Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

1

 
Над древними подъемляся дубами,
Он остров наш от недругов стерег;
В войну и мир равно честимый нами,
Он зорко вкруг глядел семью главами,
Наш Ругевит, непобедимый бог.
 

2

 
Курился дым ему от благовоний,
Его алтарь был зеленью обвит,
И много раз на кучах вражьих броней
У ног своих закланных видел доней
Наш грозный бог, наш славный Ругевит.
 

3

 
В годину бурь, крушенья избегая,
Шли корабли под сень его меча;
Он для своих защита был святая,
И ласточек доверчивая стая
В его брадах гнездилась, щебеча.
 

4

 
И мнили мы: «Жрецы твердят недаром,
Что, если враг попрет его порог,
Он оживет, и вспыхнет взор пожаром,
И семь мечей подымет в гневе яром
Наш Ругевит, наш оскорбленный бог».
 

5

 
Так мнили мы, но роковая сила
Уж обрекла нас участи иной;
Мы помним день: заря едва всходила,
Нежданные к нам близились ветрила,
Могучий враг на Ругу шел войной.
 

6

 
То русского шел правнук Мономаха,
Владимир шел в главе своих дружин,
На ругичан он первый шел без страха,
Король Владимир, правнук Мономаха,
Варягов князь и доней властелин.
 

7

 
Мы помним бой, где мы не устояли,
Где Яромир Владимиром разбит;
Мы помним день, где наши боги пали,
И затрещал под звоном вражьей стали,
И рухнулся на землю Ругевит.
 

8

 
Четырнадцать волов, привычных к плугу,
Дубовый вес стащить едва могли;
Рога склонив, дымяся от натугу,
Под свист бичей они его по лугу
При громких криках доней волокли.
 

9

 
И, на него взошед, с крестом в деснице,
Держась за свой вонзенный в бога меч,
Епископ Свен, как вождь на колеснице,
Так от ворот разрушенной божницы
До волн морских себя заставил влечь.
 

10

 
И к берегу, рыдая, все бежали,
Мужи и старцы, женщины с детьми;
Был вой кругом. В неслыханной печали:
«Встань, Ругевит! – мы вслед ему кричали. —
Воспрянь, наш бог, и доней разгроми!»
 

11

 
Но он не встал. Где, об утес громадный
Дробясь, кипит и пенится прибой,
Он с крутизны низвергнут беспощадно;
Всплеснув, валы его схватили жадно
И унесли, крутя перед собой.
 

12

 
Так по плыл прочь от нашего он края
И отомстить врагам своим не мог.
Дивились мы, друг друга вопрошая:
«Где ж мощь его? Где власть его святая?
Наш Ругевит ужели был не бог?»
 

13

 
И, пробудясь от первого испугу,
Мы не нашли былой к нему любви
И разошлись в раздумии по лугу,
Сказав: «Плыви, в беде не спасший Ругу,
Дубовый бог! Плыви себе, плыви!»
 

лето – осень 1870

 
Честь вашего я круга,
Друзья, высоко чту,
Но надо знать друг друга,
Игра начистоту!
 
 
Пора нам объясниться —
Вам пригожусь ли я?
Не будем же чиниться,
Вот исповедь моя!
 
 
. . . . . . .
 
 
И всякого, кто плачет,
Утешить я бы рад —
Но это ведь не значит,
Чтоб был я демократ!
 
 
. . . . . . .
 
 
Во всем же прочем, братцы,
На четверть иль на треть,
Быть может, мы сойдемся,
Лишь надо посмотреть!
 
 
. . . . . . .
Чтобы в суде был прав
 
 
. . . . . . .
 
 
Лишь тот, чьи руки черны,
Чьи ж белы – виноват,
Нет, нет, слуга покорный!
Нет, я не демократ!
. . . . . . .
 
 
Чтоб вместо твердых правил
В суде на мненья шло?
Чтобы землею правил
Не разум, а число?
. . . . . . .
 
 
Чтоб каждой пьяной роже
Я стал считаться брат?
Нет, нет, избави Боже!
Нет, я не демократ!
 
 
. . . . . . .
Барон остзейский ближе,
Чем русский казнокрад.
. . . . . . .
 
 
Vox populi – vox Dei![43]43
  Глас народа – глас Божий (лат.).


[Закрыть]
Зипун – гражданства знак.
Да сгинут все злодеи,
Что носят черный фрак!
 
 
Не филантроп я тоже
. . . . . . .
И каждый гражданин
 
 
Имел чтоб позволенье
Быть на руку нечист?
Нет, нет, мое почтенье!
Нет, я не коммунист!
 
 
. . . . . . .
Чтоб всем в свои карманы
Дал руки запускать?
 

сентябрь 1870

1

 
Если хочешь быть майором,
То в сенате не служи,
Если ж служишь, то по шпорам
Не вздыхай и не тужи.
 

2

 
Будь доволен долей малой,
Тщись расходов избегать,
Руки мой себе, пожалуй,
Мыла ж на ноги не трать.
 

3

 
Будь настойчив в правом споре,
В пустяках уступчив будь,
Жилься докрасна в запоре,
А поноса вспять не нудь.
 

4

 
Замарав штаны малиной
Иль продрав их назади,
Их сымать не смей в гостиной,
Но в боскетную поди.
 

5

 
Если кто невольным звуком
Огласит твой кабинет,
Ты не вскакивай со стуком,
Восклицая: «Много лет!»
 

6

 
Будь всегда душой обеда,
Не брани чужие щи
И из уха у соседа
Дерзко ваты не тащи.
 

7

 
Восхищался соседкой,
По груди ее не гладь
И не смей ее салфеткой
Потный лоб свой обтирать.
 

8

 
От стола коль отлучиться
Повелит тебе нужда,
Тем пред дамами хвалиться
Ты не должен никогда.
 

9

 
Коль сосед болит утробой,
Ты его не осуждай,
Но болящему без злобы
Корша ведомость подай.
 

10

 
Изучай родню начальства,
Забавлять ее ходи,
Но игривость до нахальства
Никогда не доводи:
 

11

 
Не проси у тещи тряпки
Для обтирки сапогов
И не спрашивай у бабки,
Много ль есть у ней зубов?
 

12

 
Помни теток именины,
Чти в кузинах благодать
И не вздумай без причины
Их под мышки щекотать.
 

13

 
Будь с невестками попроще,
Но приличия блюди
И червей, гуляя в роще,
Им за шею не клади.
 

14

 
Не зови за куст умильно
Дочерей на пару слов
И с племянницы насильно
Не тащи ее чулков.
 

15

 
На тебя коль смотрят люди,
Не кричи: «Катай-валяй!»
И кормилицыной груди
У дити не отбивай.
 

16

 
Всем девицам будь отрада,
Рви в саду для них плоды,
Не показывай им зада
Без особенной нужды.
 

17

 
Проводя в деревне лето,
Их своди на скотный двор:
Помогает много это
Расширять их кругозор;
 

18

 
Но, желаньем подстрекаем
Их сюрпризом удивить,
Не давай, подлец, быка им
В виде опыта доить.
 

19

 
Также было б очень гадко
Перст в кулак себе совать
Под предлогом, что загадка
Им дается отгадать.
 

20

 
Вообще знай в шутках меру,
Сохраняй достойный вид,
Как прилично офицеру
И как служба нам велит.
 

21

 
Если мать иль дочь какая
У начальника умрет,
Расскажи ему, вздыхая,
Подходящий анекдот.
 

22

 
Но смотри, чтоб ловко было,
Не рассказывай, грубя:
Например, что вот кобыла
Также пала у тебя;
 

23

 
Или там, что без потерей
Мы на свете не живем
И что надо быть тетерей,
Чтоб печалиться о том;
 

24

 
Потому что, если пылок
Твой начальник и сердит,
Проводить тебя в затылок
Он курьеру повелит.
 

25

 
Предаваясь чувствам нежным,
Бисер свиньям не мечи —
Вслед за пахарем прилежным
Ходят жадные грачи.
 

вторая половина 1870

 
Темнота и туман застилают мне путь,
        Ночь на землю всё гуще ложится,
Но я верю, я знаю, живет где-нибудь,
        Где-нибудь да живет царь-девица!
 
 
Как достичь до нее, не ищи, не гадай,
        Тут расчет никакой не поможет,
Не догадка, не ум, не безумье в тот край,
        Но удача принесть тебя может!
 
 
Я не ждал, не гадал, в темноте поскакал
        В ту страну, куда нету дороги;
Я коня разнуздал, наудачу погнал
        И в бока ему втиснул остроги…
 

осень 1870

 
В монастыре пустынном, близ Кордовы,
Картина есть. Старательной рукой
Изобразил художник в ней суровый,
Как пред кумиром мученик святой
 
 
Лежит в цепях и палачи с живого
Сдирают кожу… Вид картины той,
Исполненный жестокого искусства,
Сжимает грудь и возмущает чувство.
 
 
Но в дни тоски, мне всё являясь снова,
Упорно в мысль вторгается она,
И мука та казнимого святого
Сегодня мне понятна и родна:
 
 
С моей души совлечены покровы,
Живая ткань ее обнажена,
И каждое к ней жизни прикасанье
Есть злая боль и жгучее терзанье.
 

осень 1870

 
Одолела сила-удаль меня, молодца,
Не чужая, своя удаль богатырская!
А и в сердце тая удаль-то не вме стится,
А и сердце-то от удали разо рвется!
 
 
Пойду к батюшке на удаль горько плакаться!
Пойду к матушке на силу в ноги кланяться:
Отпустите свое детище дрочёное,
Новгородским-то порядкам неученое!
 
 
Отпустите поиграти игры детские:
Те ль обозы бить низовые, купецкие,
Багрить на море кораблики урманские
Да на Волге жечь остроги басурманские!..
 

осень – первая половина декабря 1870

 
Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо,
В полуденных лучах следы недавней стужи
Дымятся. Теплый ветр повеял нам в лицо
И морщит на полях синеющие лужи.
 
 
Еще трещит камин, отливами огня
Минувший тесный мир зимы напоминая,
Но жаворонок там, над озимью звеня,
Сегодня возвестил, что жизнь пришла иная.
 
 
И в воздухе звучат слова, не знаю чьи,
Про счастье, и любовь, и юность, и доверье,
И громко вторят им бегущие ручьи,
Колебля тростника желтеющие перья.
 
 
Пускай же, как они по глине и песку
Растаявших снегов, журча, уносят воды,
Бесследно унесет души твоей тоску
Врачующая власть воскреснувшей природы!..
 

25 декабря 1870

 
Не прислушивайся к шуму
Толков, сплетен и хлопот,
Думай собственную думу
И иди себе вперед!
 
 
До других тебе нет дела,
Ветер пусть их носит лай!
Что в душе твоей созрело —
В ясный образ облекай!
 
 
Тучи черные нависли —
Пусть их виснут – черта с два!
Для своей живи лишь мысли,
Остальное трын-трава!
 

1870

1

 
Зачинается песня от древних затей,
       От веселых пиров и обедов,
И от русых от кос, и от черных кудрей,
       И от тех ли от ласковых дедов,
Что с потехой охотно мешали дела,
От их времени песня теперь повела,
       От того ль старорусского краю,
       А чем кончится песня – не знаю.
 

2

 
У Владимира-Солнышка праздник идет,
       Пированье идет, ликованье,
С молодицами гридни ведут хоровод,
       Гуслей звон и кимвалов бряцанье;
Молодицы что светлые звезды горят
И под топот подошв и под песенный лад,
       Изгибаяся, ходят красиво,
       Молодцы выступают на диво.
 

3

 
Но Поток-богатырь всех других превзошел:
      Взглянет – искрами словно обмечет;
Повернется направо – что сизый орел,
      Повернется налево – что кречет;
Подвигается мерно и взад и вперед:
То притопнет ногою, то шапкой махнет,
      То вдруг станет, тряхнувши кудрями,
      Пожимает на месте плечами.
 

4

 
И дивится Владимир на стройную стать,
      И дивится на светлое око:
«Никому, – говорит, – на Руси не плясать
      Супротив молодого Потока!»
Но уж поздно – встает со княгинею князь,
На три стороны в пояс гостям поклонясь,
      Всем желает довольным остаться —
      Это значит: пора расставаться.
 

5

 
И с поклонами гости уходят домой,
      И Владимир княгиню уводит,
Лишь один остается Поток молодой,
      Подбочася, по-прежнему ходит:
То притопнет ногою, то шапкой махнет,
Не заметил он, как отошел хоровод,
      Не слыхал он Владимира ласку,
      Продолжает по-прежнему пляску.
 

6

 
Вот уж месяц из-за лесу кажет рога
      И туманом подернулись балки,
Вот и в ступе поехала Баба-яга
       И в Днепре заплескались русалки;
В Заднепровье послышался лешего вой,
По конюшням дозором пошел домовой,
       На трубе ведьма пологом машет,
       А Поток себе пляшет да пляшет.
 

7

 
Сквозь царьградские окна в хоромную сень
       Смотрят светлые звезды, дивяся,
Как по белым стенам богатырская тень
       Ходит взад и вперед, подбочася.
Перед самой зарей утомился Поток,
Под собой уже резвых не чувствует ног,
       На мостницы как сноп упадает,
       На полтысячи лет засыпает.
 

8

 
Много снов ему снится в полтысячи лет:
       Видит славные схватки и сечи,
Красных девиц внимает радушный привет
       И с боярами судит на вече;
Или видит Владимира вежливый двор,
За ковшами веселый ведет разговор,
       Иль на ловле со князем гуторит,
       Иль в совете настойчиво спорит.
 

9

 
Пробудился Поток на Москве на реке,
       Пред собой видит терем дубовый,
Под узорным окном, в закутном цветнике,
       Распускается розан махровый.
Полюбился Потоку красивый цветок,
И понюхать его норовится Поток,
      Как в окне показалась царевна,
      На Потока накинулась гневно:
 

10

 
«Шеромыжник, болван, неученый холоп!
      Чтоб тебя в турий рог искривило!
Поросенок, теленок, свинья, эфиоп,
      Чертов сын, неумытое рыло!
Кабы только не этот мой девичий стыд,
Что иного словца мне сказать не велит,
      Я тебя, прощелыгу, нахала,
      И не так бы еще обругала!»
 

11

 
Испугался Поток, не на шутку струхнул:
      «Поскорей унести бы мне ноги!»
Вдруг гремят тулумбасы, идет караул,
      Гонит палками встречных с дороги;
Едет царь на коне, в зипуне из парчи,
А кругом с топорами идут палачи —
         Его милость сбираются тешить:
         Там кого-то рубить или вешать.
 

12

 
И во гневе за меч ухватился Поток:
         «Что за хан на Руси своеволит?»
Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог!
         То отец наш казнить нас изволит!»
И на улице, сколько там было толпы:
Воеводы, бояре, монахи, попы,
         Мужики, старики и старухи, —
         Все пред ним повалились на брюхи.
 

13

 
Удивляется притче Поток молодой:
         «Если князь он иль царь напоследок,
Что ж метут они землю пред ним бородой?
         Мы честили князей, но не этак!
Да и полно, уж вправду ли я на Руси?
От земного нас бога Господь упаси!
         Нам Писанием велено строго
         Признавать лишь небесного Бога!»
 

14

 
И пытает у встречного он молодца:
         «Где здесь, дядя, сбирается вече?»
Но на том от испугу не видно лица:
         «Чур меня, – говорит, – человече!»
И пустился бежать от Потока бегом,
У того ж голова заходила кругом,
         Он на землю как сноп упадает,
         Лет на триста еще засыпает.
 

15

 
Пробудился Поток на другой на реке,
         На какой – не припомнит преданье;
Погуляв себе взад и вперед в холодке,
         Входит он во просторное зданье;
Видит: судьи сидят, и торжественно тут
Над преступником гласный свершается суд:
         Несомненны и тяжки улики,
         Преступленья ж довольно велики:
 

16

 
Он отца отравил, пару теток убил,
         Взял подлогом чужое именье
Да двух братьев и трех дочерей задушил —
         Ожидают присяжных решенья.
И присяжные входят с довольным лицом:
«Хоть убил, – говорят, – не виновен ни в чем!»
         Тут платками им слева и справа
         Машут барыни с криками: браво!
 

17

 
И промолвил Поток: «Со присяжными суд
         Был обычен и нашему миру,
Но, когда бы такой подвернулся нам шут,
         В триста кун заплатил бы он виру!»
А соседи, косясь на него, говорят:
«Вишь какой затесался сюда ретроград!
         Отстало й он, то видно по платью,
         Притеснять хочет меньшую братью!»
 

18

 
Но Поток из их слов ничего не поймет,
         И в другое он здание входит;
Там какой-то аптекарь, не то патриот,
         Пред толпою ученье проводит:
Что, мол, нету души, а одна только плоть
И что если и впрямь существует Господь,
         То он только есть вид кислорода,
         Вся же суть в безначальи народа.
 

19

 
И, увидя Потока, к нему свысока
         Патриот обратился сурово:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
         Но Поток вопрошает: «Какого?» —
«Мужика вообще, что смиреньем велик!»
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
         Если он не пропьет урожаю,
         Я тогда мужика уважаю!»
 

20

 
«Феодал!» – закричал на него патриот. —
         Знай, что только в народе спасенье!»
Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,
         Так за что ж для меня исключенье?»
Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!
Править Русью призва н только черный народ;
         То по старой системе всяк равен,
         А по нашей лишь он полноправен!»
 

21

 
Тут все подняли крик, словно дернул их бес,
         Угрожают Потоку бедою;
Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс
         И что кто-то заеден средою.
Меж собой вперерыв, наподобье галчат,
Все об общем каком-то о деле кричат,
         И Потока с язвительным тоном
Называют остзейским бароном.
 

22

 
И подумал Поток: «Уж, Господь борони,
         Не проснулся ли слишком я рано?
Ведь вчера еще, лежа на брюхе, они
         Обожали московского хана;
А сегодня велят мужика обожать.
Мне сдается: такая потребность лежать
         То пред тем, то пред этим на брюхе
         На вчерашнем основана духе».
 

23

 
В третий входит он дом – и объял его страх:
         Видит, в длинной палате вонючей,
Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,
         Собралися красавицы кучей.
Про какие-то женские споря права,
Совершают они, засуча рукава,
         Пресловутое общее дело:
         Потрошат чье-то мертвое тело.
 

24

 
Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,
         А они восклицают ехидно:
«Ах, какой он пошляк! Ах, как он неразвит!
         Современности вовсе не видно!»
Но Поток говорит, очутясь на дворе:
«То ж бывало у нас и на Лысой горе,
         Только ведьмы хоть голы и босы,
         Но, по крайности, есть у них косы!»
 

25

 
И что видеть и слышать ему довелось:
         И тот суд, и о Боге ученье,
И в сиянье мужик, и девицы без кос —
         Всё приводит его к заключенью:
«Много разных бывает на свете чудес;
Я не знаю, что значит какой-то прогресс,
         Но до здравого русского веча
         Вам еще, государи, далече!»
 

26

 
И так сделалось гадко и тошно ему,
         Что он наземь как сноп упадает
И под слово прогресс, как в чаду и дыму,
         Лет на двести еще засыпает.
Пробужденья его мы теперь подождем,
Что, проснувшись, увидит, о том и споем,
         А покудова он не проспится,
         Наудачу нам петь не годится.
 

до марта 1871

1

 
«Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
            Эдвард, Эдвард?
Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
Зачем ты глядишь так сурово?» —
«То сокола я, рассердяся, убил,
            Мать моя, мать,
То сокола я, рассердяся, убил,
И негде добыть мне другого!»
 

2

 
«У сокола кровь так красна не бежит,
            Эдвард, Эдвард!
У сокола кровь так красна не бежит,
Твой меч окровавлен краснее!» —
«Мой конь красно-бурый был мною убит,
            Мать моя, мать,
Мой конь красно-бурый был мною убит,
Тоскую по добром коне я!»
 

3

 
«Конь стар у тебя, эта кровь не его,
            Эдвард, Эдвард!
Конь стар у тебя, эта кровь не его —
Не то в твоем сумрачном взоре!» —
«Отца я сейчас заколол моего,
            Мать моя, мать!
Отца я сейчас заколол моего,
И лютое жжет меня горе!»
 

4

 
«А грех чем тяжелый искупишь ты свой,
            Эдвард, Эдвард?
А грех чем тяжелый искупишь ты свой?
Чем сымешь ты с совести ношу?» —
«Я сяду в ладью непогодой морской,
            Мать моя, мать,
Я сяду в ладью непогодой морской,
И ветру все парусы брошу!»
 

5

 
«А с башней что будет и с домом твоим,
            Эдвард, Эдвард?
А с башней что будет и с домом твоим,
Ладья когда в море отчалит?» —
«Пусть ветер и буря гуляют по ним,
            Мать моя, мать!
Пусть ветер и буря гуляют по ним,
Доколе их в прах не повалят!»
 

6

 
«Что ж будет с твоими с детьми и с женой,
            Эдвард, Эдвард?
Что ж будет с твоими с детьми и с женой
В их горькой, беспомощной доле?» —
«Пусть по миру ходят за хлебом с сумой,
            Мать моя, мать!
Пусть по миру ходят за хлебом с сумой —
Я с ними не свижуся боле!»
 

7

 
«А матери что ты оставишь своей,
            Эдвард, Эдвард?
А матери что ты оставишь своей,
Тебя что у груди качала?» —
«Проклятье тебе до скончания дней,
            Мать моя, мать!
Проклятье тебе до скончания дней,
Тебе, что мне грех нашептала!»
 

весна (до середины апреля) 1871

 
Сквозит на зареве темнеющих небес
И мелким предо мной рисуется узором
В весенние листы едва одетый лес,
На луг болотистый спускаясь косогором.
И глушь и тишина. Лишь сонные дрозды
Как нехотя свое доканчивают пенье;
От луга всходит пар… Мерцающей звезды
У ног моих в воде явилось отраженье;
Прохладой дунуло, и прошлогодний лист
Зашелестел в дубах. Внезапно легкий свист
Послышался; за ним, отчетисто и внятно,
Стрелку знакомый хрип раздался троекратно,
И вальдшнеп протянул – вне выстрела. Другой
Летит из-за лесу, но длинною дугой
Опушку обогнул и скрылся. Слух и зренье
Мои напряжены, и вот через мгновенье,
Свистя, еще один, в последнем свете дня,
Чертой трепещущей несется на меня.
Дыханье притаив, нагнувшись под осиной,
Я выждал верный миг – вперед на пол-аршина
Я вскинул – огнь блеснул, по лесу грянул гром —
И вальдшнеп падает на землю колесом.
Удара тяжкого далекие раскаты,
Слабея, замерли. Спокойствием объятый,
Вновь дремлет юный лес, и облаком седым
В недвижном воздухе висит ружейный дым.
Вот донеслась еще из дальнего болота
Весенних журавлей ликующая нота —
И стихло всё опять, и в глубине ветвей
Жемчужной дробию защелкал соловей.
Но отчего же вдруг, мучительно и странно,
Минувшим на меня повеяло нежданно,
И в этих сумерках, и в этой тишине
Упреком горестным оно предстало мне?
Былые радости! Забытые печали!
Зачем в моей душе вы снова прозвучали,
И снова предо мной, средь явственного сна,
Мелькнула дней моих погибшая весна?
 

начало мая 1871

 
Про подвиг слышал я Кротонского бойца:
Как, юного взвалив на плечи он тельца,
Чтоб силу крепких мышц умножить постепенно,
Вкруг городской стены ходил, под ним согбенный,
И ежедневно труд свой повторял, пока
Телец тот не дорос до тучного быка.
 
 
В дни юности моей, с судьбой в отважном споре,
Я, как Милон, взвалил себе на плечи горе,
Не замечая сам, что бремя тяжело;
Но с каждым днем оно невидимо росло,
И голова моя под ним уж поседела,
Оно же всё растет без меры и предела.
 

май 1871

 
Всё забыл я, всё простил,
       Всё меня чарует,
И приказчик стал мне мил,
       Что доход ворует,
 
 
И бредущий ревизор
       Там через плотину,
И свинья, что о забор
       С хрюком чешет спину,
 
 
Сердце так полно мое,
       Так я стал незлобен,
Что и самого Вельо
       Я б обнять способен!
 

14 мая 1871

 
Я готов румянцем девичьим
        Оттого покрыться,
Что Маркевич с Стасюлевичем
        Долго так бранится.
 
 
Что б ему на Стасюлевича
        Не грозиться палкой?
Стасюлевичу б Маркевича
        Подарить фиалкой?
 

14 мая 1871