Текст книги "Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы"

Глава 6
Бездна в Бомжвилле

 
Воспоминанье иль предначертанье?
Доставшееся даром станет данью!
А выгрызенное трудом отменным —
Чужой добычей иль пожарной пеной!
Воспоминанье – слабость перед бурей.
В горланье псов, в далёком свисте фурий,
В полёте ведьм и в круге на поляне.
В дупле древес,
Где птицы и древляне
Нас нет, пока стальные стрелки
Не сдвинут жизнь к печенью иль к пучине,
А остальные будут в клетке белки,
Раскусывать орехи и причины.
1.
Да, в старости он стал не Куманеччи!
Кому такое признавать охота?
Корсет костей обрушился на плечи,
Как шлем картонный на виски Кихота.
Усохший мозг, гораздый на ошибки,
Белка лишённый и лишённый смысла,
В размокшем ухе поселил три рыбки,
И вобла одинокая повисла.
Они впотьмах беседовали мило,
Порою жадно раскрывая пасти
Словами из асбеста и акрила,
Раскраивая черепа и кроя страсти.
Из обретений оставалась грыжа,
Два фонаря под глазом,
Чирей-ниже,
И перзиден какой-то на экране,
Толь под шафе, а то ли под тиарой,
Отчизны неземной радетель рьяный.
Что было сил, долбил на барабане!
2.
Он к старости стремился к обретеньям:
Соединился с мыслью, слился с тенью
И согласился с тем, что в прошлом было
Ему противно, как ослу кормила.
Уж в мавзолее был Великий Кормчий.
Святого на фронтоне били корчи,
Из красной пасти храма лилось пенье,
Иезуит внизу боялся порчи
И лишь грифон крутил столпотворенье.
Ослабевала воля, страх селился,
С вопросом древним «Кто ты?» и «Кому ты?»
На горизонте лёгкий дым клубился,
Сигнал о скором возвращенье смуты,
В наросшем шуме и прибывшем гаме
Детишки волокли бабло кусками,
Выкрамсывая с древним анекдотом,
Что скоплено истерикой и потом.
Исчезли смысл, намеренье и ясность,
С косой в накидке ковыляла Гласность,
Как всякий Штирлиц к Гамбургу и Берну,
Стремившаяся к хаосу столь мерно,
Спешу поверить, до того красиво!
При этом родину любя без пива.
3.
– Кому давать? – сказала грустно Рива
И вдаль ушла, влача платок в овраге.
В подъезде поселились бедолаги,
Удачно распростившиеся с ванной,
Прихожей и гостиной богоданной.
Их добрый дух попахивал «Шанелью»,
Залив кончался заводью и мелью,
А рыбы робой и рабы не мыли
Губами в синий стойкий вход в бутыли.
Он иногда спускался к их настойке
И им сулил последнее с любовью.
Жакет жены или жилет от тройки,
Оставшейся от свадьбы как наследство,
Как говорят ракиты и равины
Отсюда путь в утраченное детство.
Здесь тайные вечери – не попойки!
Чужое благо – не свинина с кровью!
Прилепился отважный взгляд к матрасу…
И участковый с нищенской заплатой.
Акулий глаз и кобура на крупе
Мечтал о супе сыну и о супе
Себе… А как же быть солдату?
4.
Так был положен тяжкий взгляд на хазу.
В боярышнике очутившись средь флаконов,
Он не сдавался, поздний пук гормонов
Отважно говорил ему: «Опасность!»
Но надо же учесть напор и страстность,
Народного артиста и актёра,
А не слепого шептуна из хора.
Уверенность бывает самомненьем.
Сирены отвлекали нежным пеньем
Упорного Улисса от Итаки,
Он стал хитом на миг в кровавой драке,
Где выбит мозг, и кто-то выпал, падок,
То в палисадник, то ли, блин, в осадок,
И вой сирен сменился соловьями.
Прекрасно жить с любимыми, друзьми,
Не зная их имён, фамилий, явок.
Что фараон египетский без справок?
Интеллигент без ссылки и отсидки?
Любой святой всегда висит на нитке!
5.
– Прорвёмся, братья! – он шептал бывало, —
Попытка-не быдло, рога не жвала!
Мы ж не клопы, а гомо, человеки!
Такое б говорить в иные веки!
Когда цензура и профорг с очками,
И рыбный лов сетями ночью в Каме.
Амбивалентный смысл растаял втуне,
Риэлтора на ступе звали Дуней.
Глаза – в глаза! Так говорят с врагами!
Увлёкшись вдохновенным разговором,
В котором были дали неземные,
Забытый мир, дотла набитый честью,
Пытался ртуть поймать печальным взором,
Но не поймал.
Уверенный в законе,
Как пред удавом, пребывал на месте!
Того не зная, рухнул в люк к мамоне,
В тоннель всё падал, падал, дна не чуя,
«Где ж мои ножки? Сапоги не жали!
Кругом летели крышки и пачули,
Партийные билеты и скрижали,
Чужие лица, ордена и пули
Орали, выли, бились и дрожали.
На вешалку улыбку вешал кролик,
Монах смеялся и дрожал до колик.
Из «Шмайсеров» менты стреляли.
Суки,
ОМОН и Хаммурапи рвались в Луки,
От «Мёртвой Головы» остались трое,
Кому изгои, а кому герои.
Вросли в ледник над хладным пулемётом,
Роняя кровь над охладелым взводом,
Так, полагая быть самой собою,
Пчела дрожит над опустелым сотом,
И дым кружил над обгорелым дотом.
Малыш! Не надо шуток над судьбою!
Прошенье в рай кончается отводом!
6.
Тут он икринкой вылез из белуги.
И к Троице, очнувшийся в колхозе,
В избе без света, в копоти и глине,
Он протрезвев, вскричал:
«Нет, лучше б в бозе!»
А по углам листы писанья гнили.
Замена равноценная – квартира
На развалюху из лиан Вьетнама,
Там где иконостас – большие дыры,
И вход без двери, а у входа – яма,
В которой, судя по виду, вчерась ли
Или когда, отчёт утрачен из кармана,
(Доверится такому? Вот и здрасьте!)
Здесь вверенного богом высшей касте
Гордейшего пытали партизана?
Откуда эти тряпки на заборе,
Свинья с угла и куры на насесте,
Хорошие соседи – это много!
Но и такое, говоря по чести,
Подув на пвльцы и помыслив строго —
Кусок говна на высшем Эвересте!
В трёх метрах пруд с навозом, там когда-то
То ль ферма, толь дракон с седлом и цепом,
И часть без цифры, где бичи-солдаты,
Делились анашою, точно хлебом.
7.
Россия пламенела на закате
Бутылки две на скомканной кровати
Надменно говорили об остатках
Его квартиры, и во рту так гадко,
Как будто жаба трахалась с тритоном
Во рву Кремля – паучьем гнездовище!
Вот так в России можно статься нищим!
Россия – караульщик ратных грошей,
И этих жил, намерений и почты,
Она как бы мечтает о хорошем,
Но держит в жилах кулака заточки.
Ей служат лица, впрочем чаще – рожи!
И слава богу – на замке граница!
Будь же на стрёме, гражданин хороший!
Здесь что угодно может приключиться!
Люблю ли, не люблю ли, вас поздравлю
С тем, что судьба готовит всем по блату.
Вот так метаморфозы внидут явью
Мгновенно образуя сцену в хату.
Задав вопрос, надменно и сердечно:
«Что это было Дао или Нечто?»,
Как уцелеть, не зная крыл защиты,
Не видя в горизонте дыр дороги,
Что говорить, когда все карты биты,
И лишь шуршат исчадия и боги?
 
 
Что вводит рой слепцов в картину Босха,
В шестнадцатый из камеди и воска?
 

Глава 7
Золотой Стеблец

Если бы муравей думал, какое бревно он катит в свою богадельню, у него бы зашёл ум за разум! Это счастье этих неразумных детей природы, что они чтят законы окружающего мира много больше самих себя. Я такой же по своей сути! Мне мешает иногда внутренняя честность, но изменяться я не намерен! Подлаживаться под этих козлов, которые хотят жить в европомойке, не буду! Пусть хоть обделаются в своих «Ягуарах»! Пусть хоть обосрутся! Я им не компания!

«Мы ненакопленцы!»

Это кто сказал? Кто это такие?

Когда человек выпил, его сознание становится амбиваленным, но толерантность его магическим образом сильно притупляется. Если же напротив происходит внезапное просветление толерантности, тогда страдает, сильно притупляясь, амбивалентность. Этот феномен был замечен ещё в глубокой древности! Об этом говорил ещё в 15 веке Святой Франциск. Но если ты выпил так, что целиком притупляеся амбивалентность и начинает оживать толерантность, то пройти в таком состоянии через несколько лестничных маршей сложнее, чем на слонах перемахнуть через Альпы.

Он в то время в последней фазе белуги был – накрыл пылесос мокрым платком и стал над ним рыдать! Как маленький жиголо! Птичку из клетки выкликал: «Кис-кис-кис!» Мне его так жалко стало и так хотелось защитить, но я тоже был под подпиской!

– Под пиской?

– Почему тоже? Он, что ещё и под подпиской был? Не только под подшивкой, но и под подпиской?

– Под пиской?

– Типа того!

– Как страшно жить! Всё узнаётся слишком поздно! Ты и над тобой пиписка! Просто «Меланхолия» какая-то Ларса фон Триера!

– Слушайте, если что случиться, не отдавайте меня ему!

– Прикинь… к носу!

– Только тем и занимаюсь, что прикидываю! Прикидываю, да подкидываю!

– Пальто не прожги!

Назавтра он подошёл и спросил, юморист: «Ну как там, под пиской, не давит?»

– Что? Так и будешь гонять лысого по чемодану?

– Раньше ты говорил – по шкафу!

– Лысого гоняют по паркету! – поправил всех некий городской житель.

– Лысого можно по чему угодно гонять, его не убудет! На то он и лысый! Проблема с волосатыми, когда их приходится по чему-либо гонять!

«Это всё равно, что скунса скрестить с обезьяной!

Женщина-вампир всегда готовая отсосать кровь, пот и слёзы!»

Я был такой пьяный, что выкинул модель из окна. Лариска – пиписка шмякнулась на землю, а потом убежала! Я выскочил на улицу, где Людмилка, смотрю, Людмилки уже и след простыл, а на том самом месте, где она только что шмякнулась, фитиль от газовой горелки лежит. Женщины нема, а вместо неё фитиль! Мать честная! Ну, я обрадовался этому, потому что это хороший знак – вместо бабы найти какую-нибудь полезную вещь. Не черта себе – фитиль от газовой горелки! И никому не нужен! Я взял фитиль, такая вещь всегда может пригодиться! Не сразу, конечно, но лет через двадцать, когда этот сгорит – пригодится! Потом домой вернулся, включил телевизор, а там краснодонцы в разных позах по экрану ползают и агрессоров перед смертью с пеной у рта обличают. Б..! … какая! Не знаю, чем у них там обличения эти кончились и до чего они там дошли! Мне скучно всё это стало до чёртиков ещё до рождения глистова! Оказалось, что в этот день у них был парад, посвящённый другому параду, который сто лет назад был! А тот парад был посвящён ещё одному параду, который тоже двести лет назад был и был посвящён какой-то несусветной..ри! Но всё это было задумано для того, чтобы продать много пива и пластмассовых стаканчиков. Я их штуки насквозь вижу! Они, молодцы, одели всю галёрку, которая топала ногами на поле, в роскошные шаровары и ползунки. И старую – престарую технику пустили, и откуда они её откопали только! Зрелище было потешное, по крайней мере, для меня!

В тот день они превзошли себя – растянули над самым высоким зданием рекламный не то лозунг, не то плакат:

«ОСТАНОВИМ ПОНОС ВМЕСТЕ!

«БЫСТРОБЗДЫН» в капсулах – вместе к гармонии»

В мою пьяную голову откуда-то попала мысль: «А вот ведь мужчины и женщины, когда держатся друг друга, то вовсе не от счастья, а потому, что в ином случае могло быть и хуже!»

Пришла – и улетела!

Ну, я и заснул.

– Труп в Бетоне! – сказал голос из тьмы, – Намба сыкс! Вот вы какой, добрый апостол Павликов! Вот вы какой!

Это пришли ангелы. Или прилетели! Они приходят всегда, когда я выпью. И не люблю их, потому что они сразу начинают давить на психику. Мол, молодой человек, что же вы, ик, делаете?

Я их не ин… нет, не так! Я их не индифе… Ин фи… ди… Ри… нет не так! Я их не индифиреци…рую! Ближе!

– Где он был?

– Не знаю!

– Может в Бостоне? – участливо наклонился к левому уху правый ангел.

– И там и там!

– Тебе виднее! – сказал в правое ухо левый.

– Я так не говорил!

– Тебе виднее, говорю!

– Везде полно психов!

– Чем мы лучше?

– Даже здесь?

– Даже здесь!

– Здесь меньше, чем везде!

– Согласен! Но всё равно много! Много больше, чем там!

– Не так много!

– Каждый первый! Ткни – наткнёшься!

– Ты что-то скрываешь от меня!

– Ничего я не вскрываю!

– Скрываешь!

– Ни в жизнь!

– Фигу в мешке не утаишь! Те, кто что-то скрывал от меня, все на дне морском морскую капусту растят!

А теперь почти невозможное – найти ключ в кармане, вынуть его и засунуть в скважину!

А дома уже кто-то есть! А, дедушка Ленин! Опять!

– Профессор Колёсиков! Вы? Пгошу! – просто сказал Ильич, и указал рукой на мой продавленный диван, – Пгошу! Что-то видок у вас пгикольный! Вы что из лупанара возвгащаетесь? У нас тут всякие индивиды ходят, увидеть пгиличного человека эдакое достояние, батенька, не сочтите за честность! Хи-хи-хи!

– Я не Колёсиков! – говорю, – Я Лаунтшлегер! Двоитца!

– Не спогьте, Колёсиков! Не спогьте! Я этого не люблю! Пгочитал вашу диссертутку – «О сгавнительных особенностях среднеевгопейских шанкроф». Что пегекинемся в покег!

– Не надо! Я не умею! Не в сост…!

– Что так, батенька?

– Не умею – и всё! Простите, я – вс…! Кругом! Тщ!

– Ох-ох-ох! Млодёжь! Хи-хи-хи! А какие какгошие пиздюkи у нас гастут! Какие кагошие! Агхи-кагошие! Глаза – как режущие носы! Наше будущее! Пушечное мясцо нового мига! Хи-хи-хи! Ладно! А попиков гастреливать будем? – спросил Ленин, – Я пгипас! Пегвостатейные! Поедемьте-ка, батенька, на охоту! Хи-хи-хи!

– Будем, конечно, будем! – говорю, – Можно я?… На цугундер! Бай-бай! Ферфлюхт? Шпанцирен камераден!

– Что-что?

– Вир синд цвей гутен камераден!

– Хи-хи-хи! Обгазованщина! Хи-хи-хи! Это великая наука! Ты бгатик, тут того! Феничка! Где ты? Хи-хи-хи! Научим! Хи-хи-хи! Меня от науки за уши не оттянешь! Я тебя научу!

– Что-что? Я – здесь!..

– Скажи сорок раз «опытноконстгукторгский» и я поверю, что ты умный! – засково засмеялся Машинный Ильич. Все добрые морщинки зашелелились на нём, как живые твари, черви какие-то. Ящерицы какие-то храмовые. Великие люди вообще как правило странноватые! А этот был королём всех странных. Анцеклоп Таврический! Автоцеклоп!

– Это не марш! Это сочинение Шаинского! Мы что, в детском саду?

– Не на…! Да-а-а-а-а-а-а-аааааааа!

Свет померк, и ход планет прекратился!

Глава 8
Как важно быть серьёзным!

Остров Агония. Он вывалился из всполошного горизонта и нарастал так, как растёт неведомая суша в сумасшедшем триллере. Корявые башни, бетонные звёзды и серпы разных мастей, почти полное безлюдье и отсутствие запаха настораживало и предлагало всегда быть начеку.

Да-с! Приплыли!

Кто его знает, почему то или иное происходит именно таким образом, как происходит, а не каким-то другим! Наверно, это называется предрешённостью. Или судьбой! У меня раньше были кое-какие сомнения по этому поводу. События последнего лета развеяли эти сомнения.

В шесть часов опять пришёл совершенно пьяный друг децтва якобы за общением. Он приходит всегда пьяный вдупель, в сером костюме и без галстука, с жалобой, что потерял галстук, с маху садится на диван и начинает неистово долбать гитару. Игра его, надо признать, столь омерзительно безвскусна, что долго терпеть такое исполнение может только очень кроткий человек, например Иисус Глистос.

– Солдат! Почему нет работы над собой, поисков собственного я?

Но тот только мычал пьяным ртом.

В минуты пьянства он был близок к нирване, как никто. Однажды он был так пьян, что чая устойчивости, схватился за газовую трубу и вырвал её с корнем, поставив дом на грань выживания.

Выпроводить его мне долго не хватало смелости. И всякий раз ему удавалось допить принесённую в кармане пиджака бутылку, совершенно раскваситься и уползать уже на четвереньках. Но на сей раз я открыл дверь и приказал ему идти домой.

Он был ошеломлён моим наглым отлупом.

– Я сюда пришёл искусством заниматься, а не бороться с одиночеством! – обиженно трезвым сырым голосом сказал он.

– Иди! Иди! У меня от тебя голова болит! – сообщил ему я.

Опешив, он отступил на шаг и стал спускаться по слестнице, врубаясь головой во все стены. Горе и алкоголь – две субстанции, превращающие человека в ничто или возносящие в небеса превыше ангелов.

Соединённые вместе они становятся сильнейшим оружием дьявола.

«Это рабы! – думал я, – Рабы знают, что никто не будет их благодарить! Рабов не благодарят! Они – рабы! Ты ничего не сделаешь! Рабу страшно стать свободным! На это нужны века! Освободи раба, он озлобится и убьёт хозяина! Раб должен быть рабом! В его покорности – его спасение!»

Меж тем двор, минуту назад бывший совершенно пустым, наполнился какой-то нечистью.

Крылатые твари раскрывали клювы, ползучие и вьющиеся копошились внизу, а на подоконниках выпендривались летучие мыши.

Что там за шум во дворе?

Разве можно называть человека психом недорезанным?

Опять они вступились за кошек. Наверно он кошку головой протаранил! Божественное создание! Самое дорогое, что осталось у них в жизни! Разве можно так кричать половозрелой женщине? Нет, то – не женщины! Это бабуины какие-то! Надо держать в узде свои эмоции, даже, если вокруг такое! Я и держу, хоть много кругом такого препротивного, что на всё это хочется блевануть как следует!

Но это ведь неясно как будет воспринято здешней интеллигенцией!

Вы не поняли, что я сказал! Я сказал ин-тел-ли-ген-цией!

Что-что? Вот так всегда!

Как у сучки течка, так Галилей виноват!

Это что такое? Что там за крики и вонь?

Это из двора несётся брань, там беседуют кошководы и собашники!

Их объединяет идея бегства из психиатрической клиники с последующим открытием приюта для слабослышащих псов.

Одно время, увлечённые кармическим спасением четвероногих тварей, они открыли контору

«Вязка Кошек и Собак!

С 10—30 до 17—00 в кв. 10»

Блестящие перспективы четвероногой любви подтверждала реклама, прикреплённая сбоку к основному плакату:

«Гарантированный эффект

Поразительно

эффективной случки!»

Польза – через КАЙФ!»

И от былой жизни, кажется, не осталось даже искры!

Я с раннего детства знал, что мне предстоит написать великие книги, сочинить великие музыкальные опусы или сделать что-то феноменальное в других областях.

Думаю, совершить самую великую в мире революцию и избавить мир от отвратительной пагубы глистианства было бы настоящей целью, достойной удела человека.

Я входил в этот мир с римским приветствием маленькой детской руки. И всё было хорошо в нём!

У меня друг был. Так получилось, что наши судьбы были схожи: меня зовут Ади, а его Фрич, но уж тут ничего не попишешь – так судьба распорядилась! Вы нас легко отличите – он дурак, и в Глиста верит! Обсмеёшься! Но все тут меня Ади зовут, потому что я не могу без немецкой истории и дизайна, а главным дизайнером всех времён и народов был Главный Ади. Некоторых корёжит от Ади, а я к нему нормально отношусь, и думаю, таких как я становится всё больше! Не все же зомбированные козлы, на некоторых уже не действует cиoнистская промывка мозгов!

Глава 9
Ветшающая перспектива

В то время, как деятели злачного бомонда Блефуску грелись в лучах изменчивой славы, внизу, в демократической дикой глубинке вызревали скрытые конфликты, готовые перерасти в открытое классовое противостояние!

Древний боец батькивщины Иван Элефант с нами! Он наконец с нами! Они схватились! Лёд и пламень, дзот и камень, толстый и тонкий, схоласт и немой, язычник и святоша! Мартин и Лютер Кинг! Кинг и Иисус Куклуксклановец!

Полярный путешественник Герман Текило начал покорение льдов с попойки, приведшей его в ДОПР.

Архиерей Тулюсинов был личностью архи-интереснейшей. Весь город гордился им потому, что он был чемпионом мира по собиранию опят. Сохранилось фото мастеской Бахронъ&Заяц, где Иван Тулюсинов во всей красе позирует под шляпкой огромного, найденного им в Чулимском Кордоне гриба. В дальнейшем чудо гриб был канонизирован, помещён в Раппальский монастырь, где крестил благочестивую братву под громкие завывания муэдзина Тиши.

Я иногда почти газетным языком говорю, но это специально, так я над этой властью долбанной прикалываюсь! Вы, когда у меня такое слышите, прикидывайте… к носу, и вспоминайте, с кем имеете дело – с великим насмешником и пройдохой! И то, что я приколоться готов над чем угодно, даже над самыми рассвятыми святынями. Ибо, по моему мненияю, они часто и не так уж святы.

Падающие самолёты, тонущие корабли, ликующие дебилы в баре и мажорные самовзрывающиеся поезда создавали незабываемую аллюзию жизни. Канализационные люки, вышки и радиомачты таили теперь такую высокую опасность, что ходокам, исправно шагающим в Хремель за подобием правды, следовало обходить их за милю. Всё в родине состарилось и обветшало, а люди походили на дебилов, от усталости уже почти не чтивших святынь. Осени сменяли зимы, зимы обращались в вёсны, а обещаного сча не наступало, а напротив, всё шло к ушлой каверне.

Продукты тоже стали странными. Молоко, несмотря на ожидания матерей и младенцев, не скисало веками. Ибо в молоке молока не было! Макароны пахли селёдкой, а селёдка – нефтью!

Нефти, правда, было много, но в основном не моей!

И моё настроение всё равно было кисло-сладким.

Его даже не могла развеселить новая растяжка на стыке улиц Молодогвардейцев и Маюшкина.

«Тонус» или Понос?

Выбирай!»

То ли оттого, что всё было известно, и никаких изменений, кроме как к худшему не предвиделось, то ли ещё почему. Я не такой, чтобы «Титаник» отправлялся на дно, а я быплясал наверху под звуки оркестра. Это не для меня!

В Блефуску любой честный руководитель должен заниматься только одним святым делом – уничтожать и пресекать рождение и развитие любых кланов, любых долгосрочных связей между людишками, ибо когда кланы появляются, они всегда ставят на первое место низменную выгоду, презирая любые формы идеализма.

Нынешние хозяева жизни, получившие наконец-то возможность покупать дорогие импортные носки и галстуки, потом по логике должны завести яхты и собак. Уж лучше бы эти завели себе Внутренний Долг! Кретины! Им же самим было бы спокойнее воровать, падлам! А то ни одного полноценного института в их государстве нет! Ничего не опаскуженного ими же самими нет! Показуха одна подлая и воровство! Твари!

Живя в Блефусской Джамахерии, приличный человек не знает, где его настигнет вор, в банке, на даче ночью или у себя в постели! Нигде среднему человеку нет никакой защиты от мелкого, среднего и крупного криминала. В Блефуску уже не живут нормальные люди, они уезжают отсюда, понимая безнадёжность такой жизни, какая здесь творится!

Что люди? Они вам простят всё, что угодно – болезнь, бедность, каргу-жену, даже будут радоваться тому, как вы неуклонно преодолеваете всё возрастающие трудности, но они никогда не простят вам ни малейшего успеха, ни крепкого здоровья, ни богатства и постараются всё это разрушить!

«Они проявляют то, что государство считает добродетелью в тайной надежде на воздаяние. Это крючок, благодаря которому государство грабит большинство. Другим побудителем к активности у него служит плётка, разная в разные времена!»

Как быстро закончился день!