Текст книги "Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы"

Глава 16
Снова выполз Тукитукич

У Тукитукича, верного борца с фасизмом и Аль-Кайдой, и одновременно – славного сына и поборника махрового демонизма, как оказалось, случился сегодня невероятный творческий подъём. Можно сказать – взлёт. Хотя я надеялся, что такого можно будет избежать, это случилось! Он осудил недавно появившиеся в Интернете националистические статейки: «Автоматическая писанина и шустрые кромовские каверзы» и «Шустрые Анарейские Олигархи и Краснай Партизанскый Петушок»! Он сумел доказать заказной характер статеек, вычислил зашитых авторов и знал точно, что посему они бездарны. Знание, столь шустро распиханное по полочкам, пока принадлежало ему одному, но должно было распространиться на всех!

В результате зубодробительного потного вдохновения, продолжавшегося без малого пять часов и три минуты, у него вдруг выродилось второе гениальное стихотворение, чем он никогда раньше не грешил, изобретая всё больше высосанные изо всех пальцев пословицы и поговорки – обычное занятие одесских халтуррегеров во все времена. Стихотворение называлось «Негритосик» и было посвящено модной теме толерантности и смирения. И звучало приблизительно так:

 
«Негритосик»
 
 
Дорогой ты мой негритосик!
Скучно на свете жить,
Всюду натягивать тросик,
На старом мешке ворожить!
У меня фортуна в осадке,
Опал её длинный хвост,
И теперь, отправляясь на блядки,
Тихо бреду на погост!
Дорогой ты мой негритосик!
Вид у тебя такой,
Как будто хочешь вопросик
Задать на Седьмице Святой!
Что смотришь, ширяя глазёнкой,
Где ты его откопал?
Маленький, чёрный и звонкый,
Есть у тебя запал!
Знаю я, ты очень учёный,
Как все Африки мудрой сыны,
Ты такой же как я, только чёрный,
Я такой же, но бел, ебланы!
Дорогой ты мой негритосик!
Скучно на свете жить,
Всюду натягивать тросик,
На старом мешке ворожить!
 

Глава 17
Сон в руку

Мне как-то приснился сон. Вернее – сразу несколько снов! До сих пор не знаю, был ли он вещий, или так, чепуха какая-ито приснилась! Сон про пальто. Сюжет был такой. Если память не изменит!

В общем, так! Якобы! Где это было и когда, не спрашивайте, не отвечу! В начале был привокзальный ресторан, в котором как в проходном дворе тасовались вечные незнакомцы. «Мандолиновый Рай».

К столу, за которым я сидел, беспрерывно подбегали гарсоны с испуганными глазами. В этих шустрых типах я мигом узнал Соломона, Морисея и Авраама. Они заскивали и шепелявили, поэтому понять их было практически невозможно. Они как будто специально мешали другим подойти ко мне, двоим типам в котелках. А те рвались, как присягнувшие. Это были протестанты. Почему-то я их идентифицировал, как протестантов, хотя ничего, кроме бритых голов и красных носов об этом не говорило. А потом протестанты прогнали первую троицу шепелявых мужей и обступили меня.

– Где этот незаконнорожденный глашатай истины? – спрашивает первый.

– Сейчас на вагонетке в штольню подались! У Авраама в роду было столько бастардов, что после его смерти царство распалось! – говорит другой. И таким голосом, что не оспоришь, чувствуется – знает человек! Какой грубый, сырой голос у человека!

«Хорошо, – думаю, – пребывать в обществе знающих людей, а не этих шпындявок!»

А сам вижу, что-то не так! И всё кругом какое-то треугольное. И морды, как в мультипликации студии «Пилот». Смотреть интересно, а жить так не хочется!

– Идёмьте с нами! – говорит безногий, безухий и безносый не то патриарх, не то пират. Присмотрелся я к пирату, мать честная, а это Бранглийская королева!

Вид у неё был такой, как будто она только что дала в «Дейли Миррор» объявление: «Куплю подержанное пианино «Мюльбах». Шляпка, сожранная молью до основания, чулки.

– Красотка Кверунуж. Я думаю, что если б немцы успели сделать атомную бомбу и нанесли бы удар по Лондону, мир сейчас был бы иным! Правильным!

– Да, английская королева стала бы жить в подземелье, а Чечилль спился и топил бы горе в кабаке в Вестсайде.

– Лорд Краун! Даунпоцер её королевского Величества! Маргинал-советник Вируленда!

– Ввести королеву!

В зал приволокли под руки Озобоченного Зайца, Алису, Безумного Шляпника и Двидалди, трясшего мелочью в кулаке!

– Ввести Королеву! – взвизгнул опять плоский тамбур-майор и саданул палкой в люстру.

В окно полетели Твидалда и пара гвардейцев. Все, кто в Бранглии умел летать!

А королевы всё не было! А как она могла быть, когда она пиратом притворялась? А зачем? Большая политика или великие бабки? Что тут? Большая политика или великие бабки?

– Ввести королеву!

– Где она? Отвечать! Рыжая Бенц!

– В Голливуд не всех зовут! Не всякий сосед в жилу! – сказал пират, – Дивертисмент отменяю из-за отсутствия бенефициантов!! Все к гильотине! Кролика на плаху!

Это был какой-то проходной двор! Как королева терпела такое?

А эти двое кто такие, маленький худышка и длинный обормот? Бегемот какой-то!

Блудное Дитя Голливуда!

– Проситель Петров! Не надо жалобно блеять подобно Глистианскому барану в Суккот! Возьмите родину за вымя! Вы же мужчина! А она любит жестокие ласки! Воткните ей! Вы же принесли присягу!

– Я мужчина, но я не дурак! Посмотри, как он агрессивен! Как бы нам не надавали п..дюлей при такой папской аудиенции?

– Господа ухари! Я буду гарантом вашей безопасности! – усмехнулся во вновь обретённые усы длинный, которого звали Ральф, – но, хоть вы и не заслужили, на бога надеясь, на забывайте плошать сами!

– Это мы знаем! Сначала глистинский бред, потом марксистский ужас, а потом – ядовитая толерантность на тарелочке с золотой каёмочкой! В чём амбивалентный смысл происходящего? Товариши славяне! Терпите мол, теперь всё, раз такое два раза вытерпели!

– Святые ходят маршем!

– Чо он сказал? – повернулся ко мне тот, который был Бак, – Что он там говорит? Я не понимаю! Я не понимаю таких слов! Это что, гротеск? Гротеск? Он, что, смеётся над нами? Я его уважаю, как человека и гражданина, пол в землянке мою, когда меня просят, спокойной ночи всегда говорю, как какой-нибудь опущенный бард из Грушина, но нельзя же так насмехаться! Нельзя же так попирать дружбу! Это же сатира, мать вашу! Гротеск! Долбанные вы кухонники!

Я пожал плечами. Если жираф будет думать так долго, земле не устоять!

– Итак, господа, – продолжил Ральф монотонным голосом, как кастрированный муэдзин в штольне, – как говорил один мудрый дервиш в Бердичевском народном медресе, перебирая чётки: «Кто время не бережёт, тому глаз на жопу!» Нам не остаётся иного выхода, кроме как признать полную правоту вышесказанного и присоединиться всеми нижеподписавшимися к движению «Наша Параша»!

Изоляция разбушевавшегося, зарвавшегося аристократа Петра ээ, как его, возлагается на Фрича! Субъект становится всё более опасен для сообщества и весталок! Приступить к выносу тела провинившегося спартанца!

– А теперь, – крикнула пиратская королева, высвываясь в окно, всем искать рукопись!

Рукопись, найденная в сортире жэка, вызвала противоречивую реакцию у ко всему привычных фемин. Ж… ми закрытый просвет снова отворился только при появлении начальницы Авдотьи Никитичны Праховой.

– Сломать дверь!

Женщина хотела сломать дверь.

– Зачем?

– Чтобы убить свою мать и завладеть 20 долларами, которые та держала в чулке.

– А зачем она держала 20 доралов в чулке?

– Потому что ей хотелось сохранить их, хотелось, чтобы они достались её дочери, когда она захочет выйти замуж и за ней надо будет её подушки волочить! А на 20 долларов можно купить много бутылок вина!

– Выносить что ли?

– Ладно, выносить!

– И что дальше!

Таксодермист Путилов, доцент Бубликов. Государственный охальник Боев прислушивались к разговору лесных интеллигентов, пытась уяснить, какую пользу можно извлечь из этой информации.

Не успел я глазом моргнуть, как какая-то сила перенесла нас в трюм подводной лодки. То, что это трю подводной лодки я понял по тому, что в иллюминаторах всё время проплывали рыбы и мелькали свиные морды водолазов и их плавники. И межде прочим подводная лодка была немецкая, потому то была сделана вся в форме сватики!

Там я заключил договор со шведскими пртестантами, один другого хлеще, Пат и Паташон, что буду якобы вести у них в церкви математику. В церкви – математику! Мы ещё о чём-то с ними спорили! Обсмеёшься! И вот, когда я, как король на именинах, прибываю в Швецию на морском лайнере и жду положенного оркестра и пайка, то нахожу туцерковь, в которой вроде бы мне предстоит читать лекцию. По математике, в которой я ни в зуб ногой! Я бы о Евхаристии лучше бы им сказал, сосункам этим, чем о математитике! Церковь ничего особенного – низенькая, плюгавая, вся из пластмассового сайдинга и кастрюльного серебра! Сама скромность на выданье! Не церковь, а невеста! На потолке были изображены дилетантские ангелы с лицами персональных пенcиoнеров, а в центре этого роя примастился рыжий святой с всклокочен-ным красным коком.

Офигеть! Надо же было так повезти!

Само собой разумеется, как всё у этих свеев, церковь была аккуратная! Это просто …еть можно, какая аккуратная! И тут смотрю, что-то происходит на планете! Из церкви, как заведённые выходят какие-то одинаково одетые люди в чёрных мешках и в белых пингвиньих манишках, и пристально смотрят на меня. Они посмотрели на мою одежду, ия по глазам вижу, что она их, в общем-то, не сильно вдохновила. Это у меня бывает! Не привыкли они к смазным сапогам, красной поддёвке и потёртому фибровому чемодану на спине. Не соответствует это ихнему представлению о неземной красоте. Они сразу стали креститься и чихать. А потом один протестант на ломаном языке дон Эсперанца и говорит: «У нас тьют бивайт доволн холодн! В шкафъ висьитъ пальтос. Онъи сявсэм нови. И пока ви не приобретьёте собственни пальтоз, ми даём вам свой! Вот он! Помьерьте!

Слово идеально слышалось как «идальго», и из рамы вылезал полинялый Дон Кихот с царапиной на шее.

И створки иконостаса, как шкаф на петлях раскрывает. И тут я вижу, сами собой раскрылись створки зеркального шкафа, и пальто само собой налезло мне на плечи, как живое, и я увидел себя в этом новом пальто. Мне было почему-то противно в нём. Так противно, что не передать словами. Так противно, что я заорал и проснулся! Проснулся – кругом Блефуску, моя родина. … твою мать! А сами знаете, Родина и глисту мила!

Слава богу! А Швеции нет и в помине.

Так я проснулся. Последнее время я и засыпаю через снотворные и просыпаюсь через жопу!

«Слюнявчики для китаезов!» – значилось на стене, а из высоких глубин доносился в положенное время гимн моей великобабловой страны,

Гимн государства Блефуску. Или точнее Блефуску, так это называлось тогда, когда наш великий гимнопис сочинял эти поразительные по своей красоте тексты. А потом, когда это стало называться Государством Лябогугой, то денег на переделку гимна уже не было, и всё решили оставить так, как есть! Кому этот Блефуску мешает?

 
«Живи, Блефуску!»
 
 
Гип! Блефускуия милая!
Наша держава великая!
Чудная, ох, луноликая!
Светлого бога страна!
Добрая, духом весёлая,
Светлая, с реками, с сёлами
Ты всему миру видна!
 
 
Здравствуй, Фигнеленд!
Здесь всякому – абсент!
Матери – крынка!
Человек – не песчинка!
Мы не блабла!
Любим мы тебя!
Говорим, любя:
«Фигнелен наш! Родина моя!»
 
 
Жизнь будет точно достойная!
Родина люда привольного,
Всем и повсюду довольного,
Где воздаётся как встарь,
Чистой надеждой живущая,
Ленточки, вервия рвущая,
А впереди – государь!
 
 
Здравствуй, ФигНЕЛЕНД!
Всякому – абсент!
Матери – крынка!
Человек – не песчинка!
Мы не блабла!
Любим мы тебя!
Говорим тебе любя:
«Фигнелен наш! Родина моя!»
 
 
Здравствуйте, мирные жители,
Бомжи, священнослужители,
Киллеры и родители,
Всем вам великий привет!
Наше единство прекрасное,
Доброе, чистое, ясное —
Лучшего небло и нет!
 
 
Здравствуй, Фигнелен!
Всякому – абсент!
Матери – крынка!
Человек – не песчинка!
Любим мы тебя!
Говорим, любя:
«Фигнелен наш! Родина моя!»
 
 
Честная, миру известная,
Гордая, мелкопоместная,
Милая, дивно-прелестная,
Родина лыка, пера,
Этому царству священному,
Чистому, о, несомненному
Скажем гип-гип мы ура!
 

А не проснулся бы, у меня было бы пальто! И Швеция впридачу!

А то вот слушаю это!

Фиглия-Миглия! Вот тебе и Фиглия!

Я тогда заснул снова, да только опять наверно не так лёг, потому что сны продолжились.

Я увидел странный сон, будто в чужой квартире стою у окна, а между рамами, как в воде, в воздухе плавают золотые рыбки. Я стал спрашивать, как это может быть, чтобы рыбки плавно плавали в воздухе, и тихий голос убедил его, что такое возможно, дело в новой особой нано-технологии, какой до сих пор нигде не было. Рыбок, конечно, можно пожалеть, потому что за это они заплатят более короткой жизнью, а так всё нормально, ничего удивительного. Рыбки скользили по воздуху лениво, не чувствуя ни кислородного голодания, ни смутного беспокойства. Когда я почему-то спросил в никуда, как у них дело с наркотиками, кто-то невидимый тоже сразу успокоил, всё нормально! И я ещё раз удивился их жизни. Потом я оставил своего друга и перешёл в огромный туалет, отделённый от другой квартиры стеклянной стеной. Тут был унитаз, похожий на вход в пещеру, только поставленный так, что пользоваться им было ну совершенно невозможно. Во-первых, низко. Во-вторых, весь он был забит тряпками, куклами и ещё невесть чем.

Странный был сон! Какие тут нанотехнологии? Провидение воткнёт в их тонкие нанотехнологии свой толстый член! Но вижу, деньги шуровать будут, как ткачи в «Голом короле»! Станки дымятся, жульё снуёт! Вжик-вжик! Чего делаете, ребята? Да так, нанотехнологии …ярим направо и налево! Товариш! Не загораживайте свет! И так дышать темно! И как? Скоро увидите! Заполоним всё солониной! А-а!

«Этот унитаз сделан специально для сына хозяина!» – почему-то решил про себя я. Потом я смешался и я увидел себя со стороны перегибающимся через парапет, чтобы увидеть какую-то круглолицую девушку, которая также задирала голову, глядя в небо, а потом зачем-то вытянул её наверх и повёл в чужую квартиру, мимо унитаза, который стоял прямо посреди прихожей, а за мной бежал лысый хозяин мини-поэт с всклокоченнной шевелюрой за ушами, и с пеной у рта кричал, что если жена увидит, чем я тут занимаюсь, то, мол, всем вам, таким и сяким будет совсем плохо.

Почему-то я сказал ему вполоборота:

– У Римлян было главное!

– Что главное?

– У Римлян был главный деликатес!

– И какой же?

– Жареные мыши! – сказал я и вдохнул носом целую волну горячего мышиного пара, шедшую из чугунной мышатницы.

– Тогда мы все тут Римляне! – сказал голос.

– Нет! – сказал ему я, – Я не Римлянин! Я ем только собак!

А потом я проснулся, испил норвежского сусла из рукомойника и вперился в белый оконный переплёт, на котором висел какой-то прибитый к нему…

Глава 18
Грядущее величие «Ярсогумбы»

Когда у кого-то случается что-то такое, о чём можно посожалеть, и нужно принимать решения, впереди всегда идёт герой! А позади плетутся обычные люди, которым всё по фигу. Я задавался вопросом, а что располагается посреди этой разношёрстной компании, кто в середине, господа? Середнячок кто?

И не нашёл ответа, потому что молчит середнячок, затаился в своём доломяном зипуне, не делится своими мыслями. Не хочется видать ему, понукаемому царями или большевиками, ученому-переученному патриотиками и патриотишками, подниматься в атаку на врага, не хочется класть голову за родину. Или вернее говоря, очень хочется, но не слишком! Тем более знает он всеми фибрами, что вот упади он тут же, сражённый сорока пулями, и сам изрешети он при этом сорок врагов, его родина, его миленькая, заботливенькая, славненькая, шустренькая родина и ухом ради него не поведёт, и всё, что сделает для него – так это пошлёт его неутешной вдове маленький клочок бумаги с извещением, каким героем был её бедный муженёк перед тем, как его ради невесть чего лишили жизни! Как он пронзённый штыком или семью пулями, доволок этот рельс на командный пункт, как он заткнул в подводной лодке пролом головой или на сгоревшем грузовике протаранил «Юнкерс». Знает он, что мать погибшего героя после получит пять рублей пенсии – на, старушка, ничо для тя не жа, спасибо за сынка, матка, не отказывай себе ни в чём! Знает он, что его дети, всю жизнь потом горбатившиеся на всяких противных, плохооборудованных рудниках и производствах, скопившие денег на старость и гроб свой, в один прекрасный момент будут лишены всего, без всяких объяснений, без всяких законов и те, кто это сделал, будут только кивать друг на друга, а потом и вовсе забудут об этом! Знает он, что все слова, какие они произносят якобы о таких, как он, на самом деле, именем народа, царя, батюшки или даже бога и небес – всего лишь пустые, никчёмные слова, ничего не значащие, и никто его никогда не вспомнит. Поэтому, любезный читатель, совет дилетанта тебе, одного из тех, кто много раз страдал от их неуёмной азиатской подлости, совет тебе мой – когда ты на большой дороге или в тёмном лесу, в дыре какой-нибудь замшелой, в тундре или ещё где встретишь свою милую, прекрасную родину, твой Республика Блефуску, родину, о которой столько хорошего ты слышал из газет, ради бога, не слушайся никого, плюнь на газеты эти, на сирен, какие в них воют, и беги прочь, беги от такой родины во все лопатки, беги, пока не смекнула, беги, а то догонит ведь, потребует жизнь на плаху-с!

Я тогда поделился с Фричем своими мыслями, и он сказал:

– Хотя в городе остановились все основные производства и заводы, «Ярсогумба» продолжает упорно трудиться! Ты слышишь её дыхание? Кроме солнца и «Ярсогумбы» тут никто не работает! Знаешь, я вот что скажу!

И тут я понёс всякую ксенофобскую чушь, какая меня волнует, про несправедливость и позор!

«…Они разделили людей на ограбленных и грабителей, на обитателей столицы и простолюдинов, и сделали несправедливость основой своей политики! Я их политику такого рода ненавижу и презираю! Что поделать, когди те, кто называет себя людьми, выбирают такие формы политики, всё извращается и таким как я честнягам всё приходится ненавидеть! То есть я открытый и полный их враг!..»

– Но это противоречит принципам уцелевания!

– Есть времена, когда на уцелевание следует закрыть глаза!

– Ты говоришь так потому, что сам уцелел! А в тридцатые годы ты бы точно помалкивал!

– Говорю! Я много чего говорю! И вообще сейчас не тридцатые годы!

– Сейчас годы двадцатые!

– Только век другой!

– А так всё одно и тоже!

– И мы ведь на самом деле не знаем, что происходит вокруг нас! Никто не знает! Это самый большой секрет государства! А потом анастезия развлечений! Все эти щой, дома, окна, брачные телеагентства, Вся эта херня несусветная, которую нам вешают на уши, ты что думаешь, она не оглупляет человека? ОН у нас и так был наивен и глуповат, как пробка, а тут его ещё этим стали опылять – видишь, что выходит? Вот бродим мы, всеми гонимые, никому не нужные, голодные, грязные, миллионов пять по стране таких, как я бродит, и каждый год примерно треть погибает – от полутора до двух миллионов человек в год! А там, вдали от нас по телевизору нам рассказывают сказки про хилокос, геноцид в Африке, про всё, что там, где-то когда-то вроде бы происходило! А как они нас, как нас обманывают, грабят и убивают, даже никто не скажет! Никто глазом не поведёт, если нам плохо! Это справедливо?

– Забудь это слово! Здесь говорить слово «справедливость» – всё равно, что говорить о воде на Марсе!

– Ну, я-то верю в спарведливость, кто-то верит, значит не пустое это слово, значит мы не на Марсе!

– Давно уже на Марсе! В космосе мы! Вдали от родной планеты!

– Что же делать?

– Молись, Пицунда!

Из таких, как Фрич, его предрассудки никак не выбить – настолько сильно таких заразил этот ядовитый вирус! Вирус сомнения! Ужас, как заразил!

Я часто вижу этих религиозных, которым то, что я говорю, по фигу, особенно интересно смотреть на матерей с детьми. Однажды я проходил мимо церквухи, каких тут теперь расплодилось, как клопов. И прямо перед входом стоят, конечно, несколько бабок в платках. И одна молодая мать с ребёнком.

Смотрю, мать поставила этого трогательного мальчика прямо перед входом в церкву, худышку этого и давай его стропалить, заставлять креститься да рядиться на все лады. И хоть со стороны всё это трогательно выглядело, мне всё равно их вдруг жалко стало! Как будто я их вижу в последний раз, и больше никогда не увижу!

Глава 19
Вертикальная власть

Я вот о чём думаю! Интересно, уловите ли вы связь между тем, что я говорю и тем, что подразумеваю? Нет в мире вещи мерзее, по крайней мере, чем в моей прекраснойстране, в Блефуску, чем вертикаль власти! Пока её не было, этой долбаной, гнилой вертикали, всё было хорошо, шито-крыто, и чиновники хоть кого-то боялись, и карась вполе не дремал, и щука, и вообще всё как-то прилично было, по-свойски. А как этот новый барон Победоносцев появился невесть откуда на своей колымаге, и её, эту вертикальна наших глазах выстроил, жизни сразу никакой не стало! И всем видно, в общем-то, какую гадость они построили, и из чего, самим тошно, только признаться во всём стыдно! Кто ж, если обоcpался, изволит признаться прилюдно? Никто! А потому никто ни в чём тут не признаётся, и дудит абы как в свою мерзкую дуду! Только отворачиваются, падлы, лёжа в гамаке на Багамах от своей великой родины, и носы затыкают! Фу, как пахнет! Не знаю, зачем мне всё это? Зачем думать об этом, когда все в погоню за баблом кинулись и никому ничего не нужно?

Вот если некоторые кролики в Блефуску избежали вивисекции, может быть, в этом их собственная заслуга?

А? Что, как всегда нет ответа? А я думал, хоть у кого-то взбубенилась гражданская совесть!

Однажды я поссорился с мамой, и она сказала мне: «Со мной ссоришься, а меня не будет, рядом с тобой будут такие, что покажут тебе ижицу! Ещё увидишь эту страну в руках такой мрази, что завоешь!»

Прошло время, и иногда рядом со мной не просто оказывались такие люди, на которых печную дверь в концлагере открывать жалко, но и государство такое выросло, какому не стыдно указать в ад! Воры и разбойники теперь – опора государства! Филистёры и столпники кругом! Визажисты! Мне было с ними не по пути! Они ужасно старались показать мне такую ижицу, какие только есть, но не всегда у них это получалось! В то время как мир показывал ижицу всему этому государству, подсыпая уголья под его героически-прыщавые ягодицы!!

«Вот я и получил ижицу!»

Ижица была маленькая, корявая и неудобная в боку.

В следующей жизни, мама, буду слушаться только тебя!

Один неверный шаг имеет иногда необратимые последствия. Но… я знаю вот что: иногда встречаются нечестные люди и Провидение только может от них защитить.

Это было моей удачей, что я уехал из Исруля стремительно, как оказалось, мои поручители хотели лишить меня всего.

С тех пор я несколько тяготею к мизантропии, и на людей смотрю сугубо исследовательски! А на жителей Исруля вообще смотрю, как на вирусов. Как Микельанжджело смотрел на трупы, которые исследовал на предмет анатомии!

Вот, смотрите! Смешков, Сундуков и Обрякин собрались втроём, чтобы почтить своего начальника, шефа-затворника Весовой Палаты Антипа Петровича Скунсова, которому как раз стукнуло пятьдесят лет. А в конторе их этих пятидесяти он просидел тридцать – немалый срок для такого человека. Когда они вошли в приёмный покой, то внезапно увидели поразившую их пустоту. Там, где всегда стояли мраморные вазы и бронзовые скульптуры, а также стол, за которым восседала выдающаяся личность, теперь ничего не было. Начальник исчез! Он исчез навсегда! о

Но печалиться я не собираюсь. Что бы не случилось, жизнь ещё долгая предстоит, у меня есть квартира, кое-что ещё, может, повезёт, встречу ещё приличного человека, я занимаюсь искусством и знаю цену своему таланту – в общем, всё нормально! А с государством этим история разберётся очень скоро! Так разберётся, что чертям тошно станет! Жаль, что при этом многих приличных людей опять обломками завалит! Вернее жаль тех из них, кто вякал что-то! А кто сидел тихо и не вякал, тех мне не жаль! Пусть их завали обломками того государства, которому они столь верноподанно прислуживают! Сами заслужили свою карму! Так, кажется, индийские мудрецы …здец называют?

Вот кстати, видите человека, который тяжело тащится нам навстречу? Это профессор Танюшкин, я вас, не бойтесь, познакомлю с ним как-нибудь!

Профессор Танюшкин всегда был признанным вегетарианцем. Его книга «Тайная жизнь Глистов» стала бесселлером в двух столицах Блефуску и отжигала фантазию жлобов весьма нехило. Он живёт в соседнем подъезде и почти всё время сидит дома. Сопит весь день! Иногда на секунду высунув нос из двери, тут же её захлопывает и мчится на свой четвёртый этаж. Он и сейчас вошёл в подъезд, заросший сталактитами до такой степени, что польский спелеолог Бжижечка принял бы его за Большую Варакулову пещеру, в которой пятьсот лет назад вампиры казнили хрисианских святых..

Мечта вывести гипербактерию, видимую открытым глазом, без микроскопа, не оставляла его с децтва. Почти каждое утро я видел согбенную спину великого человека и его длинную шею, почти целиком состоящую из кадыка и чёрной шерстяной поросли.