Текст книги "Отара уходит на ветер. Повесть"

– У этого рука не дрогнет – Протасова сын, – вдобавок усугубил Санька, приревновавший девушку к другу.

В это время людей обступила отара так отара по количеству и качеству овец. Это было оливье из разных пород и возрастов – Ленча пасла частный скот. Однако режущей глаз пестроты не наблюдалось. Наоборот, казалось, что каждая овца – часть мозаики в детском калейдоскопе, который как ни крути, а всегда выйдет красивый узор. Об ухоженности поголовья и говорить не приходится. Во всём чувствовалась заботливая женская рука. Отличить ярочек от барашков можно было не только по стрижке, но и по алым и голубым бантикам, привязанным к шерсти. Особую категорию составляли валушки – кастрированные барашки. Эти носили на спинах синие банты в красный горошек. Ленча особенно любила и жалела евнухов, потому что не все удовольствия были им доступны. Кроме того, кастраты первыми шли на мясо. Ни одну овцу Ленчи нельзя было назвать моделью. Жир и мясо – вот два слова, отражавших суть девичьей отары.

Ленча вскочила на коня. Она была подавлена.

Совесть поедом ела Вовку.

– Лен! – не выдержал он.

– Да, – обернулась девушка.

– Прости меня!

– Не меня, то есть не его – нас! – засуетился Санька.

– Мальчики! – только и вскрикнула Ленча и была такова.

Пастухи пошли дальше в хорошем настроении. Овцу нёс Вовка. Стоило парням вспомнить о Ленче, и улыбки озаряли их лица.

Тем временем, видео о родах благополучно доехало до Абакана и выбросилось в интернет, не как рыба на берег. Благодаря рассылкам и скачиваниям, оно быстро перешло границы России в нескольких местах и начало победоносное шествие по континентам, заглядывая во всякую страну, где словосочетание «всемирная паутина» звучит чаще словосочетания «бусы вождя».

Пастухи очень бы удивились, узнав, что два энтузиаста уже начали переводить их речь на язык басков и даже успели затроить, будучи не в силах состыковать степной ландшафт с репликой: «А не шли бы вы все лесом».

Не меньшее удивление вызвал бы у Саньки с Вовкой тот факт, что принятые ими роды вызвали раскол в сообществе акушеров. Автор наверняка рассказал бы, что послужило тому причиной, если бы его не поразило совершенно другое обстоятельство. Обычно партии и общественные группы раскалываются на две-три части, так вроде как принято. Однако в нашем случае раскололись на семь. При этом четыре осколка приняли сторону пастухов, один занял нейтральную позицию, ещё два предали юных акушеров анафеме.

Не обошлось и без национального вопроса. Кинокритики старой школы были возмущены тем, что главную роль в степной ленте сыграл азиат, а не европеец. Консерваторы от киноиндустрии требовали всё переснять, а именно: 1) сделать супергероем Вовку;

2) переозвучить текст на американский английский;

3) изменить пол и возраст новорождённого.

Если в интернете в основном фигурировал Санька, то в устных рассказах гремел Вовка. Их смысл сводился к тому, что в хакасской степи объявился крайне мужественный батыр, обративший в бегство (по другой версии, замочивший) известного на всю степь быка Короля. Тут, пожалуй, сразу к примеру.

Койбальская степь. Урочище Солонцы. В пятидесяти четырёх километрах от местонахождения наших героев.

– Гришака, по-твоему, врёт про Аршановского пастушка?! Врёт, по-твоему?! Врёт, да? – напустился щуплый ветеринар Лившиц на своего друга, ражего комбайнера Заливашко, как тойтерьер на сенбернара. – Как же! Ага! Перед смертью, поди, не врут!

– Чё ж ты Гришаку раньше срока хоронишь? – покачал головой Заливашко. – Мужику сорокета нет. Поживёт ещё, поплатит кредиты.

– Людка про его шашни с бухгалтершей прознала. На всю контору блажила: «Молися, вымпел переходящий и обладатель твой!»… Ох, не будет Гришаке жизни! Суток мужик не протянет!

– Мож, выкарабкается ещё.

– Куда там – рак у него!

– Ну, это знаешь, – отмахнулся Заливашко.

– Чё знаешь?! Чё опять не слава Богу?!

– Через бабу вперёд крякнет, вот чё, про рак мог и не упоминать.

– Дубина, я ж только для пущей верности про рак-то! – рассердился Лившиц. – Для контрольного, так сказать, выстрела!

– Лишнее, говорю, – спокойно настаивал Заливашко. – Гришака и после Людки не жилец. Вот если б ты с рака рассказ повёл, то Людку надо было для контрольного выстрела подтягивать, а так…

– С рака тебе? – перебил Лившиц.

– С рака, с рака.

– Всё у тебя к одному сводится! Значит, не веришь, что пацан одной правой производителя уложил?

– Это опять же смотря куда бил.

– А не всё ли равно?

– То-то и оно.

– По-твоему, так даже не герой он вовсе. Так, да? Так?

– Выходит, так. Если в оное место попал, тогда просто грамотный, можно и силу особо не прикладывать.

– Дундук ты! В какое ещё место?

Заливашко указал. А Лившиц возьми и тюкни товарища в указанную точку костяшкой указательного пальца со словами: «Чё ж не падаешь на четыре кости, знахарь? А ну-ка рухни на практике в доказательство теории!».

Тем временем Санька и Вовка с горем пополам вскарабкались на Сторожевой бархан, с макушки которого уже были различимы сборные загоны летника. Ребята почувствовали прилив сил. Впереди был дом. Пастухи испытывали ровно то же чувство, какое горожанин испытывает при въезде в родной район. На площади в три квадратных километра каждую пядь земли они знали на копытный или ножной ощупь, суслика – по имени-отчеству. В самом центре равнины, раскинувшейся у ног ребят, стоял ржавый вагончик и два деревянных загона без крыш. К этой не развитой, но до боли родной инфраструктуре на радостях и припустились пастухи.

– Сань, слышь, чё-то овца вообще не шевелится, – сказал Вовка, притормозив у подножия Сторожевого бархана. – Укачало, поди.

– Сдохла, – был преспокойный ответ.

– Ни фа се, – аж присел Вовка. – И долго я труп тащу?

– С километр где-то.

– И ты молчал?!

– А хули… Тут хоть заорись.

– Нет, а нафига я волоку дохлятину?!

– Для отчётности.

– Какая, твою мать, отчётность?!

– Твоего отца, – поправил Санька. – За каждый труп – отчёт. Не забыл? Ну, типа, не продали, не пропили, не прожрали.

– Ну я же тут!

– И чё?

– Я его сын! Я сам себя не обкраду!

– А вдруг ты со мной в сговоре.

– В каком ещё?

– В преступном.

Психанув, Вовка сбросил овцу с плеч и пошёл прочь.

– Стоять, – сказал Санька. – Вернулся и поднял.

– Ещё чего.

– Тогда скажу твоему бате, что овцу пропили.

– Ты спецом меня дрочишь?

– А как ещё!.. Впредь бушь знать, как команды твоего отца отражаются на хребтах пастухов.

– Окей! – закричал Вовка. – Овцу донесу, но не для отчётности! Не для отчётности, пол, да? Собакам скормлю!

– Не скормишь, – улыбнулся Санька.

– Скормлю!

– Не скормишь.

– Увидишь! – бросил Вовка.

– Хапнут крови – отару начнут рвать. Ну так как?

– Чтоб ты сдох!

10

Скрестив ноги, перед вагончиком сидел кряжистый дед с узкими щелками выцветших глаз и клиновидной азиатской бородкой. На нём была бежевая, подпоясанная синим кушаком хакасская рубаха, казацкие штаны с красными лампасами и яловые сапоги. По цвету и морщинистости лицо старика-хакаса напоминало растрескавшуюся от засухи почву Черноземья. На вид ему было лет семьдесят. Он плёл бич.

Санька и Вовка стояли перед стариком, опустив глаза долу. Они мяли в руках бейсболки и молчали, не зная, с чего начать.

– Дед, – наконец, решился Санька.

– Ну, – помолчав, ответил старик.

– Отара, дед.

– Иди за грибами… С картохой пожарим.

– Но дед!

– За шампионами, сказано.

Санька не заставил старика повторять трижды.

– Дед, – приступил Вовка, когда друг ушёл.

– Ну.

– Дед, ты, видно, Саню не понял…

– Отара?

– Но.

– А говоришь, не понял. Картоху иди чисть.

– Но дед!

– Шуруй, шуруй.

Пастухи ели молча, без спешки, дед не любил ускорений в этом деле. Юношество успокоилось. Рядом с многоопытным стариком, хранившим невозмутимость, потеря отары стала казаться парням уже не такой страшной. По грязному поту на коже пастухов хлюпала нахальная босоногая мухота. Обедали в вагончике на колёсах, нехитрое убранство которого берусь описать с большим удовольствием. Дело в том, что раньше он принадлежал нашему крестьянско-фермерскому хозяйству. Мы с товарищами прожили в нём одно счастливое и два тяжёлых лета. Потом продали его «Тарпану» со всем скарбом. Хороший такой вагончик. Утеплённый. Внутри – печка-буржуйка, драный диван, обеденный стол у окна с видом на загоны (всегда с видом на загоны, кому бы ни принадлежал), двухъярусная кровать с армейскими одеялами. На стене – политическая карта мира, грамотно загаженная мухами-славянофилами: в США чёрные точки – где попало, в России – исключительно в местах нахождения городов и деревень – как существующих, так и будущих. Не забыла мухота обозначить на территории РФ и места залегания полезных ископаемых – как разведанных, так и нет. Словом, ни одной праздной точки.

Плотно отобедав, стали пить чай, пошвыркивая: пацаны – с молоком из-под Марлоски, дед – без забелки.

– Ты-то куда смотрел? – обратился старик к Вовке.

Парень опешил. Дед впервые отвёл ему главную роль в пастьбе. Вовка был польщён. Санька, почуяв потерю позиций, набычился.

– У нас это – такой день выдался, такой день, – пролепетал Вовка, задыхаясь от счастья, на миг забыв, что старшим он стал в проблемное время. – Городские эти, роды, скот отовсюду лез.

– Не мямли, – вернул дед на землю.

– Так-то я там тоже был, – напомнил о себе Санька.

– Не с тобой разговор, – отбрил старик.

– Отрубился я, дед, уснул, как убитый, – твёрдо произнёс Вовка.

– Не только ты! – опять влез Санька.

– Только я.

– А я, по-твоему, что делал?

– Ты бдил.

– Если я бдил, как тогда отара упорола?!

Выходила нестыковка. Внимательно наблюдавший за разговором дед, посмеиваясь про себя, одобрял поведение младших товарищей. Потеря овец его не особо тревожила. На его длинном пастушьем веку пропаж и находок скота было почти поровну. Если бы не лихие люди, вода да волки, то дебет с кредитом сошлись бы полностью.

– Докладать наверх будем? – открыл дед совет в Филях.

– По-хорошему надо бы, – начал Санька. – Нас, конечно, вздёрнут, но сначала людей подкинут. Надо скопом на степь наваливаться, цепью прочёсывать. – Пастух сплюнул. – Блин, жаль не перекрытые! Хоть за водярой заряжайся!

– Вот чё к чему? – сказал Вовка.

– К тому, что люди не поймут, – объяснил Санька. – Как можно по трезвяни тыщу овец прозевать? А так бы сказали – залили шары и приспали отару, как пьяная Зинка своего ребёнка. Под градусом всё можно, общий это грех, родной. А другие отмазки не проканают. Начальство меньше распекать будет, без базара, но люди… люди – нет, не поймут. Синька – первый адвокат на деревне. Ей хоть вор, хоть убийца, хоть насильник, хоть кто – она всех подчистую отмажет. Никто потом камня не бросит. Для виду, конечно, покастерят, но в душе простят, посочувствуют даже.

У Вовки по спине пробежал холодок, взъерошивший волосы.

– Ты, случаем, не того, крыша не потекла? – осведомился он. – Синька – это отягчающее. По закону даже!

– А по сердцу, Вов? – тихо спросил Санька.

– Вот это да-а, – покачал головой городской, брови его поползли вверх. – Ты ведь шутишь? – Он посмотрел по сторонам в поисках свидетелей неслыханного. – Это ведь такой КВН из-под печки, – да?

– Куда там, – горько усмехнулся Санька и как-то разом спёкся, голос его упал. – Чабан без поголовья. Всадник без коня. Какие, нафиг, КВНы?! Только бухло теперь и спасёт. Вот на дух не хочу, а силком залью – один для меня выход! У нас, у хакасов, иммунитета на водяру нет, дураками в пьянке делаемся прямо по науке. Скажут, зашибись, что ещё не зарезал кого. Короче, сразу говорю – трезвым на людях не появлюсь.

– А я?! – воскликнул Вовка. – Мне что делать?! Обкуриться?! Упороться?! Дед, почему молчишь?! Что он мелет такое?!

– От стыдобы буровит, голый он, – молвил старик.

– Сань, ты вообще откуда? – обратился к другу Вовка.

– А ты, Вов? – задал встречный вопрос Санька.

Помолчали, наполнив перерыв табачным дымом, не стесняясь деда.

– Решайте всё сами, – взял старик самоотвод после перекура. – Стар я на дальние переходы, обузой буду. Да ведь и КРС остался, за ним приглядеть надоть. А отару найдёте, такой мой сказ. Можете несколько голов на выходе не досчитаться, а отара отыщется – не канет. Овцы держатся кучно, сами в курсях. Попробуй в поле одну отбить – время даром изведёте. Ну, лихой человек отщипнёт от цельного, болота дань возьмут, ещё какая напасть, а цельное никуда не денется. Людей в полях поспрошайте, на то и язык во рту. Кто-нить обязательно видел, подскажут. Края у нас на глазастых людей знатные. А ежели чего – скотину свою продам, домишко, покроем недостачу. Не жил богато – неча начинать. За это не терзайтесь. Может, ещё и обойдётся всё. Не маленькие вы уже. Да и не зима вьюжная – июль в зените. Я семнадцати годков уже десять годков как отпахал, сызмальства со скотом. Война…

11

Собирались в дорогу. Парни набивали вещмешки провизией, тёплой одеждой и держали совет. Постановили на подмогу никого не звать – покосы в разгаре. У людей в страду каждый солнечный день на счету, отрывать их от работы нельзя. Да и времени много уйдёт на сборы. Сотовые сели (Вовкин так вообще барахлил после озёрного нырка), зарядить их можно было только на летней дойке, а это четыре километра по пересечённой. А потом пока дозвонишься до соседей (что не факт вообще), пока растолкуешь им ситуацию, пока дождёшься расшвырянную по всей степи пешую и конную помощь – часы и часы утекут.

Пока пацаны собирались, дед шаманил над картами озёр. Был он заядлый рыбак, на дух не переносивший лов на сети и по-своему приучавший мужиков к удочке. Собираясь на смену, старик обязательно наведывался в совхозную контору и просил распечатать ему подробные карты окрестных озер в десятках экземпляров. Далее затаривался пятком мешков отрубей, мешком зерна и ехал на работу. В свободное время рядом с вагончиком готовил приманку. Для этого брал мучные отруби, замешивал их с заранее распаренными зернами, катал из этой массы шары и при случае разбрасывал подкормку на озёрах под нужное словцо. Затем на картах обозначал православными крестиками места силы. Рыбаков через вагончик проезжало порядочно, им и раздавал «рыбные» листы. Условия у старика было одно: никаких сетей. Мужики из корневых слово держали, так как ехали не за карасём да карпом, а отвести душу. А браконьеров дед вычислял сразу по чересчур бесцеремонной или, наоборот, хитро-мудро-интеллигентной манере себя подавать. Иной раз не ленился и с инспекцией на озёра выехать. Увидев бесчинство (что редко случалось), не корил, лишь бросал «Эх, вы-ы-ы» и оставлял шабашников наедине с совестью.

Перед уходом дед не стал запирать вагончик – лишь на проволоку дверь привязал, чтобы от ветра не хлопала. На столе рядом с аккуратными кипами карт с рыбными могилками была оставлена записка:

Мужики!

Берите карты (кому какую надоть) и рыбальте с Богом. Жор у рыбёхи нынче так себе, аппетита у неё нуль с минусом, берёт она в основном на тесто, проверено. Сетёхами не балуйте, динамитом не промышляйте – грех. Если кто забыл соль иль спички – ищи в ящике под кроватью. Подбросите нам с пацанвой крупы ли, вермишели или какой другой твёрдый припас – мы не гордые, будем рады. Разжился бы и табачком. Так-то ничаво, да мои разбойники покуривать зачали, таскают втихаря «Примы» мои. Не знаю уже куда прятать – Санька везде найдёт, нюх у подлеца отцовский. А картошки и лука нам – спасибо – не надо, урожай в прошлом годе добрый, грех жаловаться. Вернёмся ли сегодня с ребятами, нет ли – не ведаю, небольшие загвоздки. Оставайтесь с ночёвкой, кому приспичит. Дрова под вагончиком.

Дед Архип

Прощались…

– О плохом не думайте, а то беду накличете, – напутствовал старик. – Пока она ведь что, отара-то? Пасётся она. Сытая, привитая, постриженная, в креолине купаная. Вольготно ей сейчас. Куды хочет – туды бредёт, травку подходящую выбирает. Без человека ей даже сподручней: никто не тревожит, не заворачивает, направление не задаёт. Это она ведь только для нас потерялась, в трёх наших головах, а для самой себя – нет. Хорошо ей на вольном промысле. Самоуправство у неё там образовалось: ведуньи полковниками стали, матки – сбоку, ягнятки – по центру… Ну, с Богом!

– Бога нет, – брякнул Санька. – Фигня всё это. Его придумали для олигархов, чтоб простой народ в кулаке держать, чтоб не рыпались и своё место знали.

Где это Санька вычитал, выслушал или высмотрел – покрыто мраком. Не беда. Должна же быть хоть какая-то тайна в легенде, а то всё как в степи – на ладони. Дед словил в траве кузнечика и предложил атеисту:

– Ну-ка состругай мне такого же. С такими же ногами-циркулями да кишками в нитку. И чтоб сердечко с точку. И стрекотал чтоб мне в траве, жопкой двигал, скакал козлёнком, а не Тимошкой валялся. Состругаешь – Бога нет, ты над всем хозяин.

– Ага, пусть сострогает, – поддакнул Вовка и сразу получил от деда подзатыльник.

– Не подсирай, негоже, – сказал старик, перекрестил ребят и, сгорбившись, подался к коровам.

…Отправились в путь и парни…

Читатель, ты когда-нибудь шагал налегке? Ну, когда нет у тебя в подчинении ни овец, ни КРС, ни свинства, и ты сам по себе? Сладостное, доложу тебе, ощущение. Год в степи поживи – как болид залетаешь, ручаюсь. И главно – без устали. Может, и навалилась бы усталость, но Бог для такого случая специально ночь придумал. В степи, например, она часто густая, поневоле приходится ложиться на боковую. Словом, кромешная мгла быстрее настанет, чем ноги у тебя сдадут.

А если в городе тебя, читатель, тьма настигнет – не беда. Рассчитывай на то, что свет вырубят. У нас в Абакане с этим прямо беда – редко без электричества сидим. И все фонари на улицах, как назло, горят и только кое-где подмигивают. Хоть бы уж в бурю при свечах предков вечер скоротать, так нет же – махом порванные ЛЭП заштопывают. Дал же Бог мэра. У всех мэры как мэры, а у нас – не приведи Господь. А всё потому, что понаехал он к нам из Томска и давай волчьей масти город в ренессансные цвета размалёвывать, Рафаэль нашёлся. А чё – не своё же. До того докатились, что на кухнях посудачить не о чем, темы перевелись, только благодаря управляющим компаниям и не онемели.

Но это ещё Бог с ним. Томский варяг детство моё похерил, а такое не прощается. На болоте в четвёртом микрорайоне, – где раньше устраивались сечи между потешными полками окрестной пацанвы, – выстроил градоначальник Преображенский кафедральный собор и разбил парк с фонтанами, скульптурами, клумбами да лужайками. Там, где прежде ковались бойцы для Чечни и Колымы, раздавались крики и стоны – теперь резвятся ребятишки, звучит заливистый смех. Кем-то станут новейшие эти дети? Поэтами? Художниками? Врачами? Учителями? Священниками? Не иначе… Бывало, гуляем с Малыгой по дорожкам Преображенского, и я скажу: «А помнишь, брат?» Ничего не ответит на это Малыга, только вздохнёт да волосы своему вихрастому потомку взъерошит.

До переезда в степь хотел я купить машину, а теперь ни к чему мне она. Пешком в городе передвигаюсь быстрее автобусов и троллейбусов. Закалка, читатель. Разве что, автомобилям несколько минут проигрываю. Вижу, как ты подумал, что общественный транспорт по катетам ездит, на светофорах время теряет, в пробках, на остановках, пока бабушки на подножках корячатся, а автор наверняка использует гипотенузы и нигде не стопорится. Врать не буду – так и есть. А тебе что мешает сэкономить воздух для города и четырнадцать рублей на карманные расходы?

Но это я всё для красного словца, читатель. Чтоб ты меня умом, честью и совестью эпохи считал и всё такое. Улыбнись. У меня ведь просто денег на тачку нет, всё в кабаках спускаю, когда из степи вырываюсь.

В абаканских барах очень любят твоего нескромного слугу девушки и хозяева заведений. За деньги. Зовут его там не пастухом, а на американский манер – ковбоем. Это – бесплатно.

У барных стоек я вдохновенно лгу про романтику прерий и баснословные прибыли от продаж скота. Так поднимаю престиж животноводства. Мозгами меня Бог не обделил, имею за плечами экономическую вышку, – словом, верят мне. Согласись, читатель, легко подпасть под обаяние одетого по последнему писку, сорящего деньгами специалиста по пиар-технологиям.

Масса добрых молодцев и красных девиц повелись на мои басни, оставили город и врюхались в сельское хозяйство. Не сладко им потом пришлось, многих земля отторгла, но были среди городских первопроходцев и такие, которые пустили дубовые корни на застолблённых гектарах и составили славу подростковой, но жадной до успехов дотационной республики. Короче, я по-своему финансирую аграрный сектор и, между прочим, теряю на этом здоровье. Поди, никто не осудит мои методы. А осудит кто – я не в обиде. Пашни пустуют, пастбища. Им пионеры нужны. Никто не умрёт, если попробует стать крестьянином, скорее – подтянет здоровье. А главное – скучно мне в сельской местности. Я человек общительный, а степь в плане людей разрежена. Бывает, сутками молчком, или лошадиный язык разучиваешь. Подтягивайся, короче, кто может…

Налегке молниеносно перемещались парни, внимательно смотря по сторонам: Санька – на запад, Вовка – на восток. Остановились на границе Алтайского и Бейского районов, на родовом кургане Санькиных пращуров – Арши. Открывшийся впереди пейзаж был всё тот же. Тот да не тот. Трава в незнакомых местах показалась ребятам не густой, а реденькой; суслики – не весёлыми торчками, а вражьими разведчиками; небо – не крышей, а ситом (с востока подволакивало).

Несмотря на переход границы, парни чувствовали душевный подъём – словно в набег шли. Органы чувств обострились, мозги заработали быстрей и качественней. Пастухи отнюдь не чувствовали себя мурашами на просторах. Повторюсь – в степи живёт не так много людей, каждый кочевник на подкорке ощущает себя полновластным хозяином обширных зелёных владений, а не серо-бетонных квадратных метров, как горожанин. Отсюда и гулливерство степняка. Он наравне с весенним разливом рек, летними палами, зимними буранами. Вон хоть у Михи Иптышева спросите, он подтвердит. Кто такой? А приезжайте и познакомитесь. Этого мужика и через сто лет застанете. Пять раз разбойника хоронили, в 2009-ом сам к нему с венком приходил, долго жить будет. Светлая душа. Как соскучится по всем – пускает слух о своей кончине, другим-то способом народ ведь не соберёшь. Зато после чудесного воскресения такой сабантуй, что свадьбы бледнеют, Тун Пайрамы детскими утренниками смотрятся.