Текст книги "Отара уходит на ветер. Повесть"

12

И тут случилось такое, что подвергают сомнению критики легенд. И даже не из самых яростных. Поначалу не хотелось и мне вставлять в книгу начикнувшийся по хронологии эпизод. Но позавчера на одной из степных троп съехались мы с Володиным отцом грудь коня в грудь коня и после дежурных вопросов: «Как поголовье?», «Как сами?», «Устоит ли погодка?» – я спросил: «Было такое-то или брешут люди про ваших?».

– Всё книжки свои пишешь, – хмыкает Василий Иванович.

– Прозвучало, как хернёй маешься, – говорю.

– Потому что пустое это, Лёха, – снисходительно сочувствует он мне. – В песок воду льёшь, никто ведь не читает.

– Есть и другие, – отвечаю ему.

– Три калеки?

– Девять здоровых.

– Кропал бы лучше научные статейки о животноводстве, – советует. – А за беллетристику и гонорары-то, наверно, не платят. Ненужное чтиво.

– А ведь я диалог с Вами вставлю, – бросаю холодно.

– Пугаешь? – усмехается Василий Иванович.

– Есть такое.

– Что ж я неправду разве сказал?

– Истинную.

– А какого тогда пугаешь?

– А такого: у Вас своя правда, у меня – своя.

– И какая твоя? – спрашивает.

– А простая, – отвечаю. – Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года Василий Иванович говорил о книгах так-то и так-то. Ничего лишнего не прибавлю. Да и личного.

– А смысл?

– А смысл – через десять лет ваша правда может провонять.

– Полагаешь, через десять лет вдруг зачитают с перепуга?

– А кто думал десять лет назад, что город степь подомнёт? – подмигиваю.

– Хитё-ё-ёр, – хвалит.

– Второе место после Вас держу, – не остаюсь в долгу.

– Наверно, и про то напишешь, как русаков тут не любят, – испытывает, щурясь. – Правда же? Да чистая! Как ты под дулом стоял за семнадцать га на заливных – правда. Как хари чистил за пьянку. Как сам под забором валялся. Как лишал зарплаты за потерю телёнка. Как затрахал всех проверками, замордовал сверхурочной, когда батя тебя управляющим поставил.

– А Вы, Василий Ваныч, разве не грешили таким?

– И я.

– А Стрельченко?

– И он.

– А братья Гаршины?

– Не меньше остальных, – не спорит. – Выхода у нас, сам знаешь, не было. Что раньше десятилетками строилось – мы в пять лет подымали, город прибыли ждать не привык. Теперь темпы эти отрыгиваются.

– Простят нас мужики, Василий Иванович, – успокаиваю. – Незлобивый они народ, по-хорошему наивный, чистый в сердцевине. Пройдёт время – всё быльём порастёт.

– А кто деревенским виноват, что они сами за землю не взялись? А, Лёха? Ну кто им не давал?! Кто?! Да и разве мы сами не пахали вровень с рабочими?! Не вровень – больше!

– Вот уже и оправдание себе ищите, Василий Ваныч… Да и я этим страдаю. Без оправданья давно бы пулю в лоб пустил. Как сейчас помню. Второй год степи. Конец ноября. Сумерки. Увязший в болоте гаршинский бычок. Дождь со снегом. И Гаршин-средний полосует пастуха Саяна Токоякова бичом. Куда попало. Без разбора. А Саян стоит навытяжку, не уклоняется, вздрагивает только. Не телом – одним лицом. Вздрагивает и: «Виноват, виноват, виноват». И я не мешаю расправе. Я в тот момент считаю, что Саян и правда должен был гнать КРС через конюховку, а не срезать путь домой. Я не хочу видеть, что тряпки на Саяне не по сезону, что хоть грязевые ванны на нём принимай – полстепи налипло. Он по-честному допас скот, но на концовку его не хватило, и он решается через болота – измёрз за день человек. И я ненавижу – презираю его за то, что он не железный, что смиренно сносит побои, что мы торчим в этой треклятой болотине, и это придаёт мне силы. Как-то же надо было вынести это всё. Первое время вывозил на злости, мощная штука… Не отмыться нам за годы прорыва, Василий Иванович, не отмыться. У нормальных людей ягнята, телята, жеребята рождались, а у нас – пять, пятнадцать, двадцать косарей потенциальных…

– Не пиши про это всё, не надо, Лёх, – просит. – Подставимся ведь.

– Бог не выдаст – свинья не съест, – не обещаю. – Ладно, забыли. Лучше давайте к Вашим пацанам вернёмся. Встречали они лосей или враньё это?

– Да лучше б враньё.

– Чё так?

– Один спорный случай на всю историю тень роняет.

– Типа, остальные моменты – капец, какие реальные, – говорю. – Если б не видео, вообще бы засыпались… Слава о наших пацанах по всему миру прокатилась. Через интернет. Много и устных свидетельств. Уже паломничеством напахнуло. По слухам, заезжали тут к нам туристы. Боюсь, как бы до срока степной Меккой не стать. Два пацана больше Минздрава, Минкульта, Минрегиона сделали. Затравить-то гостей затравили, а что кроме той же травы предъявим? Чем французов с нижегородцами ублажать? Сеном? Султрыгой? И в средней полосе всего этого навалом…

…Или не заморачиваться, – а?.. Вот это стелы на курганах. Скифская культура. Можно даже потрогать – чё камню сделается? А вот вам, пожалуйста, кони пасутся. Всё, как при Чингисхане. А вот это – заклание овец. Всё, как в библейских притчах. А так свиньи себя ведут. Как сейчас, всё. Вот это заброшенная кошара, её азера в 70-ых строили, от них наш директор совхоза Резалиев родился. А вот это – наше единственное дерево-тополь, пастуший ориентир. Всё, что до него – степь нижняя, а после него – вышняя. Мы его так ценим, что даже поливаем. Из собственного нутра. Это, что ли, предъявлять интуристу?..

13

В абаканском зоопарке уборщик забыл закрыть клетку, и два лося – самец и самка – поздней ночью сбежали. Потянув носами загазованный вольный воздух, они переглянулись, потёрлись друг о друга и задали такого стрекоча через Советскую улицу, что только их и видели. Полтора таксиста. Один не в полный счёт, так как, приняв всё за галлюцинацию, припарковался у обочины и со словами «всех денег не заработаешь» лёг спать.

Другой позвонил в полицию, там ему сразу поверили и попросили подождать. После чего до утра мурыжили на предмет алкогольного опьянения. Между тем дорвавшиеся до свободы лоси бежали без остановки восемнадцать километров вдоль трассы, разминая застоявшиеся в вольере члены, припарковывая на стоянку фуры сонных дальнобойщиков, чем – не исключаем – спасли несколько мужских жизней и коробки с маракуйей для многообеспеченных семей. За селом Белый Яр лоси остановились и спарились. Зачав сохатого, ушли в степь…

– Ух, ты! – воскликнул Вовка. – Лоси! Глянь – реальные лоси! Ста метров нет!

Санька был удивлён не меньше напарника, но виду не подал и, махнув рукой, выдал:

– Да у нас их как земли.

– Не ври – не живут лоси в степи!

– А это кто, по-твоему? – указал Санька на любовную парочку.

– Мираж, наверно.

– Щипануть? – предложил Санька и ну врать: «Это ещё чё, я года два назад снежного барса видал. С Саян, видать, спустился попастись. В горах в тот год навалило снега, марал оголодал и вниз ушёл, барс – следом».

– Бздишь. До Саян, наверно, тридцать километров будет. Как же он досюда дошёл?

– Лапами, как… Когда барс вниз спустился – марал опять в горы поднялся. Их, маралов, не поймёшь, метаются вверх-вниз с голодухи, глупая дичь. Помыкался барс и ушёл в степь по овец. Овцу чё не поймать-то? Пять сек делов. Погулял он тут, скажу, нехило. – Отдавшись на волю узорной лжи, Санька уже не мог остановиться и, припомнив герб Хакасии с барсом на входе в школу, внёс коррективы в символ республики. – Помню – жирный такой кошак. В пятнах весь, как ветрянкой больной. Тот же леопард почти что, только белый. Шкура, правда, грязноватая, в плешинах вся. Линял, может – к весне дело шло. А может, чесотка, «Ивермек» бы ему внутримышечно. Вот ещё примета – уха правого нет. Видать, мать оборвала в детстве за страсть к бродяжеству. Но это не утверждаю. Мож, до последнего с маралом бодался, тот его и порепал.

– Гонишь ты всё, – сказал Вовка. – Ещё скажи, что жирафов видел.

– И видал, – Рожа у Саньки – сама невинность. – По телеку. Идимешев в Аршаново тарелку поставил, словили «Нэшэнэл география», там про жирафов базарили. Главно – печка у Идимишева дымит, крыша худая, зато пластиковые окна и тарелка… Чудной народ у нас.

– Слышь, чё, – продолжал пытать Вовка. – Барсов так-то всего два десятка на всю страну. Вероятность встречи с ними ничтожна. Все учтены. Под номерами.

– Врать не буду – тавра не приметил, – не сдавался Санька.

– Да я не про клеймо на шерсти, дубина. Это тебе не коровы. У барсов спутниковые ошейники. Они животные настолько редкие, что у одного даже имя есть. Монгол. Путин его лично опекает.

– Не убедил, – произнёс Санька. – Подумаешь, имя. Мы коровам тоже кликухи даём. Марлоска, к примеру, Апрелька там, Пеструшка. А насчёт опеки – зря. Путину чё – опекать больше некого? Сам говоришь, два десятка барсов осталось. Отцы с детьми случаются. Так и так выродятся. Помню, мой ногу подволакивал, уже вырождается по тихой. Баранов и то через три года меняем, а тут – барс.

В это время лоси стояли на месте и с любопытством посматривали на людей, поочерёдно втыкая голову в траву. Парни осторожно направились к ним.

– И не шугаются, главно, – прокомментировал Санька. – Слышь, возможно, дед и прав насчёт Бога-то. Глянь, у самца дерево из головы растёт. С ветками, как положено. Ещё бы листья с яблоками и всё – Бог есть.

– Фома ты, – улыбнулся Вовка.

– Кто такой?

– Да так – апостол один. Пока, говорит, Христа не потрогаю – не поверю, что Он воскрес.

Санька нарвал травы, по его мнению, на вполне лосиный вкус и, попросив Вовку остаться сзади, направился к животным. Те не убегали. Через минуту сохатые уже ели из рук человека.

– Дура ты, животина тупорылая, – ласково поругивал Санька самца. – Чё ж такой доверчивый? А ну освежую тебя. Два движенья – и каюк. Вован, подь сюды! – подозвал Санька друга. – Ручные совсем!

Санька передал охапку травы подошедшему напарнику и достал из вещмешка нож.

– Ты что задумал? – спросил Вовка.

– Лосятинки захотелось.

– Сань, они же нам доверились…

– Разве лось вроде барса по редкости?

– Нет, но не в этом дело.

– Ну, раз частый зверь – можно забивать, – потёр Санька руки. – Мясо на костре сварганим. Жаль, котелка чогл33
  Нет (хак.)


[Закрыть], махан бы замутили. Махан, конечно, только из коня здраво выходит, но и лось прокатит.

– Тронешь его – убью, – пригрозил Вовка.

– В какой раз за день? – криво усмехнулся Санька, подошёл к морде лося и острием ножа уколол животное в нос.

Сохатый шарахнулся от людей и, лягнув воздух задними копытами, дал дёру. Вслед за ним ударилась в бега и его подруга. Вовка поставил Саньке подсечку и навалился сверху. Руки городского взяли в сталинградский котёл аистовую шею деревенского и стали сжимать кольцо. Санька не сопротивлялся, лежал полешком и улыбался.

– Чему ты лыбишься, ну чему ты лыбишься?! – взревел Вовка.

– Радуюсь, – прохрипел Санька.

– Чему, ну чему ты, гад, радуешься?! – кричал Вовка.

– Лосей… спас-ли, – закатив глаза, еле прошептал Санька.

Вовка ослабил хватку и процедил:

– От кого ещё?

Санька долго откашливался и потирал шею.

– От людей всяких, – внёс он ясность, когда смог говорить. – Не все им навильник сена предложат, могут и вилы в бок… А я лосю на носу зарубил, что такое человек, – всосал?.. Если кто спросит про эту парочку, скажешь: «Видели, как тебя» и укажешь в другую сторону… А теперь слазь с меня.

– Сразу не мог сказать, живодёр чёртов? – встав с друга, попенял Вовка.

– Лень было.

– А если б я лося прогнал, чтоб ты его не того? – спросил Вовка.

– Я ж видел, как ты им залюбовался, не хотел расставаться, – ответил Санька и улыбнулся вослед улепётывавшим в сторону Саян животным.

…Последний раз сохатых видели возле Таштыпской тайги. Их уже было трое…

14

Долго ли, коротко шли пастухи, а пейзаж не менялся. Всё те же холмы и курганы. Трава, правда, улучшилась, звала парикмахера. Траектория передвижения парней менялась от направления ветерка – шли строго на него. Вдали замаячил питон степного шляха.

– Зырь! – вскинул Санька указательный палец. – Тачки. Раз, два, – четыре штуки! Колонной идут.

– И впрямь, – оторвав взгляд от ползавшей по руке божьей коровки, сказал Вовка. – И чё они тут посеяли, интересно?

– Давай проследим, – предложил Санька. – Только без палева, мало ли.

Скороходы ещё протрусили какое-то расстояние и трансформировались в пластунов. Залегли в высокой траве у дороги. Четыре чёрных джипа с бородавками мигалок протряслись мимо парней и остановились поодаль. Из машин вышли одетые в строгие костюмы мужчины и женщины. Пастухи невольно покосились на свои продранные джинсы и уханьканные, выцветшие рубашки. Подивились парни и автомобильным номерам, набрав которые можно было вызвать скорую, полицию, пожарных, службу газа. Ребята подползли к джипам на расстояние броска гранаты из лежачего положения и спрятались за холмом.

Читатель, а ведь я знаком почти со всеми белыми воротничками, опроставшими автомобили. Одно время имел пятиметровый доступ к их телам, а были месяцы, когда и до трёх метров доходило. По уму надо бы набросать портреты этих людей, написать про их морально-волевые, цвет глаз, прошлое, поступки, но я не стану. И пускай проиграет от этого повесть, пускай мне придётся перейти из ярого наступления в глухую оборону, сдать какую-нибудь Москву какому-нибудь Наполеону и что там ещё, а ничего про них не скажу. Или самым минимум отделаюсь, потому что в малышовой хакасской легенде эти люди – герои проходные, кометные, одиннадцатого плана, словом, герои – где-то за клещом идут, и даже не энцефалитным, который в момент описываемых событий как раз зарывался в затылок Володи. Обмолвлюсь только, что в будущем с каждым из этих, в целом, хороших мужчин и женщин я готов иметь дело. Но только по отдельности. В куче же – никогда… не говори никогда…

– Офигеть, – прошептал Вовка. – Губер собственной персоной.

– Иди ты, – присвистнул Санька и зашнырял глазами. – Кто из них?

– Вон тот – в синем галстуке.

– Который на братка смахивает?

– Да не, браток – это его зам Ликургов. А губер – справа.

– Чё-то дэцельный, – разочаровался Санька. – На бригадира тянет – не больше. Край – главный агроном.

– Зато вес какой, – прыснул Вовка. – И политический, и вообще.

– Вов, а чё они тачки не глушат? – спросил Санька. – Сколь бенза в трубу вылетает.

– Наверно, так по инструкции положено, – предположил Вовка.

– Бабки распылять?

– Тачки не глушить, – разжевал городской. – Губер всё-таки. А может, кондёры чтоб работали. Это тебе не Т-150 – «круизёры». Сел в машину Викентич – ему прохладно.

– Вот бы в ихней тачиле жарень переждать, – размечтался Санька.

– На десять метров не подпустят, – произнёс Вовка.

– Уже, – подмигнул деревенский.

Главный по республике давал интервью на камеру собственного крепостного телеканала. Ветер доносил до пастухов обрывки фраз. Как белые горлицы, выпархивали из губернаторских уст и поднимались ввысь «макроэкономические показатели», «валовые внутренние продукты» «профициты бюджета», «Алтайско-Бейские агломерации», «инвестиционные климаты», «инновационные технологии», «налоговые поступления» и «сырьевые гиганты».

– Переведи, – приказал Санька-Марат-Казей.

– О разработке месторождений базар, – доложил Вовка-Валя-Котик.

– Значит, землю доить собираются, – перевернувшись на спину, произнёс Марат. – Рвануть бы всю их гопку.

– Они ж вроде свои, – сказал Валька.

– А хрен ли тогда шкеримся?

И тут случилось то, о чём до сих пор судачат в Сером доме. Санька поднялся в рост и вышел из-за холма. Увидев его, губернаторские охранники срочно засунули лапищи в пиджаки. Не за платочками полезли, смекнул пастух, и поднял руки вверх. Страха Санька не испытывал, но волнение присутствовало. Что-то у него от учащённого сердцебиения, видно, замкнуло или, наоборот, разомкнуло, но только заговорил он с главой региона на хакасском языке, чем вогнал в ступор напарника.

– Во даёт, – подумал затаившийся за холмом Вовка. – А говорил, всё понимаю, только сказать не могу.

К сожалению, не знаю язык титульной нации, поэтому в повести почти его не использовал. А ведь в книге Санька пересыпал русскую речь хакасскими словами. Бывало это не так часто, но всё же случалось. Любопытствующим могу даже указать места, где Санька впрыскивал гомеопатические дозы хакасского, которые заменялись мной русскими аналогами. Вымарыванием правды всё это не считаю, ведь язык малого народа действительно вымирает, несмотря на судорожные попытки его реанимировать.

Да и пусть вымирает! Пусть! Бог с ним! Идёт естественный отбор. Пока более-менее держал себя в узде, было у меня девять читателей. А теперь вижу – аж одиннадцать. Приплюсовались два хакаса и открыли на меня охоту. Этих не боюсь, максимум – тёмная, а там, как повезёт. А вот и двенадцатый. Этого – страшусь, под стрелой стою! Платиновый земляк. Нисколь не обидно, что плюнул он в меня, вышел вон из повести, швырнул её в топку и сделал делом своей жизни сохранение родного языка и культуры. Надеюсь, крепко занозил его. Верю, придёт время, и докажет он, что теория Дарвина применима только к таким животным, как я. Желаю всего этого из чистейшего эгоизма. Обнищаю ведь, если не будет на русскую культуру хакасского напластования. И пусть нахлёст этот лишь фоном у меня идёт, но подчас важнее он центральных звеньев картины. Да, ни бельмеса по-хакасски, и всё же когда слышу этот язык в захолустье – такие белоснежные образы голову заметают, такой силой наливаюсь, что чувствую – или смету все преграды нахрапистым русско-ордынским стилем, или привяжут меня к четырём кобылицам и растиражируют во все стороны.

Преподаватель республиканского госунивера, молодой КМСник по филологии Аурика Гусейнова справедливо упрекала меня в том, что в повести почти нет национального колорита. Писала, что если бы она была Леснянским (а оно тебе надо, Аечка?), то переделала бы не только Санькину речь. Моего героя, который по паспорту самый что ни на есть Александр, окрестила бы Саяном. На хакасский манер. Как вам, – а? В общем, обдумав всё, я не последовал совету девушки. Кроме того, писала она, «твои герои таковы, каковы могли бы быть жители любого другого региона России». Безусловно, она указывала на отрицательный момент, на то же отсутствие национального колорита, но я услышал то, что хотел услышать. А хотел я услышать, что Санька и Вовка – герои РФ, а не только РХ. Тесновато мне в любимой республике, дальними плаваниями, вылазками в космос сны тюнингованы…

Лилась из Саньки хакасская речь. Была она пламенна, сумбурна, с сурдопереводом – руками размахивал, как матрос-сигнальщик. Всё, что надо и не надо, сгребал парень в кучу, не умолкал ни на миг. На его лице то и дело менялись два выражения: то улыбался Санька, то, можно сказать, куксился. Всё, как у младенца – невинно и, казалось, невпопад. И смотрели на пастуха соответственно – с непониманием и умилением.

В губернаторской свите была молодая хакаска – выпускница МГУ, уроженка аала Чёрный Катамор, что всего в двух часах на рысях от места описываемых событий. Светлана Канзычакова была против строительства разрезов. Она понимала, о чём говорит земляк, и с замиранием сердца, след в след ступала за его словами.

Когда Санька закончил, глава региона попросил девушку перевести. Она вздрогнула. Различные мысли обуревали её. Тут и желание угодить литературным переводом начальству из карьерных соображений, и боль за землю предков, и возможность без опаски высказать собственное мнение через взявшегося из складок местности пастуха. Только без опаски ли?! Не выдаст, чаем?! Девушка посмотрела Саньке в глаза. Нет, кремень-парень, настоящий батыр, женским чутьём определила она. И обжёг людей перевод с милого на родной…

Талантливо был подставлен Санька. Девушка отшлифовала и дополнила пастуший спич, сделала его строгим и стройным, оснастила кочевой, идущей от седла поэзией. Шокировал парня перевод, но он и бровью не повел. Стоял себе колом и сёк за окружающими, изредка подтверждая слова девушки кивками, мол, всё точно глаголет, знаю русский не хуже вашего. В одном месте, забывшись, Светлана дала петуха – мелькнул в речи Цицерон.

– Жеребец с третьей фермы, – выручил пастух девушку, увидев, как губернаторское окружение стало с недоверием переглядываться.

…Тишина. Слышно дыхание степи. Проняло до ливера министров и замов. Не рты у них – буквы «О». Забыли они на время о своих высоких постах и зарплатах, вспомнили, что русские люди они, что всем в свой час помирать и держать ответ перед Богом. Однако длилась святая оторопь у чиновников недолго, зависела от круга обязанностей.

Уже на второй минуте вышел из-под влияния Санькиной-Светланиной речи министр регионального развития – господин Новак. Врёшь – в лаптях республику не оставлю, подумал он. Дольше всех держался министр природных ресурсов и экологии – господин Венвальсов. Это и понятно. Парадокс сидел в самой его должности: встанешь за экологию – оставь ресурсы в недрах, и наоборот. Видя впечатление, которое произвела его речь (Санька не сомневался, что именно его), парень совсем освоился среди незнакомых людей, волнение улетучилось.

– Что-то не похож ты на пастуха, – сказал глава республики.

– А Вы на губернатора, – парировал Санька.

– Значит, вразрез по разрезам идём, – улыбнулся глава Хакасии.

– Получается, так, – подтвердил Санька.

– В школе, наверно, хорошо учишься?

– Тройбаны в основном.

– И какие, интересно, у вас отличники, если такие троечники?

– Не держим таких, – сказал Санька. – Был один, да в нацгимназию свалил. В племенные хакасы подался. Дыра, говорит, ваше Аршаново, сами быкам хвосты крутите… Но бьём не за это! – неизвестно для чего грозно добавил Санька.

– А ты так не считаешь? – поинтересовался губернатор. – Ну, что дыра?

– Бывает, и считаю, – честно признался Санька. – А вообще сравнивать не с чем. Дальше Абакана не был.

– Учись тогда, и всего добьёшься, – похлопав пастуха по плечу, покровительственно произнёс республиканский глава. – Парень ты неплохой, данные у тебя замечательные. Вон как красиво говорил – заслушались. Запишем твои координаты, поможем, чем сможем.

– А что – это можно, – сказал Санька. – Выучусь – Вами стану. Порулить охота. Я о машине Вашей. Классная.

– То, о чём говоришь, сынок, – в управленческом деле не главное, – с отеческой лаской произнёс глава республики.

Это он зря, безотцовщине-то. Не прошла нежность, обратный эффект возымела. Конечно, не мог знать губернатор, преисполненный благими намерениями, что у пацана неполная семья, что больная задета тема. Ну да не суть. Случилось, что случилось. Как говорят в наших краях – забрало у Саньки упало…

– Бе-бе-бе, – передразнил пастух. – Отец нашёлся! – вскрикнул он и завертелся затравленно. – Нету у меня отца! Нету! И ты мне не отец! Вова, прости! Предал! Всего добьёшься – он мне, я и поплыл! Умеют они – как же! Чё смотрите?! Вы все! Слышите! Вы! – захлёбывался Санька, брызгал слюной.

– Сумасшедший…

– К нему с добром, а он…

– Ненормальный…

– Лечиться надо…

– Невоспитанный…

– Псих, – загомонили губернаторские соратники.

Охранники переглянулись и двинули к Саньке. Тут необходимо упомянуть об одном обстоятельстве. Молодая корреспондентка правительственного телеканала с чабанского выступления так и не соскочила. С восторгом глядя на пылкого юношу, вспомнила журналистка славные годы студенчества, когда клялись они с товарищами по ТГУ говорить народу галимую правду.

В общем, решилась девушка на честный репортаж с ироничной подкладкой и проигнорировала приказ губернаторской пресс-службы прекратить съёмку. Оператор ей попался опытный. Он зафиксировал картинку, не вызвав подозрений. В итоге в телеэфир вышло всё, как надо, а в интернет всё, как есть (во всемирную сеть были выложены исходники).

Вот пишу это всё, а сам психую: «Каким местом ты думала, Оленька? Как могла ты забыть о своей трёхгодовалой малышке? Об ипотеке опять же? Ну ладно – Санька с Вовкой! У них ни забот, ни хлопот – геройствуй себе в удовольствие, спасай Отчизну по мере возможности. Ты-то куда полезла? Снимала бы о цветочках, несчастных стариках, брошенных детках, не лезла бы в пацанское дело. Так нет же – надо было в степь у главреда напроситься, на стратегический сюжет. Сеном ей, видите ли, захотелось подышать. Эка невидаль! Знали бы с ребятами – копну бы к твоему подъезду притаранили». Да что теперь говорить. Короче, с огорчением вынужден констатировать, что герои у меня начинают плодиться. Герои и технички. Ну, хоть не герои и зэчки – и то хорошо…

Два мизинца в рот. Разбойничий посвист. Взгляды губернатора и его соратников – на холм, брови – треуголками, рты – в ямах.

– Тута я, брат! – гаркнул Вовка. – Текай!

Отступали по всем партизанским канонам. Санька драпал со всех ног. Вовка прикрывал товарища, поэтому медленно отходил лицом к неприятелю, огрызался словесным огнём.

– Ещё вернёмся! – разорвалась первая граната, а далее вторая, третья, десятая: «Даёшь угольный референдум!.. Вся власть – сельсоветам!.. Президенту сольёмся!.. Инет натравим!.. Каждый дом – крепость! Чабан – улан! Трактор – танк! Принтер – типография! Мобила – телефон-телеграф! Посмотрим!

Элиты не контратаковали, блюли достоинство. Секьюрити, было, погнались за пастухами, но в это время губернатор метнул единственную гранату. Да как-то косорото – дрогнул у главы голос, лимонка в пяти метрах шлёпнулась. Подорвались охранники, остановились. Посекло осколками и губернаторских сподвижников, и самого.

– А пацанва-то получше нас будет! – отметил глава Хакасии (он всегда только отмечал, заявлял, подчёркивал, знаменовал собой). – Вот бы с кем строить! Они ещё лет десять за идею будут лопатить! А это две пятилетки для республики! Две пятилетки – подвиги да девчонки на уме! Потом обженятся, обрастут всякой всячиной и исчезнут для региона. Но это будет потом. А сейчас!.. А что сейчас?! Ума у них сейчас нет – вот что! Есть романтика, а мозгов – нет! А появятся извилины – уйдёт романтика! Спокон веку так! – И тут региональный глава чертыхнулся на дурацкую природу человека.

Парни скрылись… Утверждаю – это были самые заурядные юнцы, читатель. Не забывай – они мои северо-восточные соседи, знаю их, как облупленных. Опустим ребят немного, лишним не будет. Раньше мы бы прошли мимо них и даже не заметили. А две недели назад инициативная группа представила наших степнячков ажно к ордену «За заслуги перед Хакасией».

Недавно и моему бате такой же навесили. Восемь баранов на районный сабантуй по доброте душевной отвалил – и на тебе награду республиканского значения. Отказываться неудобно – принял на грудь и орден, и по поводу. Теперь имеем не семейную реликвию, но родовую цацку. Как проблемы навалятся – достаём висюльку из серванта и смехом спасаемся. Надеюсь, потомки мои тоже будут с КВНистой искрой, улыбнутся деяниям пращуров и с весёлым настроем продолжат серьёзно жить и строить.

К чему я всё это? Да к тому, что людское разочарование во всём и вся достигло апогея, и уже совсем не требуется становиться чопиком в амбразуре дзота – можно и малой кровью славу добыть. Планка подвига упала, курица перешагнёт и не запнётся. Не перевёл бабулю через дорогу – уже молодец, пусть дома сидит, а не по трассам шляется. Перевёл – сверли дырку под орден. Перевёл и десятку сунул – рассчитывай на койко-место в пантеоне героев под бочком у Суворова и Кожедуба.

Ты там, поди, озлился на меня, читатель. Брось. Я за другим всё это черканул. Вдохновить тебя желаю, распахнуть ворота в новейшую эпоху. Если хочешь податься в народные вожди, стать хоругвью поколения – слушай сюда. Чтобы сравниться с Данко или Бонивуром, уже не нужно вываливать сердце на всеобщее обозрение, как раньше. Благодари за это лихие девяностые, они тебе почву взрыхлили. Сегодня достаточно быть просто честным и порядочным малым, и за тобой потянутся, как миленькие. Позволяется даже не быть чеспормалом, а просто выглядеть. А вот болтать о том, что ты сейчас прочёл, не рекомендую. Посуди сам: если все начнут бабушек через дорогу переводить, то планка доблести взметнётся на исымбаево-бубкины высоты, и придётся тебе налипать на гусеницы танков, рыбачить на самого себя, вытаскивая горняков из забоев. Как тебе перспективка посмертной славы? Правильно – мы с тобой за пожизненную… Покамест…

– Ну и пастух пошёл, совсем не знаю республику, – размышлял губернатор. – К лучшему. А я-то всё думал, как уравновесить силы, чтоб капиталисты по беспределу не сыграли? А контрагири сегодня сами явились. Только вес у них против тонн – граммовый. Ничего – начштабами их усилю, без моих людей много не навоюют… «Белым» поклянусь, что за «чёрное» золото я, за налоги и рабочие места – но эти люмпены! А «красным» намекну, что я «зелёный», радею за крестьянство – но эти буржуи! Главно – шумихи побольше, резонанса. В итоге выкатим олигархии километровый список: от ремонта аршановской школы до строительства ледового дворца в Абакане. Всё с магнатов высосу, с яхт на сушу перейдут.

Губернатор отозвал переводчицу в сторону.

– В 17:00 зайдёте ко мне для серьёзного разговора, – сказал он.

– Вы ведь всё поняли, так? – спросила она.

– А то… Хорош перевод, ничего не скажешь.

– Почему же тогда не прервали?

– А ждал, когда Ваша глупость во всей красе раскроется, – ответил губернатор. – Не люблю недалёких подчинённых. Порывы простительны девочкам со скакалочками, но не государственным жёнам. В Вашем возрасте уже пора понимать, что некоторые детали по угольной добыче пастухи знать не могут. Даже такие не дураки, как наши. Слышали же, как один из них про угольный референдум орал. Знакомо же разбойнику такому и слово «референдум», и где его применить… Вы пошли на поводу у эмоций, поселили сомнения в головах моих людей. А если разрезам быть? Коли так, то вскоре моим подчинённым придётся идти против общественного мнения, на таран идти. Тут гранитом надо быть, а не плюшем. А вот Вы всех взбудоражили.

– Как я поняла, Вы больше не нуждаетесь в моих услугах, – сказала девушка.

– Я и раньше в них не нуждался, среди коренного населения рос, – по-хакасски ответил губернатор.

Светлана вспыхнула.

– Удивлены? – спросил губернатор.

– Да, очень, – ответила девушка. – Только вот акцент.

– Вам не угодишь.

– Придираюсь, простите, – опустила глаза Светлана.

– Мою позицию по разрезам знаете? – задал вопрос губернатор.

– В ней есть неопределённость.

– Не будьте наивной, это меня раздражает.

– И всё же какова Ваша позиция?

– Личная позиция может быть только у пастушков, – резко сказал губернатор. – А у меня её нет и быть не может. За меня наверху давно всё решили. В том числе – по угольным копям. Хочешь, чтобы твой субъект ходил в любимчиках, мечтаешь о доп. финансировании – нравься и потакай центру, лижи зад, кому следует. И я лижу. Лижу получше, к примеру, Архангельской и Орловской областей. Они, видите ли, гордые. Они не лижут! Поэтому они, извините, сосут… Как губернатор я могу лишь попытаться набить достойную цену за право на угольную добычу. И то эта игра на грани фола. Почуют неладное капиталисты – сдадут меня своим покровителям, и тогда хрен республике, а не перинатальный центр. Забудем тогда о новых дорогах, детсадах, школах и ФАПах.