Текст книги "Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы"

Древность сразу можно перепрыгнуть и заняться временем нашего блуждания в тёмной комнате в поисках коммунизма.

Потом были трудные времена, когда нужно было оформлять иконостасы в лупанарах.

В то время, как развратные Франкозы, Лемцы и Брангличане занимались любовью и беседовали о целительных свойствах куннилингуса и фелацио, мы шли под красным знаменем к сияющим вершинам коммунизма. Идти было далеко и немногие смогли проявить устойчивый нордический характер. Мы радовались быстрому росту количества танков в ангарах и ракет в шахтах, увеличению числа бесплатных рабов-солдат и зарплат сотрудников спецслужб. Но радость к сожалению была недолгой, империя рухнула. Удивлению моему не было предела. Она казалась такой железобетонной! Не то, что бы я любил её, совсем нет, но в том, что эти гнилые стены будут стоять века я был уверен стопроцентно. Обломки упали на многих, но сильнее всего пострадали бедняки и честные. Им не на что было отсюда убегать, да они и не хотели. Они не прятались в оврагах и не укрывались капустными листьями. Поэтому многие из них погибли. Честно говоря, она неминуемо должны была рухнуть, эта долбаная эрзацимперия, но видеть как она рушится в тартары было неприятно! Кое-кого завалило имперским мусором, кое-кто сбежал, но ландшафт Блефуску стех пор стал напоминать ландшафт Марса или Юпитера – один навоз на фоне высоких гор.

Всё остановилось и все заснули, кроме толп полуночных воров, доворовывавших основные фонды.

Танки пришлось продать на металл в Турцию, а ракеты – на фейерверки в Кению. Барелины пошли в шоссейные проститутки, а уголовники заняли кресла губернаторов маленьких безвестных городов. Одна церковь, Всесвятой Матушки Марго, баклуш не била и продавала импортный табак на всех углах, в результате чего обогатилась в несколько лет несказанно.

Её иерархи в отличие от давних времён, когда им приходилось собственной тени шугаться, имели теперь вид довольный и лоснящийся, как коты в американской сметанной. Мне и они были неприятны.

Мне Матушка Марго была противна, поэтому в те годы я разорился.

Потом я стал задаваться вопросом, кто же и что же всё-таки из окружающего мне приятно, и понял, что это – девушки. Местная природа плодила их удивительно привлекательными. Всё остальное давно вызывало у меня омерзения, начиная с герба и гимна и кончая состоянием городов и весей.

Настало время тишины и молчания.

Красноречие рыб и молчание рабов – надёжные фундаментные камни нашей империи! Некоторые мои студенты признавались, что их не смущает, что их жизнь похожа на жизнь рыб! Они бессловестны, если у них есть амбиции, то они очень тщательно замаскированы, мировоззрение их загадочно даже для меня, как мировоззрение палтусов или сельдей, я ничего не могу понять в этой каше.

Навно я сам в этом виноват и они смеются над моей недогадливостью.

Они не худшие люди на планете, есть люди много хуже. Я сочувствую своим студентам, и иногда отвлекаюсь от рыб и попадаю в мир энтомофагов и жуков. Рыбы хоть не опасны, в мире есть твари пострашнее! И их много больше, чем рыб. Тут тоже нет слов, но много дребезжания крыльями, скрежетания жвал и тихого попискивания вообще невесть откуда. Здесь всё основано на трудолюбии, все твари здесь при делах!

Я захожу в класс всё более отрешённым. Глядя на пустые лица студентов, я понял, что выудить у них ничего всё равно не удасться. Даже под пытками.

– Будем считать, – сказал я им, – что мы присутствуем при съёмках самого великого фильма века, фильма «Карапузики во Вселенском Маразме». Совершенно пустой задник, лучше космос, какая-нибудь забытая богом, замшелая галактика на периферии. Какой периферии? Уже неважно! Совершенно деревенская галактика! ЦФА-1366-AZ12/W/Отстой Вселенной! Чёрная дыра рядом! Хулиганские пульсары кругом! Боги по таким местам не шастают! Никаких персонажей! Никакой музыки! Короче – абсолютный шедевр!… Здесь я нашёл такую траву, которая, когда её искурить, уносит человека на небо и опускает под землю!

Студенты переглянулись. Аттракцион «Летучие Паровозики»! У препа что, фантазии ни на йоту? Угорел на работе!? То, что было посвящено здравию, привело к упокою!

– Ужасный человек! – сказали ангелы, – Карапузики! Вот уж мне эти педофилы-перестарки! То есть педагоги! Столько проблем с ними! Покою нет!

Они всегда появляются некстати, эти добрые ангелы!

– Однажды я встретился там с Шекспиром и любил леди Гамильтон. Она была очень горячая!

– Ужасный человек! А Шекспир тебе понравился?

– Шекспир? При чём тут Шекспир? Ну вы заладили! Ужасный человек! Да ужасный человек! На самом деле, если у меня нет женщины, я могу жить с соображаемой! К этому подстёгивает и сама эпоха, суть которой и состоит в последовательной виртуализации! Да здравствует Виртуал-Социалистическая Рабочая Партия Блефуску.

– Воображаемая даже лучше! Её можно выгнать без скандала!

Человек – относительно счастливое существо, ибо ему как правило выпадает жить среди себе подобных.

Наверно микробы, счастливо живущие в унитазе, когда смотрят вверх, видят звёздное небо, а не людей! Их можно понять! Одно звёздное небо на всех! Звёздное небо, от которого у всех слёзы на глазах! Просто небо у них такое!

И видя такое небо, и такую красоту, тли, конечное дело, прикладывают свои тлиные клешни к своим святым тлиным кокардам и, замерев от восторга, слушают свой «Тлиный Гимн», исполняемый в две четверти ля минор.

Тлиный король с бантом на шее Фарфускин

Тлиное войско ведёт,

И его любит страна Банта Фагия Масдия Блефуску,

Дивные песни поёт!

Ах, Блефуску – наша страна!

Ты издалёка видна!

И вообще, готовы жизнь отдать за всё сущее!

Хотя за тлями иногда интересно понаблюдать, я не о тлях буду писать, а о людях. Они мне как-то милее и по размеру ближе.

Вы меня понимаете?

Вы не думайте, что я дурачок какой, я просто иногда прикалываюсь, а так я парень нормальный, наблюдательный и сметливый, хоть куда парень, вот только не очень удачливый, как некоторые губернские умники, каких тут последнее время расплодилось пруд пруди, да это всё поправимо! Не боги горшки обжигают, и горшки богуют, в конце концов!

Мои удачи связаны не с тем, что я или там мои родители какие-то нечестные там, плохие люди, воры там или жулики какие, нет, совсем напротив, увы, мои неудачи идут оттого, что все мы – честные люди. Как бы это сказать? В общем, я благодарен Блефуску за то, что она всегда как бы изводила честных людей и катком по ним ездила, благодарен потому, что свою муравьиную жизнь жить веселее, когда веками в джунглях на тебя идёт охота, и ты поневоле находишься в хорошей спортивной форме. В любой момент можешь от всего этого убежать со свежей газетой в руках. В довольстве и нормальности человек покрывается жирком, линяет, тупеет, скурвливается, в Блефуску жеприличным людям к счастью жиром покрыться никто никогда не даст, не в коня корм, это я знаю не по рассказам. Тут скорее отнимут последнее, чем подарят излишнее, если зазеваться чересчур, но это всё правильно и необходимо! На то и в болоте щука, чтобы рак в поле не дремал!

В то время я был молод и знал всего два слова, состоящих их шести согласных и одной гласной – «Бзднуть» и «Мкртчан».

Мир слов в те годы значил для меня больше, чем мир вещей и я иногда как палочник замирал над утюжныи фолиантом из Палоквинской Библиотеки, с рисунком какого-нибудь столичного фраера или гравированным рисунком жука-энтомофага, затянутого пожелтевшей калькой.

Поживём-увидим! Смотреть на всё это прикольно, я всем скажу! Не всё дело в каких машиных ты ездить, и на каком фарфоре хаваешь, есть многое такое, что и другу Горацио не снилось после дождичка в четверг!

Жизнь прожить, не поле перейти! Так Тукитукич любит повторять! Ему виднее! Он как-то хорошо сказал: «Все женщины мужского пола»! Забавно! Фразист!

Жить всё равно интересно, даже в стане разбойников! Среди разбойников многое можно понять! Это как стекляшку взять, всякого дерьма на неё набросать, потереть чем-то, глядь, бриллиант и вылез! Смотри, только бока нагуливай!

Я презирал их как бы неаристократичность, что ли! Они как будто закрывали глаза, скрываясь от внешнего мира! А я смотрю на всё прямо, даже на Солнце прямо смотрю! Не могу видеть слезинку ребёнка, поруганную девственность, неотблагодарённое геройство! Родину уже не могу видеть без содрогания! Раньше увидел родину и плачу, а теперь плачу, когда увижу! Раньше я плакал слезами тёплыми, как летний дождь, а теперь холодными, как ледник! Не могу видеть глазами родину! Душою она мне мила по-прежнему, а вот глазами её видеть не могу! Она всё время вихляется передо мной, как вавилонская дщерь, а мне от неё уже тошно! Хотя люблю её всё круче и безнадёжней! Я вот что думаю! Хорошо родиться здесь, да помирать страшно!

Не могу видеть поруганную, пустую бутылку водки, отброшенную немотствующей рукой! Бутылка водки, отброшенная немотствующей рукой – это такое кощунство, такое святотатство, что говорить страшно! Не напоминайте мне больше о бутылке водки, попранной наглой немотствующей рукой! Наглая, не сознающая себя рука жлоба много лучше немотствующей, вялой, хилой, я бы сказал, неамбивалентной по сути руки гнилого интеллигента, отбрасывающего в наивной гордыне святую бутылку водки! Хоть убейте, не могу видеть вялую, хилую, неамбивалентную руку гнилого интеллигента! Это какой-то хитрый бэкграунд! Абзацлэнд! Грандпанкстоун! Как увижу родину ранним поэтическим утром в берёзовом тумане, сразу на меня античная тошнота накатывает и рука сама тянется к револьверу! Это какой-то феномен у меня! Лучше ведро цикуты выпить в час заката, чем проснуться и увидеть родину в час рассвета! Это как увидеть жену на рассвете! А вот бренскую крепость с выбитыми окнами – могу видеть! Похороны наших правителей – ничего комичнее не представляю! Это просто колики и смех! Укатайка полная! Уже могу такое видеть! И на хремель сгоревший со смехом бы смотрел и смотрел! С хохотом! Нусекву, уходящую со скрипом под землю проводил бы напутствующим взором! Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Всякому – своё!

Всё понятно?

Тут так удивительно всё!

Ну, положим такие добродушные мысли меня не всегда колеблют! В основном я думаю о другом! О еде, питье, одежде! Тут о высоком, вечном и неколебимом долго не дадутподумать! Поколеблют! Всё поколеблют! И треножник поколеблют, и вообще всё сущее!

Вот Данте описывал Ад, а сам-то в нём не был, всё из пальца тянул, ад какой-то, чистилище! А мы тут прямо в горниле тащимся, в самом пекле событий. Над всем этим кучка каких-то сомнительных парняг в униформах, так принято! Вид у них, как у крыс, да только они сами высокого вори и себя крысами не считают, а считают себя людишками удивительно полезными для такой родины, как Блефуску! Вон кучу каких-то патриотов погнали в огонь, там пальба, стрельба, гомон и сотрясение, вон кого-то подвешивают причудливым образом и ковыряют всякими инструфараонами, а те воют и причитают, тут вообще выборы сатаны какого-то местного, энтузиазм шкалу снёс, а вон там, чуть в сторонке вообще что-то загадочное, даже я ещё пока не знаю, что это. Боюсь даже идентифицировать! Вау! Ву-ух! Пойдёмьте посмотрим поближе! Может, кому и понравится?

Ёхан бабай! Что вижу!

 
Хроника.
 
 
О, как ужасно в век суровый,
Неблагодарный и пустой
Пребыть колхозною коровой
С босой, понурой головой!
Как грустно видеть в щель сарая
Топор, ведро, верёвку, пень,
А там вдали, где птичья стая —
Ошмётки дымных деревень!
Бежит по косогору стадо!
Грустит о добром Ильиче
Горбун с пропитым в детстве взглядом
С хлыстом тяжёлым на плече!
 
 
Как жутко муравьём родиться,
И на горбу таскать бревно,
Чтоб выжив чудом, возгордиться
И говорить: «Мне всё равно!»
Как больно быть пчелой – и мимо
Лететь неведомо куда!…
Их участь, впрочем, несравнима
С ужасной участью совка!
Не в плавках сила! Сила – в знаньях!
С тоской посматриваю я
На повторенья, заклинанья!
На участь честных средь ворья!
О, смертнорусская истома!
Да, наш удел весьма суров —
Как гости пребываем дома
Средь нагловатых чужаков!
Веками – пыль, глупцы и мухи,
Грязь непролазная дорог,
И те же нищие старухи,
Привыкшие латать носок!
Спит под звездой нерукотворной
Земля, рождающая дух…
Дух безнадёжности покорной
К всевластию Навозных Мух!
Пусть насмехаются соседи!
Всем вопреки умеем мы
Жить без Божественных Комедий
Комедией своей судьбы!
Порой средь дикого бедлама,
Спасаясь чудом от беды,
Мы смотрим в землю…
Где же яма,
В которой кончатся следы?
Прекрасны плесени узоры!
Чу, наводняют сирый стан
Легко линяющие своры
Попов, бандитов, партизан…
Кого ещё судьба подкинет?
О том не знает человек!
И это он пройдёт, и минет
Неведомо который век!
Рабы рабов при слове мёртвом!
Видать Всевышний нам велел
Дышать веками духом спёртым,
Отбросами заморских дел!
Но как придёт захватчик лютый
С освобождением своим,
Рабы в течение минуты
(Невесть зачем!) кончают с ним!
Чтобы потом свои сатрапы,
Забыв об участи рабов,
Набив карман, потёрли лапы
И улыбнулись средь гробов!
 
 
Я вижу их! Паны и слуги,
Запёртые в земную клеть…
 
 
P.S. …Не надо мне бы на досуге
Немецкой хроники смотреть!!!
 

В детстве я почему-то думал, что Гарфункель – горбун! А он оказался вертким чернявым парнем с гитарой, фендер, по-моему, называется, попсовичок! Глазками швиц-швиц! Маленькой, чорненькой! Да нет, я не восхищался их песнями. Так себе! О Саймоне я не говорю, тот был поталантливее, что ли, хоть можно сказать точнее – вёрткий! Тоже вёрткий! Пузцо такое! Они вместе с Битлами окучивали поле верхотурки поп-культурки и взращивали на нём жёлтые сумбмариновидные тыквы и синие психоделические помидоры. На самом деле я – настоящее дитя поп-культурки, хотя мои родители хотели для своего единственного сына иного удела!

Они жили в другой стране и в самом ужасном сне не могли представить то, чем станет их бывшая родина. И хотели, чтобы их сын был воплощением патриотизма и добра. Я и был воплощением смирения и комформизма!

Но как известно, в Блефуску и пыль столбом, и… в пыли!

Бездари при патриотических синекурах! Все стали патриотами!

Мне нравилось в то время два фильма – один «Зловещие Мертвецы», а другой, не помню названия – про остров, на котором живут два этих потных, грязных, отвязных, сумасшедших маньяка-толстяка с огромными топорами, которые в майках с пятнами под мышками потом начинают бегать за чистенькими пионерками и пытаются достать их своими толстыми бердышами. Жуткое зрелище! Всем советую посмотреть! Пионерки должны знать жизнь непонаслышке!

«И еще я помню, что человек никогда не должен вкладывать слова в уста Господни». Во так, и никак не меньше!

Так Джордж Бусч сказал, мой друг! Я его люблю гораздо больше Гарфункеля!

То там как будто спорит со мной? Что за тени в дыму?

– Она была лесбиянка и женилась на другой женщине!

– И они взяли на воспитание китайчонка, я полагаю?

– Типа того! А откуда ты знаешь?

– Это лежит на поверхности!

– Хорошенькое дельце!

– Неплохое!

– Ты всю жизнь прожил в этой дыре и утверждаешь, что где-то живут люди! Лесбиянок полно в Голливуде!

– Ты там был?

– Там Кьюсак играл свирепого убийцу-кукольника!

– Убийцу кукольника?

– Убийцу кукольника с Йоркширских болот! Кукольник и его кровавые куклы до сих пор бродят по Йоркширским болотам с консервными ножами и подкарауливают там меценатов!

– Может, педерастов?

– Может и так, да только знаю, что караулят!

– Убийцы кукольники паразитируют в основном не на болотах! В Йоркшире есть и нормальные люди! Бары есть, бордели! Они паразитируют на блогах! Что есть…

– Есть, но уродов там больше! Убийцам кукольникам в основном подобает быть на болотах!

– Там есть кошкодавы и трубочисты! Город знаменит своими редкими профессиями и гордится своими героями! Кружок вышивания и вязки.

– И кто же эти герои?

– Буш!

– Буш?

– Да уж! Буш!

– Буш оттуда?

– Оттуда! Из эпицентра! Из Америки! Но отрицает это!

– Апартаменты в «Хилтоне» он нешуточные занимал, метров сто! Без малого!

– Квадратных?

– Кубических, ослина! Кубических! Куб! Ты знаешь такое слово!

– Маловато и для бедняка! Апартаменты дедушки Тыквы! Хижина дяди Тома!

– И что?

– Ничего!

– Может припереть его к стенке?

– Да вот думаю, как!

– То, что он оттуда, видно по его речам!

– И слышно по его лицу!

– А что делать с кукольником, когда мы его поймаем?

– Странный вопрос!

– Убить его или сначала линчевать?

– Убить, потом линчевать, а потом сжечь!

– Он христианин! Его нельзя сжечь! Его надо зарыть в землю!

– Только живьём!

– Я тоже так думаю!

– А потом раскопать и распять на мельнице!

– Почему на мельнице?

– Потому что мельница сделана в виде латинского креста! Будет прикольно!

Тут было всё! Тут не было того, что есть у всех! Тут было всё, что невозможно там, где есть люди!

Лозунг герцога Трихирона, который прожил здесь целую вечность, захваченный в плен в Северную кампанию, был просто лаконичен: «Бди! Лягайся! Наплюй на всё!»

Так я и делаю, но понял это сам!

Плевать на всё!

А какой у нас век? Кто помнит?

«Поспешное излечение ГЕМОРРОЯ токами Фуко!» – значилось на растяжке.

«Эта реклама на любом углу отвлечёт любого от мыслей! Самых святых мыслей на свете! Чёрт! Чёрт! Чёрт! А это ещё что?»

«Бубен Карликов – Пейджмейкер!»

Так о чём мы? Да, то бишь!.. А век у нас новый, невиданный, и кончится он через два несколько десятков лет очень и очень плохо, в правление шестипалого императора Катигорошика Первого! Это тот, про которого говорили, что у него семь пальцев и хвост! Тогда и небеса упадут на землю и реки выйдут из берегов, и пятиногая собака Джингл Белл окатится! Вот когда накатит второе пришествие! Накатит, как накатит, по-настоящему! Все ждут его вместе с индейскими проклятиями и хвостатыми кометами, а оно придёт тихо. Вот так, как Фрич ходил, со склонённой головой. Кто такой Фрич я расскажу потом, когда время придёт, а теперь вернусь к своему городу. Хотя туда мне самому очень не хочется возвращаться!

Город, в котором я живу, называется Ворвилем, то ли в честь огромного количества разбойников в разные времена, то ли в честь городского сумасшедшего Вили Билблорда, проповедовавшего тут смирение и холодные купания на зимней реке.

Кругом множились удивительные противоречивые явления. Расцветал махровый пещерный индивидуализм и одновременно укреплялись по-большевицки сплочённые домовые комитеты.

Я знаю, во что они выродятся через несколько лет.

В 1812 году, как говорили всвязи с Наполеоновской Катавасиею, чуть не свернувшей шею нашему двухголовому императору, вокруг города долго шлялся огромный алюминиевый разбойник Ряшкин Бибигон. Ростом с тридцатиэтажный небоскрёб, на тонких ножках, с протазаном, украшенным трёхцветными пальмовыми листами, он производил ужасающее действие на горожан, однако войти в город не додумался, а всё обходил и обходил его по периметру. Он ловил драконов методом вместе необычныи и оригинальным-раскаладывал клетки для яиц и клал в ячеи клей, смешанный с зерном. Клей был такой сильный, что склееное им не могли потом оторвать трактором. Драконы увязали клювами в ячейках, приклеивались к заготовленным великим учёным ловушкам, и некоторые даже убегали, расставшись с лапами и хвостом. Хвосты драконов были изукрашены крестами и загогулинами, напоминавшими запятые и точки, а также двоеточия и знаки вопросительные.

Однако и тут город пал, потому что верные присяге и так пороховщики, и не думавшие отходить от пушек и принуждённые не смыкая глаз денно и нощно следить за егомерным движением, в конце концов вывернули себе шеи и погибли. Жители прозвали гиганта почему-то Жан Ришар Мценского Уезда и его исчезновению были ужасно рады, не понимая ещё, что вслед за алюминиевым человеком в Ворвиль пребудет Железный Дровосекс. Дроовосекс в конце концов появился, подняв дикую ковыльную пыль и сбив спожарной колокольни крышу ржавым топором размером с трейлер. Полковник Змаморочка, посланный для нейтрализации угрозы вместе с дюжиной мелких почтовыхпартизан, вооружённых заострёнными гвоздями пиками, Железному Дровосеку оказать сопротивление не смог, и потому тут же и застрелился у городских ворот на виду у всейпрачечной бани.

Потом на город напали знаменитые писатели. Тут был Пушкин со своей Наталиею, но захандрил, бродяга, отвалил скоро, был Гоголь, но впал в меланхолию, бросил колесить по округе на бричке и слинял в итальянские пампасы, был Чехов, но как-то недолго.

Ворвиль они покидали в слезах и пене, плюя не все четыре стороны света.

В Ворвилль всегда ссылали бывших каторжан, которые потом, наскоро обучившись в школе и обретя высокие манеры и лоск, становились городскими интеллигентами и опорой городского воспитания. К старости многие бывшие уголовники, денно и нощно занимаясь соглядатайством, иногда заслуживали от власти прощения и определённых благ и положения.

Иные не соглядатайствовали, и влачили жалкое существование на содержании собственных летающих огородов.

Династрия прокуроров Свечниковых практически приватизировала законы области и обтяпывала делишки без малого.

Первым был, собственно говоря, сам Свечников. Вторым оказался Двусвечников, третим – Тресвечников. За ним бодрыми стопами последовали Четверосвечников и Пятисвечников, а на излёте династии её добивали последние ошлёпки Шестисвечников и наш знакомый Семисвечников.

Прокурор Семисвешников был не лучше Шестисвешникова. Далее шли Восьмисвешниковы, Тулуповы и Самовы, три основные юридические роды провинции. Два были взяточники хуже Еркиных, а третий честен, как аркебуза! Но глуп, как валенок!

Так династия прокуроров Свечниковых сошла на нет.

Пирамида пастуха Филисиса.

Ворвилль не считался лучшим городом Блефуску, и все, у кого была такая возможность, пытались обходить его стороной.

Но Ворвилль был настоящей опорой империи.

Когда Гаршин прозрел и узнал, что живёт в Блефуску, и грозит скорая высылка в Ворвилль, он вырвался из рук бонны и с криком «Не хочу!» бросился в пролёт лестницывниз головой.

Потом настала сугубая современность, оченённая несколькими царскими банкетами и долгожданной кровавой революцией, в ходе которой всё окрасилось в колокольно-красный цвет, а по периметру засновали кошерные тачанки с пьяными матросами..

Потом на мгновение всё затянулось туманом, из которого появилась вполне современная территория. Это приблизительно совпало с моим появлением на свет! Траектории расправились, и взгляд аборигена обрёл смысл.

Если приглядеться к новому навелению Ворвилля, то видны очевидные отличия, впрочем, в чём они заключаются, понять довольно трудно. Единственно, что можно сказать неоспоримо об этих людях – это то, что все они – хитрованы. Жёны их с большими сиськами, а дети с большими головами.

Странная штука – жизнь. Ожидаешь одно, случается всегда другое. Может быть оттого, что слишком многие ждут одного и того же, и достичь этого невозможно.

Летом, будто зажжённые многоруким богом Шивой, во всех концах страны разом возгорелись дичайшие пожары, каких отродясь веков тут не загоралось, а так как пожарные команды отдыхали на море или спились от безделья в шинке «Змей и Когти», тушить разбушевавшуюся стихию было некому. Я тушить не пошёл, на фиг мне это нужно! А то ещё поймут, что я очередной патриот и меня снова грабить можно! Туши, не туши их долбаные пожары, они всё равно будут пытаться обмануть меня! Пусть все они поэтому горят синим пламенем вместе со своими долбаными лесами! Может, их хремель сгорит с лесами впридачу! Мне от этого богатства всё равно ничего не останется! А так хоть увижу, как ихнее ворованное добро горит! Будет на нашей улице праздник!

Сколько уже всего видели мы даже в эти скучные времена, а что старики вспоминают – уму непостижимо, абзац! С ума треснешь изучать, что тут было, и пусть некоторые долбо… называют это «историей», я только посмеюсь. Какая это история? Когда черви в сгнившей каше ползают и друг друга кусают – это история? Не смешите меня жить! Может для вас это и история, а для меня – г…! Ладно, для некоторых история, некоторые вон в психлечебнице на государственном коште сидят, и даже моё красноречие не убедит их, что они не наполеоны или цезари! Каждый тут свою копну молотит, и каждый молотит, как может, и абы чем молотит, врач молотит свою копну градусником и клизмой, инженер – астролябией и карандашом, а пройдохи молотят своей хитростью и сноровкой! А её им не занимать! Видите, я всё вас подвигаю, подвигаю к главной теме нашей книжки! А вы думаете, я простак эдакий! Хе!

Вот, кто помнит, что тут было, наверняка не забыл, как отец общины праздношатов Святого Дня Би-Би, бывший мичман Дурновский, он же Битломан Кортиков, он же ПашаСиреневый, он же Миша Втулка, он же Бармен, Борман, он же… взял на прошлой неделе нехилый банк и теперь скрывается от копны копов.

А времена настали причудливые. Барелины отчаянно играли в хоккей, опупевшие от коловращений и пьянства боксёры пели в итальянской опере, а престарелый Министрпросвещения Шацкий снялся в очень приличном порнографическом фильме.

Я тоже в соответствии с модой занялся педагогикой!

А в это время случилось большое несчастье – церковь встала на защиту духовности! Когда она просто набивала карманы государственными деньгами, это было терпимо, потому что народ понимал, что и как делается. Но когда вор бросил воровать и заявил, что теперь он ищет отдохновение в духовности, нервы у горожан не выдержали.

«Разрешение церковникам вводить народ в параноические состояния при помощи этих Пиплий выдавали государства, которые либо сами параноические, либо преступные!» – крикнул в окно куфии местный святой Тимоша Паюсный, – Ура!

Народ вяло зашевелился.

Но церковники тогда это дело положили под сукно.

Тогда Тимоша накропал статьи, в которых подвергал сомнению всё и вся, вызывая острую неприязнь не умеющих прикалываться горожан. Но его не трогали, потому что если на словах он был смел, как тигр, в быту был он осторожен, как заяц.

«Чтобы в наибольшей степени убедиться в земном происхождении самого христианства и связанных с ним бесчисленных церквей, достаточно взглянуть на соответствие экономических и социальных условий существования христианизированных сообществ строению церкви. Если бы дело было по-другому, во всех проявлениях церкви рука бога была бы виднее корявых рук людишек. Сразу видно, что не к виртуальному богу веками устремлялась церковь, а к деньгам конкретного сообщества. Будучи дитём самых нездоровых слоёв, церковь всегда им соответствовала, но в плохие времена сама начинала истерически воздействовать на сообщества, исступляя их и вводя в окончательное умопомрачение, вместо того, чтобы утихомиривать и гасить страсти. Вернее на словах, она всегда утихомиривала, на словах!

Перед человеком две дороги, двое врат, ведущих в будущее. Одни врата странны – в них нет слов, за ними бушует жестокая и справедливая сила, за ними нет места милосердию, там уцелевают только самые сильные. Это Врата Матушки Природы, и многие испорченным цивилизацией людям и в голову не придёт идти к ней.

Легко пройти по другой дороге, в другие врата. Это Врата Религии, они в крови и гное и на них написано: «Идёмьте со мной и поэтому вместе с Богом – к вечной жизни и невиданному никем счастью! Мы гарантируем качество товара! Наше успокоение самое глухое!»

Не хочется щеголять терминами, но есть как бы это сказать… корреляция что ли. Если рассматривать общество, как единый живой организм, то в его здоровые годы даже такая липкая зараза, как христианство не могла к нему пристать! И она всегда поражала только ослабленное, больное сообщество. Через его самых ослабленных членовпоражала. Маргиналов разного рода, интеллигентов там, проституток! Ей изначально были свойственны эти коррупционные формы! При этом проявления болезни всегда были связаны с общим состоянием народного организма. В фазе бреда болезнь проявлялась в виде болезненных высыпаний и гнойных нарывов, потом перешла в латентную хроническую форму. Похоже, выздоровление сообществ, думал я, не за горами!

Церковь при этом, согласитесь, не является общественной организацией! У общественной организации не может быть многомиллиардных счетов в банках и собственности, размеров которой они не знают сами! Это фирма-полип! Но не в этом основная беда! Беда вот в чём! Церковь – прежде всего чрезвычайно неэффективный пользователь, вымогатель и дармоед, присосавшийся к народному пирогу. Всё что она производит, по себестоимости несравнимо даже с самыми неэффективными собственниками, себестоимость продукциицеркви всегда несравненно выше. Все потуги церкви получать бюджетные льготы под видом того, что это общественно полезный институт можно рассматривать, как формы вымогательства, а следовательно и коррупции!»

Тимоша был местной знаменитостью. Он проповедовал всегда разное, в зависимости от течения и конъюктуры. Годам к шестидесяти Тимоша внезапно начал флюоресцировать по ночам и принимая во внимание как его добродетели, так и вновь обретённый талант, городской совет присвоил ему звание Городского Конюшего с доходом не менеее семидесяти кринц-гульденов в месяц. С этого момента жизнь Круна Больценпрингера, как теперь все величали Тимошу, круто изменилась.

Впрочем, при очередном повороте винта, когда церковь вновь стала котироваться и пошла в гору, персональные выплаты Тимоше прекратились, а пресса словно по приказу совершенно забыла о нём.

 
Славны истории страницы
Родного края вдругопрядь!
Ты, родина мне будешь сниться,
Где бы я ни был, на…, …дь!
 

Я люблю церковников! Тут столько непорочного зачатия, что дышать темно! Вон ещё один!

Отец Дон Крышоу! Круз свинье не товарищ! Факрэтс Авеню.

Так, о чём это я?

Слышь, ты, прозелит! Запахнит-ко ты душу!