Текст книги "Отара уходит на ветер. Повесть"

6

– Тужься, тужься, тужься, – приговаривал Санька, а потом давал роженице роздых: «А теперь – дыши, дыши давай. Глубже».

Пастух вытер пот. Перед глазами встала кобыла Белоноска…

…Лошади редко жеребятся на глазах у людей. Многие бывалые пастухи не могут похвастать тем, что видели, как появляется на свет жеребёнок. А Санька не просто видел. Дело было в конце августа. Под вечер жерёбая кобыла пришла из степи и улеглась в сеновале. И тогда напарник сказал Саньке: «Плохой знак, что к людям пришла, быть беде».

В час ночи был вызван ветеринар. Он выпростал правую руку из рукава рубашки, пошерудил внутри ослабевшей от родов Белоноски и вынес вердикт: «Забивайте, мужики. Плохо дело. Голову мальцу загнуло». Пастухи не стали спорить и, сунув ветеринару чекушку, проводили его до границы. Вернувшись к Белоноске, вызвонили двух чабанов с летней дойки, попросили их навалиться на кобылу и держать её что есть силы.

После этого в лоно кобылы по самое плечо вошла намыленная рука Саньки. Он долгое время пытался развернуть продолговатый череп жеребёнка к проходу. Безуспешно. Кобыла билась снаружи, сокращалась внутри, не давая работать. А потом палец Саньки вошёл во что-то мягкое. «Глаз», – прошептал парень, и его вырвало. Но руку он не вынул, сказав: «Спасаем мать». За ноздри голова жеребёнка была развёрнута в нужном направлении. Потом Санька втиснул в лоно аркан и закрепил петлю на одном из копыт жеребёнка.

Четверо мужиков возили Белоноску по кругу и тянули рывками. Малыш вышел разорванный. Через несколько месяцев Белоноска вновь понесла плод…

За час словно пролетела тысяча лет. Показалась маковка человека. Санька подмигнул проклюнувшемуся малышу. Как бы ободряя нового человека на дальнейшие действия, он погладил мизинцем его головку. Затем вскинул над ширмой кулак с поднятым большим пальцем, сказав: «Идёт родной». Вовка чмокнул Аню в лоб. Все уже привыкли друг к другу лет шестьсот пятьдесят назад, ещё при Рюриковичах, и, не стесняясь, открыто выражали чувства. Истекающие потом люди спаялись в одно целое.

Аня проходила через контрольную муку и быстро теряла силы. Ей казалось, что у неё расходится таз, и вместе с ребёнком лезут наружу внутренние органы.

– Сволочь! – исторгла она. – Ненави-и-ижу-у-у!

– Кого? – отпрянул от роженицы Вовка.

– Мужа!.. Наду-у-ул!

– Кокну вруна, – не задумываясь, пообещал Санька за ширмой.

– Да живот наду-у-ул! – взвыла девушка.

Санька хмыкнул. В другой ситуации он сказал бы, что за прошлогоднее октябрьское удовольствие надо платить, но сейчас Аня была его боевой подругой, которой всё прощается за общее пережитое.

– Теперь не просто кокну, – произнёс Санька. – Сложно.

– Буду участвовать, – сказал Вовка. – К кресту, как Христа, пришпандорим.

– Не надо, мальчики! – закричала Аня. – Он хоро-о-оши-и-ий!

Такая внезапная смена настроения удивила пастухов.

– Он парень-то… ещё как посмотреть, – посмотрев на роженицу, сторожко произнёс Вовка.

Слабая улыбка была ему ответом.

– Отличный просто парень, – заявил ободрённый Вовка.

– Барана ему за это, – присоединился за ширмой Санька.

– Двух.

– Трёх – и живём на твою зарплату.

– Четырёх – и не берём аванс в августе.

А степь продолжала жить своей жизнью. Плыли в раскалённом воздухе древние курганы. Пережидая жару, мелкая живность попряталась под землёй, крупная искала тень и, не находя её на открытых пространствах, залегала, где придётся. Даже незначительная работа мышц вела к перегреву, поэтому все передвижения в степи свелись к минимуму. Лишь в иссиня-голубом небе, над самой палаткой, парили коршуны. Радиусы их кругов постепенно увеличивались.

Роженица не нравилась Саньке. Она обессилила и стала затихать. Там, где Вовка нашёл возможность для отдыха ушам и сердцу, Санька видел большую проблему. Перекрывая слабые стоны роженицы, в палатку вошёл уверенный звук действия: вжик-вжик. Санька пошёл ва-банк.

– Ты чё там? – спросил Вовка.

– Нож острю.

– Нафига?

– Не тупи.

– Не надо, – поняв, взмолился Вовка. – Ну не надо!

– Фу, – поморщился Санька. – Сыклявый ты. Короче, хошь, чтоб я потянул с кесаревым – гони «бабки». Пять минут – «косарь».

– Я согласен!

– А я передумал.

– Это не по-пацански!

– Это пох.

Санька прорезал в ширме два отверстия и приник к ним глазами.

– Достала ты меня, – сухо сказал он роженице. – Молись теперь.

– Нет! – вскрикнул Вовка и бросился к другу.

– Стоять, – выставив нож, пригрозил Санька.

– Сядешь же!

– Напугал коня овсом… У нас полдеревни сидит. Уже и не поймёшь, где реальное Аршаново: тут или в тюряге.

– Мама-а-а-а! – взревела роженица. – Мамочка-а-а-а!

И ребёнок пошёл… Шоковая терапия, организованная Санькой, принесла результат. Мать поднатужилась, головка в проходе сплющилась, протиснулась на свет, распрямилась, и младенец киселём стёк в подставленное полотенце. Аня потеряла сознание. От перенесённых треволнений впал в полуобморочное состояние Вовка.

И только Санька был огурцом. Как и полагается – с пупырышками; прыщи в семнадцать лет никто не отменял.

– Девка, ништяк, они живучей, – взглянув куда надо, пробормотал Санька и: «Кричи!»

Но взрыва тишины не последовало. Пастух положил малышку на пол. Он снял с её лица слизь, чтобы воздух мог свободно проникать в лёгкие, и стал дуть ребёнку в нос и уши – вдыхал жизнь. Подобное Санька проделывал с родившимися телятами и ягнятами. Безрезультатно. Молчок.

А потом всё происходило как во сне. В палатку залетел жирный овод и приземлился на ширму. Он отдыхал и умывался примерно полгода, если перевести недолгий насекомый век на человеческий. Взмыв с вертикального аэродрома, вампир нарезал три круга под куполом палатки и спикировал на ногу малышки.

– Вот тварь! – произнёс Санька и поднял руку для прихлопа.

Но тварь, не раз выметаемая со своих полевых кухонь лошадиными и коровьими хвостами, уже знала, что нельзя терять ни секунды. Овод сходу вогнал шланг-жало в тело девочки и стал перекачивать алый бензин в брюшные баки. Это была первая боль малышки в жизни. За ней тут же последовала вторая – Санькин шлепок. Овод унёс в могилу приобретённый три секунды назад гепатит «B». Новорождённая засучила ножками, пискнула, хлебанула воздуха и зашлась от крика.

– Есть, – выдохнул Санька и, улыбнувшись, бросил: «Громче!»

– Уа-а-а-а.

– Ещё!

– Уа! Уа-а-а-а!

– Вот теперь держи кардан, – удовлетворившись, слегка потряс Санька руку малышки двумя пальцами. – А теперь от мамки тебя отключим.

Он набрал водку в рот и тщательно прополоскал его для дезинфекции. Потом хотел было сплюнуть жидкость, но передумал и проглотил. После чего перегрыз пуповину…

– Сейчас тебя сполоснём, – на радостях засуетился Санька над девочкой, обтирая её полотенцем. – А то скажут – грязнуля, эти могут. – Он шуткой погрозил кулаком в ту сторону, где, по его предположению, должны были находиться «эти».

Санька прошёл за ширму, привёл в чувство роженицу, растряс очумевшего напарника и, сутулясь от усталости, вышел на улицу. Посмотрев на шлях, горько усмехнулся. Плавно переваливаясь на кочках с боку на бок, как пышнотелая базарная торговка, двигалась вдалеке скорая…

Из соединительных колышков палатки пастух соорудил высокое древко, привязал к нему чью-то жёлтую футболку и помахал импровизированным флагом из стороны в сторону.

Из степи сломя голову побежали к стоянке люди…

– Как звать-то вас? – высунувшись из окна скорой, крикнул вослед уезжавшим пастухам отец ребёнка.

– Вовкой! – отозвался Вовка.

– Спасибо, Володя!.. А друга?

– Меня Санькой! – бросил через плечо Санька.

– Дочку в честь тебя назову! Александрой!

– Не, Санькой меня звать!

Через день после описанных событий видеоролик «Шурки» обогнул Земной шар…

7

– Ёлы-палы! – въехав на высокий бархан и обозрев окрестности в бинокль, крикнул Санька оставшемуся у подножья другу. – Ну и денёк!

– Чё опять?! – спросил Вовка.

– Жвачные гости к нам!

– Откуда?!

– С трёх сторон!

– Много?

– Хватает! – сказал Санька. – С Аршаново – голов триста! С Шалгиново – полтораста где-то! Кирба – я фиг знает, голов семьдесят навскидку! Но это не все, часть – в низине!

– Мёдом и тут намазано, что ли?! Трава вроде везде зелёная!

– Для коров наша трава – окрошка летом, зимой пельмени! – объяснил Санька.

– Ты как ляпнешь тоже!

– А чё – как будто удобряем да пропалываем!

– Траву-то?! – прыснул Вовка.

– Нет, блин, жирафа! – улыбнувшись, ответил Санька и вернулся к делу: «Со стороны Кирбы и Шалгиново – пока норма, время есть! Растянуты по фронту! Скорость так себе – пасутся! Но их один чёрт сюда сносит, мордами к нам повёрнуты!.. А аршановские – те колонной шуруют! Ни одна голова в траву не воткнута, скоро жди!

– Пастухи с ними?!

– Пастухов не-е – не видать! Забухали по ходу!.. Подымайся, заколебался орать!

– Скопом, что ли, забухали? – подъехав к напарнику, спросил Вовка. – Есть же договорённость: зарплата на фермах – в разные дни.

– Скооперировались, наверно, – предположил Санька. – Продуманы в этом плане. Типа, сегодня на мои пьём, завтра – на твои, послезавтра – чермет сдадим, – Он снова посмотрел в бинокль и прокомментировал западное направление: «Аршановские вообще рядом, развалины кошары прошли… В струнку растянулись. Титьками степь метут, дойный гурт на марше. С выводком… О, и Король с ними! Ну и бычара! В шнобеле – обруч в натуре. Хоть баскетбольные мячи кидай».

– Скачем, Сань. Покосы потравят.

– Куда?

– До аршановских, куда.

– А если кирбинцы с нашими соединятся? – предположил Санька. – Или шалгиновские? Об этом не думаешь?

– Походят вместе да разделятся, твои же слова, – сказал Вовка.

– Ну, мои, – не стал спорить Санька. – В тот раз просто уже смешались, поэтому так и сказал. Чтоб сердце не рвать. Бог пасёт, как говорится. Повезло нам, короче… А вообще нельзя, чтоб соединялись. Часть наших запросто может с чужими упороть. Отбивай потом рожь от пшеницы».

– И чё делать?

– Аршановских на себя возьми, а я остальных, – предложил Санька.

– А почему тебе два направления, а мне одно?! – восстал Вовка.

– У меня опыта поболе.

– А когда я, по-твоему, наберусь опыта, если я всё время на подхвате?

– Вот те раз, – всплеснул руками Санька. – Это покосы-то – подхват? Это даже главнее, чем у меня.

– По фигу на твои покосы! – психанул Вовка.

– Это твои покосы, если чё.

– Спасибо, что напомнил!

– Не начинай – а!

– Нет, но…

– Чё «но»?! – зыркнув исподлобья, перебил Санька. – Не игры тебе – работа. Мы договор подписали. Мы бате твоему обещали. Ну чё «но»?!

– Но, пш-ла-а! – со злости вонзив пятки в бока Лынзи, гикнул Вовка и рванул, куда было указано.

Две точки на кургане стало быстро относить друг от друга – сразу перешли всадники на галоп, который, к слову, не часто используется в пастушьем ремесле. Берегут степняки лошадиную силу, не насилуют её по пустякам. Всего одна у них кобыла под капотом-седлом.

Многие по неопытности боятся галопа. Зря. Лёгкая и мягкая езда. Как на американских горках, только без захвата духа и закладывания ушей. Сам я с этим аттракционом не знаком, читатель, сужу по рассказам знакомых. Траектория движения всадника в седле – волнистая линия под прилагательным; чем выше скорость – тем меньше рябь.

Жаркий ветер, созданный скачкой, вымокал пот на телах всадников, как горячий блин сметану. Развевались гривы и хвосты. Раздувались рубахи. Отлетали от копыт ошмётки земли. Ужами извивались в траве распущенные бичи. Гибла в авариях степная авиация – встречные и поперечные насекомые.

Первым на передовую вынесло Саньку. Вынырнув из оврага, он напоролся на старую красно-пёструю корову с дряблым выменем, провисшей спиной и рогами, смотревшими вразнобой: одно – вверх, другое – вперёд. Корова оторвалась от сочного пырея и, не дожидаясь окрика, медленно, как танковая башня, начала разворот. Санька замахнулся на неё, но не тронул, только землю бичом обжог, бросив:

– То-то, мать!

Работая рукой и глоткой, пастух помчался вдоль линии фронта командующим отступление фельдмаршалом. Лениво слушались разморенные на пекле, разбросанные на большом пространстве коровы.

В конце весны пригнали кирбинцы скотину на летние выпасы весёлому тридцатилетнему хакасу-выпивохе Димке Побызакову – приверженцу вольного стиля пастьбы.

Этот стиль, на первый взгляд, прост, как шлёпанец. Заключается он в том, что коровы большую часть времени предоставлены сами себе: едят, пьют и отдыхают, когда и где захотят. Не загоняются на ночь в загоны, чтобы те, кто из-за духоты и мухоты не насытился днём, могли пастись в ночное. Разворачиваются только тогда, когда заходят в чужие владения, и пересчитываются, разве что, во время санобработок. Однако подобное отношение к делу позволяют себе лишь степняки милостью Божьей, которая нисходит на них после многолетних наблюдений за повадками животных и природными явлениями. «Вольники» в пику «классикам» считают ниже своего достоинства кружить поголовье, держать его в куче, а дают ему разбрестись и самостоятельно решать, как и где пастись. В итоге деревенское стадо возвращается с выгонов на редкость справным.

Есть у вольного стиля и минус. Коровы теряются. Потом большинство из них находится, но часть всё же пропадает с концами. В нулевые годы Алтайский район продолжают оставаться зоной воровства – уже, правда, рискованного: одних пересажали, другие сделали выводы. В аалах даже стали поговаривать, что не за горами тот счастливый день, когда в один ряд с лихими людьми можно будет поставить болота, болезни и хищников.

– Ну, Димас, ну, Димас! – блажил Санька. – Распусти-и-ил!

Пастух понимал, что сделать стадо послушным можно только одним способом – сбить его в кучу. Но сейчас на это не было времени. Там, на севере, наползала на земли «Тарпана» ещё одна тучная рать. Всё, что в сложившейся ситуации было в силах Саньки – это сбить темп кирбинцев и скакать к шалгиновским, чтобы приостановить их и вновь вернуться к кирбинцам. И так бросаться от одного стада к другому, пока, вспенившись, не рухнет запалившийся Орлик.

Сначала Санька работал бичом филигранно. Коровы из первой линии, растянувшиеся метров на триста, представлялись ему чем-то вроде стрелок на часах, которые надо повернуть на двадцать минут, чтобы ещё десять они проволоклись по инерции и остановились в том направлении, откуда пришли. Пастух добился косметических результатов: три четверти хвостов переместились туда, где раньше были рога. Затем Санька через фланг вторгся в центр стада и, полосуя бичом по хребтам, дезориентировал всех, кто попал под руку. Наступление временно затормозилось, и парень рванул на север – к шалгиновским.

Вовка слёту, как кавалерийский рубака, ударил в первую шеренгу аршановской колонны. Будь на его месте Санька, он перешёл бы перед стадом на шаг и, двигаясь зигзагом, потихоньку погнал бы голову колонны к хвосту. Вовке же вздумалось погарцевать, и он с бичом наголо пошёл в лобовую. Коровы молочного направления стали ёлочкой расступаться перед Лынзей, как вода перед носом катера, а потом снова смыкались за конём. С высоты птичьего полёта всадник был похож на кусок пищи, рысивший по пищеводу чудо-змеи.

В районе змеиного желудка у седла ослабла подпруга. Иона Протасов стал съезжать набок. Он только и успел, что выдернуть ноги из стремян. Падение…

Оклемавшись, Вовка поднялся с земли. Он потёр ушибленную руку и заскользил мутным взглядом по кругу. Лынзя с седлом под брюхом ускакал к своему другу Орлику. Коровы благополучно ушли травить покосы. Но не все. Одна осталась. И на том спасибо, произнёс пастух, и вдруг, всмотревшись, с ужасом понял, что перед ним не одна… Один!..

В тридцати метрах от Вовки с налитыми пурпуром глазами стоял Король. Он бил землю копытом. Кожный мешок на его шее трепыхался, в носу раскачивалось кольцо.

Вовку парализовало. Вмиг его сердце надулось, как резиновая лодка, и заняло весь объём тела. К голове пастуха прихлынула кровь. Она окрасила глаза в свой цвет, выдавила их из глазниц, породила в ушах уфологические шумы и, расставив двух барабанщиков у висков, отхлынула.

Пожалуй, впервые в жизни парень поминал имя Господа не всуе. От страха в стратосферу вознеслась горячая молитва. И так много наобещал в ней Вовка по поводу реформирования своего характера и становления на путь истинный, наворотил таких гор о грядущих самопожертвованиях во благо человечества, что наверху как-то засомневались в способности человека всё это выполнить и вынести, и продолжили испытывать молотившееся сердце шустрого на клятвы юноши.

Король низко опустил голову, подался грудью и стартовал. Тонная туша сотрясалась, как потревоженный студень. Сложно было поверить в то, что этот красивый и плодовитый бык-производитель, этот венец симментальской породы, на белоснежном лбу которого колосились безобидные кудряшки, способен причинить вред.

Вовку затрясло. Он не мог пошевелиться. Перед его глазами пронеслась муха, потом – жизнь. Как выяснилось, семнадцать лет прошли по-серенькому. Перед глазами промелькнули двенадцать фотографий из семейного архива, с пяток снимков из школьной жизни и видеоролик, в котором он закидал снежками Алёнку из параллельного класса, свою первую любовь. Словом, и проноситься-то было особо нечему: ни ярких поступков, ни тяжких проступков. А если добавить, что далеко не все фото были цветными, что на многих из них парень ютился с краю под сенью рогов, а в конце видеоролика выхватил от благородного Костяна из 10 «Б», – то вообще и не о чем говорить. Жизнь уже промелькнула, а бык-то всё бежал, он не покрыл и половины расстояния до жертвы.

И тут произошло нечто. Перед глазами Вовки стали мелькать чужие жизни – жизни книжных героев. Парень воспрял духом. Никак не думал он, что от чтения литературы с компа от не фиг делать может быть польза. Парень мысленно салютовал придуманным людям. И хоть бы один персонаж из реалистической прозы! Нет, перед Вовкой плыли сплошь капитаны Немо, Жаны Вальжаны, Атосы и прочая романтическая братия, не знавшая трусости и слабости.

Вовка распрямился и твёрдым шагом пошёл навстречу Королю. Эйфории, однако, не было. Парня угнетало, что красной смерти на миру не будет. Ведь никто не увидит, думал он, ни один человек не узнает, героем я погиб или нет, бык просто столчёт меня в пюре и всё. Подливало масла в огонь и то обстоятельство, что к семнадцати годам Вовка уже понимал, что защита собственной шкуры, пусть и доблестная – это всё равно мельче спасения утопающего и даже перевода бабушки через дорогу.

Да ещё мать тут некстати вспомнилась. Поди, хватит у них ума, терзался парень, похоронить меня в закрытом гробу, чтоб не расстраивать её творожной массой. Поди, достанет у них мозгов, ныла его душа, в первое время держать возле неё сестрёнок, чтобы она видела, что из троих детей у неё осталось больше половины. А потом он уже ни о чём не думал – всего пять метров отделяли зёрнышко от жернова.

Вовка остановился, развернулся боком к быку, как дуэлянт, и отвёл назад сжатую в кулак руку. Три метра. Два. Один. Выброс кулака и…

…Шах Королю. Бык лежал на боку и месил копытами воздух. Рядом с ним бился на земле Орлик. В паре метров от животных валялся Санька, применивший первый таран в Новейшей истории степи. Парень на скорости зашёл тельцу во фланг и за миг до столкновения катапультировался из седла.

Вдохновившись подвигом невесть откуда взявшегося Гастелло, Вовка подскочил к упавшему быку и, не дав одыбаться ярмарочному призёру, зарядил ему пыром в морду. Так вышло, что нога подцепила кольцо в бычьем носу и выдернула его из ноздрей с говядиной. Взревевшая от боли граната рванула. Наутёк. Мат Королю…

Санька не оказался бы рядом с Вовкой, если бы не профессиональная зоркость чабана КФХ «Столыпин» Васи Астанаева. Наша степь – не беспризорница какая, она всегда под присмотром. За перемещениями поголовья в ней следят множество пар глаз в бинокли и один глаз без пары – в подзорную трубу. Направляясь по своим делам в Кирбу, Вася Астанаев по прозвищу Циклоп въехал на бархан и, осмотревшись, заметил скученность скота на северо-востоке. Через двадцать минут он уже скакал рядом с Санькой. Пастухи обговорили дальнейшие действия. Санька попросил Васю придержать стада на двух направлениях, а сам поехал на помощь Вовке. Дальше читатель знает.

8

Отогнав коров и поблагодарив Циклопа, наши герои поехали к отаре.

– Сань, спасибо, – сказал Вовка. – Ты мне жизнь спас.

– Брось, – махнул рукой Санька. – Это, типа, мой долг. Так, типа, на моём месте должен был поступить каждый.

– И всё равно тебе за такое медаль полагается.

– А разве дают за такое?

– Сто пудов.

– За спасение дебилов-то?

– Ты неисправим, – улыбнулся Вовка.

– А чё – я бы учредил, – сказал Санька. – Часто ведь так. То по пьяни тонут, то по глупости горят, то под быка-четырёхлетка лезут. И все такие спрашивают: «За что медаль?» А ты такой мнёшься, глаза опускаешь. И все думают: «Надо же, какой скромняга».

Подъехав к отаре, пастухи заняли рядом с ней стратегическую высоту, чтобы видеть окрестности, спешились и стреножили коней. Сбившиеся в круг овцы спали. Только несколько десятков голов продолжали пастись, но, повинуясь стадному инстинкту, далеко от отары не уходили. Санька достал из вещмешка продукты, сворованные у отдыхающих. Улов оказался небогатым: булка хлеба и апельсиновый сок.

– Вор-то из тебя никакой, – посетовал Вовка. – Хлеб да вода.

– Не ресторан тебе, точи, чё дают, – заметил Санька и не удержался от шпильки: «А родаки твои сейчас, небось, устриц в майонезе трескают. В Испаниях-то всяко кормёжка ништяк».

– Не трави.

– Ага, лежат себе на раскладушках и лимонад из трубочки тянут, – не унимался Санька.

– На шезлонгах, дура.

– Звякни им и поздравь от меня с приличным загаром. Ну, не с таким, как у тебя, короче.

– Бивень, сгорел просто, – покосившись на пузо в струпьях, сказал Вовка. – А так-то наш загар зачётней каталонского.

– Бздишь.

– Отвечаю.

– Лучи там, что ль, прохладней наших? Иль модификации не той?

– Сам ты лучи, ешь давай.

Санька набил рот хлебным мякишем и спросил:

– За чё тя в стэп сли?

– Прожуй сначала.

– За чё, говорю, в степь сослали? – проглотив комок с булькающим звуком, повторил Санька. – На учёбу забивал?

– Мимо.

– Мамку бесил?

– По себе людей не судят.

– Уж не за здоровьем ли заслали?

– Теплее.

– Сколь метров от печки?

– Не знаю.

– Ну дак измерь.

– Ты как маленький… Ну, допустим, два.

– Б-7 тогда, – отхлебнув из пакета, деловито произнёс Санька.

– Чё за Б-7 опять?

– Морской бой. Бью по четырёхпалубному.

– Ты, блин, мёртвого достанешь, – рассмеялся Вовка. – Я здесь практику прохожу. Типа, опыта набираюсь, даже в Красноярский аграрный поступил. Отец в 90-ые начинал. Говорит, тогда многие его друзья сыновей потеряли. Девочки, клубы, наркотики. А тут я от этого застрахован, так батя думает. Ну и здоровье заодно приобретаю. Свежий воздух и всё такое.

– С воздухом ты загнул, он уже не тот, что раньше, – театрально вздохнул Санька. – Загазованность в нём имеется. Тебя не виню. При встрече с Королём кишка самовольно расслабляется.

– Вот же сволочь! – воскликнул Вовка. – А сам-то!

– Врать не буду – и моим испугом в атмосфере напахнуло, – подмигнул Санька.

– Значит, тоже боялся.

– Боялся-то боялся, только страхи у нас разные: у меня – бесцветный, у тебя – коричневый. Благо, Орлик не подмог, а то бы вообще радиация началась. Я ему перед тараном рубаху на глаза накинул, чтоб быка не видал.

– Продуманный.

– А знаешь, почему бычара тебя не грохнул?

– Просвети, – сказал Вовка.

– Новичок потому что… Любит степь таких, ковыль стелет на месте падения. Помню, как город деревню запрудил. И ведь ни черта вы в животине не шарили, а фартило вам. От государства – субсидии, от погоды – поблажки, от скота – падежа по минимуму. Когда проблемы начались, вы уже опыт заимели. Не без нашей помощи. А такие тупни поначалу были, не знали, с какой стороны к корове подлезть. Мужики за животы хватались.

– А теперь мы над вами ржём.

– Кто ж думал, что вы выживете, – пожал плечами Санька.

– А мы вот взяли и не сдохли. И теперь это наши земли.

– Это земли хакасов, – процедил задетый за живое Санька.

– Были, – отрезал Вовка.

– Надо было отдать тебя Королю.

– Надо было участки оформлять, а не ждать, когда мы их за бутылку скупим.

– Воспользовались нашей простотой.

– Не простотой – пьяной тупостью.

– Нет, ну куда вам столько площадей?! Ну куда?!

– А то не знаешь… Поголовье растёт – степь сужается.

Да, не так уж и широка степь, как её малюют… Стоит пожить на травных просторах несколько месяцев, и расстояния начинают скрадываться сами по себе. Вот простой пример. Допустим, чабан гонит отару домой. Следуя за овцами, человек движется не по прямой линии, а змейкой – подгоняет вперёд отстающие крылья. Там, где отара пройдёт километр, чабан сделает все два. При этом мыслить он продолжает прямыми линиями. Если рыбак спросит его: «Далеко ли до Турпаньего озера?», то чабан ответит: «Та не-е, восемь км всего». Это с отарой – да, аж шестнадцать, а без неё – всего лишь восемь, налегке – пять секунд и на месте.

Кроме того, в поле чабан является мозговым центром поголовья. Он как бы разрастается до его объёмов и, соответственно, думает уже более крупными категориями. Это Ефремке надо топать до крайней овцы целых два километра, а чабан Ефрем Ананьевич мысленно уже рядом с ней, осталось только пару шагов сделать.

Насколько узка степь, настолько и густо населена людьми. А всё потому, что передвигаются пастухи по ней не абы как, а по невидимым тропам – кратчайшим расстояниям от точки до точки. Трассы эти не то чтобы очень оживлены, но и не обезлюдишь толком, всё кто-нибудь попадётся навстречу или обгонит. Всегда знал, что степь можно уподобить только небесам, и вот опять к слову пришлось. В облаках ведь тоже и дорог нет, и просторно на все четыре стороны, а самолёты пересекаются, сам в иллюминаторы видел. А зимой, раз уж заговорили, степь с небом вообще как двойняшки. Отличий мало. Вот, разве что, в побелке. Наверху синьку в раствор добавляют, внизу без неё обходятся.

– Гады вы городские, – истощились аргументы у Саньки.

– Дерёвня, – оскудел на них и Вовка.

Мёртвой хваткой вцепился Санька в горло друга. Азиат повалил европейца, и евразийский союз кубарем покатился с бархана. Через пару минут Санька без труда положил Вовку на лопатки.

Хакасы – отличные борцы. Из наших степей, если что, два бронзовых олимпийских призёра вышло. А уж чемпионов более мелкого пошиба и не сосчитать. В республике своя, не имеющая аналогов школа подготовки «вольников» и «классиков». Её уникальность в том, что в будние дни борцы тренируются обычным порядком. Другое дело – праздники, во время которых, казалось бы, можно и отдохнуть. Ан нет. На гулянках наши борцы почему-то начинают ощущать особенную ответственность перед малой Родиной, которая выдвинула их на греко-римскую, вольную и курес-борьбу с другими племенами и народами. Патриотическую прыть спортсменов какое-то время пытаются унять друзья и родственники. А потом р-р-раз – и все вокруг становятся спарринг-партнёрами, и профи от любителя уже не отличить. Во славу спорта ломаются шеи, руки, ноги, уши. Наши чемпионы куются везде: в избах, сараях, курятниках и предбанниках. От нашей любви к борьбе даже рождаются дети, если кто-нибудь под воздействием допинга схватится с противником противоположного пола.

– Ещё рыпаться бушь? – спросил Санька.

– Буду! – заёрзав под противником, выплеснул Вовка.

– Руку же сломаю.

– Пожалеешь.

– Неужто застучишь?

– Да не. Просто из строя выведешь – в одну каску пасти будешь.

– Резонно, – сказал Санька и отвалился от Вовки.

Борцы поднялись на бархан и очистили одежду.

– Не там тебе засада мерещится, – отдышавшись, сказал Вовка. – Посмотри на степь, потом внукам расскажешь, какой была. Всё, что ты сейчас видишь – всему этому конец. Не от абаканцев, Сань. Москва сюда добралась. Помнишь, Лёнчик говорил, что чуть копнёт землю – и уголь там. Мы всё смеялись, – помнишь? В общем, здесь будут разрезы, добыча открытым способом. Через год здесь всё будет в угольной пыли, чёрной станет степь. Докуда хватает глаз – чёрной. БелАЗами всё подавят, ЖД-путями поизрежут. А фигли – инфраструктура. Информация стопудовая. Батя по своим каналам пробил. Всем хана. Всем ближним совхозам и КФХ.

– Допрыгались, – обведя степь злым взглядом, неизвестно к кому обратился Санька. – Прям хоть динозавров теперь ненавидь. Вот чё, спрашивается, отложились тут? Другого места, что ль, найти не могли? Есть же Аскизский район, Таштыпский, в конце концов. Нет, им надо было именно в Аршановском сельсовете окаменеть… Чё батя твой мозгует?

– А чё мозгует… От угля налоги рекой потекут.

– А природа?.. Чё с ней будет?! Чё с «Сорокозёрками» будет?! С журавлями теми же? Ты ж говорил, они в Красную книгу занесены. Где им потом летать?

– Сам говоришь – есть же Аскизский район. Таштыпский, в конце концов.

– Ага – щас, – буркнул Санька. – С тех районов нам хоть одного медведя дали?! Даже бурундука вшивого не подкинули. Или ты, мож, кедр таштыпский тут встречал? На всю степь – одно дерево, и то – тополь. Ни хрена они нам, Вова, не дали. Так с фига мы им журавлей должны подгонять? Да и не приживутся птицы там. Я у дядьки в Абазе одно время жил. Порожняк там, а не местность. Одна красота тупая. Кедры, кедры… Негде глазу разгуляться, в препятствия тычешься.

– Ты просто степняк до мозга костей, – улыбнулся Вовка и вздохнул: «Эх, если б тут сделали заповедник типа «Хакасского».

– Уж лучше тогда разрез, чем заповедник твой, – поразмыслив, заявил Санька. – Вот только бы чухнул, что здесь заповедник наметили – сам бы шахтёрам звякнул. Ройте, сказал бы. Хошь – открытым, хошь – тайным способом. Сам бы с киркой возле ихних экскаваторов встал. За баланду бы батрачил. А чё – ковырял бы уголь на растопку планете, и моя совесть была бы чиста, как бабкина изба перед Пасхой. А то, что рожа чёрная – это ерунда, узаконим банные дни не только по субботам и всё. От заповедников же никакого обогрева ни для тела, ни хоть для души. Они заперты на замок. Нет, я всё понимаю, что для детей природу сохранить надо. Только вот полыхнёт «Хакасский» – пальцем не пошевелю. Потому что не работал я в нём, не ходил, не ночевал, ноги, извини, не отмораживал.

– А я бы встал на защиту степи просто так, хоть ничего в ней и не отмораживал, – легковесно и хвастливо заявил Вовка, как говорят не нюхавшие пороху юнцы. – Вот люблю её просто.

– Так уж прям и люблю, – усмехнулся Санька. – Она его комарами шпыняет, пахать заставляет, а он её вдруг полюбил.

– Да иди ты.

– А хули красивыми словами разбрасываться? Такие слова – дупло: снаружи вроде дерево, а внутри – пусто. А то и осинник. Лучше бы по делу сказал, как можно тормознуть пришлых. Ты ж вроде как сам из них.