Текст книги "Отара уходит на ветер. Повесть"

– Так-то есть способы, – сказал Вовка. – К примеру, в прошлом году рядом с Абаканом кремниевый завод хотели замутить, вредное производство…

…В 2009-ом одна республиканская газета решила поднять рейтинг на антикремниевой кампании и тиснула разгромную статью «Но пассаран!» на первой полосе. После выхода еженедельника в печать всё сразу зашло слишком далеко. И вроде бы ничего страшного для газеты не случилось. Статья приобрела тысячи друзей и всего три врага. Но зато какие это были враги! Прямо былинные чудо-богатыри, которые махнут направо – улица, налево – переулочек. Про богатырей этих доселе в городе нет точных сведений. Поговаривают только, что силушка их таилась не в мышцах и что после поражения ушли они пробовать удаль в соседний регион.

Поначалу газетный главред, конечно, струхнул. Но у него всё-таки достало мозгов продолжить антикремниевую кампанию просто потому, что врагов он уже нажил, а друзей мог и потерять. И пошли скакать статьи яркие, хлёсткие, солёные, – словом из тех, которыми вытирают одно место в туалете только после прочтения.

В конце июня – начале июля по столице Хакасии прокатилась волна флешмобов. То тут, то там сговорившиеся подростки, выбрав место почище, замертво падали наземь, олицетворяя налетевшую бурей экологическую катастрофу. Оживали чернобыльцы только после того, как им надоедало валяться. Происходило это далеко не сразу. А что – полёживай себе за идею, нагнетай зелёные настроения.

А потом была Первомайка… Десять тысяч человек (это по скромным подсчётам прокремниевых СМИ), размахивая транспарантами и флагами, скандировали на главной абаканской площади «Нет кремнию!». Звучало это воистину как «Распни его!», и несчастный химический элемент проклял тот день, когда завёлся в недрах Хакасии с желанием обогатить её народ.

Активисты крыли с трибуны городские и республиканские власти на чём свет стоит. Один оратор, который потом повесился (по другому мнению – повесили), до того увлёкся, что обвинил мэра в разведении парков, скверов и фонтанов. Так прямо и заявил: «Булкин превратил Абакан в чёрт знает что, в какой-то, простите, курорт!» И толпа поддержала оратора так единодушно, что даже ежу стало понятно: Абакан задумывался не как зелёный курортный, а как серый рабочий город. И только одна пятнадцатилетняя курносая пигалица шепнула подружке на ушко: «Зато мои дети будут расти в саду, их даже можно будет меньше воспитывать».

В тот день пришёл на площадь и Вовка. Не от боли за будущее города – от субботнего безделья. Парень накричался досыта, так что в конце митинга даже охрип. Орал он просто так – от избытка жизненной энергии, от того, что орать было весело и радостно. В какой-то момент Вовка хотел прорваться на трибуну и сказать мэру пару ласковых, но не решился. Во-первых, стеснялся. Во-вторых, уважал градоначальника, на которого за двадцать лет у руля нарыли только один компромат и тот спорный.

После Вовка долго вспоминал одного человека – сотрудника корпорации «Лайф». Это был тридцатилетний наёмник крупного капитала с ястребиным носом и глазами-буравчиками, центурион топ-менеджеров, несший с товарищами по когорте все тяготы и лишения после неудачного вторжения на территорию региона. Высокий и подтянутый, закованный в латы своего подразделения – чёрный костюм и белую рубашку с галстуком – он взошёл на трибуну, как Дантон на эшафот. Не по приказу хозяев. Из уважения к «современно-русскому Козельску», как он потом назвал Абакан в отчёте перед советом директоров корпорации.

Топ-менеджер говорил о рабочих местах, налогах в бюджеты всех уровней, социальной ответственности бизнеса и твёрдо верил в то, что говорил. Толпа, конечно, озверела и наверняка растерзала бы врага, если бы не камень, брошенный в менеджера одним из противников тяжпрома. Ранение спасло оратора от гибели. Булыжник попал ему в рот, став жирной точкой в предложении «Петровские реформы тоже принимали в штыки». В толпе – вздох сочувствия. От удара голова мужчины запрокинулась назад, но уже через секунду вернулась на место, как ванька-встанька. На глазах людей у гладко выбритого менеджера стала отрастать красная борода и клочками выпадать на белоснежную рубашку. Боли он не выдал. Мужчина обвёл взглядом толпу, поводил языком в ротовой полости и, подсчитав потери, размашисто улыбнулся, знакомя абаканцев со звериным оскалом капитализма.

– Прошу простить, если теперь моя речь кому-то покажется несколько беззубой, – сплюнув крошево, сказал он и продолжил о Петровских реформах уже в гробовой тишине.

Как же Вовка завидовал отваге этого менеджера! «Один против всех, и такой человек наш враг», – подумал тогда он. Когда менеджер закончил, прокуренный бас с площади:

– Брат, слышь, прости меня! Но дети дороже – уходи!

– Нет, – был ответ. – Твои дети – люди. Мои – заводы.

– Сколько Вам платят за Ваших детей? – гневно спросила учительница начальных классов, кажется, из Хакасской национальной гимназии-интерната имени Н. Ф. Катанова» (на правах социальной рекламы).

– Достаточно, чтобы спокойно сносить незаслуженные проклятья.

– У Вас вообще есть мама? – серьёзно осведомился двенадцатилетний белобрысый гаврош из-за частокола спин.

– Это к делу не относится, – отрезал менеджер.

Невидимый гаврош кивнул, явно прояснив себе что-то.

– А жена? – справилась студентка-первокурсница, заворожённая статью стоявшего на эшафоте.

– А может, всё-таки вернёмся к кремнию?! – высек менеджер с таким раздражением, как будто был он не агрессором, а единственным деловым человеком среди дивизии пустомель.

– Хорош ломаться!.. Девчонка неспроста спросила!.. К чёрту завод!.. Давай к нам!.. Переходи! – забурлил демос.

– Не фанатик экологии, – честно ответил менеджер, и тут железный голос его размяк до бронзы, лицо раздвинулось в наивной улыбке. – Люблю производство, звук фабричного гудка, запах машинного масла. Кроме того – связан трудовым договором.

– Тогда убирайся! – взревела толпа, как обманутая любовница.

…Всё это Вовка поведал другу…

– Н-да, – молвил Санька. – Если у воротил хотя бы пять процентов таких, как этот типок – труба-дело.

– Просто так не сдадимся, они тоже понесут потери, – заметил Вовка.

– Вы чё-то не сильно понесли, когда спёрли у нас степь.

– Мы корень жизни не трогали. Ты как пас, так и пасёшь.

– Тоже мне должность. Мы ведь по-городскому типа дворников, – так?

– Ну, типа того.

– А теперь станем шахтёры, всё уматней.

– Вас не возьмут на разрез, туда спецы нужны.

– Ничего – и мы обучимся.

– Хлопотно вас обучать. Никто на это не пойдёт.

– Я сам на это пойду. Шарагу по шахтам закончу.

– Давай, давай! Всё с тобой ясно, Сашок.

– Только не надо вот этого. К нам не фашисты идут: вон – враг, вот – друг. Поэтому я пока кумекаю, чё к чему. Вот с чего ты, к примеру, решил, что деревенских обломают с работой?

– Батя говорил.

– Кроме вас при базаре кто-нибудь присутствовал?

– А это так важно?

– Ещё как… Одно дело, когда батя только сыну расклад даёт. Он не будет скрывать правды, всё, как есть, скажет. Другое дело, если при этом будет присутствовать левые, которые потом разнесут всем. Забыл, как это называется по-умному.

– Создание общественного мнения.

– Вот-вот – мнения… Можешь мне точно сказать, чё батя говорил?

– Сказал, что аршановские алкаши не продержатся на разрезе и месяца. До первой зарплаты, короче.

– Врёт твой батя всё… Не протянут и двух недель. Канут с первым авансом.

– Не забывай, что аванс может прийтись на пятницу, – возразил Вовка. – Разрез – это уже городские правила, есть два выходных, это тебе не деревня. А до понедельника мужики успеют пропиться и проспаться.

– Ну и какая вероятность, что аванс на пятницу придётся?

– Невысокая, да. Но ведь можно же условия олигархам выдвинуть: аванс и з/п – только перед выходными. А если работа посменная, то расчёт после окончания смены. Надавить на это – и всё!

– А ты уже почти за разрез, – улыбнулся Санька. – Или мне показалось?

– Сам-то тоже не определился.

– Может, определился, может, нет, может, тебя прощупываю, – прищурившись, сказал Санька. – Только мои карты вскрыты, а твои рубашками кверху лежат.

– Батя может получить за участки колоссальные бабки, – потупившись, сказал Вовка. – Это такие цифры, которые даже на алгебре не проходят, потому что в жизни не пригодятся.

– Другой разговор, а то про любовь к степи мне тут чесал, про заповедники.

– Но могут же пробросить! Не только батю – всех! В том числе – совхозников с их паями! Недооформленными! Говорил всем батя – нет ничего дороже земли! Каков бы ни был, а не скрывал! Оформляйте, говорил! Помогу, говорил! Когда достаточно участков набрал, ничего не скрывал! Себя забывал, только землю помнил! Посмеивались, не верили, по старинке хотели – на дурочка! Лучше бы сразу знать, что кинут батю, местных, всех! И действовать!.. Но есть в сутках такие минуты, есть в сутках, слышишь меня, такие минуты, когда я сдохнуть за степь готов! Как захлестнёт волной – сил нет! Они, эти минуты полторы – столетия вмещают! Меня аж трясёт, как Лёнчика с бодуна! Мне как бы и плохо, как Лёнчику! И хорошо, как фиг знает как! Как тому же Лёнчику во время запоя! Я никогда не бываю так счастлив, как в эти минуты! Я только не умею их растягивать! Они у меня сквозь пальцы, как песок! Я не могу их удержать! Веришь?!

– Верю, – тихо сказал Санька. – Ну, что бывает такое и что нельзя удержать.

– Да и появляются-то эти минуты из ничего, из ниоткуда! – вновь заискрился наэлектризованный Вовка, как будто боялся, что больше ему не представится случая говорить на эту тему. – Когда телёнок вымя сосёт, к примеру. Когда ягнята в траве резвятся. Когда закатное солнце во всё небо. Ну чё к чему, да? – Вовка подскочил. – А вдруг полезен разрез будет! Ну, вдруг! Ну, не девяностые же – нулевые! Ведь заранее не определить, как бизнес себя поведёт! Вдруг олигархи по уму сделают: работу дадут, зарплаты, социальную сферу подымут, за экологией проследят! Вдруг и власти на нашу сторону встанут! Не могут же – не звери же эти чиновники, чтобы целую деревню с такой местностью не за фиг собачий в пасть олигархам сунуть!

– Фиг его знает, – сказал Санька. – Позырим за всеми на первых порах, а там видно будет.

– Пока зырим, они тут ям нароют!

– Заровняем – не переломимся… А если вдруг что не так пойдёт – свистим пастухов, седлаемся и прём в Абакан на Первомайку вашу.

– Схватят.

– Сперва пусть догонят, – оскалился Санька, обнажив плетень редких мелких зубов. – Погарцуем, бичами пощёлкаем, заминируем отходы, обснимаемся на мобилы – и врассыпную. А потом всё это дело – в интернет ваш. Ты говорил, что там пока свобода.

– Менты лица запомнят.

– Платками закроем.

– Типа, ковбои? – расцвёл Вовка.

– Да, но не ради игры, – осадил Санька. – Просто совпало так.

– А сейчас чё делать?

– Спать, – был ответ под протяжный зевок. – Рубит чё-то. Полдник обеда мудренее. Ветра нет. Можно.

– А почему мы о судах забыли? – укладываясь удобнее, спросил Вовка. – Зачем площадь, митинги эти? Через суд же можно – по закону.

– У судов – своя жизнь, у нас – своя, – весомо ответил Санька. – Накосячим – посадят, и довольно с них. Отбой.

9

Накрыв лица бейсболками, спали намаявшиеся парни: Санька – разбросавшись звездой, Вовка – свернувшись калачом. В это время на западе спарились воздушные массы разной температуры, и родился ветерок, который будоражит и гонит степной скот не хуже заправского ямщика. Это был не порывистый Том Сойер, а тихоня Сидди. Он аккуратно подошёл к отаре и начал деликатно перебирать серебристое руно, словно девчонка. Спавший чутко Санька почувствовал лёгкие поглаживания по коже и дал себе ещё двадцать минут – опасность была не явной. Это была не описка – грубая ошибка чабана. В полудрёме он забыл, что этим летом ему поручили лёгкую на подъём и быстроходную породу овец.

Кто сталкивался с курдючной короткожирнохвостой, тот знает, что такое «дальнобойный рывок тувинки». Тут расписывать сильно не стану, потому что почти все из девяти моих читателей с короткожирнохвостой так или иначе знакомы. После посещения Малыги так вообще четыре дня искали «тарпановскую» отару, спали на седлах, ели с ножей, пили из копытных следов. Помнишь, Витёк, как дорого нам обошлась гулянка на соседском летнике, когда все жаловались, что «чё-то не цепляет»? Как провалились в сон? Как, продравши глаза, поняли, что «три миллиона рублей» ушли в неизвестном направлении? Как отливали друг друга колодезной водой, чтобы прийти в чувство? Как за минуту научился ты седлать? Как разъехались с мужиками от седого кургана на все четыре стороны, словно былинные витязи, давши себе слово не возвращаться, пока отара не будет найдена? Как несли потери, как те же витязи: кто – коня потерял, кто – себя, кто – и то, и другое? Но эта легенда, стартовавшая от стопки и ей же финишировавшая, в нашей рекламной повести не к месту. Нельзя её на страницы выбрасывать, ибо уверен – многих прельстим. Одна встреча Андрюхи Тюкпиекова с лешим чего стоит. И это в степи-то…

Разве что, Юльке Бочаровой надо рассказать, что такое есть тувинская короткожирнохвостая порода. Она ни разу в аршановской степи не была.

Так вот, Юлька. Когда в Хакасию завезли первые партии тувинских ярок, фермеры диву давались их неприхотливости, скорости, выносливости и необразованности в плане пастьбы. О необразованности подробней. Представляешь, эти овцы в горных районах Тувы высокую траву ни разу не проходили, не задавалась она им и в виде сена. Там её просто нет. Так – двухдневная щетина из-под земли торчит и всё; правды ради надо добавить, что калорийная. Для овечьей молодёжи высокая трава представлялись чем-то вроде забора, и легче было прополоть местность, чем прогнать молоденьких ярок через заросли доброго пырея или ковыля.

А рывки, Юлька! Чабаны не имели возможности присесть. Все уже было смирились, что марафоны эти навсегда. Но прошло несколько месяцев, и сытные пастбища с народившимися ягнятами прибили повзрослевших овцематок к земле, как дождь прибывает пыль на шляхах. Петрами Великими и Василиями Блаженными зажили продержавшиеся первое время скотоводы Пети и Васи. Овцы стали плодиться и размножаться сами по себе. Утрирую, конечно, работы всегда хватает, но всё же. Да и сбыт у наших фермеров наладился, когда Хакасия соседское мясо распробовала – тувинская баранина рассыпчатая и почти не пахнет при варке. Как говорят сами тувинцы: наша овца – овца, ваша – соляра.

О том, что такое вывезти короткожирнохвостую из Тувы – это вообще отдельная история. Диалог тебе один приведу, ставший чем-то вроде анекдота в среде наших фермеров и шофёров.

– Почём ярок из Тувы вывезти? – спросил фермер у дальнобойщика.

– Район?

– Монгун-Тайгинский.

– 20.000.

– А не жирно?

– А ты там был?

– Может, всё-таки скинешь?.. Без работы же стоишь.

– Можно и скинуть… Со мной ты поедешь?

– Я.

– 19.900 плюс похороны за счёт твоей жены.

И дело не столько в дорогах, Юлька, сколько в другом времени. Тува в отдалённых районах – это средние века, припорошенные двадцать первым столетием. Законы вроде российские, но с множеством неписаных подзаконных актов. Словом, и зарезать могут. В Урянхайском крае целые эпохи в гармошку собрались, как вереница машин в гололёд. К примеру, рядом с традиционной квадратной юртой можно запросто увидеть привязанного коня и припаркованный джип. Стоят себе бок обок, ждут, кого хозяин выберет.

Однажды из подобной юрты вышел паренёк-скотовод и оседлал условный джип, проще говоря – современность. Ныне он известен всем как спасатель всея Руси Сергей Шойгу. В то время как всё вокруг рушилось, кочевое министерство тувинца только закаливалось в бесчисленных огнях и водах, как дамасский клинок в кузнице. Если бы Шойгу доверили что-нибудь оседлое и в плане быта менее суровое, то не знаю, не знаю, Юлька…

Взъерошенные ветерком, поднялись овцы-застрельщицы. Похрюкивая (тувинки делают это почти по-свински), пригнув к земле горбоносые сайгачьи носы, они стали отходить от отары и опять возвращаться к ней, каждый раз прихватывая с собой с десяток-другой соплеменниц. Через пять минут овечий лагерь снялся с места.

– Подъём! – закричал Санька.

– Что? – вскочил чумной ото сна Вовка.

– Отара на хода встала!

– А кони где?

– Сука! – выругался Санька.

– И они?

– Но!

– Бинокль?

– С Орликом утопал!

– Ветер со стороны Шалгиново, Сань. Туда надо!

– Они ж не по линейке идут! Могли сместиться! К тому же кругом барханы – ни черта не видать!

Возбуждение пастухов сменилось растерянностью. Они топтались на месте, не зная, что предпринять. Санька увидел овцу, волочившуюся метрах в пятидесяти на одних передних ногах. Пастухи подбежали к ней.

– Зад отнялся, – склонившись к овце, сказал Вовка. – Моя любимая расцветка: напополам белая с коричневым.

– Второй сорт, – заметил Санька. – Надо, чтоб вся белая.

– Интересно, а как овцы сами друг на друга смотрят? Есть у них понятия «красивый – некрасивый»?

– Как будто спросить больше не о чем, – пробурчал Санька. – У него отара ушла, а он…

– Ну, ушла! И чё теперь – застрелиться?

– Внукам моих правнуков теперь задарма вкалывать, а так-то ничё, конечно.

– Так-то мы вместе за отару отвечаем – напополам.

– Это радует, что где-то в районе правнуков всё закончится, – произнёс Санька. – Красота, говоришь… Нет в отарах всего такого. Есть течка и всё. В этот время они все друг для друга – первый сорт. Самая паршивая овца без внимания не останется. А кончилась течка – стали безобразные. Хоть ты там мисс степь-2010, барану по барабану.

Вовка поставил овцу на ноги, но она сразу завалилась на бок. Всё ясно, подумал он, и криво усмехнулся. В его взгляде, как линь в реке, блеснула фамильная сталь Протасовых.

– Эту тут оставим, отара дороже, – произнёс он сухо до наждачной ангины в горле.

– Ты чё, Вов? – от удивления округлились глаза у Саньки. – К летнику её надо.

– Не стоит с одной возиться.

– Больная же, Вов. Больная же!

– И чё, что больная?

– Ну как чё, Вов?! Ну как чё?!

– Ты совсем уже? До стоянки четыре км по барханам.

– Барханы – это не только подъёмы, Вов. Барханы – это и спуски, а с горы и поросёнок – жеребец.

– Идём за отарой, всё.

– Я не могу, – замотал головой Санька. – Не могу я.

– Не может он! – воскликнул Вовка. – Думаешь, мне не жалко?! У тебя матиша в школе есть?! Соображаешь, насколько тыща больше одного?! В Бейском районе – бешеные лисы, стая диких собак объявилась! Если отару порепают, разобьют на тыщу осколков, чё говорить будем?!

Санькино лицо вдруг сделалось тупым и покорным. Это означало, что он согласен со всем сказанным и пойдёт искать отару. Однако Вовка уже знал, что при видимой старательности, которую Санька проявит в деле, поиски будут специально провалены и подытожены с укором: «Лучше бы овцу понесли».

– Опять броню накатал, – сказал Вовка. – Где-то такой продвинутый, а где-то – тупень тупнем, хоть кол на голове теши.

– Так к стоянке? – победоносно улыбнулся Санька.

– Типа, у меня выбор есть. Местность всё равно плохо знаю.

– Эт ничё, эт ничё, эт всё фигня, – угодливо засуетился в речи великодушный победитель. – Скоро лучше меня всё изучишь. Вот хоть батю твоего взять. Тоже ведь городской пять лет назад был. Байка тут про него ходит. Короче, на зимнике дело было, года два назад. Однажды пастухи хотели его надуть. Запрет, значит, был на пастьбу возле лесополосы, берегли траву на ближних подходах к зимнику, на окот оставляли. Как отара домой вернулась, батя твой с вопросом: «Где пасли?» Мужики ему: «За Бездонкой, как сказали». А он им: «Врёте, тащите сюда вон того барана». Приволокли ему барана, а он вытаскивает ветку из шерсти и говорит: «В лесополосе отара паслась». Мужики заднюю: «Эта коряга век назад в руно попала». А он её туда-сюда погнул на гибкость, а потом ещё и кору содрал для верности, а там – молочная зелень.

– Да уж, мне до бати ещё далеко, – вздохнул Вовка.

– Четыре версты по барханам, – подмигнул Санька. – Первым понесу, на плечи только взвали.

Выдвинулись по сорокаградусной жаре… Без ропота нёс Санька свой живой крест весом в пятьдесят два кило. Пастух тяжело дышал. Его губы потрескались, глаза загноились. Тело чесалось от пота и шерсти. Сердце учащённо колотилось. Саньку тошнило от вонючего руна и мартеновской температуры, нагнетённой живым шерстяным шарфом. Овца вскоре обмякла, и её вес увеличился. Она то и дело сползала, и Саньке приходилось подпрыгивать, чтобы выровнять её на плечах. Делал он это бережно, чтобы зря не тревожить больную. Шли молча, с короткими привалами.

С каждым шагом идти было всё тяжелее. Уставший от перехода, одуревший от жары и вони Санька несколько раз хотел бросить овцу и сделал бы это, если бы не шагавший рядом свидетель. Санька благодарил судьбу, что присутствие Вовки не даёт ему сломаться, и одновременно злился на товарища за то, что не просит сменить, за то, что просто не поймёт, если после такого марша и всех разговоров перед этим овца не будет донесена до лагеря. Смесь из противоречивых чувств была хорошим подспорьем. Она наливала мускулы силой. Потом в раствор из благодарности и злости замешалась ещё и жалость к другу, шагавшему с виноватым лицом. «Знает, что не выдержит, обламывается, – подумал Санька, и ему захотелось ободрить товарища, не ущемив его самолюбия. Но в воспалённую от жары голову ничего не приходило, и к смеси разных чувств добавился ещё и псих, на котором открылось четвёртое по счёту дыхание и осталось позади полкилометра.

– Саша! – не выдержал сгоравший от стыда Вовка. – Устал, поди.

«Как мамка назвал, – подумал Санька. – Если так дальше пойдёт, Александром Василичем кончу».

– Хурда! – собрав последние силы, крякнул носильщик. – Весу ваще ни о чём, шагай да шагай.

– Да вроде справная.

– Чё б ты понимал в животине-то. Дутая, а не справная.

– Всё равно моя очередь.

«Вот чё за гребень?» – подумал Санька. – Делай, что можешь, и не выёживайся, степь же». Вдруг в глазах пастуха потемнело. Чтобы не упасть, он остановился и широко расставил ноги. Закружилась голова, и в неё, как в центрифугу стиральной машины, залетело яркое воспоминание и завертелось там…

…Наткнулись они с Вовкой две недели назад на камлавшего в степи шамана. Припрыгивая то на одной, то на другой ноге, разряженный в цветастые тряпки низкорослый хакасский мужичонка бубнил околесицу и бил в бубен. Накрапывал дождь. Всё небо было затянуто свинцовыми тучами, ни одной голубой заплатки не проблёскивало через хмарь. Понаблюдав за ритуалом, Вовка вежливо сказал: «Интересны всё это, конечно, все эти традиции, обычаи и всё такое, только нет никаких духов. Если сейчас в небе появится радуга, то она будет и то реальней». Санька, языческая душа, ядовито хмыкнул, мол, что ты вообще понимаешь. Но в этот момент налетел порыв ветра, тучи раздвинулись, как занавес в театре, засияло солнце, и огромная разноцветная подкова раскинулась над головами людей…

– Наносишься ещё, – переварив этот случай, произнёс Санька. – Не для того в степь послан.

– А для чего?

– Скоро за всё ответишь.

– За отару-то?

– Дурак ты – за всё.

– Как это за всё?

– Если б знал, ты бы овцу нёс. Быстрей всего набирайся – не рассусоливайся. Не овцу понесёшь – бегемота. А то и слона. Хрен доучишься в шараге, это как пить дать. Сука – без вышки придётся, – выругался Санька.

– Не понимаю.

– Твои проблемы, – отрезал Санька. – Поставь где-нибудь затесь, что с разрезом придут шабашники. Начнётся резня между нашенскими и заезжими. Следующая зарубка – много баб незамужних в Аршаново, матерями-одиночками станут. Следующая – взрывы. Днём и ночью землю будут рвать, это стресс для животины. На окоте и то стараешься лишний раз в отару не заходить, чтоб маток не тревожить. Всё как у людей: и молоко потерять могут, и в весе поубавиться. Про ветер запомни. Он с разреза почти всегда будет дуть на Аршаново, лёгкие деревенские выплюнут. Запомни, что быковать не надо, если воротилы на уступки пойдут. И самое главное: могут извалять тебя в полном дерьме. Все. И наши тоже. Тогда топай один. Потом поймут.

– Ты чё мелешь?! – вылупился на друга Вовка.

– ХэЗэ, – брякнул Санька.

Дальше пастухи шли молча. Они часто и шумно дышали. Их ноги заплетались. Парней одолевали мухи и оводы и мучила жажда. Напились они из попавшегося на пути болота, но это не принесло облегчения. Их замутило от вонючей и горькой воды. Вовку с желчью вырвало. Никакой жалости к овце у обоих пастухов уже не было. Осталась только инерция движения.

Вовка проклинал день, когда начал работать в степи. Несколько лет подряд он навещал ферму отца только как гость. Прокатываясь с одноклассниками на конях мимо пасущихся стад, фотографируясь на природе, ему всегда казалось, что вот она – сказочная жизнь. Разве он мог предположить, что по вечерам зелёная брезентовая роба может стать пепельной от комаров, способных превратить в дуршлаг любую броню – стоит только материи где-нибудь плотно облечь тело? Что перегон скота – это не интересная возбуждающая скачка под щёлканье бичей и крики напарников, а скучный, усыпляющий шаг в арьергарде бредущего поголовья. Что его, Вовку Протасова, обессилевшего после восемнадцатичасового рабочего дня, будут выталкивать в ночную, стегаемую дождём степь на поиски тёлочки, подбодрив в спину по-свойски: «Не переживай, паря. Со всяким случалось. К утру, даст Бог, найдёшь». И что после ухода во мрак (а он так боится темноты!) никто не будет за него беспокоиться, чего не скажешь о тёлочке, в разговорах о которой мужики до облатки сотрут языки. Что можно получить нагоняй за то, что не напоил коня, а через два часа огрестись за то, что напоил. Что от непонимания и обиды станешь возмущаться, а тебя спокойно одернут: «Ты как маленький. Взмыленному коню воды не дают – угробишь».

– «Проклятая степь, – думал Вовка. – Проклятая жара, проклятые мухи. Ненавижу тут всё, ненавижу!»

Санька увидел, как вдалеке, метрах в трёхстах, выплыло из-за бархана молочное облако. Клубясь, оно двигалось навстречу. Намётанным глазом степняка Санька быстро вычислил, кому принадлежит отара. Усталость у него как рукой сняло.

– Ленча! – замерев, сказал он.

– Какой ещё Ленча? – равнодушно промямлил продолжавший плестись Вовка.

– Не какой – какая!

– Да хоть никакая, мне-то.

В этот момент сбоку от парней выросла хакасская амазонка на белом коне в серых подпалинах. Красоты девушка была неописуемой. В прямом смысле, читатели. Вот уже второй час сижу на кургане перед тетрадкой и не могу подобрать слова, которые бы дали вам зрительный образ сельской прелестницы. Измаяла она меня, как и многих парней в округе. Кто-то в драках за неё без зубов остался, кто-то безуспешно покусился на собственную жизнь, кто-то рискует потерять отару из вида, как вот я сейчас.

И ведь мне не в чем себя упрекнуть. Ещё спозаранку, до выгона скота, знал я, что дойду в рукописи до места, где выскочит на коне деревенская красавица. А потому нарочно приторочил к седлу словари Ожегова и Даля, чтобы помогли мне с эпитетами и сравнениями. Но то ли не там искал я, то ли зря мы с напарником пустили на розжигу бесполезные, на наш взгляд, буквы «х» и «э» – словом, ничего достойного Лены Аевой не нашлось. Чего греха таить – была мысль выложить сюда её фото. Была да сплыла, потому как это нечестная игра, «не крикет», как говорят англичане.

Что делать – ума не приложу. Пожалуй, схожу ва-банк, а то уже овец не видать. Пусть читатели мужского пола представят свою первую любовь. Принцессы получились разные, согласен. Но думаю, что никто не разочаруется в своих Маринах и Олесях, если я постригу (наращу) их волосы до плеч и выкрашу в ядерную смоль с отливом. Может быть, для чьей-то первой любви и операция эта не понадобилась, кто знает. Далее – глаза. Сделаем их смородиновыми, с узким азиатским разрезом, насмешливыми и не накрашенными. Теперь попросим Марин и Олесь улыбнуться. В глаза сразу ударяет молочная белизна. Словом, зубы хорошие, как в плохих дамских романах c ахами и охами. На щеках красавиц будем выкапывать и закапывать неглубокие ямочки: улыбнулись – делаем две лунки под картошку, закончили улыбаться – присыпали лунки.

Читателям женского пола просто скажу, что Лена Аева им не конкурент. Сдаётся мне, что суждено ей прожить вдали от города, успеха, соблазна и всякой другой дряни, в которой вращаются ваши бой-френды, женихи и мужья.

Спору нет – описание девушки далеко от совершенства, зато оно с аграрным уклоном. Через молочные зубы пристёгнуто животноводство, через картофельные лунки – растениеводство, через город – деревня. Словом, тон сельскохозяйственной повести выдержан. Не пришпилено, разве что, рыбоводство. Только не знаю, стоит ли его касаться – в Хакасии оно пока находится на стадии любительской рыбалки окуньков да пескариков. Но так и быть – привяжем и рыбоводство. Лена Аева не была молчалива, как рыба. Напротив – за словом в карман не лезла, потому что вращалась среди мужиков, которых надо было осаживать за сальные намёки и шуточки. За это её побаивались, но всё же любили – она была лёгкого и доброго нрава.

Появление чудного миража произвело благотворное действие на обоих пастухов. Как будто свежий морской бриз обдул их раскалённые тела. На душе у них мигом прояснилось.

– Изэн11
  Здравствуйте (хак.)


[Закрыть]! – энергично заговорил мираж. – Хайда22
  Куда (хак.)


[Закрыть] путь держим?

– На кудыкину ферму, – грубовато поставил себя Санька, чтобы кое-кто не возомнил о себе.

Вот козёл, подумал мираж, и хотел было пришпорить коня, но заинтересовался Вовкой. Повод остаться был тут же найден – больная овца. Ленча спешилась и подошла к животному.

– Бедняжка, – погладив овцу, ласково произнесла девушка. – Замучили тебя совсем.

– За своими смотри, – заметил Санька.

– Дурак! – вздёрнув носик, сказала, как отпела, Ленча и обратилась к Вовке: «Ей срочно антибиотик вколоть надо, а вы её по жаре тащите. На коне разве отвезти не могли?.. Кстати, где ваши кони? И отары не вижу.

Санька незаметно метнул взгляд на Вовку и провёл рукой по горлу, мол, расколешься перед этой – пеняй на себя.

– Отара в ложбине отдыхает, кони при ней, – соврал Вовка. – Просто решили прогуляться, достало весь день в седле.

– Всё же лучше быстрее отвезти бедняжку, совсем плоха, – посоветовала Ленча. – Берите моего коня, если хотите.

– Наша овца! – резко выпалил Вовка. – Хотим – на себе несём, а захотим – глотку вскроем. Была овца – станет баранина.

Читатель, наверно, уже успел упрекнуть парня в жестокости. Между тем Вовка просто находился под сильным впечатлением от девушки. Насколько она была красива, обаятельна и женственна, настолько ему хотелось быть твёрдым, сильным и мужественным. Но парню лишь недавно стукнуло семнадцать. Понятия о мужских началах в нём ещё не выкристаллизовались, поэтому и занесло его не в ту степь да конкретно. Увидев, как девушка вздрогнула от его слов, как болезненно исказилось её лицо, – Вовка возненавидел себя.