Текст книги "Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы"

И Тукитукич, само собой старался, как мог. Все ноги сбил. Сиопские обеды многие годы насыщали его желудок, и были благом, не ценить которое он не мог!

А что о нём писали враги? А вот что!

«Этот так называемый патриот Тукитукич был на самом деле обыкновенным карьеристом, готовым ради уцелевания лизать любую власть и поддерживать любые её подлости. Явление обычное на нашей родине! Пожелаем же ему успехов в его наивном пещерном карьеризме!»

И это писатели земли Фиговой! Друзья-однополчане!

«Я современных писателей не понимаю! – говорил Тукитукич важно приятелю, дохлому скетчисту Кошкодавину, который всё отказывался завещать ему загородный дом в Мантихе, – Когда они идут по пустыне и говно потом начинают есть, мне становится про жизнь всё понятно! Это нестрпимо видеть! Ужас! И их так много!»

Было время, когда Тукитукич плюнул на приличия, вышел на улицу бороться с тоталитаризмом, развернул до ветру листок из ученической тетради и начал замшелый диссидентский благовест:

 
«Так не может продолжаться больше,
Родина любимая моя!
Жил я на Руси и жил я в Польше,
Всё равно не видел ни…
Всё равно подобно аргонавту…»
 

– Эти новоявленные аргонавты пиздили, – схватил его за фалду критик Богдыханский, который зарабатывал лживыми описаниями родного города в духе Тредиаковского и Капниста, выискивал следы Пушкина и Мандельфига, которые за версту обходили жлобовской город, – как ты понимаешь, под покровом темноты, шкуры с кожной фабрики.

– Кожно-венерической?

– Молчи, дурак! Пишешь?

– Фашистам секретов не выдаю!

– Космонафт! Да прекрати ты свои стишки читать! Бездарь! – Аргонаут! Всё читает стишки и читает! Дерьмовзбалтыватель савойский! Делом займись! Дел у нас куча! Страна в огне! Шустрик! Вон Гайдай какие фильмы снимает! Домны, фермы! Залюбуешься! Чем страна живёт? Посмотри! Страна живёт не тем! А ты что? Косишь подплохого поэта! Дармоед! Маменькин сцынок!

«Я таких знаю! Без мыла в жопу залезет! Истинно говорю! Космонавт Швальский! Пшоль!» Чухонский сорбент! Обсякни!

Я сам готов ради такого счастья нацепить себе на шею атомную бомбу и взорвать её вместе с этими друзьями. Видите, как я их уважаю, не придерёшься!»

И Тукитукич показал ему гибкую как шланг фигу. Фига была фитильного цвета и держалась недолго.

«Добряки! Коллеги нах! Говна бесплатно не ссудят! Гениальность какой-никакой не убьёшь! Пшоль, падла! Не засти!»

Это было время одновременного наступления великих свершений дикого капитализма и сифилиса. Хотя католицизм как-то не доехал до нас!

Отец его в то время работал на больших должностях в аэрокосмической корпорации «Двадцать Первый Палец». Миниатюрный прокатный стан, подаренный ему на пятидесятилетний юбилей, украсил буфет, но не настроение.

Мать была домохозяйкой или как тогда писали в паспорте – «Иждивенкой». Она обижалась, называла себя домохозяйкой, а государство упорно определяло её, как иждивенку!

– Вот сyки! – метался по лаборатории «Флаттерного Коллапса и Джамахерии» отец, – Иждивенка! Она им положила в кассу двадцать тысяч рублей, которые я заработал, а они потом украли, а они её – «Иждивенка!» Вот суки!

Тукитукичу было несвойственно употребление бранных слов, но со временем он полюбил и их.

«Товариш Чмолохов! Что же будет? Марс не за горами!»

В 14 лет он испытал разочарование в проминскуитете и гомофобии. В 15 познал первую любовь с учительницей.

Он стал лечиться и перепутал рецепты, в результате чело засунул лист алоэ в задницу, и в довершение своих бедствий проглотил клизму.

Его спасли.

Его музой была Поллюция Петровна Урамштенгль, с чьим сладострастием не могли сравниться толстожопки с Малой Артоболической улицы.

Издали похожий на Чебурашку, Тукитукич важно шёл по Прошпекту. Рэвольюции, потряхивая не первой свежести кудрями. На ногах его были всегдашние трофейныепалестинские полушлёпанцы, наверное, снятые со зверски убитого араба, а брюки были такие короткие, что едва доходили бы и до колен подростка.

Зрелище было завораживающее, но встреченные уже настолько привыкли к бедности и умопомрачению, что не обращали внимания на наряды прохожих.

«Флиппер не виноват! Это всё шобла наделала! – думал он, – Как они говорят обо мне! „Кальера его пошла в гору!“ Кальера! Негодяи! Подлые негодяи! А как же я буду, ить, жить без толерантности? Ить? Как же? Как же я буду без релевантности, чёрт подери, без слова афро-Армериканец? Неужели снова мерзкое слово негр будет на устах у всех? Не знаю! Не знаю! Может плюнуть на всё и написать славненький гипер-роман „Любовь Негра“? Пусть обо… ся от зависти!.. Им не привыкать! Сейчас времена, когда все средства хороши! Христианская культура подвергается невиданным атакам её врагов! Статья „Вопросы уцелевания христианской культуры“? А? Каково? В журнальчике „Вопросы Философии“! Но кто это напишет? Кто-то должен им ответить! Надо собраться с духом, чтобы враньё вышло высокохудожественным!»

Желание породниться с неграми мучило Тукитукича недолго.

Достаточно было того, что он вроде бы когда-то был близок с господами праотцами! Может быть его предок сто лет назад кропал Библию? Почему бы и нет! Кто против – тот за! А? А кто ценит это? А? Праотец из пустыни не хуже джазиста с пальмы! Морисей коллоквиумов не вёл! «Горящий куст на Луне»! А? Каково! Не в коня корм! И главное, сколько приспособительных механизмов выдумано ими для обмишуливания разного рода порядочных дураков, сколько схем опробовано! Фашисты проклятые! Брр-р!

– Да будет известно воинствующим прозелитам, что…

– …Их носок остался ненюхан!

– О господи! Прости неразумного! Образуй!

– Лучше ответь, философ, как ненюханный носок остаётся непризнанным! То есть ненюханым! Почему?

– Это в меру их понимания! Люди люди очень похожи на коров, они мычат, и их доит государство, и так же как коровам, им ни в чём нет спасения!

– А как? Как они мычат?

– Му-уууу!

«Кто остался? Ворман, Чёсман и Шизман. «Арчужанский Багдыр»! Трилогия «Смерть Бекаса»! «Дневник Штурмана Какашкина!» Всё отвергнуто! Всё похерено!

Не они! ОН, ОН поведёт теперь свой народ! Он!!! Шквал аплодисментов! Шквал дивертисментов! Аутшизинг!

Новоявленный Ивон Сусанин завёл тогда фараонов далеко в лес и напоил их там запасами из своего тайника! Напоил палёнкой!

ОН сам пойдёт к Народу!!! Сам! Так он решил! А его решение высечено такенным матом на фундаментальных камнях Иудеи и Бердичева!» Тукитукич подбоченился и принял позу размышляющего скунса.

«Его разум замёрз на полпути к славе!»

Но всё время кто-то рядом чихал, крякал и бил в локоть, обрушивая парящие мысли в парное говно.

«Господин Зиглер наверняка оспорил бы меня, но его не хватило на всех нас!»

«Иди! И да пребудет твоё сердце крепостью!» – сказал треснутый и не очень уверенный в себе внутренний голос.

На Тукитукиче была майка неизвестного в природе цвета и старые штанцы – шаровары. И даже походка у него была точно такая же, какая была сто лет назад у знаменитого пляжного ловеласа Ги де Мопассана в Орли. Об этом ещё Флобер говорил! Мопассан мог веслом рака поймать! Клешня с ведро!

– Преломи колени и откуси хлеб, мочиловец! – хотелось крикнуть ему вслед.

Книга Дона Инфернальеса «Ожидание Будущего»!

Пьяные одалиски шли рядом с ним, вращая цирковыми ягодицами. Ехала цирковая тележка с карликами.

«Как легко убить персонажа книги, которого почти не знаешь! Но как трудно убить его, если ты вообразит эту мифическую тень! Вот и брандмейстер Бутлигер, как убить его? Этого добродея, немного хряка с вздёрнутой к небу губой, брезгливой и страшной!»

Три фразы его конкурента Джуди Адольфова, Народного блогера Блефуску,

почерпнутые в заутрени в Интернете, оскорбили его, ибо оскорблявший Глиста, поневолюшке оскорблял и его! А тот, кто оскорблял Морисея, вообще должен был быть в преисподней.

«Бедность – неважный прикид!» – выделывался афорист Адольфов.

«Не все дороги железные!»

«Глиста мамой не пеняют!»

Как бог на Страшный Пипец!

Была ещё одна фраза Адольфова, вообще кощунственная!

«Какая Биплия без блаблабла?!»

А обо мне что сказал?

«Тукитукич! Экий вы луноликий рас… дяй!

Клоп на храмовой горе!»

Поруганная честь святого восстанавливалась с трудом.

Как это могли пропустить товарищи? Они совсем свихнулись!» Этот предатель теперь осмеливался трогать лютые фундафараональные каменюги! – плавно подумалатыквообразная Тукитукичева голова, – Но бог не херь, хулы не боится!

Что фразы? Впервые в его мозгу рождалась большая, сильная поэма весьма мутного содержания! Было и название, победительное, но, к сожалению длинноватое: «Седьмой фаллос Саула»!

«Всё! Антисамиты! Твари! Всё! Теперь – пипец вам всем!» – решил Тукитукич на волне эйфории, – Что вы знаете? В афганской провинции Гельминт… тоже наши были!!! Всё! Грязь! В стороны! Я иду!!!»

Если у приснопамятного Иисуса по мнению многих самым великим желанием было желание прощать, то Тукитукичу хотелось мстить!

Естественно седьмой фаллос Саула долбил в одну точку – и точка эта была ясной, как перец – ануреи и их роль в мировом процессе! Вся логика Тукитукичевой эрзац-философии, поплутав в словесном поносе, рано или поздно выруливала на столбовую дорогу демонизма! Названия у поэмы пока не было, но оно должно было быть обычным для союзов творческих работников, что-то типа «Лоза мечты склонилась низко над ручьём детства!» Тукитукич знал, что выдуманное им название – гениальное до безумия, и планировал, как будет отражать атаки зловонных завистников Пантелеймона Печкина и Антея Крысина, гнусных записных критиканов, дегтярщиков поэзии и говноедовискусств, которые почти наверняка будут склонять его назвать новую книгу как-нибудь попроще – «Подорожником Травой» или «Золотой Овсяницей». Хык тфу!

А какие разговоры приходилось вести с этими писателями!

– Ты имел дело с Мураками?

– Мудаками?

– С Му! Ра! Ка! Ми!

– Иметь дело с Мураками?..

– Да, с мудаками непросто! Заклюют!

– Мураками, говорю…

– Ты по себе судишь?

– По тебе!

– И кто же я?

– Вечно блеющий тип! Вечно загнанный работой! Вечно затравленный женой! С вечной соплёй в ноздре, причём непонятно в какой! Вечный должник! Вечные обидки! Вечный ж.. наконец! Вот кто вы! Достаточно?

«Мой элитный ум вам не засрать овсянкой! Дудки!» – ответил он им, – Вот и Фряпкин стал выпускать тоненькие книжечки и каждый раз устраивает так называемые встречи с читателями! Смех! Туда ходит уборщица Дуся и два прыщеватых юнца, ошибшихся местом, где следует искать девок! И как молодец обставляет свои презентации! Дуся важным голосом говорит вводное слово, типа, ля-ля, фа-фа, какой Фряпкин несусветный талантище и как он детей радует своими сказками! Потом обсуждение, где прыщавые юнцы, даже не итавшие его чтиво, начинают прохвальбу! Молодец!

«Эти шестидесятники любой праздник жизни обосрут! Если нам суждено погибнуть, то мы должны сделать так, чтобы за нами в ад покатился весь мир! Иначе, зачем всё это? Я им не чета! Я в союз – не стремлюс!» Хорошо! Хорошо сказал! Где кондуит?

И Тукитукич принялся шарить по драным карманам.

Так как бумаги не было, писать пришлось на продранной коленке, которая приобрела от этого праздничный вид.

А потом и листок нашёлся – неоплаченная квитанция за газ.

Праправнук Архимеда грязным ногтем разметил на листке местонахождение основных сил противника…

«Эти проходимцы погребли столько моих великих замыслов, что вселенная должна растереть их в порошок! «Похитителя Спермы», моего нерождённого романа, с которым планировался поход на молодёжь и её кошельки, отверг критик Манков, губитель вдохновения, объянив, сколь чужды духу современности сексуальные демарши. Потом к нему присоединился прощелыга Обезьянов. Вдвоём они прокричали уши Тукитукича и убедили его спрятаться под лопухом подорожника, а не лезть в пучину секса.

«Доброе Привидение в Шпессарте!» Нет, не то!

Вот тебе и Доброе привидение в Шпессарте!

«Напичужились, нахиблонились, веру правую парафинили и подставил он караван-плечо, караван-плечо с свечкой тающей! С свечкой тающей, преклонённою! Тут подходит князь Торгунчак-Андрей, Торгунчак-Андрей…» Ге! Родная Фиглемуглия моя!!!

Я долгие годы сочинял книгу – прививку молодёжи нах от растущего фасизма, всю голову в неё вложил, столько афоризмов вычудил, что самому страшно!

А что Приреченский учудил? Прямо в морду сказал мне, жирняк:

– Ладно, Самойлыч! «Твайн Кампф» мне надоел! Лажа! Пойду, полежу на диване, почитаю «Майн»! Держаться первоисточников – первая заповедь святого!

Вот какие у них теперь первоисточники! Пиплию уже подвергают насмешечкам! Писатели! Подлым, меленьким насмешечкам! Гаденьким мазюлькам! Мир перевернулся! Это было в то золотое время, когда перзиден пошёл в народ с рулеткой, чтобы измерить оставшиеся после великого пожара посевы… А в Колобродьевку из Бермудского Треугольника завезли картошку в мешках, чтобы показать великий урожай!

Пером по веленевой бумаге возить – для этого особого ума не надо! Вон сколько рифмачей вокруг бродит – страшно представить! Научи дебилов употреблять слово «амбивалентность», они и рай обгадят и бетон прогрызут!

«Я вам, суки, ещё вскормлю луговую овсянку!» – подумалось ему сквозь скрежетанье собственных зубов, – Я вам, если чего, вспомню ваши вирши:

 
Я не буду скитаться по свету,
Я не буду дрочить задарма!
Что же делать большому поэту,
У которого столько ума?
Столько ума может быть только у идиота!»
 

«Родина требовала настоящего патриотического творчества, демократического палева, а они скисшим дрочивом разбавляться решили! И наш союз вместо того, чтобы разобраться с их мелкобуржуаз-ным дрочивом, предо-ставил этим подлым белогвардейцам крышу и приют!»

И Тукитукич представил, как он входит на облупленгое крыльцо «Союза Писателей» в космическом гермошлеме и высоких чёрных сапогах, с Калашом в руках, ногой отпирает двери, и врывается в бывший купеческий салон, приспособленный под писательскую шарагу.

– Я к ним как человек пришёл, а они тут карму отрабатывают! – строго говорит он двум типам на диване, – Делапуты!

И начинает шмолят, так что только кишки на люстру!

Всё летит в тартары, ошмётки летят, кругом крики, вопли, шум!

– А, товариш Пидманутый? Вы? Пирожки с капустой принесли? – это исподтишка юморит из другой комнаты председатель домоуправства, юморист.

– Я вам смерть принёс! – сказал худой небритый и чрезвычайно злой Тукитукич и бросил гранату в киот. И продолжает неистово шмолять во все стороны из Калаша!

Сзади него так ахнуло, что инфанта стала заикой! И эти карлики расползлись!

Видение съёжилось и исчезло. А сверху налетели лёгкие переливчатые ангелы, кто их знает, какого они пола!

И сказал нежный ангел Тукитукичу прямо в ухо, раздирая его:

– Скажи мне, ё… Туки, вот ты писаешь в умывальник, а скажи мне, ты пьёшь из унитаза?

– Я бы пил, но у меня сейчас его нет!

– Кого у тебя уже нет? Папы?

– Ну… Унитаза, разумеется!

И отлетел ангел незнаемый, не добившись своего! Не знал он, не понял, почему терпят на земле Тукитукичей, а не повесили всех на первой попаввшейся на глаза сосне? Потому что народ тут слишком добрый?

Кто они были? Как их звали?

Волосняков и Короедов. Тут какие-то без имён! Аперданут Носатов. Ничего себе! Фиро Набросович. Сифилитик Лялин. С ними мне трудно строить коммунизм! С ними вместе сочинять басни!

Как много людей в этом союзе! Сколь много тут писателей! Правдоломов, Жлобожлобов, Спирохетов, Жущеня. А вам о чём-то говорят эти фамилии?

 
Длинная злая дорога,
Вдоль по кусткам ходоки!
Видел я как-то Ван Гога
Голого у реки.
 

«Этот мальчик, которого она почитала несусветным талантом, на самом деле был просто ушлым маленьким мальчиком с хищными привычками. Я предрекал ему судьбу ресторанного музыканта, но думаю, что планка ресторанного музыканта для него была слишком высока.

«Я ему говорю – арабы, арабы! А он мне и говорит: «Если уж мне суждено стать писателем, и быть награждённым кем-либо премиями и наградами, то я скорее приму награду из рук Бен-Ладена, чем из лап этих кремлёвских взяточников» Так и сказал!

Да это какой-то горделивец! На нём ходоки не пахали случайно?

Незадолго до моего отъезда я его увидел, это был подросток со здоровенной головой и осатанелым взглядом. И шёл раздоланной походкой, как будто на корабле пирата Флинта сорок сороков дербанил! Я его едва узнал!

Одна гоп-компания, творческие импотенты, поедатели литературной «Виагры»!

 
Раз Гурий Иваныч Синичкин
Скакал на крутом бережке
И старые, мудрые птички
Готовили песни во тьме.
 

Ну что это такое?

Рэбит Поеблуев Или Поблядуев, я всё время забываю, как его называют! Какая-то знатная шахтёрская заумь! Это мы его так звали, а на самом деле у него была нормальная крестьянская фамилия-Хэм Рукоблудов. Как помню! Из народа! Вспомнил, вот как его на самом деле звали – Рукоблудов! Потом, когда он вырос и сделал валенную кальеру, он стал значит генерал Рукоблудов! Или Поблядуев? Звучит, по-моему! Зачем ему писать книжки? Я с этим с трудом могу разбираться, кого как зовут, вы меня не тормошите, в конце концов, какая разница, кого как зовут! Хрен редьки не толще! Лишь бы звучало прилично, а не по кабацки!

Так ему хотелось, чтобы родина хоронила его на свои кровные, что он зажал рот и не испустил из него не звука! Пусть, думает, делают, что хотят! Я всё равно не вижу!

Но как хороша, меж тем, моя новая маленькая поэма, символ моей неугасающей юности и моего неминуемого возрождения!

 
…Тебя твои деянья не прославят!
Вокруг, как встарь, одни бастарды правят!
Людям мало их досуга!
Люди смотрят друг на друга,
Люди судят и рядят,
И тебя спихнуть хотят!
Ты не гнись, как встарь, дугой,
Ладный, складный, дорогой
Побогаче справь наряд!
Пусть завистники сопят!
Пусть завистники свистят!
Пусть не ведают покоя,
Мечут стрелы там и тут,
Провидение с тобою!
Мечут стрелы там и тут —
Никуда не попадут!
Если твой наряд дыряв,
Сбрось чрез голову стремглав!
И держись другой рукой
За чужой кошель тугой!
Пусть враги заходят справа,
Выступай как в поле пава,
Если слева, твёрже шаг,
Твой камзол для них, как флаг!
Чтобы средь толпы угрюмой
Человеку уцелеть,
Надо быть хитрее пумы,
И сильнее, чем медведь!
Иногда в века иные,
Модно голову склонять,
Что главу над гордой выей
Попусту не потерять!
В век беспутного изгоя,
Зацепив за сук пальто,
Надо выдумать такое,
Что не выдумал никто!
Никогда ты не забудь —
Если слаб, то сильным будь!
И в ответ на грешный суд,
Дерзким стань, как Робин Гуд!
 

Это был фармацевтический шок! Вся реабилитация пошла насмарку! Горб рос не по дням, а по часам, сыпь на разных частях тела разрасталась и множилась, высыпания не мог сосчитать даже главный счетовод Пшишбраздебельпешского лесничества Фирек Вотруба. Короче, здоровьем надо было заниматься, дело было плохо!

Вскроем череп Тукитукича и проследим за причудливым ходом мысли этого человека!

«Они мне говорили, говорили, что всё у них в шоколаде, но я-то знал, что там собираются не сливки общества, а самый настоящий дерьмовый отстой, на котором пробы негде поставить! Если кто убедит меня в обратном, я тому на свои деньги памятник отолью из бронзы и поставлю на его могиле!

Потом я увидел мою первую учительницу около пункта сдачи стеклянной тары, где всегда стояла серая, не очень чистая очередь граждан, срочно сдающих государству свои бутылки. У неё был почти безумный вид, это был совсем другой человек, чем я видел её в школе. Тогда она была зрелая, активная и очень сильная женщина! А теперь она как будто треснула! От неё идёт дух увядания и скорой смерти! Сколько лет прошло? Лет тридцать! Кажется, я уже потихоньку начинаю понимать, что такое время в жизни человека и это знание всё меньше утешает меня! Это когда вокруг тебя ничего не остаётся, кроме мёртвых воспоминаний! Абсолютное знание убеждает меня! Я верю в торжество науки! Кошка, брошенная талантливой рукой в самое жерло андронного коллайдера, отдаёт свою жизнь за дело науки и общечеловечечкого прогресса! Вот в чём штука!

Мне понравился мой утренний разговор с малоталантливым литератором Атолловым. Он считает себя гением, но какие есть основания соглашаться с такими скоропалительными выводами? Да, он написал «Гимн Приапу», но эта вещь странная, болезненная по своей философии, несовершенная по форме, а откровенный сексизм, которых просто хлещет в ней через край, делает её во многом сугубо маргинальной! К этому ли следует стремиться гражданину и поэту? Атоллов вот уже много лет как глистхочет пролезть в Союз Пейсателей, готов виться около ног стареющего Шапиро, как змей, и хоть совершенно бездарен, предпринимает к тому большие усилия! Купит тому пару бутылок водки – и адью! Тогда будем слушть его стишки, как Глистос слушал стишки преторианцев с креста! Надо видеть, как он, подобно маленькому мальчику без пропусков посещает поэтические секции, пердит в нос дамам, только это и умеет, толкает то и дело в бок Бисмарка Цукеева, активничает, сопит, как слон, как свинья, доносит на Подтыкаева, лебезит перед Чугундеровым, которому едва ли не всё по фигу, и рубит там руками, рубит и рубит, рубит и рубит, громогласно изрекая пошлые банальности! И рифма какая ужасная у него! «Когда» – «Урга». В гробу можно перевернуться от такой рифмы! Смешно! Как ему не стыдно? Взрослый человек! Право, не смешно уж! А я меж тем ни о чём Шапиро не прошу, и не являюсь членом никаких союзов! Поди они все пропадом, эти союзы! Я свободный художник! Вольный стрелок сигарет! А Атоллов, рабская душонка, только скрывает свои карьеристские наклонности под маской поэта-идеалиста! Какой он идеалист! Склочник он, а не идеалист!

Я как-то припёр его к стенке и спросил его:

– Атолов! А вы читали новый прогрессивный роман Бутера Глюкина «Роза и Приап»? Читали?

– Разумеется, читал! – нерешительно ответил тогда Атолов, хоть глаза его лгали, потому что тут он точно солгал. Ничего он не читал уже месяца два и не собирался читать, – Мне удивителен ваш вопрос, Морисей Лазаревич, вы же сами знаете, как нам без Бутера? Нам без Бутера никак! Я бы часами читал его вслух! Вслух такие шедевры надо читать каждый день! В военных частях и дальних гарнизонах! В больницах, лепрозориях и хосписах – умирающим старухам и только что народившимся младенцам! Только так следует бороться с мрачной пустотой существования! А вы, Моисей Лазаревич, читали «Приключения Маньки Свечкиной»?

– И я читал! – ответил Моисей Лазаревич, на секунду ожив и двигая кадыком.

«Если будут в долг просить верёвку – дать им! Пусть вешаются!»