь совет.
 

апрель (?) 1869

1

 
Друзья, ура единство!
Сплотим святую Русь!
Различий, как бесчинства,
Народных я боюсь.
 

2

 
Катков сказал, что, дискать,
Терпеть их – это грех!
Их надо тискать, тискать
В московский облик всех!
 

3

 
Ядро у нас – славяне;
Но есть и вотяки,
Башкирцы, и армяне,
И даже калмыки;
 

4

 
Есть также и грузины
(Конвоя цвет и честь!),
И латыши, и финны,
И шведы также есть;
 

5

 
Недавно и ташкентцы
Живут у нас в плену;
Признаться ль? Есть и немцы
Но это: entre nous![40]40
  Между нами! (франц.).


[Закрыть]
 

6

 
Страшась с Катковым драки,
Я на ухо шепну:
У нас есть и поляки,
Но также: entre nous;
 

7

 
И многими иными
Обилен наш запас;
Как жаль, что между ними
Арапов нет у нас!
 

8

 
Тогда бы князь Черкасской,
Усердием велик,
Им мазал белой краской
Их неуказный лик;
 

9

 
С усердьем столь же смелым,
И с помощью воды,
Самарин тер бы мелом
Их черные зады;
 

10

 
Катков, наш герцог Алба,
Им удлинял бы нос,
Маркевич восклицал бы:
«Осанна! Аксиос!»
 

апрель или май 1869

 
Стасюлевич и Маркевич
       Вместе побранились;
Стасюлевич и Маркевич
       Оба осрамились.
 
 
«Ты поляк, – гласит Маркевич,—
       В этом я уверен!»
Отвечает Стасюлевич:
       «Лжешь как сивый мерин!»
 
 
Говорит ему Маркевич:
       «Судишь ты превратно!»
Отвечает Стасюлевич:
       «То донос печатный!»
 
 
Размышляет Стасюлевич:
       «Классицизм нам кстати ль?»
Говорит ему Маркевич:
       «Стало, ты предатель!»
 

октябрь (?) 1869

 
Как-то Карп Семенович
       Сорвался с балкона,
И на нем суконные
       Были панталоны.
 
 
Ах, в остережение
       Дан пример нам оный
Братья, без медления
       Снимем панталоны!
 

22 декабря 1869

 
Рука Алкида тяжела,
Ужасны Стимфалидов стаи,
Смертельна Хирона стрела,
Широко лоно Пазифаи.
 
 
Из первых Аристогитон
С Гармодием на перекличке,
И снисходительно Платон
Их судит странные привычки.
 
 
Гомера знали средь Афин
Рабы и самые рабыни,
И каждый римский гражданин
Болтал свободно по-латыни.
 

22 декабря 1869

1

 
Доктор божией коровке
Назначает рандеву,
Штуки столь не видел ловкой
С той поры, как я живу,
Ни во сне, ни наяву.
Веря докторской сноровке,
Затесалася в траву
К ночи божия коровка.
И, припасши булаву,
Врач пришел на рандеву.
У скалы крутой подножья
Притаясь, коровка божья
Дух не смеет перевесть,
За свою страшится честь.
 
 
Дщери нашей бабки Евы!
Так-то делаете все вы!
Издали: «Mon coeur, mon tout»[41]41
  Сердце мое, жизнь моя (франц).


[Закрыть] —
A пришлось начистоту,
Вам и стыдно, и неловко;
Так и божия коровка —
Подняла внезапно крик:
«Я мала, а он велик!»
Но, в любви не зная шутки,
Врач сказал ей: «Это дудки!
Мне ведь дело не ново,
Уж пришел я, так того!»
 
 
Кем наставлена, не знаю,
К чудотворцу Николаю
(Как то делалося встарь)
Обратилась божья тварь.
Грянул гром. В его компанье
Разлилось благоуханье —
И домой, не бегом, вскачь,
Устрашась, понесся врач,
Приговаривая: «Ловко!
Ну уж божия коровка!
Подстрекнул меня, знать, бес!»
         – Сколько в мире есть чудес!
 

октябрь (?) 1868

2

 
Навозный жук, навозный жук,
Зачем, среди вечерней тени,
Смущает доктора твой звук?
Зачем дрожат его колени?
 
 
О врач, скажи, твоя мечта
Теперь какую слышит повесть?
Какого ропот живота
Тебе на ум приводит совесть?
 
 
Лукавый врач, лукавый врач!
Трепещешь ты не без причины —
Припомни стон, припомни плач
Тобой убитой Адольфины!
 
 
Твои уста, твой взгляд, твой нос
Ее жестоко обманули,
Когда с улыбкой ты поднес
Ей каломельные пилюли…
 
 
Свершилось! Памятен мне день —
Закат пылал на небе грозном —
С тех пор моя летает тень
Вокруг тебя жуком навозным…
 
 
Трепещет врач – навозный жук
Вокруг него, в вечерней тени,
Чертит круги – а с ним недуг,
И подгибаются колени…
 

ноябрь (?) 1868

3

 
«Верь мне, доктор (кроме шутки!), —
Говорил раз пономарь, —
От яиц крутых в желудке
Образуется янтарь!»
 
 
Врач, скептического складу,
Не любил духовных лиц
И причетнику в досаду
Проглотил пятьсот яиц.
 
 
Стон и вопли! Все рыдают,
Пономарь звонит сплеча —
Это значит: погребают
Вольнодумного врача.
 
 
Холм насыпан. На рассвете
Пир окончен в дождь и грязь,
 
 
И причетники мыслете
Пишут, за руки схватясь.
 
 
«Вот не минули и сутки,—
Повторяет пономарь, —
А уж в докторском желудке
Так и сделался янтарь!»
 

ноябрь <?> 1868

4. БЕРЕСТОВАЯ БУДОЧКА

 
В берестовой сидя будочке,
Ногу на ногу скрестив,
Врач наигрывал на дудочке
Бессознательный мотив.
 
 
Он мечтал об операциях,
О бинтах, о ревене,
О Венере и о грациях…
Птицы пели в вышине.
 
 
Птицы пели и на тополе,
Хоть не ведали о чем,
И внезапно все захлопали,
Восхищенные врачом.
 
 
Лишь один скворец завистливый
Им сказал как бы шутя:
«Что на веточках повисли вы,
Даром уши распустя?
 
 
Песни есть и мелодичнее,
Да и дудочка слаба,—
И врачу была б приличнее
Оловянная труба!»
 

между 1868 и 1870

5

 
Муха шпанская сидела
На сиреневом кусте,
Для таинственного дела
Доктор крался в темноте.
 
 
Вот присел он у сирени;
Муха, яд в себе тая,
Говорит: «Теперь для мщенья
Время вылучила я!»
 
 
Уязвленный мухой больно,
Доктор встал, домой спеша,
И на воздухе невольно
Выкидает антраша.
 
 
От людей ночные тени
Скрыли доктора полет,
И победу на сирени
Муха шпанская поет.
 

между 1868 и 1870

His voice it was deep

like the wave of the sea[42]42
  Его голос был глубоким, как морская волна (англ.).


[Закрыть].

 
Его голос звучал, как морская волна,
       Мрачен взор был грозящих очей,
И была его длань, как погибель, сильна,
       Сердце зыблемой трости слабей.
 
 
Не в кровавом бою он врагами убит,
       Не грозою повержен он в прах,
Под могильным холмом он без раны лежит,
       Сам себе разрушитель и враг.
 
 
Струны мощные арфы певец напрягал,
       Струны жизни порвалися в нем,
И начатую песню Гаральд не скончал
       И лежит под могильным холмом.
 
 
И сосна там раскинула силу ветвей,
       Словно облик его хороша,
И тоскует на ней по ночам соловей,
       Словно песню кончает душа.
 

1860-е

 
Стрелок, на той поляне
Кто поздно так бежит?
Что там в ночном тумане
Клубится и кипит?
Что значит это пенье,
И струн в эфире звон,
И хохот, и смятенье,
И блеск со всех сторон?
 
 
– Друзья, то вереница
Волшебниц и сильфид;
Пред ними их царица
Воздушная бежит;
Бежит глухой дорожкой,
Мелькает вдоль реки, —
Под маленькою ножкой
Не гнутся стебельки.
 
 
Ей нет красавиц равных,
Ее чудесен вид,
И много бардов славных
Любовью к ней горит;
Но бойся, путник смелый,
В ее попасться сеть
Иль кончик ножки белой
Нечаянно узреть.
 
 
Когда луна златая
Глядит в зерцало вод,
В лучах ее играя,
Как сон она плывет;
Наступит ли денница,
Она спешит уж прочь;
Пушок – ей колесница,
Ее отчизна – ночь.
 
 
Лишь в сумерках застанет
В лесу она стрелка,
Зовет его и манит
К себе издалека;
Скользит над влагой зыбкой
Среди глухих болот
И странника с улыбкой
Над пропастию ждет.
 
 
Сильфид она всех краше,
Волшебниц всех милей;
Седые барды наши
Горят любовью к ней;
Но бойся, путник смелый,
В ее попасться сеть
Иль кончик ножки белой
Нечаянно узреть.
 

1860-е

1870-е годы

1

 
«В деснице жива еще прежняя мочь,
    И крепки по-прежнему плечи,
Но очи одела мне вечная ночь —
Кто хочет мне, други, рубиться помочь?
    Вы слышите крики далече?
Схватите ж скорей за поводья коня,
       Помчите меня
       В кипение сечи!»
 

2

 
И отроки с двух его взяли сторон,
    И, полный безумного гнева,
Слепой между ними помчался Гакон
И врезался в сечу, и, ей опьянен,
    Он рубит средь гула и рева
И валит ряды, как в лесу бурелом,
       Крестит топором
       И вправо и влево.
 

3

 
Но гуще и гуще всё свалка кипит,
    Враги не жалеют урона,
Отрезан Гакон и от русских отбит,
И, видя то, князь Ярослав говорит:
    «Нужна свояку оборона!
Вишь, вражья его как осыпала рать!
       Пора выручать
       Слепого Гакона!»
 

4

 
И с новой напер на врагов он толпой,
    Просек через свалку дорогу,
Но вот на него налетает слепой,
Топор свой подъявши. «Да стой же ты, стой,
    Никак, ошалел он, ей-Богу!
Ведь был ты без нас бы иссечен и стерт,
       Что ж рубишь ты, черт,
       Свою же подмогу?»
 

5

 
Но тот расходился, не внемлет словам,
    Удар за ударом он садит,
Молотит по русским щитам и броням,
Дробит и сечет шишаки пополам,
    Никто с разъяренным не сладит.
Насилу опомнился старый боец,
       Утих наконец
       И бороду гладит.
 

6

 
Дружина вздохнула, врагов разогнав;
    Побито, посечено вволю,
Лежат перемешаны прав и неправ,
И смотрит с печалию князь Ярослав
    На злую товарищей долю,
И едет он шагом, сняв острый шелом,
       С Гаконом вдвоем,
       По бранному полю…
 

декабрь 1869 – начало января 1870

 
К Роману Мстиславичу в Галич послом
       Прислал папа римский легата.
И вот над Днестром, среди светлых хором,
       В венце из царьградского злата,
Князь слушает, сидя, посольскую речь,
Глаза опустив, опершися на меч.
 
 
       И молвит легат: «Далеко́ ты,
О княже, прославлен за доблесть свою!
            Ты в русском краю
Как солнце на всех изливаешь щедроты,
            Врагам ты в бою
       Являешься Божиим громом;
Могучей рукой ты Царьград поддержал,
В земле половецкой не раз испивал
       От синего Дона шеломом.
Ты храбр, аки тур, и сердит, аки рысь,—
       Но ждет тебя бо льшая слава,
Лишь римскому папе душой покорись,
       Святое признай его право:
Он может по воле решить и вязать,
На дом он на твой призовет благодать,
       На недругов – Божье проклятье.
Прими ж от него королевскую власть,
            К стопам его пасть
Спеши – и тебе он отверзет объятья
И, сыном коль будешь его нареком,
Тебя опояшет духовным мечом!»
Замолк. И, лукавую выслушав речь,
            Роман на свой меч
       Взглянул – и его вполовину
Он выдвинул вон из нарядных ножон:
       «Скажи своему господину:
Когда так духовным мечом он силен,
       То он и хвалить его волен,
Но пусть он владеет по-прежнему им,
А я вот и этим, железным своим
                            Доволен.
А впрочем, за ласку к Червонной Руси
       Поклон ему наш отнеси!»
 

начало 1870

Поморское сказание

1

 
К делу церкви сердцем рьяный,
Папа шлет в Роскильду слово
И поход на Бодричаны
Проповедует крестовый:
 

2

 
«Встаньте! Вас теснят не в меру
Те язычники лихие,
Подымайте стяг за веру,
Отпускаю вам грехи я!
 

3

 
Генрик-Лев на бой великий
Уж поднялся, мною званный,
Он идет от Брунзовика
Грянуть с тылу в бодричаны.
 

4

 
Все, кто в этом деле сгинет,
Кто падет под знаком крестным,
Прежде чем их кровь остынет,
Будут в Царствии Небесном!»
 

5

 
И лишь зов проникнул в дони,
Первый встал епископ Эрик,
С ним монахи, вздевши брони,
Собираются на берег.
 

6

 
Дале Свен пришел, сын Нилса,
В шишаке своем крылатом,
С ним же вместе ополчился
Викинг Кнут, сверкая златом;
 

7

 
Оба царственного рода,
За престол тягались оба,
Но для славного похода
Прервана меж ними злоба;
 

8

 
И, как птиц приморских стая,
Много панцирного люду,
И грохоча и блистая,
К ним примкнулось отовсюду.
 

9

 
Все струги, построясь рядом,
Покидают вместе берег,
И, окинув силу взглядом,
Говорит епископ Эрик:
 

10

 
«С нами Бог! Склонил к нам папа
Преподобного Егорья,
Разгромим теперь с нахрапа
Всё славянское поморье!»
 

11

 
Свен же молвит: «В бранном споре
Не боюся никого я,
Лишь бы только в синем море
Нам не встретить Боривоя!»
 

12

 
Но, смеясь, с кормы высокой
Молвит Кнут: «Нам нет препоны,
Боривой теперь далёко,
Бьется с немцем у Арконы!»
 

13

 
И в веселии все трое,
С ними грозная дружина,
Все плывут в могучем строе
К башням города Волына.
 

14

 
Вдруг, поднявшись над кормою,
Говорит им Свен, сын Нилса:
«Мне сдалось: над той скалою
Словно лес зашевелился!»
 

15

 
Кнут, вглядевшись, отвечает:
«Нет, не лес то шевелится,
Щёгол множество кивает,
О косицу бьет косица!»
 

16

 
Встал епископ торопливо,
С удивлением во взоре:
«Что мне чудится за диво?
Кони ржут на синем море!»
 

17

 
Но епископу в смятенье
Отвечает бледный инок:
«То не ржанье – то гуденье
Боривоевых волынок!»
 

18

 
И внезапно, где играют
Всплески белые прибоя,
Из-за мыса выбегают
Волнорезы Боривоя.
 

19

 
Расписными парусами
Море синее покрыто,
Развилось по ветру знамя
Из божницы Световита;
 

20

 
Плещут весла, блещут брони,
Топоры звенят стальные,
И как бешеные кони
Ржут волынки боевые.
 

21

 
И, начальным правя дубом,
Сам в чешуйчатой рубахе,
Боривой кивает чубом:
«Добрый день, отцы монахи!
 

22

 
Я вернулся из Арконы,
Где поля от крови рдеют,
Но немецкие знамена
Под стенами уж не веют!
 

23

 
В клочья ту порвавши лопать,
Заплатили долг мы немцам
И пришли теперь отхлопать
Вас по бритым по гуменцам!»
 

24

 
И под всеми парусами
Он ударил им навстречу,
Сшиблись вдруг ладьи с ладьями,
И пошла меж ними сеча.
 

25

 
То взлетая над волнами,
То спускаяся в пучины,
Бок о бок сцепясь баграми,
С криком режутся дружины;
 

26

 
Брызжут искры, кровь струится,
Треск и вопль в бою сомкнутом,
До заката битва длится —
Не сдаются Свен со Кнутом.
 

27

 
Но напрасны их усилья:
От ударов тяжкой стали
Позолоченные крылья
С шлема Свена уж упали;
 

28

 
Пронзена в жестоком споре
Кнута крепкая кольчуга,
И бросается он в море
С опрокинутого струга.
 

29

 
А епископ Эрик, в схватке
Над собой погибель чуя,
Перепрыгнул без оглядки
Из своей ладьи в чужую.
 

30

 
Голосит: «Не пожалею
На икону ничего я,
Лишь в Роскильду поскорее
Мне б уйти от Боривоя!»
 

31

 
И гребцы во страхе тоже,
Силу рук своих удвоя,
Голосят: «Спаси нас, Боже,
Защити от Боривоя!»
 

32

 
«Утекай, клобучье племя! —
Боривой кричит вдогоню. —
Вам вздохнуть не давши время,
Скоро сам я буду в дони!
 

33

 
К вам средь моря иль средь суши
Проложу себе дорогу
И заране ваши души
Обрекаю Чернобогу!»
 

34

 
Худо доням вышло, худо
В этой битве знаменитой;
В этот день морские чуда
Нажрались их трупов сыто,
 

35

 
И ладей в своем просторе
Опрокинутых немало
Почервоневшее море
Вверх полозьями качало.
 

36

 
Генрик-Лев, идущий смело
На Волын к потехе ратной,
Услыхав про это дело,
В Брунзовик пошел обратно.
 

37

 
И от бодричей до Ретры,
От Осны до Дубовика,
Всюду весть разносят ветры
О победе той великой;
 

38

 
Шумом полн Волын веселым,
Вкруг Перуновой божницы
Хороводным ходят колом
Дев поморских вереницы;
 

39

 
А в Роскильдовском соборе
Собираются монахи,
Восклицают: «Горе, горе!» —
И молебны служат в страхе;
 

40

 
И епископ с клирной силой,
На коленях в церкви стоя,
Молит: «Боже, нас помилуй,
Защити от Боривоя!»
 

лето 1870