Текст книги "Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы"

Из их окон всегда раздавались звуки ликующих маршей Времени Побед.

Сара была из хорошей семьи, и если бы у неё была хоть капля разума, могла бы весело прожить на капиталы своих родителей – Банкира и воспитательницы детского сада из Кир-Бидуры.

Но неуёмный огонь демонизма неутомимо жог её задницу и заставлял бросаться в бой при каждом употреблении слова «араб».

Она потеряла глаз, напоровшись на затвор своей снайперской винтовки при Хайфском Деле и ногу в ночном бою под Вирта Що.

Ногу, подобно тому, как ящерица отстёгивает хвост, она оставила неизвестному красавцу-арабу, когды пыталась освободиться от его свирепой хватки в трубе городской канализации города Хайфы.

На стене её дома было восемь многоконечных звёзд – по количеству ликвидированных ею партизан. Особенно гордилась она участием в ликвидании зловещего Ясура Маргитри, по кличке Хайфский Потрошитель, которого её удалось схватить железной рукой за фаллос и так продержать несколько суток до подхода дивизии «Голланы». Всего двенадцать часов мёртвой хватки. Когда она сдавала под подпись синие яйца Ясура Маргитри бравому полковнику Йоси Шнурку, он даже облобызал её!

Пятиконечная звезда на курене арабского террориста Уни Тари, бывшего теперь с берданом с другой стороны границы, воплощала собой оторванную ногу Сары. Араб тоже гордился своими военными трофеями, и оторванная нога Сары стояла в одном ряду с отрезанными ушами героического бомбиста Бени Крика и уникальным по пышностискальпом полковника Дони Пари, которых ему удалось через канализационную прореху подстрелить в ходе недолгой и насыщенной событиями Девятой ПалестинскойКатавасии.

Сара была хороша и без ноги.

Её прокуренный голос, денно и нощно доносящийся из похожего на друшлаг джипа был внятен, как полковой барабан.

Её плоская грудь была покрыта орденами, как больной пятнами лепры.

Отсутствие ноги и глаза придавало ей такой шарм и такое очарование, каких и в помине не было у первой жены Туки.

А Тукитукич меж тем рос и поправлялся, демонстрируя сверсникам необычную скорость овуляции и весьма посредственые оценки по математике и труду.

Скоро и Тукитукич научился стрелять из базуки, но из-за плохого зрения ни разу никуда не попал, кроме вороньего гнезда на вершине огромной сикаморы с телом женщины. Сикамора стояла прямо напротив ворот из колючей проволоки, открывавших въезд в его владение.

С тех пор вороны перестали уважать Исруль, и постоянно нападали на куриные стаи у Кохморданского КПП.

Тукитукич шёл по жизни легко.

Он мечтал о том времени, когда напишет самую большую в мире книгу и его наградят самой большой премией, самой большой машиной в самом большом городе мира. Возможно, это должен быть Нью-Йорк, возможно – Нюрнберг! Но только не Даллас! Неважно, где будет проложена красная дорожка, здесь или там! Но главное, чтобы медаль ему вручил великий и всемочущий Вудди Аллен.

Потом Тукитукич узнал, что великий и могучий Вуди от горшка-два вершка и когда голова мэтра перевешивает всё остальное, тот неминуче падает на ковёр головой вниз. Узнав об этом инциденте, Туки огорчился так, что в тот же день напился у Доры Ляминой, его новой приятельницы вдупель, а утром был изгнан из её дома из-за того, что в беспамятстве облевал какую-то непомерно святую книгу, подарок отца Лимонария! В этом случае был исток дальнейшей любви Тукитукича к книгам. Но если он и любил книги, то книги точно и навсегда не полюбили его.

Он даже не пытался сочинять стихи. Хотя срифмовать слова «Правый» и «Левый» мог только очень великий человек! В то время он не понял своей потенции. Проза – плод многих изгрызанных заячьими зубами карандашей, выходила тупой и нудной, как мусорные баки под окном. И он по Левитской традиции занялся обработкой чужих фраз и реминисценций из замшелых анекдотов.

Это были времена, когда любую херь можно было с чистой совестью назвать афоризмом.

Мимо Тукитукича медленно прошёл водочный магазин. Он был тут всегда со времён мамонтов! Было, что вспомнить! Это было время гигантов! В былые времена там стояла такая очередь, что выстаивание за лицезрением пояса Матери-Девственницы в сравнении очередью за водкой было детским лепетом. Да и в стоянии в очереди за поясом девыбыл другой амбивалентный смысл, что выражалось в нескольких потрясающих обморожениях и комах. Если бы привезли другую святыню, например, подвязку святой или её лифчик, вполне вероятно, Тукитукич бы пошёл в отстой, но пояс его, честно говоря, не очень-то вдохновил. Мой знакомый бился об очередь за алкоголем, как рыба об лёд. Он подъехал к водочному магазину в тот момент, когда там уже полным ходом шёл кровавый бой. Лидировал рыжий гигант, похожий на Аттилу. Он бросал людей как щенков, и вопил.

Бутылки переходили из рук в руки, и счастливцы, обременённые счастьем обладания напитком, выбирались из лавы, сжимая в руках стеклянные снаряды. Лицо несчастного, которому не удалось донести бутылку, потому что она разбилась, было непередаваемо. Картина Карла Бруни! Все смотрели на него и на мокрое пятно под ногами с осуждением и печалью. Так опростоволоситься мог только лох! Был особенно страшный случай, когда бутылка была потеряна на глазах собственных детей. После чего освистанный агент застрелился из табельного оружия.

«Режим, не позволяющий талантам пробиваться к реализации, не заслуживает места под солнцем!» – подумал Тукитукич, – Надо срочно записать великую мысль! Где карандаш!

– Знаешь, Марк, – солидно сказал Тукитукич, – в юности я мечтал заняться эфтаназией и всем вопросам с ней связанным, но враги помешали мне!

– Маразмом тебе заниматься не нужно! Ты уже в нём!

– Никто не поможет!

– У нас должна быть своя психлечебница!

– Ты часто стал смотреть в зеркало?

– Не часто!

– А ещё… У меня было ровно столько же жён, сколько было их у Чарли Чаплина, плюс одна тайная привязанность, которую я буду держать в тайне до своего последнего часа!

– Жаль, долго ждать! Надеюсь, ты умрёшь на гильотине!

– Вот-вот! Представляю рекламу

«Наша ГИЛЬОТИНА!

Самая Быстрая и Лёгкая Смерть в МИРЕ!

Всё в течение МИНУТЫ!!!»

Я ему говорю о правде, а он мне о деньгах! Я ему о фундаментальных камнях, а он мне о камнях в почках! Я ему «Аз», а он мне «Веди»! Я ему «Хари», а он мне «Кришна»! Вот неуёмный человечище! Нет, братан! Оставь свои потуги! Так нельзя!

– Се-человек!

– Хоть согрелись!

Марк знал много тем, и он был целеустремлённей – он говорил только о деньгах. Деньги присутствовали во всяком его разговоре, во всяком монологе, и надо было видеть, как увлажнялся взор и становилось правильным произношение, когда он говорил о деньгах.

При всех своих заверениях в идеализме Тукитукич прочно блёл древнюю торговую стезю. Даже в шахматы он играл только на деньги.

Потом он переехал в другой город, где его первым жильём была халабуда в скворечнике над развязкой метро и скоростной дороги. Поэтому он оглох, но зато научился спать в гамаке днём.

Машину купить не удалось, и он купил в рассрочку осла. Это было особое чувство – осёл, дитя горной ипотеки, стоял в загородке, скреированной из маминой японской ширмы и двух холодильников, и иногда дико ревел, обозначая своё присутствие в мире, где царствовали машины, а также потрясал криком соседей.

Ночью он увидел во сне огромную шарманку с вделанными в крышку виртуозно сделанными фигурами Моисея, Давида и других древних предпринимателей. Во время вращения ручки они оживали, начинали подёргивать плечиками, разевать пасти, поднимать и опускать клешни, в общем, показывать, что живы!

Всех громил почему-то всегда звали Брюс! Всех красоток – Мерилин! Один знакомый, знаток библий и апокрифического мышления утверждал, что у Моисея было настоящее имя Крышнальдюк, а Моисей был псевдонимом. Нааверно эта версия и вызвала бы громкий смех сообществ раввинов и христианских схоластов, однако в ней было нечто такое стро-прекрасное, что заставляло по крайней мере выслушать её.

А всех пройдох зовут Тукитукич! Или Вовочка! Это уж как пить дать!

Я так и думал, и только потом оказалось, что Тукитукич – тоже был псевдоним, а настоящее имя Тукитукича было Штрземан, и само собой все его предки быликостоправами, ббббббббанкирами и ювелирами.

Итак, Владимир Авраасыч, которого мы числили пьяным чудаком, на поверку оказался опасным преступником и людоедом, не чурающимся ни юных дев, ни грудныхмладенцев!

Так получилось, что работу, честь и маму он потерял одновременно!

Тукитукич только что выпил кофейного напитка «Бодрячок», и потому чувствовал себя бодрее бодрого.

«День Возрождения Блефуску настал! День Возрождения Блефуску! – непрерывно твердил он, – Блефуску! Возрождайся! Восстань! Блефус, восстань, текилы сладкой полный! Прошу тебя! Умоляю! Вопреки всему встань! Подсласить им, что ли, патриотическую пилюлю? Каку им в рыбий чай подбросить? Наплевать в знамёна? Блевануть в герб? Что креативнее?»

Он обладал такой энергетикой и так сильно пукал от колокольного горошка, который ему каждое утро готовила сердобольная сиделка, а также от волнения, что двери сами отворялись и затворялись.

Его морда, словно залитая кетчупом вызвала нездоровые эмоции окружающих!

Когда мимо него прошли двое молодых людей в шапках с бомбонами, один из них, обозрев противную морду Тукитукича, спросил вполголоса:

– Это что за чудной античный поводырь? Морда кривая!

– Так, козёл какой-то носатый! – ответствовал на вопрос первого второй, – Я его целыми сутками вижу на Проспекте! Высматривает там что-то! Соглядатай, наверно! Щас таких полно!

– Я несколько стукачей знаю! Их моя мать вычисляла безошибочно! И как у неё получалось!

– У того поколения был богатый опыт подобных наблюдений! Тут не придерёшься!

«Отец Ламинарий! Бурдофан Альпийский! Клёпа Одесский! Отец Монтессума! Ко мне! Все ко мне!» – внутреннее сжался Тукитукич, – Отреши их о пагубы своей, оторви от ошибочных взглядов, выпрями!

По небу согласно с нынешней модой носился Монгольфье с люлей. На нём как ни странное не было никакой рекламы, кроме целующихся пингвинов. Что они этим хотели сказать?

По пути Тукитукич зашёл к приятелю, который жил на первом этаже развалюхи по улице Швейников.

А внизу под ним бабушка жила. Тихая старушка. Типа Марты. Не… делать, любого прирежет! Вы не знаете Марты? Ух! Что может в жизни человек, не знающий Марты? Не топчет ли он впустую мироздание? Ладно, о Марте я расскажу чуть позднее, в пятом акте, когда в суфлёрской будке пальнёт ржавое чеховское ружьё, и раки на горе запоют альпийские хоралы.

Доктор Анус, Вандул Петрович, как его звали клиенты, имевший чрезвычайно большую практику в городе, и также прославленный на всю округу своими долгими клизмами, на сей раз проявил редкое малодушие, и ограничился мутными сентенциями из области политического права. Он не очень поддержал огненные взгляды Тукитукича по поводу растущей арабской угрозы, всевластия Аль-Кайды и наркотрафика через Турчунзаде, был вял, и явно хотел выпроводить великого писателя, даже не напоив его чаем. Это было новое слово в культуре их отношений. Из чрезвычайно скучного и пустого разговора можно было бы привести всего несколько интересных сентенций, что мы и делаем, позёвывая от скуки:

– Амиго! Джанго Благовествующий! Анарейский герой! Святые ходят маршем! – приветствовал его хозяин.

– Не замай! Пичул! Ну, здравствуй, Вандул Петрович!

– Ну, здравствуй, Фертунька! Я рад, что ты пока ещё жив! Здравствуй!

– Ну, здорово, секутор!

– Здорово, пасека!

– И что так?

– Зачем пришол?

– Это вы знаменитый мэтр Похерошвалья Ауфцванциг Тапёров? МЫ помним вас! Талант нельзякупить! – сказал Тукитукич шутливо.

– Йа! – столь же серьёзно сказал товарищ, – Хочешь пройти?

«Бесноватик Путилов! Порфироносный осёл, носитель уникальных идей относительно грабежа магазинов и потрошения кошельков! И зачем я сюда пожаловал!? Такой же бедный, как я!»

Но бессмысленный и даже, по его мнению, вредный, разговор, не оставил.

– …И никто ему не сказал! Старичок! Не надо сидеть на месте! Надо потихоньку подтягиваться до высот цивилизации! Встань и иди! Топ-топ! Топает малыш! Маленькие ножки! По дорожке стриж!

– Зачем?

– Да так просто!

– И куда?

– Куда глаза глядят!

– И зачем?

– Так надо! Как говорили некоторые, всему своё время!

– Это ты про камни? Не надо! С камнями сам разбирайся!

– Ты что тут, мертвецов оживляешь?

– Зачем? Я не Лазер!

«Он как соляной столб, но ведь тоже не лось, чтобы его лизать! Никого не слушается! Есть такие упёртые старперы! Какие они упёртые! Говно своё будет есть, а не откажется! Все стандарты нарушает! Ему только из немецкого автомата в голову втемяшишь! А так, словами, и не думай! Всё равно, что в железную дверь головой ломиться!»

– Впред! На сусек!

– В Сассекс!

– Ты чего меня учишь? Я знаю современность, как родную! Семейные мужчины живут на пять лет дольше…

– Чего? Собак?

– Нет, других людей, незамужних!

– И в пять раз хуже!

– По-разному! Ты-да!

– Сам ты по-разному! А я – нет!

– Господин Балбес! Не судите по себе! Без вас народ неполон!

– Не дай бох! Пусть он будет неполон без Платанова, долбать его в нос, а не без меня!

– Какие новости?

– В общем, сижу за решёткой в темнице сырой!

– Ещё?

– Капсулу какую-то заложили…

– Они кого угодно заложат!

– И наверно сообщили, что коммунальные службы в шоке?

– Да, а ты откуда знаешь?

– Я пророк!

– Кинологи ищут бомбу…

– Или бомба ищет их!

– И ещё…

– Так, мелочь!

– И?

– Что и?

– И?

– И гнойно-некротические народные массы Иудеи двинули в Европу!

– Всё! Достаточно! Я стихотворение сочинил!

– Назови его «проститутка»!

– Мелковато будет!

– Давай!

– «Громко музыка играла,

Дико девушка плясала.

Появился капитан,

Половым желаньем обуян!»

– Хорошие стихи! По делу! Про другое хорошо не скажу, потому что не знаю, а тут хорошо, по делу! И ритм какой-то странный!

– Непривычный, ты хочешь сказать?

– Я сказал!

– Есть ещё лучше! «На смерть раби»! Сочинено сегодня утром!

– Раби, надеюсь, умер?

– Умер! Ещё в прошлом веке!

– Давай! Но лучше бы сейчас!

– Я живу по принципу святому

Взял рукою твёрдой и беги…

– Больше не надо! Вижу – смерть раби была страшной! Я удовлетворён!

Тукитукич обиделся и свернул бумажку в трубку.

– Ты, Вандул Петрович, как ни посмотри, очень ошибаешься! Вделся в мелочи жизни, как солдат в постромки, ушёл в быт с головой, а что в итоге?

– Что?

– Что приближается…

– Что?

– Великая Кузькина Мать!

– Что за мать?

– Арабы идут! Братьев-близнецов взорвали! Бен Ладен на белом коне! Талибан везде! Вж-жжжжжжж! Бирлибан! Буратино! А ты тут прохлажаешься, как мормон! Отец Клоупи и отец Флай! Дальше носа не видишь!

– Пошли они все на …! У меня холодильник сломался! Если я вместо того, чтобы чинить холодильник, вместе с тобой с арабами сражаться двину, что будет?

– Великий почин будет!

– Да уж!

– Мосад двинул, Бунд двинул, все двинули!

– Это ты, Туки так думаешь, что двинули, а я так не думаю! Я думаю, будет полный …дец! То есть, конечно, благодаря таким великим деятелям демонизма, как ты, победа будет у нас в кармане, но мой дом рухнет в тартары!

– Неправ ты, Вандул Петрович, ох, как неправ!

– Это ты неправ! Если я двину, кто тут мой диван сторожить будет? Ты?

– Я всегда прав! Ладно, эти! А ты? Не дадут расправить крылья!

– Если я дам тебе крылья расправить, тут всё поломается! Клешнями махать тут будешь!

– Поп Гомункай! «Паралич общественного духа и братья крестоносцы»!

– Чего пришол?

«Эффект чёрной курицы! – подумал Тукитукич, – Острые куриные переживания неврастеника! Многого не нужно! Нужно хорошо знать и уметь очень немногое! Но так, как никто! Эмоция отпада! Как он слаб пред силами мирового зла! Как элефараонарен!»

«У нас должна быть своя психлечебница!» – подумал Вандул Петрович, глядя прямо в переносицу Туки, – Вот она, живая классика! Непричёсанная жизнь природы!»

Их разговор был настолько ни о чём, и так долго продолжался, что самому Тукитукичу стало скучно. Чаю надо сказать, Тукитукич на сей раз не дождался. Это было вполне в традициях домовладельца. Был у Вандула Петровича, правду сказать, один целый стакан с подстаканником, какие в вагонах в качестве прикола подают толстые проводницы. Он тут смотрелся, как персидский принц в лепрозории! Достойное глаз зрелище! Зато планов по продвижению демонизма и противодействия арабской угрозе было предостаточно.

Стена кухни была облупленна до дранки и увешана сковородками, похожими на поджаренных святых. Скальпы глистианских святых располагались точно по ранжиру и радовали глаз.

Сколько их было, никто точно не мог сказать! Никто не умел считать!

Но тут хозяин притащил что-то из кухни, якобы съедобное.

– Йогурд со вкусом селёдки и говна! Он очень вкусен, донельзя питателен, и как говорят знающие аксакалы, полезен! Возьми кусочек, откроешь замочек! Кошер-мошер намба сыкс!

– Так ли? У меня новое есть!

– Лучше не надо! Я хочу выспаться! А то всю ночь проплачу! Няню жалко!

– Как хочешь!

Видя, что ни его афоризмы, ни писанина Платанова не помогает, огорчённый Тукитукич не стал донимать приятеля расспросами и взвивзгнув, отправился восвояси.

«Богофал Сморщенков!! Годпен!» – Тукитукич про себя обозвал приятеля, – До чего же нелюбопытная, смешная душонка! Одетый не то, чтобы артистично, но с вызовом! Пижама и кипа на босу голову! Как в прошлом веке! Тогда вызовом были и хлопковые трусы в горошек. Все голые ходили! Заболевание можно назвать сразу – полный дебильный инфантилизм второй стадии секса! Палятка намба шьесть! Смершарик! Одним словом! Православное самодержавие и пшик! О Муссолини он думает! Актуал! Если бы ты знал! Я не профурсетка! Я – поэт! Он насмехался над моей нетленкой, и завываниями разогнал всех шакалов куда подальше…

Деятели бомонда и перлы инквизиции!!!».

Он долго шлялся по Проспекту Труда, не зная, чем себя занять, а потом отправился к городскому фонтану.

По фонтану бродили беспризорники, собиравшие ржавые медяки.

По пути ему прошлось пройти через Децкый Сквер, теперь весь застроенный церквями разных конструкций и фасонов – смешное и страшное зрелище! Ойкумена мира!

«Церковь Преображения старухи Соломонии» по уставу долженствовала существовать на доброхотные дачния граждан, но вопреки всему существовала на уворованнное из бюджета. Всё было заставлено штабелями кирпича, забросано щепой и обломками досок. Взглянуть было не на что, и Тукитукич задумался.

Весь совок Тукитукич практически совсем не работал, предпочитая собирать бутылки на городском пляже, всячески открыто бравируя своим отъявленным тунеядством ивсячески изображая из себя демократа-отщепенца и диссидента-романтика. Одновременно он пописывал тексты, чью бездарность не могла скомпенсировать даже непробиваемая наглость Тукитукича. Помесь Клары Цеткин и Остапа Бендера порождала кентавра, какого не смогли бы вообразить ни Гомер, ни Вергилий!

В начале были довольно не мирные отношения в семействе. Потом они поменяли полюс и стали нетер-пимыми.

«Езжай в Приштину сынок! Там тебя заждались! Кто из обоймы выпал – тому глаз вон!» – сказал на проща-ние отец.

– Почему не в Палестину? – угрюмо спросил Тукитукич.

В новые времена он вошёл с новым героическим самосознанием. На его глазах маленькая, сморщенная, миленькая его сердечку демократия породила не только расцветдемонизма и аховой кухонной толерантности, но и дала взойти буйным цветам отъявленного «пещерного» национализма. А этого не ожидалось! Ожидалась совсем другое, ожидалось, что баранья покорность местного населения, вызывавшая восхищение во всех тайных врагах его родины, продолжится вечно или даже увеличится! Он уже чувствовал себя погонщиком этого счастливо бессловестно стада, его поводырём и наставником! Если Тукитукич в душе бешено бисировал демонизму и авгиевойтолерантности, то с национализмом дело было сложнее, по сути дела он готов был даже идти «в бой с национализмом и бездуховностью» по первому зову любой партии. А Партии, настоящей Партии, вместе с которой можно было двинуть походом на бездуховность и фасизм уже не было – тю-тю! Пгосгали Пагтию! Пговогонили! А он раньше полыхал на эту Партию, называя её всякими сложносочинёнными словами, и афоризмы ей гадкие посвящал! Второе дно там всякое! Фига в кармане и сопля в гульфе! Насмехался поди ж ты! Вот если бы эта Партия изводила бы фасистов всеми доступными методами, а ему, Тукитукичу позволила впрыскивать в Фигнеленские ягодицымахровый просвещённый демонизм, цены бы ей не было! Но она не делала этого! Не понимала великой миссии демонизма! Что, успехи зообнистов в мире просто так, с кандачка? Не понимала, что не было у фашизма брата хуже, чем демонизм! Это плохо, когда братья ссорятся, не так ли? Теперь было несколько партий, вместе с которыми ему хотелось идти в бой с бездуховностью: «Единый Блефуску», «Единство», «Радуга», «Геи Блефуску», «Живчик», «Ласковое Единение», «Вслед за Глистом», «Неделимость», «Братья Глистиане», «Толерантный Блефуску», «Антипедофил», «Точность», «Слава Блефускуу!», «Релевантная Родина», «Отечество Предков», «Патриот» и наконец» Сподвижники Блефуску». Сподвижники Блефуску по пятницам собирались в туалете городской управы, там много кричали в голос, топали ногами агитки врагов, мочились мимо униазов и пили вино в картонке, а потом расползались к ночи по домам или лежали, приходя в себя, на скамейке городского парка.

– А где Фира? – каждый раз спрашивал председатель движения Яков Свешкин у обросшей волосами обезьяны, председателя антигоношистского комитета Пива Рюхина.

– Она вышла замуж за члена «Единого Блефуску» Цивку Филадоберного! Щивка Филадоберный! Знаешь? Крепкий мужичонка!

– Неужели у них есть член!? Мне казалось, это – фригидно? Я так мало знаю людей! Потрясающе!

– Она получила орден за то, что семь лет выгуливала собаку перзидента!

– И какой породы была собака?

– Не то лабрадор, не то эхнатон! Не то Пифагор! Что-то такое!

– Я его меж тем спрашиваю: «Ты родину любишь?» А он мычит как корова и не реагирует ни на что! Мо-оооо! Мо-оооо! В глазах невысказанная тоска и смирение! Вот тогда у меня и открылся третий глаз Шивы, и я понял, что такое значит любить родину! Я понял, что родину могут любить только коровы! Коровы больше всего любят родину!

– За что же? У них, по моему мнению, ещё меньше причин любить такое, чем у пресмыкающихся! Люди воруют у них молоко, берут их за рога! За вымя! А им всё это нравится!

– Нас пока никто за вымя не брал!

– Ещё возьмут! Докличишься! Ещё возьмёт тебя за вымя железная рука пролетариата!

Представлять, как мерзкая рука пролетариата лезет к его розовому вымени, совершенно не хотелось.

– Мир противен и жесток – сказал Ральф, —

 
На страну напал поток!
Смыл корову и быка
Смыл гнилого лесника,
Смыл телегу с мужиком,
И попа с ночным горшком,
Смыл собор, дорогу смыл,
Смыл погост с чредой могил,
Всё он смыл, но я узрел —
Кол с казнёным уцелел!
 

Записанная в народном психоделическом ключе, эта песня символизирует веру народа в справедливость и добро. Даже дурной конец не может развеять общего оптимистического настроя и окраса музыкального шедевра! Верди перевернулся б в гробу раза три, не меньше, когда б услышал его музыку.

– Млекопитающееся!

– Что млекопитающееся?

– Корова! Корова ни перед кем не пресмыкается!

– Ясно!

– Но они всё равно любят!

– Это не объяснить!

– Это любовь!

– Любовь – это когда ты корова, и ты мычишь!

– Му-уууу!

– Больше не надо! Я понял!

– Тогда тут все коровы! Есть двуногие коровы без вымени! Они даже многие мычать не умеют! Эти дебилы вовсе не дебилы! Это коровы!

– Му-уууу!

– Скажу честно, я орла и дракона я уже путаю! Все они многоголовые, у всех крылья! И пена изо рта! Кого нужно поражать, а кого защищать, я уже не знаю! Ум сломал!

– Не ты один! Все в затруднении! Все скурвились!

– А я знаю! – горой мяса вставал огнеустый выпускник военного училища Погоды и Катапультирования Герман Кодлоев, жаждавший выползти в свет на коньке преданности и верности, – Я знаю!

– Уточни!

– Я принёс статью!

– Читай!

Военный студент Кодлоев развернул листок непослушными пальцами и стал читать.

Статья называлась «Все тропы ведут в Хром!» и была написана в духе жолто-блакитной политической риторики. С обвинениями и риторическими вопросами без ответов.

«Танцы не способствуют народной любви.

Давид Герпес!»

«Придут времена, когда в целях безопастности и духовного здоровья гражданам Глистианская агитация будет запрещена, как преступная!»

«Ничего себе эпос! Я – против! Если каждый будет сочинять такое, от моральных ценностей и устоев общества скоро ничего не останется!»

«Профессор Шестипалов, не выдержав темпа дискуссии, испытывал нехорошую нетворческую зависть к вышестоящему коллеге, академику Мышонкову, схватил со стола небрежно открытую секретаршей Зосей Калюжной, банку с килькой в томате и крышкой банки сначала повредил схиматис потом разпорол по половины сфинстер, ножкой от комоданайденной на свалке сломал ему два ребра, второе и пятое, и только в самом конце расхерачил академику горло от уха до уха! Однако академик, долго падая, успел ногтем перепилить профессору сонную артерию и ударить в пах диссертицией доцента Мальчуковского, шмякнуть гирей секретаршу профсоюза Досю, хотя на… бы ему …лась эта чёртова диссертация? Диссертация «Андрогенная классификация засосов»! Вклад в мировую науку!

Оба, то есть трое, то есть пятеро, скончались на месте! Скопытились! Абзац! Вот новости!»

– Я пошёл в туалет!

– Бойся смолкшего Везувия!

История имела продолжение! Ректор, услышав далёкий шум в коридоре и намереваясь попервоначалу скрыться, увидев доцента Кротикова и старшую преподавательницу Лялину, сделал вид, что его шум не касается и всё нормально. Переговорив с Кротиковым и Лялиным, пошёл по коридору, обмахиваясь буклетом, в котором соловьями заливались об успехах его вуза. Тут-то на него и напал маньяк с банкой кильки. Вернее, с крышкой от банки! Они схватились и дрались в партере, прямо напротив профсоюзаи локтями расковыряли два окна. Туда же встряли Кротиков и Лялина. А потом и председатель профсоюза с секретаршей! Добродетельному ректору пошли на пользу постоянные тренировки в искусстве УШУ, и он оторвал уши у маньяка Шестопалова, хотя сам при потерял правое яйцо и руку.

– Как он мог успеть оторвать кому-то уши, если ему перерезали сонную артерию?

– Ты ничего не понимаешь!

– Можно мне в туалет?

– Не промахнись там! Не оплошай там! Третий – лишний! Нам лишние не нужны!

– Знаешь, эта история в институте – цветочки педагогического процесса! С нашим президентом был ещё более страшный случай! Он захлопнулся у себя в сейфе, и его едва спасли через трубочку для коктейля!

– Как он вообще попал в сейф?

– Ну, заказал огромный сейф для особо важных государственных бумажек, стал его осматривать, полез в него, заблудился и захлопнул дверь!

– А как он ел?

– Никак! Он похудел на семь килограмм!

– В сейфе дерьмово испражняться! – высказал вполне логичное предположение старикан в дерьмовой шляпке, изъеденный дерьмовой молью ещё видать в прошлом дерьмовомвеке, о котором я вообще не хочу говорить, – Я вам так скажу, не приведи господи в сейфе захлопнуться! Лучше уж не жить вовсе, чем хлопнуться в сейфе! Через соломинкудаже дышать срамно как-то! Это невозможно представить, какой пассаж – запереться в главном сейфе страны и обосраться там от страха! Мне было бы тяжело жить в сейфе и дышать через трубочку!

– А если бы к тебе по специальному блядопроводу красивую женщину переслали, согласился бы?

– Что ты считаешь красивой женщиной? Мать Терезу? Индиру Ганди?

– Ну, Мадонну там, Джениффер Лопез!

– Я бы убился головой об стену! Мадонна красивая!??? Ха! Кто тебе сказал такое? Кто тебя сюда подослал? Кто тебя подучил так? Не было в моей жизни обезьянок! Не было! И не будет!

– А ты не президент!

– Багинские кодмизары заговорили! – пригвоздил его толстяк в соломенной шляпе, – Я думал им всё! …дец!

– Кто такие Багинские кодмизары?

– Это к Баку! Он тут всеми великими военачальниками ведает!

– Бак, кто такие Бакинские комиссары?

– Малыш! В старые, престарые времена, когда господь ещё с интересом иногда спускался на землю, в одной старой-престарой стране произошла грозныя-прегрозная революция и власть взяли чёрные-пречёрные левиты…

– Достаточно! Я понял!

– Иони…

– Больше не надо! Давай поговорим о трубочке! Или о китах!

– Что трубочка? Лучше бы научиться дышать через задницу! Как в «Аквалангах на дне»! Там музыка хорошая! Вдох-выдох! Вдох-выдох! Тогда можно было бы вообще обойтись без соломинки!

– Это не наш путь!

– У него всё, что делается через задницу, получается лучше, чем остальное!

– Знаешь, Фрол, вот наш президент уходит, а я плачу и рыдаю, потому что прерывается связь времён! Есть ли что-нибудь хуже, чем разорванная связь времён! Он был в самом начале славных дел, и вот на тебе, уже надо убираться восвояси! Срок отбыл – и адью! И самое главное, я теперь не узнаю, что он ещё учудит после того, как спас леща иприготовил кашу в детском приюте! Человек полон сил и энергии! Глаза его полны неземным светом! Я в полном недоумении, будет ли он открывать сайт, посвящённый спасению японской ламинарии или умчится в Глухоманск устанавливать скамейки в городском саду? Или купит прививки для бездомных собак.

– Знаю! – гнусаво сказал Фрол.

– Что?

– Уйдёт в монастырь, устыдившись себя!

Фрол, который всегда по наитию и привычке голосовал за правящую партию, обиделся.

На этом разговор и закончился.

А мысли Тукитукича не закончились!

Оставим Тукитукича на секунду в гордом одиночестве, ибо именно сейчас в его мутной голове рождается очередной перл, афоризм и ему ещё надо вытащить из кальсон стило и записать его:

«И жираф не всего достигнет!»

Хотя Тукитукич и горд появившейся возможностью снова блеснуть интеллектом, он понимает, сколь ущербен новый шедевр с точки зрения борьбы с коричневой опасностию!

Население, за годы совка уже привыкшее к ритуальным бичеваниям фасизма, с ним не спорило, хотя чуяло, что поспорить было бы очень возможно!

Тут-то Тукитукич перекрасился чуть-чуть в патриота и в своих речовках и анафоризмах требовал кары «гоношистам».

Последним перлом, который вышел из-под его бойкого пера, был такой:

«Васизму бой – И Бох с тобой!»

Лозунг родился во время благотворительного обеда, который он жадно пожирал в ресторане «Фиалка», куда Гогасина каждый месяц выдавала ему жолтые благотворительные талоны на первое, второе, салат и неповторимый айвовый компот.

Вкусные талоны надо было денно и нощно отрабатывать, а отрабатывать их нужно было, с пеной у рта ругаясь на подлых фасистов и нахваливая мумуравинов, возглавляемых всесильным товарищем Яхве.

Гогасина, вот уже тридцать лет находившаяся в вечном ремонте, была вся в сгнивших от времени лесах, но никого на лесах никогда не было. Здание было в прошлом роскошное, тяжкой архитектуры 19 века, с колонками и рустованными булыжниками по фасаду. Она была предусмотрительно разделена на три сиопистские фирмы, ожесточённо сражавшиеся за души вогогсинавленых репаптриантов. Одна якобы занималась переселением и адаптацией алидов, другая позиционировала себя, как сугубо религиозная, на что любой здравомысленный человек мог сказать «Гы!», а треться, похоже, специализировалась на промышленном шпионаже в области спиртолитейной промышленности. Во времена, когда деньги из-заграницы поступали скупо, все три фирмы мгновенно утрачивали активность, становились похожими друг на друга, покрывались вулканическим пеплом, и по видимости дружили, но во времена щедрого денежного поступления начинали неистово ругаться друг с другом, склочничать по мелочам и рассылать по почте кому ни попадя газетку «Летрайот», больше похожую по виду на подмётный партизанский листок.