Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

 
Без отдыха пирует с дружиной удалой
Иван Васильич Грозный под матушкой-Москвой.
 
 
Ковшами золотыми столов блистает ряд,
Разгульные за ними опричники сидят.
 
 
С вечерни льются вины на царские ковры,
Поют ему с полночи лихие гусляры;
 
 
Поют потехи брани, дела былых времен,
И взятие Казани, и Астрахани плен.
 
 
Но голос прежней славы царя не веселит,
Подать себе личину он кравчему велит.
 
 
«Да здравствуют тиуны, опричники мои!
Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!
 
 
Себе личину, други, пусть каждый изберет —
Я первый открываю веселый хоровод!
 
 
За мной, мои тиуны, опричники мои!
Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!»
 
 
И все подъяли кубки. Не поднял лишь один,
Один не поднял кубка Михайло князь Репнин.
 
 
«О царь, забыл ты Бога! Свой сан ты, царь, забыл!
Опричниной на горе престол свой окружил!
 
 
Рассыпь державным словом детей бесовских рать!
Тебе ли, властелину, здесь в ма шкере плясать!»
 
 
Но царь, нахмуря брови: «В уме ты, знать, ослаб,
Или хмелен не в меру? Молчи, строптивый раб!
 
 
Не возражай ни слова и ма шкеру надень —
Или клянусь, что прожил ты свой последний день!»
 
 
Тут встал и поднял кубок Репнин, правдивый князь:
«Опричнина да сгинет! – он рек, перекрестясь, —
 
 
Да здравствует вовеки наш православный царь!
Да правит человеки, как правил ими встарь!
 
 
Да презрит, как измену, бесстыдной лести глас!
Личины ж не надену я в мой последний час!»
 
 
Он молвил и ногами личину растоптал,
Из рук его на землю звенящий кубок пал…
 
 
«Умри же, дерзновенный!» – царь вскрикнул,
                                                             разъярясь,
И пал, жезлом пронзенный, Репнин, правдивый
                                                                   князь.
 
 
И вновь подъяты кубки, ковши опять звучат,
За длинными столами опричники шумят,
 
 
И смех их раздается, и пир опять кипит —
Но звон ковшей и кубков царя не веселит:
 
 
«Убил, убил напрасно я верного слугу!
Вкушать веселье ныне я боле не могу!»
 
 
Напрасно льются вины на царские ковры,
Поют царю напрасно лихие гусляры,
 
 
Поют потехи брани, дела былых времен,
И взятие Казани, и Астрахани плен.
 

1840-е

 
Поляки ночью темною,
Пред самым Покровом,
С дружиною наемною
Сидят перед огнем.
 
 
Исполнены отвагою,
Поляки крутят ус,
Пришли они ватагою
Громить святую Русь.
 
 
И с польскою державою
Пришли из разных стран,
Пришли войной неправою
Враги на россиян.
 
 
Тут волохи усатые,
И угры в чекменях,
Цыгане бородатые
В косматых кожухах…
 
 
Валя толпою пегою,
Пришла за ратью рать
С Лисовским и с Сапегою
Престол наш воевать.
 
 
И вот, махая бурками
И шпорами звеня,
Веселыми мазурками
Вкруг яркого огня
 
 
С ухватками удалыми
Несутся их ряды,
Гремя, звеня цимбалами,
Кричат, поют жиды.
 
 
Бренчат цыганки бубнами,
Наездники шумят,
Делами душегубными
Грозит их ярый взгляд.
 
 
И все стучат стаканами:
«Да здравствует Литва!»
Так возгласами пьяными
Встречают Покрова.
 
 
А там, едва заметная,
Меж сосен и дубов,
Во мгле стоит заветная
Обитель чернецов.
 
 
Монахи с верой пламенной
Во тьму вперили взор,
Вокруг твердыни каменной
Ведут ночной дозор.
 
 
Среди мечей зазубренных,
В священных стихарях,
И в панцирях изрубленных,
И в шлемах, и в тафьях,
 
 
Всю ночь они морозную
До утренней поры
Рукою держат грозною
Кресты иль топоры.
 
 
Священное их пение
Вторит высокий храм,
Железное терпение
На диво их врагам.
 
 
Не раз они пред битвою,
Презрев ночной покой,
Смиренною молитвою
Встречали день златой;
 
 
Не раз, сверкая взорами,
Они в глубокий ров
Сбивали шестопёрами
Литовских удальцов.
 
 
Ни на день в их обители
Глас Божий не затих.
Блаженные святители
В окладах золотых
 
 
Глядят на них с любовию,
Святых ликует хор:
Они своею кровию
Литве дадут отпор!
 
 
Но, чу! Там пушка грянула,
Во тьме огонь блеснул,
Рать вражая воспрянула,
Раздался трубный гул!..
 
 
Молитесь Богу, братия!
Начнется скоро бой!
Я слышу их проклятия,
И гиканье, и вой;
 
 
Несчетными станицами
Идут они вдали —
Приляжем за бойницами,
Раздуем фитили!
 

1840-е

 
Из Индии дальной
На Русь прилетев,
Со степью печальной
Их свыкся напев;
 
 
Свободные звуки,
Журча, потекли,
И дышат разлукой
От лучшей земли.
 
 
Не знаю, оттуда ль
Их нега звучит,
Но русская удаль
В них бьет и кипит;
 
 
В них голос природы,
В них гнева язык,
В них детские годы,
В них радости крик;
 
 
Желаний в них знойный
Я вихрь узнаю
И отдых спокойный
В счастливом краю;
 
 
Бенгальские розы,
Свет южных лучей,
Степные обозы,
Полет журавлей,
 
 
И грозный шум сечи,
И шепот струи,
И тихие речи,
Маруся, твои!
 

1840-е

 
Где гнутся над омутом лозы,
Где летнее солнце печет,
Летают и пляшут стрекозы,
Веселый ведут хоровод:
 
 
«Дитя, подойди к нам поближе;
Тебя мы научим летать!
Дитя, подойди, подойди же,
Пока не проснулася мать!
 
 
Под нами трепещут былинки,
Нам так хорошо и тепло,
У нас бирюзовые спинки,
А крылышки точно стекло.
 
 
Мы песенок знаем так много,
Мы так тебя любим давно…
Смотри, какой берег отлогий,
Какое песчаное дно!»
 

1840-е

 
Шумит на дворе непогода,
А в доме давно уже спят;
К окошку, вздохнув, подхожу я:
Чуть виден чернеющий сад;
 
 
На небе так тёмно, так тёмно,
И звездочки нет ни одной,
А в доме старинном так грустно
Среди непогоды ночной!
 
 
Дождь бьет, барабаня, по крыше,
Хрустальные люстры дрожат,
За шкапом проворные мыши
В бумажных обоях шумят;
 
 
Они себе чуют раздолье:
Как скоро хозяин умрет,
Наследник покинет поместье,
Где жил его доблестный род,
 
 
И дом навсегда запустеет,
Заглохнут ступени травой…
И думать об этом так грустно
Среди непогоды ночной!
 

1840-е

 
Дождя отшумевшего капли
Тихонько по листьям текли,
Тихонько шептались деревья,
Кукушка кричала вдали.
 
 
Луна на меня из-за тучи
Смотрела, как будто в слезах,
Сидел я под кленом и думал,
И думал о прежних годах.
 
 
Не знаю, была ли в те годы
Душа непорочна моя,
Но многому б я не поверил,
Не сделал бы многого я;
 
 
Теперь же мне стали понятны
Обман, и коварство, и зло,
И многие светлые мысли
Одну за другой унесло.
 
 
Так думал о днях я минувших,
О днях, когда был я добрей,
А в листьях высокого клена
Сидел надо мной соловей,
 
 
И пел он так нежно и страстно,
Как будто хотел он сказать:
«Утешься, не сетуй напрасно,
То время вернется опять».
 

1840-е

 
Ой стоги́, стоги́,
На лугу широком,
Вас не перечесть,
Не окинуть оком!
 
 
Ой стоги́, стоги́,
В зелено́м болоте
Стоя на часах,
Что вы стережете?
 
 
«Добрый человек,
Были мы цветами,
Покосили нас
Острыми косами.
 
 
Раскидали нас
Посредине луга,
Раскидали врозь,
Дале друг от друга.
 
 
От лихих гостей
Нет нам обороны,
На главах у нас
Черные вороны.
 
 
На главах у нас,
Затмевая звезды,
Галок стая вьет
Поганые гнезда.
 
 
Ой орел, орел,
Наш отец далекий,
Опустися к нам,
Грозный, светлоокий!
 
 
Ой орел, орел,
Внемли нашим стонам!
Доле нас срамить
Не давай воронам!
 
 
Накажи скорей
Их высокомерье,
С неба в них ударь,
Чтоб летели перья,
 
 
Чтоб летели врозь,
Чтоб в степи широкой
Ветер их разнес
Далеко, далёко!»
 

1840-е

 
По гребле неровной и тряской,
Вдоль мокрых рыбачьих сетей,
Дорожная едет коляска,
Сижу я задумчиво в ней;
 
 
Сижу и смотрю я дорогой
На серый и пасмурный день,
На озера берег отлогий,
На дальний дымок деревень.
 
 
По гребле, со взглядом угрюмым,
Проходит оборванный жид;
Из озера с пеной и шумом
Вода через греблю бежит;
 
 
Там мальчик играет на дудке,
Забравшись в зеленый тростник;
В испуге взлетевшие утки
Над озером подняли крик;
 
 
Близ мельницы, старой и шаткой,
Сидят на траве мужики;
Телега с разбитой лошадкой
Лениво подвозит мешки…
 
 
Мне кажется всё так знакомо,
Хоть не был я здесь никогда,
И крыша далекого дома,
И мальчик, и лес, и вода,
 
 
И мельницы говор унылый,
И ветхое в поле гумно —
Всё это когда-то уж было,
Но мною забыто давно.
 
 
Так точно ступала лошадка,
Такие ж тащила мешки;
Такие ж у мельницы шаткой
Сидели в траве мужики;
 
 
И так же шел жид бородатый,
И так же шумела вода —
Всё это уж было когда-то,
Но только не помню, когда…
 

1840-е

 
Милый друг, тебе не спится,
       Душен комнат жар,
Неотвязчивый кружится
       Над тобой комар…
 
 
Подойди сюда к окошку,
       Всё кругом молчит,
За оградою дорожку
       Месяц серебрит;
 
 
Не скрыпят в сенях ступени,
       И в саду темно,
Чуть заметно в полутени
       Дальнее гумно.
 
 
Встань, приют тебя со мною
       Там спокойный ждет;
Сторож там, звеня доскою,
       Мимо не пройдет.
 

1840-е

 
Ты знаешь край, где всё обильем дышит,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишневых рощах тонут хутора,
Среди садов деревья гнутся долу
И до земли висит их плод тяжелый?
 
 
Шумя, тростник над озером трепещет,
И чист, и тих, и ясен свод небес,
Косарь поет, коса звенит и блещет,
Вдоль берега стоит кудрявый лес,
И к облакам, клубяся над водою,
Бежит дымок синеющей струею?
 
 
Туда, туда всем сердцем я стремлюся,
Туда, где сердцу было так легко,
Где из цветов венок плетет Маруся,
О старине поет слепой Грицко,
И парубки, кружась на пожне гладкой,
Взрывают пыль веселою присядкой.
 
 
Ты знаешь край, где нивы золотые
Испещрены лазурью васильков,
Среди степей курган времен Батыя,
Вдали стада пасущихся волов,
Обозов скрып, ковры цветущей гречи
И вы, чубы, остатки славной Сечи?
 
 
Ты знаешь край, где утром в воскресенье,
Когда росой подсолнечник блестит,
Так звонко льется жаворонка пенье,
Стада блеят, а колокол гудит,
И в Божий храм, увенчаны цветами,
Идут казачки пестрыми толпами?
 
 
Ты помнишь ночь над спящею Украйной,
Когда седой вставал с болота пар,
Одет был мир и сумраком и тайной,
Блистал над степью искрами стожар,
И мнилось нам: через туман прозрачный
Несутся вновь Палей и Сагайдачный?
 
 
Ты знаешь край, где с Русью бились ляхи,
Где столько тел лежало средь полей?
Ты знаешь край, где некогда у плахи
Мазепу клял упрямый Кочубей?
И много где пролито крови славной
В честь древних прав и веры православной?
 
 
Ты знаешь край, где Сейм печально воды
Меж берегов осиротелых льет?
Над ним дворца разрушенные своды,
Густой травой давно заросший вход?
Над дверью щит с гетма́нской булавою?
Туда, туда стремлюся я душою!
 

1840-е

 
Колокольчики мои,
       Цветики степные!
Что глядите на меня,
       Темно-голубые?
И о чем звените вы
       В день веселый мая,
Средь некошеной травы
       Головой качая?
 
 
Конь несет меня стрелой
       На поле открытом,
Он вас топчет под собой,
       Бьет своим копытом.
Колокольчики мои,
       Цветики степные,
Не кляните вы меня,
       Темно-голубые!
 
 
Я бы рад вас не топтать,
       Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
       Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
       Только пыль взметаю,
Конь несет меня лихой,
       А куда – не знаю!
 
 
Он ученым ездоком
       Не воспитан в холе,
Он с буранами знаком,
       Вырос в чистом поле,
И не блещет как огонь
       Твой чепрак узорный,
Конь мой, конь, славянский конь,
       Дикий, непокорный!
 
 
Есть нам, конь, с тобой простор!
       Мир забывши тесный,
Мы летим во весь опор
       К цели неизвестной!
Чем окончится наш бег?
       Радостью ль? кручиной?
Знать не может человек —
       Знает Бог единый!
 
 
Упаду ль на солончак
       Умирать от зною?
Или злой киргиз-кайсак,
       С бритой головою,
Молча свой натянет лук,
       Лежа под травою,
И меня догонит вдруг
       Медною стрелою?
 
 
Иль влетим мы в светлый град
       Со кремлем престольным?
Чудно улицы гудят
       Гулом колокольным,
И на площади народ,
       В шумном ожиданье,
Видит: с запада идет
       Светлое посланье.
 
 
В кунтушах и в чекменях,
       С чубами, с усами,
Гости едут на конях,
       Машут булавами,
Подбочась, за строем строй
       Чинно выступает,
Рукава их за спиной
       Ветер раздувает.
 
 
И хозяин на крыльцо
       Вышел величавый;
Его светлое лицо
       Блещет новой славой;
Всех его исполнил вид
       И любви и страха,
На челе его горит
       Шапка Мономаха.
 
 
«Хлеб да соль! И в добрый час! —
       Говорит державный, —
Долго, дети, ждал я вас
       В город православный!»
И они ему в ответ:
       «Наша кровь едина,
И в тебе мы с давних лет
       Чаем господина!»
 
 
Громче звон колоколов,
       Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
       Мед и брага льются,
Шум летит на дальний юг
       К турке и к венгерцу —
И ковшей славянских звук
       Немцам не по сердцу!
 
 
Гой вы, цветики мои,
       Цветики степные,
Что глядите на меня,
       Темно-голубые?
И о чем грустите вы
       В день веселый мая,
Средь некошеной травы
       Головой качая?
 

1840-е

 
Среди дубравы
Блестит крестами
Храм пятиглавый
С колоколами.
 
 
Их звон призывный
Через могилы
Гудит так дивно
И так уныло!
 
 
К себе он тянет
Неодолимо,
Зовет и манит
Он в край родимый,
 
 
В край благодатный,
Забытый мною, —
И, непонятной
Томим тоскою,
 
 
Молюсь и каюсь я,
И плачу снова,
И отрекаюсь я
От дела злого;
 
 
Далёко странствуя
Мечтой чудесною,
Через пространства я
Лечу небесные,
 
 
И сердце радостно
Дрожит и тает,
Пока звон благостный
Не замирает…
 

1840-е

 
Как часто ночью в тишине глубокой
Меня тревожит тот же дивный сон:
В туманной мгле стоит дворец высокий
И длинный ряд дорических колонн;
Средь диких гор от них ложатся тени,
К реке ведут широкие ступени;
 
 
И солнце там приветливо не блещет,
Порой сквозь тучи выглянет луна,
О влажный брег порой лениво плещет,
Катяся мимо, сонная волна;
И истуканов рой на плоской крыше
Стоит во тьме один другого выше.
 
 
Туда, туда неведомая сила
Вдоль по реке влечет мою ладью,
К высоким окнам взор мой пригвоздила,
Желаньем грудь наполнила мою…
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
 
 
Я жду тебя. Я жду, чтоб ты склонила
На темный дол свой животворный взгляд;
Тогда взойдет огнистое светило,
В алмазных искрах струи заблестят,
Проснется замок, позлатятся горы,
И загремят невидимые хоры.
 
 
Я жду; но тщетно грудь моя трепещет…
Лишь сквозь туман виднеется луна;
О влажный берег лишь лениво плещет,
Катяся мимо, сонная волна,
И истуканов рой на плоской крыше
Стоит во тьме один другого выше.
 

1840-е

 
          Супружества узы
В то время не знали ни я, ни жена!
          Я сеял арбузы,
И изредка их поливала она.
          Вот, знаете, эдак
Спокойно я жил.
          (И дед мой и предок
И батюшка сам ведь садовником был!)
 
 
           О горе, одначе!
Любовь нашу хитрый заметил отец!
           Я сослан на дачу
(И сам на какой я не знаю конец!).
           Но Мануфактуру
Сослали в Кронслот.
           И думали сдуру:
Туда он дороги, дурак, не найдет!
 
 
           Однако дорогу
В открытом баркасе в Кронслот я нашел!
           Туда понемногу
Я ездил и к милой садился за стол.
           Однажды играя,
Мы сели в баркас,
           Пучина морская
Имела приятное что-то для нас.
 
 
           Оставя в покое
И весла и роскошь надутых ветрил,
           Я что-то такое
С любовью старушке моей говорил.
           Она мне внимала
Любови полна,
           Но далей нас мчала
Меж тем от Кронслота морская волна.
 
 
           О дивное чудо!
(Вы сами представьте, любезный Виктор!)
           Внезапно мы груды
Цветных и прозрачных увидели гор!
           Как сани без дышла),
Так в гавань баркас
          Примчался, и вышла
Нас встретить приятная дама для глаз.
 
 
          И белую руку
Она улыбаяся мне подала.
          Я вышел без стуку,
А лодка обратно с женой поплыла!
          О Мануфактура!
Вскричал я, стеня,
          Что это за дура
Здесь хочет оставить с собою меня!
 
 
          Но дивная дама
Лаская с собою меня повела.
          В развалины храма
Вошел я и вижу, кругом у стола
          Лежат кавалеры
И тяжко храпят.
          Ужель то Венеры
Дворец? я воскликнул, подавшись назад.
 
 
          Нет, я не Киприда,
Замявшись немного, сказала она.
          Я только Армида,
И вот тебе кубок с мальвазией, на!
          Я крикнул, но дама
Сказала мне: цыц!
          Пей, дурень, и срама
Не делай в компании честных девиц!
 
 
          Представьте, пожалуй,
Мою вы позицию, милый Виктор!
                  Я с криком из залы
       Помчался, чуть-чуть не сходивши на двор!
          Схватила Армида
Меня за шинель,
          Но вмиг я из вида
Сокрылся, оставив с шинелью мамзель!
 
 
          И вплавь я пустился
Баркас и старушку свою догонять,
          Дорогой крестился,
И в долг себе ставил с натугой плевать.
          Потом уже вскоре
Настиг я баркас,
          И доброе море
К Кронслотскому брегу причалило нас!
 
 
          Потом, через сутки,
Отец, обо всем приключенье узнав,
          «Ведь это не шутки, —
Сказал он, – что лодку догнал ты, брат, вплавь!
          Я всё, братец, знаю:
Ну так уж и быть!
          Тебе позволяю
На милой жениться и вместе с ней жить!»
 

1840-е

1850-е годы

 
В жизни светской, в жизни душной
Песнопевца не узнать!
В нем личиной равнодушной
Скрыта Божия печать.
 
 
В нем таится гордый гений,
Душу в нем скрывает прах,
Дремлет буря вдохновений
В отдыхающих струнах.
 
 
Жизни ток его спокоен,
Как река среди равнин,
Меж людей он добрый воин
Или мирный гражданин.
 
 
Но порой мечтою странной
Он томится, одинок;
В час великий, в час нежданный
Пробуждается пророк.
 
 
Свет чела его коснется,
Дрожь по жилам пробежит,
Сердце чутко встрепенется —
И исчезнет прежний вид.
 
 
Ангел, Богом вдохновенный,
С ним беседовать слетел,
Он умчался дерзновенно
За вещественный предел…
 
 
Уже́, вихрями несомый,
Позабыл он здешний мир,
В облаках под голос грома
Он настроил свой псалтырь,
 
 
Мир далекий, мир незримый
Зрит его орлиный взгляд,
И от крыльев херувима
Струны мощные звучат!
 

1850

 
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
 
 
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
 

1850 или 1851

 
Пусто в покое моем. Один я сижу у камина,
Свечи давно погасил, но не могу я заснуть.
Бледные тени дрожат на стене, на ковре, на картинах,
Книги лежат на полу, письма я вижу кругом.
Книги и письма! Давно ль вас касалася ручка младая?
Серые очи давно ль вас пробегали, шутя?
 
 
Медленно катится ночь надо мной тяжелою тканью,
Грустно сидеть одному. Пусто в покое моем!
Думаю я про себя, на цветок взирая увядший:
«Утро настанет, и грусть с темною ночью пройдет!»
Ночь прокатилась, и весело солнце на окнах играет,
Утро настало, но грусть с тенью ночной не прошла!
 

15 января 1851

 
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты;
 
 
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.
 
 
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
 
 
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь;
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь,
 
 
И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя, я не знаю —
Но кажется мне, что люблю!
 

начало 1851

 
Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!
Жизнью твоею я жил, и слезами твоими я плакал;
Мысленно вместе с тобой прострадал я минувшие годы,
Всё перечувствовал вместе с тобой, и печаль и надежды,
Многое больно мне было, во многом тебя упрекнул я;
Но позабыть не хочу ни ошибок твоих, ни страданий;
Дороги мне твои слезы, и дорого каждое слово!
Бедное вижу в тебе я дитя, без отца, без опоры;
Рано познала ты горе, обман и людское злословье,
Рано под тяжестью бед твои преломилися силы!
Бедное ты деревцо, поникшее долу головкой!
Ты прислонися ко мне, деревцо, к зеленому вязу:
Ты прислонися ко мне, я стою надежно и прочно!
 

до 21 октября 1851

 
Ты не спрашивай, не распытывай,
Умом-разумом не раскидывай:
Как люблю тебя, почему люблю,
И за что люблю, и надолго ли?
Ты не спрашивай, не распытывай:
Что сестра ль ты мне, молода ль жена
Или детище ты мне малое?
 
 
И не знаю я, и не ведаю,
Как назвать тебя, как прикликати.
Много цветиков во чистом поле,
Много звезд горит по поднебесью,
А назвать-то их нет умения,
Распознать-то их нету силушки.
Полюбив тебя, я не спрашивал,
Не разгадывал, не распытывал;
Полюбив тебя, я махнул рукой,
Очертил свою буйну голову!
 

1851, 30 октября (?)

 
С ружьем за плечами один при луне
Я по полю еду на добром коне.
Я бросил поводья, я мыслю о ней,
Ступай же, мой конь, по траве веселей!
Я мыслю так тихо, так сладко, но вот
Неведомый спутник ко мне пристает,
Одет он, как я, на таком же коне,
Ружье за плечами блестит при луне.
«Ты, спутник, скажи мне, скажи мне, кто ты?
Твои мне как будто знакомы черты.
Скажи, что тебя в этот час привело?
Чему ты смеешься так горько и зло?» —
«Смеюсь я, товарищ, мечтаньям твоим,
Смеюсь, что ты будущность губишь;
Ты мыслишь, что вправду ты ею любим?
Что вправду ты сам ее любишь?
Смешно мне, смешно, что так пылко любя,
Ее ты не любишь, а любишь себя.
Опомнись! Порывы твои уж не те,
Она для тебя уж не тайна,
Случайно сошлись вы в мирской суете,
Вы в ней разойдетесь случайно.
Смеюся я горько, смеюся я зло
Тому, что вздыхаешь ты так тяжело».
Всё тихо, объято молчаньем и сном,
Исчез мой товарищ в тумане ночном,
В тяжелом раздумье, один, при луне,
Я по полю еду на добром коне…
 

конец 1851