Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

 
Мне в душу, полную ничтожной суеты,
Как бурный вихрь, страсть ворвалась нежданно,
С налета смяла в ней нарядные цветы
И разметала сад, тщеславием убранный.
 
 
Условий мелкий сор крутящимся столбом
Из мысли унесла живительная сила
И током теплых слез, как благостным дождем,
Опустошенную мне душу оросила.
 
 
И над обломками безмолвен я стою,
И трепетом еще неведомым объятый,
Воскреснувшего дня пью свежую струю,
И грома дальнего внимаю перекаты…
 

конец 1851 или 1852 (?)

 
Не ветер, вея с высоты,
Листов коснулся ночью лунной —
Моей души коснулась ты:
Она тревожна, как листы,
Она, как гусли, многострунна!
Житейский вихрь ее терзал
И сокрушительным набегом,
Свистя и воя, струны рвал
И заносил холодным снегом;
Твоя же речь ласкает слух,
Твое легко прикосновенье,
Как от цветов летящий пух,
Как майской ночи дуновенье.
 

конец 1851 или 1852 (?)

 
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и Слова;
И просветлел мой темный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.
 
 
И с горней выси я сошел,
Проникнут весь ее лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздается,
Как сердце каменное гор
С любовью в темных недрах бьется,
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи,
И под древесною корой,
Весною свежей и пахучей,
С любовью в листья сок живой
Струей подъемлется певучей.
И вещим сердцем понял я,
Что всё, рожденное от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К Нему вернуться жаждет снова,
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к Божью лону,
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало…
 

конец 1851 или 1852 (?)

 
Поразмыслив аккуратно,
Я избрал себе дорожку
И иду по ней без шума,
Понемножку, понемножку!
 
 
Впрочем, я ведь не бесстрастен,
Я не холоден душою,
И во мне ведь закипает
Ретивое, ретивое!
 
 
Если кто меня обидит,
Не спущу я, как же можно!
Из себя как раз я выйду,
Осторожно, осторожно!
 
 
Без ума могу любить я,
Но любить, конечно, с толком;
Я готов и правду резать,
Тихомолком, тихомолком!
 
 
Если б брат мой захлебнулся,
Я б не стал махать руками,
Тотчас кинулся бы в воду,
С пузырями, с пузырями!
 
 
Рад за родину сразиться!
Пусть услышу лишь картечь я —
Грудью лягу в чистом поле,
Без увечья, без увечья!
 
 
Послужу я и в синклите,
Так чтоб ведали потомки,
Но уж если пасть придется —
Так соломки, так соломки!
 
 
Кто мне друг, тот друг мне вечно.
Все родные сердцу близки,
Всем союзникам служу я
По-австрийски, по-австрийски!
 

первая половина 1854

 
Вхожу в твой кабинет,
Ищу тебя, бездельник,
Тебя же нет как нет,
Знать, нынче понедельник.
 
 
Пожалуй приезжай
Ко мне сегодня с братом:
Со мной откушать чай
И утку с кресс-салатом.
 
 
Венгерское вино
Вас ждет (в бутылке ль, в штофе ль —
Не знаю), но давно
Заказан уж картофель.
 
 
Я в городе один,
А мать живет на даче,
Из-за таких причин
Жду ужину удачи.
 
 
Армянский славный край
Лежит за Араратом,
Пожалуй приезжай
Ко мне сегодня с братом!
 

1854

 
Уж ты, мать-тоска, горе-гореваньице,
Ты скажи, скажи, ты поведай мне:
На добычу-то как выходишь ты?
Как сживаешь люд Божий со свету?
Ты змеей ли ползешь подколодною?
Ты ли бьешь с неба бурым коршуном?
Серым волком ли рыщешь по полю?
Аль ты, горе, богатырь могуч,
Выезжаешь со многой силою,
Выезжаешь со гридни и отроки?
Уж вскочу в седло, захвачу тугой лук,
Уж доеду тебя, горе горючее,
Подстрелю тебя, тоску лютую!
«Полно, полно, добрый молодец,
Бранью на ветер кидатися,
Неразумны слова выговаривать.
Я не волком бегу, не змеей ползу,
Я не коршуном бью из поднебесья,
Не с дружиною выезжаю я,
Выступаю-то я красной девицей,
Подхожу-то я молодицею,
Подношу чару, в пояс кланяюсь,
И ты сам слезешь с коня долой,
Красной девице отдашь поклон,
Выпьешь чару, отуманишься,
Отуманишься, сердцем всплачешься,
Ноги скорые-то подкосятся,
И тугой лук из рук выпадет».
 

1854 (?)

 
Уж ты, нива моя, нивушка,
Не скосить тебя с маху единого,
Не связать тебя всю во единый сноп!
Уж вы, думы мои, думушки,
Не стряхнуть вас разом с плеч долой,
Одной речью-то вас не высказать!
По тебе ль, нива, ветер разгуливал,
Гнул колосья твои до земли,
Зрелы зерна все разметывал!
Широко вы, думы, порассыпались,
Куда пала какая думушка,
Там всходила люта печаль-трава,
Вырастало горе горючее.
 

1854 (?)

 
И у меня был край родной когда-то;
            Со всех сторон
Синела степь; на ней белели хаты —
            Всё это сон!
 
 
Я помню дом и пестрые узоры
            Вокруг окон,
Под тенью лип душистых разговоры —
            Всё это сон!
 
 
Я там мечтою чистой, безмятежной
            Был озарен,
Я был любим так искренно, так нежно —
            Всё это сон!
 
 
И думал я: на смерть за край родимый
            Я обречен!
Но гром умолк; гроза промчалась мимо —
            Всё было сон!
 
 
Летучий ветр, неси ж родному краю,
            Неси поклон;
В чужбине век я праздно доживаю —
            Всё было сон!
 

1854 (?)

 
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль, —
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперед тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.
 
 
Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные с ними идут.
«Что, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!»
 
 
И вот повели, затянули,
Поют, заливаясь, они
Про Волги широкой раздолье,
Про даром минувшие дни,
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет всё боле, – а цепи
Дорогу метут да метут…
 

1854 (?)

 
В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба
Грянула. С треском кругом от нее разлетелись осколки,
Он же вздрогну́л – и к народу могучие медные звуки
Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая.
 

5 декабря 1855

1

 
Слава на небе солнцу высокому!
                     Слава!
На земле государю великому
                     Слава!
Слава на небе светлым звездам,
                     Слава!
На земле государевым стрелкам
                     Слава!
Чтобы рука их была всегда тверда,
                     Слава!
Око быстрее, светлей соколиного,
                     Слава!
Чтобы привел Бог за матушку-Русь постоять,
                     Слава!
Наших врагов за рубеж провожать,
                     Слава!
Чтобы нам дума была лишь о родине,
                     Слава!
Ину ж печаль мы закинем за синюю даль,
                     Слава!
Чтобы не было, опричь Руси, царства сильней.
                     Слава!
Нашего ласкова государя добрей,
                     Слава!
Чтобы не было русского слова крепчей.
                     Слава!
Чтобы не было русской славы громчей,
                     Слава!
     Чтобы не было русской песни звучней,
                          Слава!
Да чтоб не было царских стрелков удалей,
                          Слава!
 

2

 
Уж как молодцы пируют
Вкруг дубового стола;
Их кафтаны нараспашку,
Их беседа весела.
По столу-то ходят чарки,
Золоченые звенят.
Что же чарки говорят?
Вот что чарки говорят:
– Нет! Нет!
Не бывать,
Не бывать тому,
Чтобы мог француз
Нашу Русь завоевать!
Нет!
 

1855

 
Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала!
Кабы можно, братцы, начать жить сначала!
Ой, кабы зимою цветы расцветали!
Кабы мы любили да не разлюбляли!
Кабы дно морское достать да измерить!
Кабы можно, братцы, красным девкам верить!
Ой, кабы все бабы были б молодицы!
Кабы в полугаре поменьше водицы!
Кабы всегда чарка доходила до рту!
Да кабы приказных по боку да к черту!
Да кабы звенели завсегда карманы!
Да кабы нам, братцы, да свои кафтаны!
Да кабы голодный всякий день обедал!
Да батюшка б царь наш всю правду бы ведал!
 

конец 1855 – начало января 1856

 
Ходит Спесь, надуваючись,
С боку на бок переваливаясь.
Ростом-то Спесь аршин с четвертью,
Шапка-то на нем во целу сажень,
Пузо-то его все в жемчуге,
Сзади-то у него раззолочено.
А и зашел бы Спесь к отцу, к матери,
Да ворота некрашены!
А и помолился б Спесь во церкви Божией,
Да пол не метён!
Идет Спесь, видит: на небе радуга;
Повернул Спесь во другую сторону:
Не пригоже-де мне нагибатися!
 

конец 1855 – начало января 1856

 
Что за грустная обитель,
И какой знакомый вид!
За стеной храпит смотритель,
Сонно маятник стучит!
 
 
Стукнет вправо, стукнет влево,
Будит мыслей длинный ряд;
В нем рассказы и напевы
Затверженные звучат.
 
 
А в подсвечнике пылает
Догоревшая свеча,
Где-то пес далеко лает,
Ходит маятник, стуча;
 
 
Стукнет влево, стукнет вправо,
Всё твердит о старине;
Грустно так! Не знаю, право,
Наяву я иль во сне?
 
 
Вот уж лошади готовы —
Сел в кибитку и скачу, —
Полно, так ли? Вижу снова
Ту же сальную свечу,
 
 
Ту же грустную обитель,
И кругом знакомый вид,
За стеной храпит смотритель,
Сонно маятник стучит…
 

лето 1856

 
Острою секирой ранена береза,
По коре сребристой покатились слезы;
Ты не плачь, береза, бедная, не сетуй!
Рана не смертельна, вылечится к лету,
Будешь красоваться, листьями убра на…
Лишь больное сердце не залечит раны!
 

лето 1856

 
Не верь мне, друг, когда, в избытке горя,
Я говорю, что разлюбил тебя, —
В отлива час не верь измене моря,
Оно к земле воротится, любя.
 
 
Уж я тоскую, прежней страсти полный,
Мою свободу вновь тебе отдам —
И уж бегут с обратным шумом волны
Издалека к любимым берегам.
 

лето 1856

 
Растянулся на просторе
И на сонных берегах,
Окунувши морду в море,
Косо смотрит Аюдаг.
 
 
Обогнуть его мне надо,
Но холмов волнистый рой,
Как разбросанное стадо,
Всё толпится предо мной.
 
 
Добрый конь мой, долго шел ты,
Терпеливо ношу нес;
Видишь там лилово-желтый,
Солнцем тронутый утес?
 
 
«Добрый конь мой, ободрися,
Ускори ленивый бег,
Там под сенью кипариса
Ждет нас ужин и ночлег!»
 
 
Вот уж час, как в ожиданье
Конь удваивает шаг,
Но на прежнем расстоянье
Косо смотрит Аюдаг.
 
 
Тучи море затянули,
Звезды блещут в небесах,
Но не знаю, обогну ли
Я до утра Аюдаг?
 

лето 1856

 
Как здесь хорошо и приятно,
Как запах дерев я люблю!
Орешника лист ароматный
Тебе я в тени настелю.
 
 
Я там, у подножья аула,
Тебе шелковицы нарву,
А лошадь и бурого мула
Мы пустим в густую траву.
 
 
Ты здесь у фонтана приляжешь,
Пока не минуется зной,
Ты мне улыбнешься и скажешь,
Что ты не устала со мной.
 

лето 1856

 
Если б я был богом океана,
Я б к ногам твоим принес, о друг,
Все богатства царственного сана,
Все мои кораллы и жемчуг!
Из морского сделал бы тюльпана
Я ладью тебе, моя краса;
Мачты были б розами убра́ны,
Из чудесной ткани паруса!
Если б я был богом океана,
Я б любил тебя, моя душа;
Я б любил без бури, без обмана,
Я б носил тебя, едва дыша!
Но беда тому, кто захотел бы
Разлучить меня с тобою, друг!
Всклокотал бы я и закипел бы!
Все валы свои погнал бы вдруг!
В реве бури, в свисте урагана
Враг узнал бы бога океана!
Всюду, всюду б я его сыскал!
Со степей сорвал бы я курганы!
Доплеснул волной до синих скал,
Чтоб добыть тебя, моя циана,
Если б я был богом океана!
 

лето 1856

 
Да, братцы, это так, я не под пару вам:
То я весь в солнце, то в тумане,
Веселость у меня с печалью пополам,
Как золото на черной ткани.
Вам весело, друзья, пируйте ж в добрый час,
Не враг я песням и потехам,
Но дайте погрустить, и, может быть, я вас
Еще опережу неудержимым смехом!
 

август 1856 (?)

 
Усни, печальный друг, уже с грядущей тьмой
Вечерний алый свет сливается всё боле,
Блея́щие стада вернулися домой,
И улеглася пыль на опустелом поле.
 
 
Да снидет ангел сна, прекрасен и крылат,
И да перенесет тебя он в жизнь иную!
Издавна был он мне в печали друг и брат,
Усни, мое дитя, к нему я не ревную.
 
 
На раны сердца он забвение прольет,
Пытливую тоску от разума отымет
И с горестной души на ней лежащий гнет
До нового утра незримо приподымет.
 
 
Томимая весь день душевною борьбой,
От взоров и речей враждебных ты устала —
Усни, мое дитя, меж ними и тобой
Он благостной рукой опустит покрывало.
 

август – сентябрь 1856

 
Сердце, сильней разгораясь от года до году,
Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду.
В ней, как железо в раскале, оно закипело:
Сделала, жизнь, ты со мною недоброе дело!
Буду кипеть, негодуя, тоской и печалью —
Всё же не стану блестящей холодною сталью.
 

август – сентябрь 1856

 
Лишь только один я останусь с собою,
Меня голоса призывают толпою.
Которому ж голосу отповедь дам?
В сомнении рвется душа пополам.
Советов, угроз, обещаний так много,
Но где же прямая, святая дорога?
С мучительной думой стою на пути —
Не знаю, направо ль, налево ль идти?
Махни уж рукой да иди, не робея,
На голос, который всех манит сильнее,
Который немолчно, вблизи, вдалеке,
С тобой говорит на родном языке!
 

август – сентябрь 1856

 
Когда кругом безмолвен лес дремучий
              И вечер тих;
Когда невольно просится певучий
              Из сердца стих;
Когда упрек мне шепчет шелест нивы
              Иль шум дерев;
Когда кипит во мне нетерпеливо
            Правдивый гнев;
Когда вся жизнь моя покрыта тьмою
            Тяжелых туч;
Когда вдали мелькнет передо мною
            Надежды луч;
Средь суеты мирского развлеченья,
            Среди забот
Моя душа в надежде и в сомненье
            Тебя зовет,
И трудно мне умом понять разлуку,
            Ты так близка!
И хочет сжать твою родную руку
            Моя рука.
 

август – сентябрь 1856

 
В стране лучей, незримой нашим взорам,
Вокруг миров вращаются миры;
Там сонмы душ возносят стройным хором
Своих молитв немолчные дары.
 
 
Блаженством там сияющие лики
Отвращены от мира суеты,
Не слышны им земной печали клики,
Не видны им земные нищеты.
 
 
Всё, что они желали и любили,
Всё, что к земле привязывало их,
Всё на земле осталось горстью пыли,
А в небе нет ни близких, ни родных.
 
 
Но ты, о друг, лишь только звуки рая
Как дальний зов в твою проникнут грудь,
Ты обо мне подумай, умирая,
И хоть на миг блаженство позабудь!
 
 
Прощальный взор бросая нашей жизни,
Душою, друг, вглядись в мои черты,
Чтобы узнать в заоблачной отчизне
Кого звала, кого любила ты,
 
 
Чтобы не мог моей молящей речи
Небесный хор навеки заглушить,
Чтобы тебе до нашей новой встречи
В стране лучей и помнить и грустить!
 

сентябрь – 20-е числа октября 1856

 
Ты прав: мой своенравный гений
Слетал лишь изредка ко мне;
Таясь в душевной глубине,
Дремала буря песнопений.
Меня ласкали сон и лень,
Но, цепь житейскую почуя,
Воспрянул я – и негодуя,
Стихи текут. Так в бурный день,
Прорезав тучи, луч заката
Сугубит блеск своих огней,
И так река, скалами сжата,
Бежит сердитей и звучней!
 

осень 1856

 
Исполнен вечным идеалом,
Я не служить рожден, а петь!
Не дай мне, Феб, быть генералом,
Не дай безвинно поглупеть!
 
 
О Феб всесильный! на параде
Услышь мой голос свысока:
Не дай постичь мне, Бога ради,
Святой поэзии носка!
 

5 октября 1856

 
Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!
Вечно носились они над землею, незримые оку.
Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!
Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?
Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который,
В древнегерманской одежде, но в правде глубокой, вселенской
С образом сходен предвечным своим от слова до слова!
Или Бетговен, когда находил он свой марш похоронный,
Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,
Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,
Рушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса?
Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном пространстве,
Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.
Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,
Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света,
Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,
Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.
О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,
Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетговен,
Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье,
И, как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки
Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины,
Выйдут из мрака всё ярче цвета, осязательней формы,
Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значенье —
Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,
И, созидая потом, мимолетное помни виденье!
 

октябрь до 11-го, 1856

 
Что ты голову склонила?
Ты полна ли тихой ленью,
Иль грустишь о том, что было,
Иль под виноградной сенью
 
 
Начертания сквозные
Разгадать хотела б ты,
Что на землю вырезные
Сверху бросили листы?
 
 
Но дрожащего узора
Нам значенье непонятно —
Что придет, узнаешь скоро,
Что прошло, то невозвратно.
 
 
Час полуденный, палящий,
Полный жизни огневой,
Час веселый, настоящий,
Этот час один лишь твой.
 
 
Не клони ж печально взора
На рисунок непонятный —
Что придет, узнаешь скоро,
Что прошло, то невозвратно.
 

до 17 ноября 1856

 
Колышется море; волна за волной
            Бегут и шумят торопливо…
О друг ты мой бедный, боюся, со мной
            Не быть тебе долго счастливой!
Во мне и надежд и отчаяний рой,
Кочующей мысли прибой и отбой,
            Приливы любви и отливы.
 

1856

 
О, не пытайся дух унять тревожный!
Твою тоску я знаю с давних пор,
Твоей душе покорность невозможна,
Она болит и рвется на простор.
 
 
Но все ее невидимые муки,
Нестройный гул сомнений и забот,
Все меж собой враждующие звуки
Последний час в созвучие сольет;
 
 
В один порыв смешает в сердце гордом
Все чувства, врозь которые звучат,
И разрешит торжественным аккордом
Их голосов мучительный разлад.
 

1856

 
Смеркалось, – жаркий день бледнел неуловимо,
Над озером туман тянулся полосой,
И кроткий образ твой, знакомый и любимый,
В вечерний тихий час носился предо мной.
 
 
Улыбка та ж была, которую люблю я,
И мягкая коса, как прежде, расплелась,
И очи грустные, по-прежнему тоскуя,
Глядели на меня в вечерний тихий час…
 

1856

 
Вот уж снег последний в поле тает,
Теплый пар восходит от земли,
И кувшинчик синий расцветает,
И зовут друг друга журавли.
 
 
Юный лес, в зеленый дым одетый,
Теплых гроз нетерпеливо ждет,
Всё весны дыханием согрето,
Всё кругом и любит и поет;
 
 
Утром небо ясно и прозрачно,
Ночью звезды светят так светло —
Отчего ж в душе твоей так мрачно
И зачем на сердце тяжело?
 
 
Грустно жить тебе, о друг, я знаю,
И понятна мне твоя печаль:
Отлетела б ты к родному краю,
И земной весны тебе не жаль…
 

1856

 
Грядой клубится белою
            Над озером туман;
Тоскою добрый молодец
            И горем обуян.
 
 
Не до́веку белеется
            Туманная гряда,
Рассеется, развеется,
            А горе никогда!
 

1856

 
Край ты мой, родимый край!
            Конский бег на воле!
В небе крик орлиных стай!
            Волчий голос в поле!
 
 
Гой ты, родина моя!
            Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья!
            Ветер, степь да тучи!
 

1856

 
Он водил по струнам; упадали
Волоса на безумные очи,
Звуки скрыпки так дивно звучали,
Разливаясь в безмолвии ночи.
В них рассказ убедительно-лживый
Развивал невозможную повесть,
И змеиного цвета отливы
Соблазняли и мучили совесть.
Обвиняющий слышался голос,
И рыдали в ответ оправданья,
И бессильная воля боролась
С возрастающей бурей желанья;
И в туманных волнах рисовались
Берега позабытой отчизны,
Неземные слова раздавались
И манили назад с укоризной;
И так билося сердце тревожно,
Так ему становилось понятно
Всё блаженство, что было возможно
И потеряно так невозвратно;
И к себе беспощадная бездна
Свою жертву, казалось, тянула,
А стезею лазурной и звездной
Уж полнеба луна обогнула.
Звуки пели, дрожали так звонко,
Замирали и пели сначала,
Беглым пламенем синяя жженка
Музыканта лицо освещала…
 

начало 1857

 
Ты неведомое, незнамое,
Без виду, без образа,
Без имени-прозвища,
Полно гнуть меня ко сырой земле,
Донимать меня, добра молодца!
Как с утра-то встану здоровешенек,
Здоровешенек, кажись, гору сдвинул бы;
А к полудню уже руки опущаются,
Ноги словно ко земле приросли.
А подходит оно без оклика,
Меж хотенья и дела втирается,
Говорит: «Не спеши, добрый молодец,
Еще много впереди времени!»
И субботу называет пятницей,
Фомину неделю Светлым праздником.
Я пущуся ли в путь-дороженьку,
Ан оно повело проселками,
На полпути корчмой выросло.
Я за дело примусь, ан оно мухою
Перед носом снует, извивается.
А потом тебе же насмехается:
«Ой, удал, силен, добрый молодец,
Еще много ли на боку полежано,
Силы-удали понакоплено,
Отговорок-то понахожено?
А и много ли богатырских дел,
На печи сидючи, понадумано,
Вахлаками других поругано,
Себе спину почесано?»
 

до июня 1857