Текст книги "Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого"

7. Неудачник против Везунчика

Суд над лейтенантом Джоном Фельтоном, убившим герцога Бекингема, Англия, 1628 г.

«Имя, сестра, имя!» – одна из ставших крылатыми и зажившими своей жизнью фраз советского фильма «Д’Артаньян и три мушкетёра». Вряд ли искушённый читатель удивится, узнав, что она никогда не была, да и не могла быть произнесена. И всё же кое-что было…

Казалось бы, у них много общего. Они почти ровесники: Джордж Вильерс – 1592 г. рождения, Джон Фельтон – 1595 г. По происхождению – выходцы из одного социального слоя – небогатого, но «старого» дворянства, поставлявшего Его или Её величеству шерифов, мировых судей, провинциальных членов парламента, мэров небольших городов. У обоих рано умерли отцы. Означает ли это, что волею случая они могли поменяться ролями: Фельтон – стать фаворитом короля, а Вильерс – вечным лейтенантом без перспектив?

Вряд ли.

Вообще-то правильно было бы называть его Фелтон: английское написание фамилии не подразумевает никакого смягчения. Но тогда будем последовательны: герцог Бакинхэм, короли Джеймс и Чарльз и далее по списку. Так что давайте уж следовать привычной транскрипции, которую дали в конце 1940‑х гг. прекрасные переводчицы Вера Вальдман, Дебора Лившиц и Ксения Ксанина.

Красавчик

Джон Вильерс был обаятелен, хорошо разбирался в придворном этикете (матушка сознательно готовила его к подобной карьере), прекрасно танцевал и было чудо как хорош собой. «Самый красивый мужчина Англии, обладающий прекрасным телосложением, обходительной речью и милым (sweet) нравом», – замечает его современник, епископ Глостерский, которому по его положению, казалось бы, полагалось обращать внимание на иные стороны человеческой натуры. Умение очаровывать не только дам, но и королей (и, похоже, англиканских епископов) составляло главный капитал начинающего придворного.

Конечно, не обошлось без политики. При дворе имелась партия, интриговавшая против Роберта Карра, графа Сомерсета, вот уже семь лет занимавшего бо́льшую часть мыслей 48‑летнего Якова I. В результате тонко проведенной «операции внедрения» король не смог устоять перед чарами прекрасного юноши и не стал возражать против отдания своего бывшего фаворита под суд по обвинению в соучастии в убийстве. Правда, смертный приговор он не утвердил, и Карр довольно быстро вышел из тюрьмы, но дело было сделано: дамы, валеты и шестёрки вокруг короля разложились уже совершенно иначе. Сам же венценосец задаривал своего нового друга деньгами, подарками, должностями и титулами: в 1616 г. – королевский конюший, барон и виконт, на следующий год – граф, год спустя – маркиз, годом позже – Первый лорд Адмиралтейства; в 1623 г. специально для него восстановили ровно сто лет уже не существовавший титул герцога Бекингема.

«Мой дорогой ребёнок, я не могу быть доволен, не послав тебе подарок, и молю Бога о том, чтобы он послал нам с тобой радостную и приятную встречу, и чтобы мы могли заключить на это Рождество новый брак, поскольку Господь так любит меня, что я хочу жить в этом мире только ради тебя, и я предпочитаю жизнь изгнанника с тобой в любой части земли грустной жизни вдовца без тебя. Да благословит тебя Господь, мое дорогое дитя и жена, и пусть ты всегда будешь утешением для своего дорогого отца и мужа».

Яков I – Бекингему, декабрь 1623 г.

Везунчик

Казалось бы, в этой ситуации отношения между фаворитом короля и наследником престола должны были быть неприязненными, но нет: Джордж Вильерс стал другом будущего Карла I, близким и доверенным. В 1623 г. они вместе предприняли авантюру с поездкой инкогнито в Испанию для ускорения брака Карла и испанской инфанты Марии Анны. Результатом предприятия был окончательный разрыв: как говорили, в том числе по причине откровенно хамского поведения сопровождающего принца лица. Испанский посол в Лондоне даже потребовал в парламенте казни дерзеца, но антииспанские настроения были сильны, и инцидент лишь прибавил последнему «аппаратного веса».

«Грозный для своих соперников‑царедворцев, перед королём он пресмыкался, как последний шут. «Ты шут? – спрашивал его король. – Ты мой паяц?» – «Нет, ваше величество, – отвечал Джордж, целуя его ноги, – я ваша собачка».

И в подтверждение этих слов он тявкал и прыгал перед королём на корточках».

С. Нечаев. Три д’Артаньяна

Вообще, практически всё, за что брался Бекингем (кроме амурных похождений), проваливалось с треском, бо́льшим или меньшим. В 1625 г. он затеял «наш ответ Великой Армаде» – огромный флот из более чем ста кораблей отправился уничтожить главный военный порт Испании Кадис; экспедиция закончилась тяжёлым провалом и большими потерями. Двумя годами спустя неуспех ждал ещё одну морскую операцию – попытку установить контроль над французским островом Ре, прикрывавшим с моря подход к мятежной Ла-Рошели. Другого ждала бы как минимум опала, но – в отличие от своих кораблей – Первый лорд Адмиралтейства оставался непотопляемым.

Что же касается его романа с Анной Австрийской, то, судя по всему, он приложил некоторые усилия, а вот увенчались ли они успехом – неизвестно. Дюма «позаимствовал» сюжет у Ларошфуко, тому рассказала герцогиня де Шеврез, а она репутацией правдивой, объективной рассказчицы не пользовалась; скорее наоборот… А вот с миледи – простите, на самом деле Люси Хей, графиней Карлайл – роман был, и бурный; как бурным был и разрыв, после которого обиженная графиня стала агентом Ришелье не за страх, а за совесть, и даже вроде бы срезала подвески… Впрочем, эта история тоже на совести герцогини де Шеврез, рассказавшей её Ларошфуко, чур нас, чур…

Мари Эме де Роган-Монбазон, герцогиня де Шеврёз (1600–1679 гг.) – одно из главных действующих лиц придворных интриг Франции первой половины XVII в. Неоднократно подвергалась опале за содействие связи Анны Австрийской с герцогом Бекингемом, за передачу государственных тайн Испании, а также за участие в заговорах, направленных на физическое устранение кардиналов Ришелье и Мазарини. Тем не менее герцогиня каждый раз умудрялась восстанавливать своё влияние и вновь погружаться в интриги.

А вот что доподлинно известно, так это то, что графиня Карлайл никогда не встречала лейтенанта Джона Фельтона.

«Религия и суровая религиозная дисциплина сделали Фельтона человеком, недоступным обычным обольщениям. В этом восторженном уме роились такие обширные планы, такие мятежные замыслы, что в нём не оставалось места для случайной любви, порождаемой чувственным влечением, той любви, которая вскармливается праздностью и растёт под влиянием нравственной испорченности».

А. Дюма Три мушкетёра

Неудачник

У Дюма он представляется миледи: «Я офицер английского флота». На самом деле Джон Фельтон был пехотным офицером – жалкий удел тех, кто не пробился в кавалерию или на тот же флот. В 1625 г. он был в составе войска, отправленного Бекингемом в Кадис; то ли там, то ли ранее был ранен в руку – она плохо действовала. Год спустя в Ирландии ему вроде бы начало везти: умер командир его роты, открылась капитанская вакансия, но заслуженного боевого офицера обошли. На следующий год он просится опять же на капитанскую должность в экспедицию на остров Ре; его берут, нехотя, во вторую очередь, и – лейтенантом…

Мы не знаем, когда именно Фельтон сделался меланхоликом и мизантропом, но к 1628 г. он им, несомненно, был. Нелюдимый, не уважаемый солдатами и отвергаемый офицерами, он превращается в завзятого сутяжника и даже нанимает специального переписчика, чтобы его многочисленные жалобы в Адмиралтейство, парламент и королю не отвергли из-за скверного почерка. Он просил выплатить ему задолженность по жалованию в 80 фунтов (гигантская сумма: его матушка получала вдовью пенсию 100 фунтов в год и слыла благодаря этому женщиной обеспеченной) и настаивал на том, что давно заслужил капитанство. В голове его сложилась нехитрая конструкция: в его несчастьях виноват Бекингем.

«Спусковым крючком», судя по всему, послужило то, что однажды он застал своего писца копирующим антибекингемовскую листовку, где со ссылкой на авторитетное мнение парламентариев герцога называли предателем. Круг замкнулся: конечно! кто, как не предатель, может так унижать ветерана…

Джордж Вильерс, герцог Бекингем (Рубенс, 1625)

«– Бекингем! Так это Бекингем? – с ожесточением выкрикнул Фельтон.

Миледи закрыла лицо руками, словно она была не в силах перенести постыдное воспоминание, которое вызывало у неё это имя.

– Бекингем – палач этого ангельского создания! – восклицал Фельтон. – И ты не поразил его громом, господи! И ты позволил ему остаться знатным, почитаемым, всесильным, на погибель всем нам!

– Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! – сказала миледи».

А. Дюма. Три мушкетёра

Убийца

Он одолжил у матери денег, купил надёжный кинжал и отправился в Портсмут, где готовилась к отплытию очередная экспедиция с целью деблокирования Ла-Рошели. Прикрепив к внутренней стороне шляпы записку с изложением своего credo («Не имеет права называться дворянином и офицером тот, кто убоится пожертвовать жизнью во имя Господа, короля и страны»), он отправился в гостиницу, где остановился герцог. Кстати, о Господе: Фельтона нередко называют фанатичным протестантом, но особых оснований для этого не просматривается, за исключением того, что в свободное время он часто читал Библию. Трудно сказать, что он в ней искал; быть может, его привлекали сцены возмездия из Ветхого Завета…

23 августа 1628 г. в утренней толчее в вестибюле, воспользовавшись тем, что стоявший перед ним человек поклонился герцогу, Фельтон из-за его спины нанёс точный удар в сердце; Бекингем успел только выдохнуть: «Злодей убил меня» – и упал замертво. Толпа бросилась ловить гипотетического французского диверсанта, но убийца сам обратился к ней со словами: «Я тот, кто вам нужен». Его чуть не линчевали, но затем решили дать делу законный ход, Англия всё-таки. Местный судья выдал ордер на арест, и Фельтона увезли в Тауэр.

Разумеется, следствие искало след (французский? испанский? папский?), но Фельтон с самого начала не думал запираться и чётко объяснил свои мотивы. Советники короля и сам безутешный Карл I требовали применить пытку, но судьи один за другим твердо ответили, что для этого нет юридических оснований. Препирательства по этому вопросу заняли несколько недель. В свою очередь, подследственный для испытания его искренности просил отрубить ему руку – судьи ответили, что отсутствует прецедент: один раз при Елизавете обвиняемому в убийстве отрубили руку, но исключительно за то, что он бросил камень в судью, а это – совсем другое дело…

Промозглым ноябрьским днём Суд королевской скамьи – один из трёх высших судов Англии – рассматривал дело «Король против Джона Фельтона». Обвиняемый добровольно и без нажима признал свою вину, поэтому в присяжных и адвокате необходимости не было – сегодня мы назвали бы это «упрощённым порядком». Судейским колебаниям места также не было: предумышленное убийство хоть герцога (но не королевской крови, это другой закон!), хоть крестьянина-подёнщика предполагало смертную казнь; к ней лейтенанта, так и не ставшего капитаном, и приговорили. Он был повешен в Тайберне 29 ноября 1628 г.

Бурная радость, охватившая при известии о гибели королевского любимца разные слои английского общества, была столь велика, что суды разного уровня оказались завалены делами о различного рода возмутительных случаях. По рукам ходили десятки стихотворных од, прославляющих «английского Брута» (в XIX в. их соберут под одной обложкой, и получится увесистый том), в тавернах пили «за скорую встречу Бекингема с Яковом в аду», офицеры писали королю просьбы милосердно отнестись «к памяти того, кто некогда был нашим боевым товарищем». Если говорить о посмертной славе, то даже непонятно, кто тут везунчик…

Пожалуй, что Фельтон.

8. Загадка, сэр!

Суд над представителями семейства Перри по обвинению в убийстве Уильяма Харрисона, Англия, 1660 г.

«Нету тела – нету дела», – острят подчас полицейские, вряд ли подозревая, что на протяжении трёх столетий в Англии эта фраза была не циничной шуткой, а незыблемым правовым принципом – из-за событий, известных как «Кэмденское чудо».

В известном рассказе Артура Конан Дойла «Обряд дома Месгрейвов» раскрыть загадку совсем ещё молодому Холмсу помогает старинная рукопись, содержащая загадочный текст: «Кому это принадлежит? Тому, кто ушёл. Кому это будет принадлежать? Тому, кто придёт». Речь шла о реликвии – древней короне английских королей, спрятанной преданным человеком при падении Карла I и дожидавшейся законного, с точки зрения роялистов, наследника.

Наследник Карл II, сын казнённого, явился в 1660 г. при поддержке части армии и большинства парламента. Разумеется, верных ему и памяти его отца людей ожидали посты и награды. Не был обойдён и Баптист Ноэль, 3‑й виконт Кэмпден, отважно сражавшийся под знамёнами Карла I и сжёгший свой родовой замок в 1645 г., чтобы он не достался врагу. За верную службу тирану он был крупно оштрафован победителями; после Реставрации новый король воздал ему должное за преданность. Тем временем вокруг обгоревших остатков родового гнезда в Глостершире происходили вещи не менее таинственные, чем в рассказе Конан Дойла…

Исчезновение старого слуги

Имение с остатками сгоревшего замка принадлежало матери Баптиста Ноэля, леди Джулиане, вдовствующей виконтессе Кэмпден, совсем уже пожилой даме. Бо́льшую часть времени она проводила в другом имении. Постоянно же в Кэмпдэн-Хаус (часть здания огонь пощадил) проживал со своей супругой непременный персонаж любого классического английского детектива – старый верный слуга.

Уильяму Харрисону было 70 лет, и он выполнял обязанности управляющего: время от времени обходил окрестные деревушки, где жили крестьяне-арендаторы, и собирал с них плату. 16 августа 1660 г. он как раз отправился в свой неспешный вояж. И исчез.

Надо сказать, что семье Харрисон вообще в последнее время не везло: годом ранее, воспользовавшись тем, что старики были в церкви, кто-то забрался в их дом и быстро обнаружил тайник. Вообще по всему было видно, что вор точно знал, где и как искать: он принёс с собой стремянку и кусок лемеха от плуга – им он отожмёт потолочную балку, под которой и были спрятаны огромные деньги, около 140 фунтов (похоже, что леди Джулиана всё-таки не вполне обоснованно доверяла честности своего управляющего). Ещё одно таинственное происшествие случилось за несколько недель до описываемых событий: слуга Харрисонов, молодой местный парень по имени Джон Перри, в состоянии крайнего возбуждения рассказал, что во время работы в саду на него напали с оголёнными шпагами в руках два человека, одетые в белое, и он с трудом отбился вилами. На зубцах действительно были какие-то зазубрины, но других следов обнаружено не было.

Когда под вечер муж не вернулся, миссис Харрисон отправила на его поиски Перри. Было известно, что управляющий намеревался идти в деревушку Черингворт, расположенную примерно в трёх километрах к западу от Кэмпден-Хаус. Слуга пошёл искать своего хозяина около девяти часов вечера; под утро, когда от него не было ни слуху, ни духу, обеспокоенная уже до крайности миссис Харрисон выслала на поиски сына. Около 5 часов утра на полдороге до Черингворта тот встретил Перри, возвращавшегося в сторону дома. Он сообщил, что, по словам одного из фермеров, накануне управляющий получил с него арендную плату в 23 фунта стерлингов, пытался найти ещё одного арендатора, но не преуспел и ушёл в обратном направлении. Младший Харрисон и Перри отправились в соседние деревушки – сначала Эбрингтон (там накануне видели старшего Харрисона), потом Паксфорд (там его не было). На обратной дороге они встретили женщину-подёнщицу, работавшую в поле, которая была очень обеспокоена своей находкой: около живой изгороди, образованной кустами дрока, она нашла шляпу, расчёску и воротничок, причём на шляпе виднелся разрез, а на воротничке – следы крови. Сомнений в том, что это шляпа старшего Харрисона, не было. Местность прочесали, но ничего больше не обнаружили.

Следствие вели…

Если бы тело нашли, то решение о возбуждении дела принимал бы коронер – специальное должностное лицо, расследующее подозрительные смерти. Но в отсутствие такового с учётом всех обстоятельств дело перешло к мировому судье. Тот предсказуемо начал с допроса Перри, который показал, что 16 августа вышел на поиски, но тут стемнело, он испугался и вернулся со встреченным на дороге местным жителем назад, но домой, опасаясь гнева хозяйки, не пошёл, а переждал часок в курятнике. Около полуночи небо очистилось, луна была полной, и он рискнул вновь выдвинуться в сторону Чарингворта, но спустился густой туман, и Перри заблудился и решил переждать его у живой изгороди. Когда начало светать, он дошёл до пункта назначения, поговорил с крестьянами и пошёл обратно; на полдороге встретил молодого хозяина. Итак, примерно с 23.00 до 4.30, когда он прибрёл в Чарингворт, алиби у него не было. Его задержали, но никаких строгостей не применяли.

Суд в Англии (гравюра У. Хогарта, XVIII век)

А вот дальше началось необъяснимое. Перри начал излагать разным людям свои версии произошедшего, причём они не совпадали: кому-то сказал, что Харрисона убил местный жестянщик, кому-то – что чей-то слуга. Когда его в очередной раз привели к судье, он потребовал разговора с глазу на глаз и вдруг заявил, что хозяина убили его мать Джоан Перри и брат Ричард. Видавший виды джентльмен опешил и начал увещевать допрашиваемого не возводить на родных грозящую им смертью напраслину, однако тот стоял на своём и сделал официальное заявление. По его версии, как только он устроился прислуживать Харрисонам, как мать и брат начали одолевать его требованиями помочь им выбраться из бедности; для этого он должен был сказать им, когда старик пойдёт собирать плату, чтобы они могли подстеречь его и ограбить. Якобы в день исчезновения управляющего Перри встретился с братом и передал ему информацию, а потом выследил его и видел, как брат душил лежащего на земле хозяина, а мать стояла над ними. Якобы он пытался удержать их от убийства, но они не послушались и убили старика, а тело его собирались утопить в глубоком мельничном пруду. Сам же Джон Перри виноват в том, что подобрал на месте убийства вещи, имитировал на них следы насилия и подбросил их рядом с большой дорогой, чтобы все подумали на обычных грабителей.

Джоан и Ричарда Перри арестовали. Перед лицом судьи Джон повторил последнюю версию событий и добавил, что деньги годом ранее тоже украли они. Они якобы закопали их в укромном месте, но потом не смогли это место найти. Не было обнаружено и тело, которое убийцы, по версии Джона, утопили в пруду: все окрестные пруды обшарили, но останки старика не нашли. Из всех показаний брата Ричард признал только то, что они встретились утром в день исчезновения Харрисона, но категорически отрицал всё остальное, мать вторила ему.

Примечательная вещь случилась в тот день по дороге обратно из суда в место заключения: конвоир увидел, как Ричард постарался незаметно сбросить некий клубок шнура. Он утверждал, что это разорванный ремешок от ожерелья жены, но на конце обнаружили скользящий узел, а Джон опознал в нём приспособление, которым Ричард душил несчастную жертву. Следствие можно было считать законченным.

Однако дела об убийствах «без тела» мировому суду были неподсудны, надо было дожидаться «кочующего правосудия» – выездной сессии коронного суда. А вот с кражей разбираться предстояло местной юстиции. Однако тут неожиданно всё закончилось быстро: семья Перри во всём призналась и тут же получила прощение по амнистии, объявленной по случаю Реставрации, которая была очень широкой, под неё не подпадали только убийства, пиратство, изнасилования, мужеложество и колдовство. Вроде бы их подтолкнул к этому адвокат – если так, он оказал своим клиентам дурную услугу…

Весной 1661 г. судья Королевского суда общих тяжб сэр Роберт Хайд – человек заносчивый, упрямый и не очень сведущий в праве – принял дело к рассмотрению и, учитывая скверную репутацию подсудимых (спасибо, адвокат!) при поддержке присяжных приговорил их к смертной казни на основании косвенных улик и показаний Джона Перри на следствии. Тот пытался говорить, что он оговорил себя и родных в приступе безумия, что ничего этого не было, но… английский судья своих решений не меняет. Всех троих повесили. При этом Джоан, подозреваемую в том, что она силой колдовства (женщина же!) воздействовала на сыновей, на всякий случай отправили на небеса первой – глядишь, освободившись от её чар, молодые люди скажут что-то новое… О происшедшем долго судачили в окрестностях городка Чиппинг-Кэмпден, но постепенно другие новости вытеснили старые, и об убийстве стали забывать. Пока не вернулся покойный.